Глава 13. Горе горькое

Глава 13. Горе горькое

Алыпова Анна Семеновна, 1915 год, крестьянка

Четверых мне оставил. Трех сынов да дочку, когда на войну эту проклятую пошел. Только одно письмо и было от него, из-под Москвы. Без вести пропал… Долго еще обувку его донашивали. Я как на ботиночки парнечьи погляжу, так ноги подкашиваются и в глазах темно.

Последнего своего ребенка, дочку Галину, родила я в аккурат на 22 июня. А тут война эта окаянная началась. На третий год дочка моя младшенькая от голоду умерла…

Костылева Евгения Васильевна, 1914 год, медсестра

Вскоре после ухода в армию мужа у меня заболела дочка Верочка двух лет. 10 марта 1942 года умерла. Велико было мое горе. Хоронила я ее 12 марта. Был очень сильный мороз и метель. С великим трудом привезла гроб на кладбище на санках и была поражена увиденным. Во многих местах по всему кладбищу стояли штабеля гробов. Многие уже завалило толстым слоем снега. Причину объяснил начальник кладбища. Зима 1941–1942 годов была очень морозная. Земля глубоко простыла (промерзла). Копать очень трудно; народ голодный, ослабленный, копать могилы не может. Поэтому привозят на кладбище и оставляют. Захоронение проводится в общую могилу, когда приведут заключенных.

Мне копать могилу тоже отказали. Была тут раньше вырыта могила для парня четырнадцати лет, так в этой могиле сбоку подкопали луночку и в нее поставили гробик моей дочки. Так за эту работу с меня взяли: полбуханки черного хлеба, осьмушку табаку и чекушку водки. Зная такую обстановку на кладбище, мне командование госпиталя дало все необходимое для расплаты. Смерть дочки и тяжелое ранение мужа были для меня сильным потрясением.

Тетерина Анна Герасимовна, 1913 год, село Пачи Кировской обл., крестьянка

Жила я одна. С мужем мало жила. В 1939 году ходил он на финскую войну. Служил чуть не год, пришел не раненый. Дома побыл немного. 28 августа 1941 года снова ушел на войну. Осталась с тремя детьми. Воевал он три года с половиной. Пришел контуженый, раненный в ногу. Ходить было никак нельзя. Потом он сам себе сделал деревянную ногу. Ходил с костылями. Помню, как он пришел с войны. Привезли его на лошади в карете, в которой раньше землю возили. Вышла я за ворота, заревела, обрадела. Он мне и говорит: «Примешь али нет меня?» А я ему: «Приму, какой есть!»

Гуляева Ольга Александровна, 1924 год, дер. Вороны, служащая, в годы войны зенитчица

Я жалею лишь о том, что ушли те близкие отношения между людьми, которые были в годы войны и благодаря которым мы победили.

Бахтина Татьяна Андреевна, 1925 год, крестьянка

В войну все только и ждали, когда же она, проклятая, кончится? Когда мужчины придут, да живые? Все для победы старались. А пришло с войны в деревню четыре мужика, а ушло-то двадцать четыре. Войну вспоминаю все время. Да и как не вспоминать?

Трудно приходилось нам тогда, а ведь выстояли, выдержали. Ведь сколько на своих плечах-то бабы русские вынесли, сколько этими руками своими сделали золотыми! Чуть не каждый день думаю об войне и поминаю…

Колчина Ольга Александровна, 1913 год, крестьянка

После войны, когда вернулись из ста ушедших мужиков десять человек, жить стало полегче, немного легче, радостно, что победили, выжили. Со страхом вспоминаю налоги. Ести было нечего, да еще налог надо было платить, и детей надо было кормить. Где взять все? Дети мои с сорокового и сорок первого года. Десять человек в деревне умерло с голоду. Моя мама не засмогала даже корову встречать — ноги опухали. А трехлетняя и четырехлетняя дочки мои есть очень хотели, еще когда мы с мамой на работе были. Придешь, а они сырую картошку или свеклу грызут. Потом пой-маются за подол и кричат: «Дай есть!» А что можно было дать? Мама часто мне говорила: «Ровнехонько живем, Олюшка, ни хлеба, ни соли нет».

Суворова Елизавета Михайловна, 1911 год, крестьянка

Впервые дни войны все как-то растерялись. Никто не хотел, не мог поверить, что мирная жизнь рушится.

Похоронка на старшего брата пришла в 1944 году. Первой ее увидела моя мать. Она не умела читать, но почувствовала что-то неладное. Бумага-то казенная. Когда я с сестрой вернулась с поля и прочитала похоронку, то сперва никто не заплакал. Потом я словно перестала видеть все вокруг себя. После этого из глаз брызнули слезы. Мы с сестрой проплакали всю ночь. Мать после этого стала ко всему безучастной, как бы сжалась и все время молчала.

Рябова Валентина Александровна, 1912 год, крестьянка

Не было писем. Нет, не затерялись они с годами. Просто не успели прийти. Слишком быстро погиб дорогой мой человек. Рябов Иван Иванович ушел на войну в июле 1941 года. За селом у нас рощица березовая растет, «Вдовья» называется. Не в память посадили, сама выросла в войну еще. Земля тогда три года не пахалась, березняком взялась. Раз Николаич наш, председатель колхоза, он тогда только с войны вернулся, пришел на поле. Мы там борону на себе таскали. Впрягся промеж нас и до вечера коренником ходил. Сели потом на меже, он и говорит нам: «Давайте рощицу эту оставим, пусть растет, праздники тут справлять станем!» Я-то и говорю, что до той поры он нас на кладбище перетаскать успеет, ан нет, выжили… И березки, вишь, поднялись. Мы тут и собираемся, мужиков своих вспоминаем. Поплачем по ним, по жизни своей. Тяжелая она у нас получилась. Горя не сравниваешь — у кого больше, у кого меньше. Всех нас, соседей на улице, породнила война.

Софронова Мария Михайловна, 1915 год, дер. Поздяки, крестьянка

Идо того доработала в войну, что ходить не замогла и глазами ничего не видела. Спали ведь два-три часа в день в караулке при конном дворе. Лошади так отощали, что пахали на себе. Шесть баб впрягутся, а одна за плугом идет. И раз так пашем у дороги, и едет уполномоченный из Котельнича, и он запретил на себе пахать, стали коров запрягать, а ведь каждому было жалко корову, она же кормилицей была.

В войну худо было с одеждой. Доживали так, что вымоешься в бане и сушишь над каменицей тут же выстиранную одежду, не было ничего на смену.

Был такой случай: обменяла в лагере масло на кальсоны мужские, отошла с полкилометра, и тут же из леса выскочил солдат и отобрал. Ни масла, ни кальсон, а хотела сшить нижнее белье.

Со страхом ждали, кто уедет в село. Почту не разносили, а письма посылали нам с попутчиками. Писем с фронта и ждали, и боялись тоже. А вдруг там такое… А как было страшно остаться в двадцать пять лет одной с двумя малыми детьми. Когда мужа забрали на фронт — это в декабре 1941 года, ребенку последнему и трех месяцев не было. Корма для скота мало (был неурожайный год на сено), хлеба в обрез, да ведь надо и работать. Как вечер, так около леса, а лес в километре от дома, бегут дезертиры. Бывало, ночью попадали в ограду, в сени — и вот ложишься спать и около себя ложишь топор или вилы, а дверь еще и на ухват завяжешь.

Муж воевал под Москвой, ранили, лежал в госпитале, и снова фронт.

И вот две похоронки одна за другой.

Слез уже не было, все окаменело внутри, единственно, боялась потерять рассудок, знала, что малы дети. Шла к колодцу с коромыслом, но без ведер за водой, вот до чего доходило. Работала-работала, старалась больше быть на людях. И вот в двадцать семь лет вдова. Всю жизнь ждала, авось ошиблись, ведь было, кто приходил домой после похоронок, а мне две пришли…

Может, ошиблись?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.