Ливия (58 год до нашей эры — 29 год нашей эры)
Ливия
(58 год до нашей эры — 29 год нашей эры)
Ливия Друзилла происходила из знатного рода, который придерживался старинных республиканских традиций. И потому, как ни странно, родственники будущей жены Октавиана Августа (которая станет матерью императора Тиберия, бабкой, прабабкой, прапрабабкой всех императоров династии Юлиев — Клавдиев) находились во враждебных отношениях с Гаем Юлием Цезарем и его наследником.
Отец и первый муж Ливии приняли сторону убийц Цезаря — Брута и Кассия; участвовали в судьбоносной битве при Филиппах. После поражения республиканцев отец Ливии, Марк Ливии Друз Клавдиан, покончил с собой. Ее муж, Тиберий Клавдий Нерон, участвовал в Перузийской войне на стороне Луция Антония и Фульвии. После поражения и в этой войне Ливия вынуждена была бежать вместе с мужем.
«Кого может удивить переменчивость судьбы и превратность дел человеческих? — рассказывает об этом эпизоде жизни Ливии Веллей Патеркул. — Кто может надеяться на обладание противоположным тому, что он имеет? Кто не боится обратного тому, что он ожидает? Ливия, дочь знатного и мужественного человека Друза Клавдиана, по происхождению, честности и красоте первая из римлянок (ее мы впоследствии увидели супругою Августа, а после причисления Августа к богам — его жрицей и дочерью), бежала тогда от оружия Цезаря, своего будущего супруга, с будущим сыном Цезаря Тиберием Цезарем на руках, двух лет от роду, будущей опорой империи, и, спасаясь от солдатских мечей, с единственным спутником, чтобы надежнее скрыть бегство, по бездорожью достигла моря и была переправлена в Сицилию».
На острове, который находился под властью Секста Помпея, Ливия надолго не задержалась. Ее гордый муж, по замечанию Светония, «оскорбленный тем, что здесь его не сразу допустили к Сексту Помпею и не признали за ним права на фаски[5]… перебрался к Марку Антонию в Ахайю».
В Греции семью Тиберия Клавдия по-прежнему преследовали беды. Светоний рассказывает, что однажды, покинув Спарту, они подверглись «смертельной опасности, когда лес со всех сторон вдруг вспыхнул пожаром и пламя подобралось к путникам так близко, что опалило Ливии волосы и край одежды».
После заключения в 40 году до н. э. Брундизийского мира между Октавианом Августом и Антонием политические беглецы получили амнистию. Вернулась в Рим и Ливия с мужем, и это был конец ее первого брака. Август сразу влюбился в бесподобно красивую и обладавшую редкостным умом Ливию. Он немедленно развелся со своей женой Скрибонией, якобы «устав от ее дурного нрава», и тут же предложил руку и сердце очаровательной Ливии. Императора не смутило то обстоятельство, что невеста уже имела мужа и маленького сына и находилась на шестом месяце беременности.
Впрочем, приличия ради, он справился у понтификов о возможности заключения брака во время беременности. Те услужливо ответили, «что если бы имелось сомнение, то брак пришлось бы отложить, но если беременность была точно установлена, то для заключения брака нет никаких препятствий. Возможно, они действительно нашли это среди постановлений предков, но, конечно, они сказали бы то же самое, даже если бы ничего не нашли. Ее муж сам выдавал жену замуж, как это делает отец; и на свадебном пиру произошел следующий случай. Один из мальчиков-шутов, которых женщины держат рядом с собой для развлечения, как правило, обнаженными, видя Ливию, возлежащую на одном ложе рядом с Цезарем, и Нерона на другом с мужчиной, подошел к ней и сказал, показывая на Нерона: „Что ты здесь делаешь, госпожа? Твой супруг возлежит вон там“». Вскоре после свадьбы Ливия родила сына. «В народе много сплетничали об этом и, среди прочего, говорили: „У счастливчиков дети рождаются через три месяца“; и это высказывание стало пословицей» (Дион). Народная молва утверждала, что к рождению второго ребенка Ливии причастен Октавиан Август, но принцепс знал, что это не так. Ему нужна была только Ливия, но не ее дети: малолетнего Тиберия и только что родившегося Друза Август отослал в дом прежнего мужа возлюбленной и предпочел о них забыть. Однако у Ливии были иные планы относительно своих детей от первого брака…
В отношениях с женщинами Октавиан Август был большим проказником, и даже женитьба на женщине своей мечты существенно не поменяла его образ жизни.
Об этом мы читаем у Светония.
«Что он жил с чужими женами, не отрицают даже его друзья; но они оправдывают его тем, что он шел на это не из похоти, а по расчету, чтобы через женщин легче выведывать замыслы противников. А Марк Антоний, попрекая его, поминает и о том, как не терпелось ему жениться на Ливии, и о том, как жену одного консуляра он на глазах у мужа увел с пира к себе в спальню, а потом привел обратно, растрепанную и красную до ушей, и о том, как он дал развод Скрибонии за то, что она позволяла себе ревновать к сопернице, и о том, как друзья подыскивали ему любовниц, раздевая и оглядывая взрослых девушек и матерей семейств, словно рабынь у работорговца Торания. Антоний даже писал ему по-приятельски, когда между ними не было ни тайной, ни явной вражды: „С чего ты озлобился? Оттого, что я живу с царицей? Но она моя жена, и не со вчерашнего дня, а уже девять лет. А ты как будто живешь с одной Друзиллой? Будь мне неладно, если ты, пока читаешь это письмо, не переспал со своей Тертуллой, или Терентиллой, или Руфиллой, или Сальвией Титизенией, или со всеми сразу, — да и не все ли равно, в конце концов, где и с кем ты путаешься?“».
Ливия снисходительно относилась к мимолетным увлечениям мужа и даже сама подыскивала ему объекты для развлечений. «Сладострастным утехам он предавался и впоследствии, — пишет Светоний, — и был, говорят, большим любителем молоденьких девушек, которых ему отовсюду добывала сама жена». Умная женщина понимала, что всегда приходится чем-то жертвовать, чтобы добиться главного.
Август бесконечно ее уважал и ценил за ум. Он очень старался соответствовать жене и больше всего боялся прослыть глупцом в ее глазах. Порой его отношения с женой доходили до смешного: «Даже частные беседы, даже разговоры со своей Ливией в важных случаях он набрасывал заранее и держался своей записи, чтобы не сказать по ошибке слишком мало или слишком много» (Светоний).
«Святость домашнего очага она блюла со старинной неукоснительностью, была приветливее, чем было принято для женщин в древности; была страстно любящей матерью, снисходительной супругой и хорошей помощницей в хитроумных замыслах мужу и в потворстве сыну» (Тацит).
Ливия была идеальной женой, и лишь одно обстоятельство омрачало семейную жизнь Августа — у них не было детей, «зачатый ею младенец родился преждевременно» (Светоний). Октавиан же непременно хотел, чтобы наследник был родным ему по крови. Он очень рано начал заботиться о преемнике, и на то были свои причины. Император отличался слабым здоровьем; его тщедушное тело собрало почти все известные болезни, за исключением присущих только женщинам.
«И здесь принцепса, — замечает В. Н. Парфенов, — удачливость которого вошла в поговорку (много позже новым императорам Рима традиционно желали быть „счастливее Августа и лучше Траяна“), постигает череда катастрофических неудач, постоянство которых заставляет видеть в них нечто большее, чем набор простых случайностей».
Ливия (Мрамор, конец I в. до и. э. — начало I в. н. э.)
Сначала Август «возвеличил Клавдия Марцелла, еще совсем юного сына своей сестры, сделав его верховным жрецом, а также курульным эдилом» (Тацит). Он женил племянника на своей единственной дочери от брака со Скрибонией и принялся ждать внуков. Вместо них Август в 23 году до н. э. получил известие о смерти Марцелла.
Следующий престолонаследный проект принцепс связал со своим ближайшим другом и сподвижником Марком Агриппой — человеком незнатного происхождения, но весьма талантливым военачальником. За него выдали Юлию — дочь Августа.
«Новый брак Юлии, — пишет В. Н. Парфенов, — оправдал возложенные на него Августом надежды: в 20 году до н. э. она родила сына, названного, как и дед, Гаем, а через три года появился на свет еще один мальчик, получивший имя Луция. После его рождения Август усыновил обоих внуков, приобретя путем этой процедуры сразу двух наследников. Таким образом, нельзя не признать, что если Ливия строила иные династические планы, то они потерпели сокрушительное поражение».
Октавиан Август нетерпеливо начал продвигать своих усыновленных внуков по ординаторской лестнице. По свидетельству Тацита, он «страстно желал, чтобы они, еще не снявшие отроческую претексту,[6] были провозглашены главами молодежи и наперед избраны консулами».
Пользуясь тем, что Август, наконец-то обретший наследников родной крови, находился в состоянии эйфории, Ливия начала продвигать собственных сыновей. После смерти родного отца они перебрались в дом отчима. Тацит пишет об Августе, что «своих пасынков Тиберия Нерона и Клавдия Друза он наделил императорским титулом, хотя все его дети были тогда еще живы».
Радость Августа начала омрачаться постепенно. В 13 году до н. э. умирает его зять Марк Агриппа. Тиберию, старшему сыну Ливии, было велено «немедленно вступить в брак с Юлией, дочерью Августа» (Светоний). Для Ливии это был хороший знак; как только Юлия становилась вдовой, ее всегда выдавали замуж за человека, от которого Август ждал престолонаследника. Хотя на этот раз было бы странно оценивать брак с такой позиции: ведь у Августа уже имелись два усыновленных мальчика от Агриппы, а третий, Агриппа Постум, родился после смерти отца. Впрочем, когда наследством является Римская империя, никто не застрахован от случайностей. Тиберий вынужден был развестись с прежней женой, Агриппиной, «хотя они жили в согласии, хотя она уже родила ему сына Друза и была беременна во второй раз» (Светоний).
Новый брак не принес счастья молодым. Тацит с сочувствием пишет о Тиберий:
«Для него это было безмерной душевной мукой: к Агриппине он питал глубокую сердечную привязанность, Юлия же своим нравом была ему противна — он помнил, что еще при первом муже она искала близости с ним, и об этом даже говорили повсюду. Об Агриппине он тосковал и после развода; и когда один только раз случилось ему ее встретить, он проводил ее таким взглядом, долгим и полным слез, что были приняты меры, чтобы она больше никогда не попадалась ему на глаза. С Юлией он поначалу жил в ладу и отвечал ей любовью, но потом стал все больше от нее отстраняться; а после того, как не стало сына, который был залогом их союза, он даже спал отдельно. Сын этот родился в Аквилее и умер еще младенцем».
И у Юлии не лежала душа к Тиберию. Она вспомнила о своем давнем любовнике Семпромии Гракхе, с которым сошлась, когда была замужем за Марком Агриппой. Это еще больше осложнило постылую для обоих семейную жизнь. «Упорный любовник разжигал в ней своенравие и ненависть к мужу; и считали, что письмо с нападками на Тиберия, которое Юлия написала своему отцу Августу, было сочинено Гракхом» (Тацит).
Тиберия не любил и Август (среди пасынков он предпочитал младшего — Друза). Вслед за императором и его дочерью Тиберия не любил весь Рим. Лишь один человек испытывал к нему противоположные чувства — именно материнская любовь и определила судьбу Тиберия.
Ливия продолжала вести сына по жизни, даже когда он сдался перед трудностями, оставил все свои мечты и решился покинуть Рим. Светоний сообщает, что Тиберий «просил отпустить его, ссылаясь лишь на усталость от государственных дел и необходимость отдохновения от трудов. Ни просьбы матери, умолявшей его остаться, ни жалобы отчима в сенате на то, что он его покидает, не поколебали его; а встретив еще более решительное сопротивление, он на четыре дня отказался от пищи».
К истинным причинам опрометчивого поступка Тиберия относят самое разное. Например, Тацит говорит, что Юлия, новая жена Тиберия, «пренебрегала им как неравным по происхождению; это и было главнейшей причиной его удаления на Родос». У Светония свои догадки: «Быть может, его толкнуло на это отвращение к жене, которую он не мог ни обвинить, ни отвергнуть, но не мог и больше терпеть; быть может — желание не возбуждать неприязни в Риме своей неотлучностью и удалением укрепить, а то и увеличить свое влияние к тому времени, когда государству могли бы понадобиться его услуги. А по мнению некоторых, он, видя подросших внуков Августа, добровольно уступил им место и положение второго человека в государстве, занимаемое им так долго».
Обстоятельство, неожиданно возникшее в пути, едва не изменило планов Тиберия. В Кампании его настигло известие о нездоровье Августа (который болел весьма часто и несколько раз был близок к смерти). Но желанного результата от недомогания отчима он не получил. Вместо этого пошли слухи, что Тиберий медлит, ожидая, «не сбудутся ли самые смелые его мечты». Пришлось сыну Ливии продолжить путешествие, причем, уточняет Светоний, «он пустился в море почти что в самую бурю и достиг наконец Родоса». Положению Тиберия на Родосе не позавидовал бы и простой смертный. Он понял собственную глупость и попытался добиться разрешения повидаться со своими родственниками, но «получил отказ: мало того, ему было объявлено, чтобы он оставил всякую заботу о родственниках, которых сам с такой охотой покинул». Однако Ливия не оставила непутевого сына: она добилась, «чтобы для сокрытия позора он хотя бы именовался посланником Августа».
Впрочем, формальная должность была слабой защитой Тиберию.
Послушаем дальше рассказ Светония.
«Теперь он жил не только как частный человек, но как человек гонимый и трепещущий… Он забросил обычные упражнения с конем и оружием, отказался от отеческой одежды, надел греческий плащ и сандалии и в таком виде прожил почти два года, с каждым днем все более презираемый и ненавидимый. Жители Немавса даже уничтожили его портреты и статуи, а в Риме, когда на дружеском обеде зашла о нем речь, один из гостей вскочил и поклялся Гаю, что если тот прикажет, он тотчас поедет на Родос и привезет оттуда голову ссыльного — вот как его называли. После этого уже не страх, а прямая опасность заставили Тиберия с помощью матери неотступными просьбами вымаливать себе возвращение».
На восьмом году ссылки Ливии удалось добиться желанной милости для Тиберия. Однако ему было поставлено условие «не принимать никакого участия в государственных делах». Тиберий не вернулся к прежней жене, с которой и не представлял совместной жизни. Юлию осудил за разврат и прелюбодеяния сам Август; она была сослана на небольшой островок Пандерию. Август же и расторг брак собственной дочери и Тиберия. «Сосланной Юлии он запретил давать вино и предоставлять малейшие удобства; он не подпускал к ней ни раба, ни свободного без своего ведома». Странная жестокость по отношению к единственной дочери (тем более что сам Август любил порезвиться с девочками на стороне). Аврелий Виктор своими размышлениями вполне объясняет поступок Августа. «Сам любя роскошь, он строжайшими мерами преследовал за нее других, что свойственно человеческой природе, ибо с особенным ожесточением люди преследуют те пороки, которым сами сильно подвержены. Так и он отправил в изгнание поэта Овидия… за то, что тот написал три книжки стихов об искусстве любви».
Если учесть, что именно Юлия явилась причиной ссылки Тиберия, можно предположить, кто хитроумно позаботился о том, чтобы слухи о ее любовных приключениях достигли ушей Августа. Но исключительно умная женщина не оставляла улик и упорно вела Тиберия к власти. Один за другим умирают оба усыновленных внука Августа — Гай и Луций. Слишком вовремя любимцев и наследников Августа «унесла смерть, ускоренная судьбой или кознями мачехи Ливии» (Тацит). Еще ранее погибает Друз, младший сын Ливии, которого Август явно предпочитал Тиберию. Теперь у императора не осталось выбора, и он поневоле обращается к нелюбимому пасынку.
«Все внимание теперь устремляется на него одного, — пишет Тацит. — Август усыновляет его, берет себе в соправители, делит с ним трибунскую власть; и уже не в силу темных происков Ливии, как прежде, — теперь его открыто почитают и превозносят во всех войсках. Более того, Ливия так подчинила себе престарелого Августа, что тот выслал на остров Планазию единственного своего внука Агриппу Постума, молодого человека с большой телесной силой, буйного и неотесанного, однако не уличенного ни в каком преступлении».
Август не считал Агриппу Постума достойным наследником, но и Тиберий ему очень не нравился. «Я знаю, — утверждает Светоний, — что есть ходячий рассказ, будто после тайной беседы с Тиберием, когда тот ушел, спальники услышали голос Августа: „Бедный римский народ, в какие он попадает медленные челюсти!“ Небезызвестно мне и то, что, по некоторым сообщениям, Август открыто и не таясь осуждал жестокий нрав Тиберия, что не раз при его приближении он обрывал слишком веселый или легкомысленный разговор, что даже усыновить его он согласился только в угоду упорным просьбам жены и, может быть, только в тщеславной надежде, что при таком преемнике народ скорее пожалеет о нем».
Август колебался между Тиберием и Агриппой особенно сильно, когда здоровье его резко ухудшилось. Тацит говорит в связи с его болезнью, что «некоторые подозревали, не было ли тут злого умысла Ливии». В 14 году он с одним только Фабием Максимом отправился на остров, где находился в заточении Агриппа Постум. Поездка была тайной даже от Ливии, с которой он всегда советовался, принимая важнейшие решения. Во время встречи деда с внуком «с обеих сторон были пролиты обильные слезы и явлены свидетельства взаимной любви, отсюда возникает ожидание, что юноша будет возвращен пенатам деда».
Ливию совершенно не устраивал такой поворот в планах мужа. После поездки императора на остров скончался единственный его спутник — Фабий Максим. Вскоре умирает и сам Октавиан Август.
Смерть была столь своевременной, что подозрения опять пали на Ливию. Кассий Дион даже рассказывает о способе избавления от мужа, ставшего непредсказуемым. Август был неприхотлив в еде, но обожал фиги, причем имел привычку собирать фрукты с дерева своими руками. О любви императора к «зеленым фигам второго сбора» упоминает и Светоний. Ливия великолепно знала пристрастия мужа, ведь они прожили в браке 51 год. Она помазала ядом фиги на дереве и во время прогулки покормила ими мужа из собственных рук. Ливия ела и сама, чтобы не возникло никаких подозрений, но только те плоды, что не были обработаны ядом. Что ж… Вполне возможно такое со стороны умной, смелой, коварной Ливии.
Снова предоставим слово Тациту.
«Первым деянием нового принципата было убийство Агриппы Постума, с которым, застигнутым врасплох и безоружным, не без тяжелой борьбы справился действовавший со всею решительностью центурион. Об этом деле Тиберий не сказал в сенате ни слова; он создал видимость, будто так распорядился его отец, предписавший трибуну, приставленному для наблюдения за Агриппой, чтобы тот не замедлил предать его смерти, как только принцепс испустит последнее дыхание. Август, конечно, много и горестно жаловался на нравы этого юноши и добился, чтобы его изгнание было подтверждено сенатским постановлением; однако никогда он не ожесточался до такой степени, чтобы умертвить кого-либо из членов своей семьи, и маловероятно, чтобы он пошел на убийство внука ради безопасности пасынка. Скорее Тиберий и Ливия — он из страха, она из свойственной мачехам враждебности — поторопились убрать внушавшего подозрения и ненавистного юношу».
С Тацитом нельзя не согласиться, учитывая, что римляне единодушно не любили Тиберия; оставлять в живых прямого потомка рода цезарей было бы величайшей оплошностью. Заметим, что не успел Тиберий занять место Августа, как взбунтовались самые боеспособные легионы империи. Мятеж на Рейне сумел предотвратить племянник Тиберия — Германик, и ему благодарностью будет ранняя смерть. Тиберий не терпел любого, кто имел отношение к императорской фамилии, обладал реальной властью и мог составить ему конкуренцию.
Вспомнил Тиберий и о своей бывшей жене Юлии, 16 лет томившейся в ссылке. Месть его была жестокой. По свидетельству Тацита, «теперь, достигнув власти, он извел ее — ссыльную, обесславленную и после убийства Агриппы Постума потерявшую последние надежды — лишениями и голодом, рассчитывая, что ее умерщвление останется незамеченным вследствие продолжительности ссылки».
Римляне были потрясены тем, как Тиберий разбирался с родственниками. Уважать его не стали, но бояться — несомненно. Лесть, не знающая пределов, вызывала у нового императора снисходительную улыбку. Когда сенат предложил назвать именем Тиберия месяц сентябрь, а октябрь переименовать в Ливии, он ответил:
— А что вы будете делать, если у вас будет тринадцать цезарей?
Тиберий довольно скоро освоился на месте Августа и перестал нуждаться в заботливой руке, которая привела его к власти.
После смерти мужа Ливия также была обласкана почестями. В оглашенном завещании Августа говорилось, «что его наследники — Тиберий и Ливия; Ливия принималась в род Юлиев и получала имя Августы» (Тацит). Согласно Светонию, Тиберий получил две трети имущества приемного отца, а Ливия — одну треть.
Сенаторы соревновались в расточении лести Ливии-Августе; они поняли, кому Рим обязан новым императором. «Одни полагали, — отмечает Тацит, — что ее следует именовать родительницей, другие — матерью отечества, многие, что к имени Цезаря нужно добавить — сын Ливии. Однако Тиберий, утверждая, что почести женщинам надлежит всячески ограничивать, что он будет придерживаться такой же умеренности при определении их ему самому, а в действительности движимый завистью и считая, что возвеличение матери умаляет его значение, не дозволил назначить ей ликтора, запретил воздвигать жертвенник Удочерения и воспротивился всему остальному в таком же роде».
Исполнение мечты не принесло счастья Ливии. Властолюбивая женщина желала править Римом, но не находила понимания со стороны сына. «Ливия, мать его, стала ему в тягость: казалось, что она притязает на равную с ним власть. Он начал избегать частых свиданий с нею и долгих бесед наедине, чтобы не подумали, будто он руководствуется ее советами; а он в них нуждался и нередко ими пользовался… Вскоре вражда их стала открытой…» — свидетельствует Светоний.
Постоянные упреки со стороны матери кончились тем, что Тиберий удалился на остров Капри. «Сообщают также, — пишет Тацит, — что его изгнало из Рима и властолюбие матери, которую он не желал признавать своей соправительницей и от притязаний которой не мог избавиться, так как самая власть ему досталась в дар от нее».
Всякие контакты Тиберия с матерью прекратились. «За все три года от его отъезда до ее кончины он виделся с нею один только раз, всего один день и лишь несколько часов, — уточняет Светоний. — Он и потом не посетил ее, когда она заболела, и заставил напрасно ждать себя, когда она умерла, так что тело ее было погребено лишь много дней спустя, уже разлагающееся и гниющее. Обожествление ее он запретил, уверяя, что такова была ее воля. Завещание ее он объявил недействительным; со всеми ее друзьями и близкими, включая тех, кому она на смертном ложе завещала схоронить ее, он расправился очень скоро, а одного из них, римского всадника, даже сослал качать воду[7]».
Почести Ливии воздали только после смерти Тиберия, ее сына, которого она так обожала. Мы читаем у Светония, что император Калигула «по завещанию Юлии Августы, которое Тиберий утаил… отсчитал и выплатил честно и без оговорок»; император Клавдий «бабке своей Ливии назначил… божеские почести и колесницу в цирковой процессии, запряженную четырьмя слонами, как у Августа»; также император Гальба — «более же всего он воздавал почтение Ливии Августе».
Несколько десятилетий спустя правнучка Ливии, Агриппина, тоже будет вести сына к власти: уничтожая возможных претендентов, проливая кровь самых близких родственников и не жалея собственного тела — только все это будет происходить более грубо, открыто, жестоко… Сценарий один, но в случае с Агриппиной отношения матери с сыном будут доведены до трагической развязки. Возможно, этого бы не случилось, если бы мать Нерона внимательно изучила историю своей прабабки и поняла: где начинается большая власть, родственные чувства находятся под большой угрозой.
Увы! Агриппина вспомнила о совершенно другом опыте Ливии — после того, как отправила в мир иной своего мужа. Тацит сообщает, что «Клавдию определяются почести, воздаваемые богам, и похороны его обставляются с такой торжественностью, с какой был похоронен Август, ибо Агриппина соревновалась в пышности со своей прабабкой Ливией».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.