1611 год – «час зеро»
1611 год – «час зеро»
После гибели своего вдохновителя Первое ополчение фактически распалось. Дворяне разбрелись по домам, и под Москвой остались только казаки. Заруцкий наконец исполнил свою давнюю мечту и провозгласил царем «воренка», чтобы править от его имени, хотя патриарх Гермоген, несмотря на то что он находился под арестом в Кремле, сумел через верных людей передать грамоты о том, чтобы «Маринкина сына» отнюдь не признавали. Казаки тоже периодически расходились из-под Москвы и разоряли русские земли. Свирепствовали и польско-литовские шайки, особенно Лисовского и Сапеги (к тому времени последний, как говорилось выше, уже умер, но у него нашлись «продолжатели»…)[621].
Еще до всего этого, 3 июня 1611 г., поляки взяли Смоленск. Посольство 1610 г. во главе с Филаретом Романовым, которое ставило одним из условий приглашения Владислава на московский престол отход поляков от Смоленска, сперва было принято поляками очень любезно, но потом они стали требовать, чтобы послы приказали смолянам именем Семибоярщины сдать город королю. Филарет Романов категорически отказался, заявив, что «если хоть одного королевского человека пустим – не видать нам более Смоленска. Пусть лучше король его возьмет в нарушение договора и без крестного целования».
В итоге еще до взятия города, 26 марта, посольство было арестовано и в качестве военнопленных отправлено в Польшу. Поводом к такому акту со стороны поляков послужило цитированное выше письмо московских послов из-под Смоленска, в котором они предостерегали от иллюзий по поводу Владислава, вернее, по поводу того, что поляки когда-нибудь отпустят его на русский престол.
После Московского восстания поляки обвинили московских послов в том, что те «нарушили народные права, пренебрегли указом московских бояр, от которых посланы (имеется в виду отказ московских послов потребовать сдачи Смоленска полякам, на том основании, что на это не было согласия патриарха Гермогена), поджигали народ к неповиновению и мятежу, возбуждали ненависть к королю (а за что русским людям Сигизмунда было любить после всего произошедшего? – Д.В.)… отклоняли Шеина от сдачи Смоленска, обнадеживая его помощью от Ляпунова»[622]. Тут, вероятно, имеются в виду события весны 1611 г., когда посольство из-под Смоленска сообщило, что поляки обещали отпустить Владислава на царство, если Смоленск сдастся, и Семибоярщина (или поляки от ее имени? – Д.В.) потребовала Смоленск сдать[623].
Последней каплей, которая заставила поляков арестовать посольство, стало событие в апреле 1611 г.: И.Н. Салтыков, до того ревностный сторонник Сигизмунда, раскаялся в своей измене, объявил себя сторонником восставших москвичей и отправил защитникам Смоленска письмо, чтобы они не сдавались. В ответ Л. Сапега 12 апреля потребовал от Филарета, чтобы тот написал в Смоленск письмо о сдаче города, а под Москву – об отходе из-под стен столицы Ополчения. Филарет отказался сделать требуемое ранее, чем поляки утвердят все то, что ими было подписано в договоре.
На следующий день, 13 апреля 1611 г., послов отправили в Польшу, их имущество при этом было разграблено, слуги перебиты, а их самих охраняли жолнеры с заряженными ружьями – как военнопленных[624]. Кстати, когда бывшие послы с охраной проходили мимо имения Жолкевского, тот, из уважения к их твердости, послал к ним «спросить о здоровье». Послы, со своей стороны, попрекнули бывшего гетмана нарушением условий договора 17 августа[625], хотя, как мы видели, в этом не было его вины. Вместе с этим посольством в Польшу как военнопленного отправили и низложенного годом ранее Василия Шуйского. Впрочем, его пострижение было признано недействительным как насильственное[626].
Страна оказалась в состоянии развала и анархии, единого центра, правительства, войска и т. д. не было вообще. Так, после гибели Ляпунова казаки отказались признавать Совет всей земли, да и в других местах его позиция была непрочной[627].
Протестантские страны, враждебные Польше и Габсбургам, резонно опасаясь превращения России в придаток последних, начали спасать от этой участи то, что, как им представлялось, еще можно было спасти – «спасать», конечно, не из любви к России, но и не из ненависти к ней, а из страха перед усилением за ее счет своих врагов. Примерно так же поступит Запад и триста лет спустя, когда, после заключения большевиками Брестского мира, фактически превращавшего страну в продовольственно-сырьевой придаток Германии, армии Антанты займут ряд районов на Севере, в Средней Азии и Дальнем Востоке. Как говорится, ничего личного, только бизнес.
Именно из этих соображений, а не из вероломства, и шведы начали стремиться к тому, чтобы захватить Новгород. Этот город еще летом 1610 г. присягнул Владиславу, и посланный Семибоярщиной боярин И.М. Салтыков (сын М.Г. Салтыкова) приказал перебить несколько сотен пленных сторонников Болотникова, посланных сюда еще в 1607–1608 гг., очевидно, опасаясь, что иначе они могут поддержать Тушинского вора. И в самом деле, есть свидетельства, что зимой 1610–1611 гг. новгородцы были склонны присягнуть скорее Тушинскому вору (а после его гибели – «воренку»), чем Владиславу или тем более Сигизмунду[628]. Шведы, со своей стороны, опасаясь и того, и другого, и третьего, после присяги Новгорода (и вообще значительной части России, в том числе и Северной) сыну их врага Сигизмунда начали захватывать русские города, они, в частности, взяли Ладогу и Ям и осадили Копорье[629].
Грабежи и бесчинства поляков, в том числе, например, при взятии ими в марте 1611 г. Старой Руссы, привели к тому, что новгородцы отшатнулись от поддержки Владислава, а присланного к ним И.М. Салтыкова посадили на кол. По мнению Д.И. Иловайского, этот поступок, помимо всего прочего, был реакцией на сожжение поляками Москвы[630]. Однако ситуация могла и измениться, особенно после того, как после взятия Смоленска поляки часть сил высвободили.
Короче говоря, польская угроза оставалась; предваряя ее, шведы еще 15 августа 1610 г. овладели Ладогой, а 2 марта 1611 г. – Корелой (выполнять договор о передаче которой Швеции, подписанный В. Шуйским, жители еще в правление последнего отказались, «затворившись в осаду»[631], а после «сведения» этого царя с престола местный воевода Пушкин и подавно договор от 28 февраля 1609 г. выполнять отказался); Орешек тогда отразил шведские атаки. Описанием этого эпизода, кстати, заканчивается «История Государства Российского» Н.М. Карамзина – перо выпало из рук историка, когда он умер, успев написать: «Орешек не сдавался…»
Затем новгородцы снова начали переговоры о союзе со шведами, обещая им отдать несколько заневских погостов в обмен на помощь с изгнанием «тушинцев» из Ивангорода; однако шведы требовали также и Гдов. Со своей стороны, русские после явно обозначившегося фиаско с Владиславом завели переговоры о призвании младшего сына шведского короля Карла IX, принца Карла-Филиппа, на русский трон.
Шведы, со своей стороны, соблазняли русских выгодами союза двух стран: две страны, заключив союз, могли бы «презирать и ляхов, и Папу, и короля испанского (опять «король испанский»; Испания в то время не только от России, но и от Швеции была достаточно далека; разве что и шведы понимали, кто стоял за организаторами русской Смуты. – Д.В.), говорил Карл IX. Одновременно предлагалась помощь на случай, если испанцы предпримут военную экспедицию против Архангельска (каковая экспедиция могла стать вполне вероятной в свете того, что враги испанцев англичане, как мы чуть ниже увидим, со своей стороны тоже планировали захват Русского Севера); в то же время, по уверениям шведского короля, неверность шведов при Клушине вполне можно было оправдать нетвердостью самих русских (а ведь мы убедились, что это в значительной мере действительно было так. – Д.В.)[632].
Тем не менее шведы, «на всякий случай», 8 июля 1611 г. овладели Новгородом. Несмотря на неприступный кремль, город оказался не готов к осаде – не было пороха[633]. Новгород был объявлен «Великим княжеством Новгородским», находящимся в личной унии со Швецией, – как Великое Княжество Литовское с Польшей[634].
17 июля 1611 г. был подписан договор о призвании на царство Московское члена династии Ваза, однако не уточнялось – самого короля или его сына, принца Карла-Филиппа. Условия договора были примерно идентичны условиям договора о призвании Владислава от 17 августа 1610 г., то есть подразумевали в том числе и возвращение всего захваченного шведами России[635]. Прокопий Ляпунов, который перед гибелью успел ознакомиться с договором, соглашался признать его условия, если шведы в дополнение к тому, что было оговорено, помогут русским прогнать поляков, опять, как два года назад, прислав на помощь армию Делагарди[636].
Тем временем в Пскове объявился некий Лжедмитрий III – по слухам, посадский человек из Подмосковья по имени не то Матюшка, не то Сидорка, бывший дьякон откуда-то из Подмосковья. Сначала он провозгласил себя «Дмитрием» в Новгороде, потом бежал в Ивангород, где и объявил себя царем 23 марта 1611 г[637]. Между прочим, его именем псковичи отбили осенью 1611 г. (с 8 сентября по середину октября) шведскую осаду, а затем и осаду гетманом Ходкевичем Псково-Печерского монастыря[638].
Еще один самозванец (которого поддержал, между прочим, один из убийц Тушинского вора служилый татарин Петр Урусов) появился в Астрахани, а число всяких царевичей – выдуманных сыновей Ивана Грозного и его сыновей Ивана и Федора – исчислялось уже десятками (выше я уже говорил о «бесчисленном количестве «царевичей» – Мартынок, Ерошек, Непогод и Шишей»; однако в 1611 г. их общее число зашкаливало уже за все разумные пределы).
В 1610–1611 гг. и в Англии был выработан план захвата Русского Севера и Сибири[639] – опять-таки не из ненависти к России, а из опасений, что иначе эти земли с их природными богатствами попадут под власть Польши, союзника Габсбургов и Папского престола. О том, что составление этого плана было вызвано именно этим обстоятельством, говорит письмо одного из его авторов – все того же Жака Маржарета – английскому королю.
Этот план, правда, датирован более поздним временем – июлем-октябрем 1613 г. Однако иностранцам тогда казалось, что Смута продолжается. Да, уже избран царем Михаил Романов, но многие на Западе не верят в то, что вместо князя-освободителя (т. е. Дмитрия Пожарского; о его претензиях на трон мы еще скажем. – Д.В.) в цари выбрали юнца, ничем себя не проявившего[640]. Из тех же, кто поверил в факт избрания, многие не верят еще в его прочность, так как это «ребенок», по крови не принадлежащий к «королевскому роду», ни даже «к достаточно великому и знатному дому, не был он воспитан и образован настолько, чтобы долговременно править страной», которая «сегодня все еще находится в расколе». Вот мнение одного голландца: «Царь их подобен солнцу, которого часть покрыта облаками, так что земля Московская не может получить ни теплоты, ни света… Все приближенные царя – несведущие юноши, ловкие и деловые приказные – алчные волки; все без различия грабят и разоряют народ» (далее еще целый абзац в том же духе. – Д.В.)[641].
Короче говоря, в 1613 г. в прочность нового, романовского царствования еще не верилось. Поэтому, продолжает Маржарет, «чтобы разрушить происки и замыслы, которые всегда вынашивали паписты с целью стать твердой ногой в России посредством королей Польши… (выделено мною; по мнению Маржарета, кстати, этой же цели была посвящена еще тридцать лет назад и миссия Антония Поссевина в Москву. – Д.В.) в надежде при помощи заключения секретных соглашений присоединить со временем все его (Московского царства. – Д.В.) земли к лону этой матери блуда (католической церкви. – Д.В.)», Маржарет предлагает набрать три-четыре тысячи солдат под командой генерала, «подходящего для такого дела», и, захватив землю в Архангельске, «стать хозяином земель до Вологды или Ярославля». Он утверждает, что измученное Смутой население встретит эти войска с радостью[642], и на тот момент имелись серьезные основания для таких надежд.
План захвата Архангельска еще с 1611 г. вынашивали и французы, бывшие на шведской службе. Но этот план был сорван позицией Нидерландов, в то время морской державы № 1. Так, некто Мунсур-Лавилль (неясно, о ком из братьев Лавиллей, которых звали Пьер и Бар, идет речь) предлагал «…идти на караблях к Архангилскому городу и къ… морю воевати… И тот боярин Оддреян Флориан и Лит (голландец. – Д.В.)… то дело обвестил Голанские земли державцам (т. е. правителям Нидерландов. – Д.В.), и державцы по ево извету… наказали… чтоб у того Мунсур Лавила не наймовались никакие служилые люди, ни карабли, и тем у нево то умышление помешалось (орфография оригинала. – Д.В.)»[643].
Что касается Пьера де Лавилля, то он во главе шведского отряда оборонял Ладогу от войск Семибоярщины, но по причине малочисленности войска не смог ее отстоять[644].
Материальное положение центра истерзанной страны уже и к лету 1611 г. было ужасно. Еще хуже стало зимой. Лишившись жилищ, многие русские замерзали на полях и дорогах. Те из них, кто был боеспособен, пополняли партизанские отряды («шишей», как называли их поляки). Описание внешнего вида тех, кто спасался от польских бесчинств, например, в Троице-Сергиевой лавре, и сегодня нельзя читать без содрогания: «нагие, босые, измученные», некоторые были все «испечены огнем», «у иных» вырваны на голове волосы; множество калек валялось по дорогам, «у иных» вырезаны полосы кожи на спине, у других отсечены руки и ноги, у кого были следы ожогов на теле от раскаленных камней…[645]
Апофеозом унижения России стало то, что состоялось 29 октября 1611 г. в Кракове. Это было нечто похожее на римский триумф, во время которого прошли войска-победители под предводительством гетмана Жолкевского (последнего участники действа сравнивали с римскими героями), а затем, правда, не провели в цепях, как было принято в Риме, а провезли в открытой королевской карете Василия Шуйского и его братьев и смоленского воеводу М.Б. Шеина[646].
Наконец фактически полностью распалось и Первое ополчение, когда его посланцев в Пскове уговорили признать Лжедмитрия III, то есть Матюшку-Сидорку. 2 марта 1612 г. казачий круг Первого ополчения провозгласил его царем. При этом не обошлось без принуждения: когда же бывшие под Москвой дворяне, сообщает «Новый летописец»: «…не захотели креста тому вору целовати… они же (казаки. – Д.В.) их хотяху побити и силою иных ко кресту приводиша, а иные из-под Москвы утекоша»[647]. Заруцкий и Трубецкой (по некоторым сведениям, и сама Марина Мнишек) поневоле вынуждены были подчиниться. По другой версии, выдвигаемой Л.Е. Морозовой, Дм. Трубецкой присягнул новому Самозванцу, так как Марина Мнишек и ее сын имели в народе слишком маленький авторитет (неужели меньше Матюшки-Сидорки? – Д.В.)[648]. Признали нового Самозванца также города Арзамас и Алатырь[649].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.