Глава 15. Триллер Революции
Глава 15. Триллер Революции
«Революционеров в 50 лет следует отправлять к праотцам»
События 1935–1938 годов, приведшие к тотальному уничтожению всей ленинской партии, оставались величайшей загадкой правления Сталина, в том числе для самих жертв. Почему он с такой непостижимой жестокостью истребил подчинившуюся ему партию?
Самое частое объяснение — ненормальность: Сталин был шизофреником. В доказательство обычно приводили таинственную историю: в 1927 году профессор Бехтерев был приглашен по поводу сухорукости Сталина, осмотрел Вождя, будто бы установил тяжелую паранойю и рекомендовал немедленную отставку. И вскоре… Москва уже хоронила знаменитого ученого.
В августе 1989 года в помещении «Литературной газеты» состоялся забавный консилиум психиатров. Ученые пытались ответить на вопрос: «Был ли Сталин душевнобольным?» Приглашена была и академик Бехтерева, дочь великого врача. Она, в частности, сказала: «О том, что Владимир Михайлович Бехтерев действительно оценил Сталина как параноика, сама я не знаю, а семья наша ничего не слышала».
Так было покончено с очень популярной легендой. Кстати, на этом консилиуме было высказано несколько интересных мыслей.
Корнетов, врач: «Вряд ли совместимы с болезнью его умение манипулировать кадрами, вербовать сторонников, вовремя атаковать противников».
Левин, врач: «В чем идеи Сталина были неадекватными, неправомерно доминирующими в его сознании, как это бывает с параноиками? Сталин человек жестокий, без чувства жалости… прагматик».
Обдумывая истребление старой гвардии, Сталин наверняка посоветовался с двумя людьми, которые оказали на него наибольшее влияние: с Лениным и Троцким. В сочинениях Троцкого он смог получить исчерпывающий ответ от имени обоих учителей: «Ленин не раз издевался над так называемыми старыми большевиками и даже говаривал, что революционеров в 50 лет следует отправлять к праотцам. В этой невеселой шутке была серьезная мысль: каждое революционное поколение становится на известном рубеже препятствием к дальнейшему развитию той идеи, которую они вынесли на своих плечах».
XVII съезд окончательно убедил: они не дадут создать страну его мечты — военный лагерь единомыслящих, подчиненный Вождю. Но только с такой страной можно было осуществить Великую мечту. Великую тайную мечту.
Перед ним стояла грандиозная задача — единая послушная партия. Задача, поставленная еще Ильичом. Практика показала: Ленин не выполнил ее до конца. Теперь Сталин приготовился ее выполнить.
Кровавая чистка должна была разрешить еще одну проблему. Созданная им система базировалась на абсолютной власти партийных начальников, но все это были профессиональные революционеры, мало понимавшие в технике и экономике. Ход индустриализации доказал их катастрофическую некомпетентность.
В середине февраля 1937 года его выдвиженец — молодой инженер Георгий Маленков, ставший секретарем ЦК, написал докладную. Из нее следовало: среди секретарей обкомов низшее образование имеют 70 процентов, среди секретарей райкомов и того больше — 80 процентов.
Так что, говоря языком Хозяина, «кадровый вопрос стоял очень остро».
Кроме того, за двадцать лет у власти они сильно постарели, обросли семьями, родственниками, любовницами… Помню две характеристики партийных функционеров, поразившие меня у Молотова, — «подразложились» и «проявили желание отдохнуть». В них явно звучал насмешливый голос самого Хозяина…
Полуграмотная, «подразложившаяся» верхушка, проявлявшая «желание отдохнуть», должна была освободить места для нового, образованного, энергичного, выросшего при нем поколения.
Но как избавиться от прежних соратников, не тратя много времени и безболезненно? В отставку? Это значит создать оппозицию…
Расправа с кулаками дала ответ: тем же революционным путем. Уничтожить. Ответ, достойный якобинца-прагматика. Жестоко? Но разве будущие жертвы поступали менее жестоко? Разве не они провозглашали кровавый ленинский лозунг — «революцию не делают в белых перчатках»?
Триллер начинается
В Архиве президента я нашел интереснейший документ — Журнал регистрации лиц, принятых Сталиным.
Дежурный офицер пунктуально отмечает входы и выходы посетивших Хозяина: «28 ноября 34 г. — Киров (15 часов, выход — 17.25)».
Два с лишним часа пробыл «брат» в его кабинете. Хозяин предложил Кирову перебираться в Москву — здесь он должен стать вторым человеком в партии.
29 ноября Киров еще в Москве. Но Сталин в этот день его не принимает.
Все эти дни к нему ходит Ягода.
Вечером 29-го Е.С. Булгакова видит Сталина и Кирова на спектакле в Художественном театре. Хозяин провожает Кирова на вокзал, целует его на прощание: трудно отдавать «брата».
В следующий раз он поцелует Кирова уже в гробу.
1 декабря 1934 года Киров шел по коридору Смольного. В бывшем штабе Октябрьского переворота по традиции размещалось руководство ленинградских большевиков. Когда он свернул в узкий коридор и направился к своему кабинету, от стены отделился молодой человек. Как ни странно, рядом не оказалось никого из охраны. Молодой человек достал револьвер из портфеля и выстрелил в Кирова… Выбежавший из кабинета секретарь горкома Чудов бросился к Кирову, но тот был уже мертв.
С этого убийства начинается величайшая катастрофа и гибель миллионов.
Следствие по делу убийцы Кирова было закончено уже через 27 дней. Заключение подписали заместитель Прокурора СССР Вышинский и следователь по особо важным делам Шейнин…
70-е годы. Я беседую с Львом Романовичем Шейниным. Толстый следователь, отправивший в годы террора на смерть множество людей, выглядит как добродушнейший Пиквик. Удалившись от дел, он пишет пьесы — стал моим коллегой. Он кокетничает своим знанием тайн. Его даже радует мой вопрос:
— Сталин приказал убить Кирова?
Он улыбается. И отвечает ласково:
— Сталин был Вождь, а не бандит, голубчик…
Во время хрущевской оттепели была назначена целая комиссия, которая должна была ответить на этот вопрос: действительно ли он приказал Ягоде убить Кирова? Надеялись найти документы, но, конечно, не нашли, и не потому, что они были уничтожены. Уверен: их не существовало.
Шейнин не лгал: Сталин не давал никакого прямого поручения Ягоде. Не мог давать. Да, он лично требовал выбивать заведомо ложные показания из несчастных инженеров и ученых, но здесь — не тот случай. С «беспартийной сволочью», как часто назывались интеллигенты, можно было делать что угодно для пользы партии. Беспартийные не считались людьми — они удобрение, на котором должно взрасти общество будущего. Но партийцы, и не какие-нибудь преступные оппозиционеры, а верные партийцы — это совсем другое дело. Не мог наследник Ленина призвать главу НКВД и попросить убить верного ленинца. Скорее, все было наоборот, он не раз вызывал Ягоду и требовал как можно бдительней охранять Кирова.
Задача Ягоды была крайне проста: понять «глубокий язык», понять, что хочет Вождь. И исполнить.
Убийцей Кирова стал молодой партиец Леонид Николаев. У него оказалась боевая биография: в шестнадцать лет, в дни наступления Юденича, пошел на фронт, там стал комсомольцем, работал в ГПУ, потом уехал в Мурманск, где занимал какой-то второстепенный пост. С этого времени и начинаются его настроения разочарованного неудачника. Он придумывает для себя некий прошлый романтический период в партии, в своем дневнике пишет об измене прежним партийным традициям и о том, что кто-то должен пожертвовать собою, чтобы обратить внимание на пагубность такого положения.
Общественные мотивы сопровождаются личными: некие друзья открывают Николаеву, будто Киров находится в связи с его бывшей женой. Для него это еще одно свидетельство перерождения партии!
Но самое удивительное: обо всем этом Николаев говорит вслух, и всеслышащие уши учреждения Ягоды должны быть осведомлены и о разговорах, и о таинственных друзьях Николаева, которые распаляли нервного молодого человека. Так что естественна мысль: кто-то вел этого истерика к его безумному решению и кто-то позволил ему беспрепятственно его осуществить.
На следствии выяснилось, что Николаев уже задерживался охраной Смольного — и с оружием! Тем не менее в день убийства его опять пропустили в Смольный.
В Музее революции есть рукописные воспоминания Алексея Рыбина. Он был одним из охранников Сталина в 30-е годы. Вот что он пишет: «Мне, как знающему все тонкости охраны и безопасности членов Политбюро… не просто в этом разобраться: кто мог позволить Николаеву продолжительное время сидеть в коридоре на подоконнике? Почему не было рядом с Кировым личного сотрудника для поручений? Почему Николаев задерживался и отпускался, будучи с оружием?»
И народ тоже задавал подобные вопросы. Оттого и появилась озорная частушка, кончавшаяся словами: «Сталин Кирова убил в коридорчике». Веселая частушка, которая стоила жизни многим…
Но Хозяин не торопился ответить на все вопросы народа.
Он придумал длинный кровавый детектив, в котором должны были принять участие миллионы — и погибнуть. Ответы на все вопросы, как и положено в детективе, он предполагал дать только в самом конце.
«У всех горе… А для И. — особенно»
А пока было только начало, и участники драмы, назначенные им в смертники, волновались и жалели его, потерявшего «брата».
Из дневника М. Сванидзе: «Приезжаю вчера с дачи в 9 вечера и узнаю потрясающую новость: у всех огромное горе… а для И. — особенно. Убит злодеем Киров… Этот удар потряс меня. И. — сильный человек, он геройски перенес всю боль утраты Надюши. Но это такие большие испытания за такое короткое время… Теракт сам по себе страшен… Этот белый фашистский террор страшен своей ненавистью».
Бесспорно, он испытывал боль — два потрясения, две такие утраты. Ни жены, ни друга — все отняли враги! Но теперь он сможет избавиться от них! Верный «брат» послужит ему после смерти…
Но, подготовив убийство Кирова, Ягода не понял до конца грандиозный замысел Вождя. Он полагал, что дело должно ограничиться устранением опасной фигуры, вокруг которой начали группироваться враждебные силы (что еще раз доказывает: Вождь не посвятил его в свой космический план). В результате Ягода бросается высылать и арестовывать священников, дворян, решив привычно свалить убийство Кирова на классовых врагов.
Даже умнейший Радек не понял и начал писать о «руке гестапо», убившей верного сталинца…
Хозяину приходится прямо указать Ягоде дальнейшее направление главного удара.
Впоследствии преемник Ягоды Николай Ежов на пленуме ЦК в 1937 году рассказал об этих днях: «Сталин, как сейчас помню, вызвал меня и Косарева (руководителя комсомола. — Э.Р.) и говорит: «Ищите убийц среди зиновьевцев»… Я должен сказать, что в это не верили чекисты».
Ягода не понял — и следует раздраженный окрик. Как поведал все тот же Ежов, Хозяин позвонил Ягоде и предупредил непонимающего слугу: «Смотрите, морду набьем».
Ягода оказался старомоден. Хозяин сознает: он не сможет преодолеть пиетет перед ленинской гвардией, поэтому и подключает к нему Ежова.
Молотов: «Ежов — дореволюционный большевик, рабочий, ни в каких оппозициях не был, несколько лет секретарь ЦК, хорошая репутация».
В секретном деле 510, хранящемся в бывшем Архиве КГБ, есть биография этого «человека с хорошей репутацией»: «Из анкеты Ежова Николая Ивановича. Родился 1 мая 1895 года. Местожительство — Москва, Кремль. Социальное происхождение — рабочий. Образование — незаконченное низшее. В 1919 году был судим военным трибуналом и осужден к 1 году тюремного заключения».
Хозяин увидел его в Сибири во время своей поездки за хлебом, после чего в 1928 году забрал Ежова в ЦК.
В начале 30-х годов он уже заведует отделом кадров ЦК. На XVII съезде Хозяин передвигает его в верхи партии. Ежова избирают в ЦК, он становится заместителем председателя Центральной Контрольной комиссии, а в 1935 году ее председателем и секретарем ЦК.
Ежов — типичный выдвиженец этого периода, полуграмотный, послушный и работоспособный. Темное прошлое заставляет его быть особенно ретивым. И главное — он сделал карьеру уже после того, как вожди Октября повержены. Ягода еще недавно служил партии, а теперь Сталину.
Ежов служит только Сталину. Он сможет провести в жизнь вторую половину замысла Хозяина. Для него нет табу.
Впоследствии в разгар террора на тысячах плакатов Ежова будут изображать в виде исполина, в руках которого корчатся и издыхают враги народа. «Батыр Ежов» — так назовут его в своих стихах поэты восточных советских республик.
На самом деле «богатырь» был крохотным человечком, почти карликом, с тихим голосом. И в этом был некий символ.
Как и Жданов, Маленков и все последующие, кого Хозяин будет теперь призывать к вершинам власти, Ежов — всего лишь миф, псевдоним Хозяина, жалкая кукла, выполняющая его приказы и исчезающая со сцены по мановению его руки.
Все придумывает, решает только он — Хозяин.
Продолжение революции
Пока Ежов учится, входит в курс дела, надзирая за Ягодой, толкая его вперед, Хозяин вбивает сюжет своего триллера в головы ближайшего окружения: «На второй день после убийства Сталин вызвал всех и объявил: убийца Николаев является зиновьевцем», — вспоминал потом Бухарин. Молотову объяснять не пришлось — он тотчас понял грандиозность замысла.
Молотов: «До 1937 года мы все время жили с оппозицией. После… уже никаких оппозиционных групп! Сталин взял на себя все это трудное дело, но мы помогали. Сталин хотел, чтобы 1937 год стал продолжением революции… в сложной международной обстановке».
Да, продолжение революции: вожди разложились, обуржуазились, переродились, надо вернуться к идеалам, открыв огонь по обанкротившимся штабам. Особенно это важно теперь, из-за угроз Гитлера… Итак, для партии — продолжение революции, а для беспартийных?
Окончание революции, уничтожение ленинской партии, с которой связаны у народа Октябрь и Красный террор.
Уже в день убийства Кирова он диктует постановление ЦИК СССР «О порядке ведения дел о террористических актах против работников Советской власти». Сроки следствия по подобным делам — не более десяти дней, дело рассматривается без прокурора и адвоката, кассационная жалоба, ходатайство о помиловании не допускаются. Приговор к высшей мере исполняется немедленно.
Той же ночью он двинулся в вечно мятежный Ленинград, вместе с верным Молотовым и руководителями расправы — Ежовым и Ягодой… На вокзале в Ленинграде он молча ударил по лицу руководителя местных чекистов Медведя: «Не уберегли Кирова».
В Смольном ему был отведен целый этаж, в здании НКВД выделен десяток комнат. Он сам проводит расследование. И тут начали выясняться некоторые подробности. Из показаний Николаева следовало: его вели к убийству. На вопрос: «Где вы взяли револьвер?» — Николаев показал на заместителя начальника ленинградского управления НКВД Запорожца и ответил: «Почему вы спрашиваете у меня? Спросите у него».
«Заберите его», — сказал Сталин и, как только дверь закрылась, зло бросил Ягоде: «Мудак».
Так описывает эту сцену Орлов.
На самом же деле такой ответ Николаева Хозяину очень пригодится в будущем, когда он подойдет к финалу триллера. А пока он ссылает руководителей ленинградского управления НКВД Медведя и Запорожца на Дальний Восток — за халатность. Там они будут благоденствовать, пока не настанет их очередь принять участие в его триллере.
Газеты нагнетают истерию и страх — ждут новых террористических актов врагов. Он возвращается в Москву — на похороны «брата Кирова». Похороны происходят в Колонном зале бывшего Дворянского собрания.
Из дневника М. Сванидзе: «05.12.34… Начиная с угла Тверская закрыта, стояли поперек грузовики и группами красноармейцы… Реденс распорядился провести нас к группе близких. Зал сиял огнями, обильно украшен плюшевыми знаменами, посреди зала… стоял гроб. Простой, красный, кумачовый. Лицо было зеленовато-желтое, с заострившимся носом… у виска к скуле синее пятно от падения… С правой стороны — несчастные жена и сестры. Они — сельские учительницы и, живя в глуши, даже не знали, что их брат стал таким большим человеком. Увидев в газетах его портреты, списались с ним, а так как не выбрались приехать раньше, увидели его уже… Доступ публики закрыт. В зале ограниченный круг лиц. Мы все напряжены, с опаской оглядываемся вокруг — все ли свои? Все ли проверенные? Только бы все обошлось… Со стороны головы покойного появляется И., окруженный соратниками… Гаснут прожектора, смолкает музыка. Уже стоит с винтами для крышки гроба охрана. На ступеньки гроба поднимается И. — лицо его скорбно. Он наклоняется и целует в лоб мертвого… картина раздирает душу, зная, как они были близки. Весь зал рыдает. Я слышу сквозь собственное всхлипывание всхлипывания мужчин… И. очень страдает. Павлуша был у него за городом в первые дни после смерти Кирова, они сидели с И. в столовой. И. подпер голову рукой (никогда не видела такой позы у него) и сказал: «Осиротел я совсем». Павлуша говорит, что это было так трогательно, что он кинулся его целовать. И. говорил Павлуше, что Киров ухаживал за ним, как за ребенком. Конечно, после Надюшиной трагической смерти это был самый близкий человек, который сумел подойти к И. сердечно, просто и дать ему недостающее тепло и уют. Мы все как-то стесняемся лишний раз зайти к нему, поговорить, посмотреть. Я лично не стесняюсь… но Алеша относится к этому подозрительно и вносит в это элемент как будто ревности и боязни быть навязчивым. Он говорит, что И. не любит, когда к нему ходят женщины».
Алеша Сванидзе, достаточно знающий своего родственника, начинает, видимо, о чем-то догадываться и старается быть подальше.
С 3 декабря, после возвращения Сталина в Москву, возобновляются записи в Журнале посещений. И во всех записях, в течение всего месяца, ежедневно в его кабинет входят, и выходят, и снова входят руководители НКВД. Последним из кабинета, обычно ночью, выходит Ежов — «око государево».
Вскоре Николаев признал, что «убил Кирова по заданию троцкистско-зиновьевской группы», после чего его торопливо расстреляли.
Идут бесконечные митинги, где клеймят «подлых убийц Кирова». В Москве Зиновьев на собрании правления Центросоюза старательно поносит их. Но 8 декабря уже идут аресты его сторонников в Ленинграде. 16 декабря Зиновьев и Каменев арестованы в Москве.
В дни перестройки была образована комиссия Политбюро ЦК КПСС «по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30—40-х и начала 50-х годов». Она извлекла из недр секретных архивов письма несчастного Зиновьева.
В минуты ареста он пишет истерическую записку Сталину: «Сейчас 16 декабря. В 7.30 вечера тов. Молчанов с группой чекистов явились ко мне на квартиру и проводят обыск. Я говорю Вам, тов. Сталин, честно: с того времени, как распоряжением ЦК я вернулся из Кустаная, я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, не написал ни одной строчки, не имел ни одной мысли, которой я должен был бы скрывать от партии, от ЦК и от Вас лично. Я думал только об одном: как заслужить доверие ЦК и Ваше лично, как добиться того, чтобы Вы включили меня в работу… Клянусь Вам всем, что может быть свято для большевика, клянусь Вам памятью Ленина… Умоляю поверить моему честному слову. Потрясен до глубины души».
Ягода отправил это письмо Сталину. Он не ответил, но, думаю, с усмешкой прочел. «Потрясен до глубины души…» Зиновьеву еще только предстояло быть потрясенным, когда он узнает, какая роль уготовлена ему в триллере.
Это было беспроигрышно — начать с Каменева и Зиновьева. Он не сомневался — эти не выдержат. Зиновьев, прозванный «паника», и Каменев, слабый в несчастье интеллигент, — лучшие кандидатуры для задуманного. Но подводит Ягода — никак не может избавиться от уважения к бывшим вождям. Он и его следователи явно «деликатничают», и Зиновьев и Каменев не соглашаются взять на себя ответственность за убийство.
Год заканчивался. Не прошло и двух десятилетий после Октябрьского переворота — и вот вожди Октября встречают Новый год в тюрьме.
Из дневника М. Сванидзе: «21.12.34. Отпраздновали день рождения И. Собрались на Ближней даче к 9 часам. Были все близкие (Молотовы — двое, Ворошилов — один, Орджоникидзе — один, Чубари — двое, Енукидзе, Берия, Лакоба, Калинин — один и родня Сванидзе — трое, Реденсы, Аллилуевы). Ужинали до часу ночи, потом шумели. И. вытащил граммофон, пластинки, стал сам заводить… Мы танцевали. Он заставил мужчин брать дам и кружиться. Потом кавказцы пели унылые песни. И. запевал тенорком… сказал: «Разрешите выпить за Надю». Я пишу, а у меня опять полные слез глаза, как в тот момент. Все встали и молча подходили с бокалами к И., у него было лицо, полное страдания. После двух тяжелых потерь И. очень изменился. Стал мягче, добрее, человечнее. До Надиной смерти он был неприступный, мраморный герой… Аллилуевы и Реденсы… Из всей этой четверки можно говорить только с Женей. Она умна, горит энергией, интересуется живо всем… Нюра болезненно добра и умственно убога. Ее супруг (Реденс) напыщенно глуп, самомнителен и погряз в делишках… Алеша получил повышение по службе — назначен заместителем председателя Госбанка СССР».
Печальный «мраморный герой» стал мягче, добрее, он поет, танцует, веселится с ними. И уже знает их будущее.
Первое покаяние
Прошел Новый год, а Ягода все не мог связать Каменева и Зиновьева с убийством Кирова. В Архиве президента находится первый вариант обвинительного заключения. Он составлен 13 января. В нем указывается: Зиновьев и Каменев виновными себя не признали.
И вдруг в тот же день Зиновьев пишет «Заявление следствию»: «Сроки следствия приближаются к концу… и я хочу разоружиться полностью. Я много раз после XV и особенно после XVI съезда говорил себе: довольно! Доказано, что во всем прав ЦК и тов. Сталин… но при новых поворотных трудностях начинались новые колебания. Яркий пример этого — 1932 год, события которого я подробно описал в своих показаниях… Субъективно я не хотел вредить партии и рабочему классу. По сути же дела становился рупором тех сил, которые хотели сорвать социализм в СССР».
Объективно он признает себя врагом.
«Я был искренен в своей речи на XVII съезде… Но на деле во мне продолжали жить две души… Мы не сумели по-настоящему подчиниться партии, слиться с нею до конца… мы продолжали смотреть назад и жить своей особой душной жизнью, все наше положение обрекало нас на двурушничество. Я утверждал на следствии, что с 1929 года у нас в Москве центра бывших зиновьевцев не было. И мне самому так думалось: какой же это центр — это просто Зиновьев плюс Каменев… плюс еще два-три человека… На самом деле это был центр, так как на этих нескольких человек смотрели остатки кадров бывших зиновьевцев, не захотевших по-настоящему раствориться в партии. Бывшие мои единомышленники… голосовали всегда за линию партии… а промеж себя преступно продолжали говорить… враждебно к партии и государству… И хотели мы этого или нет, мы оставались фактически одним из центров борьбы против партии и ее великой работы… С первого допроса я страстно возмущался, как я могу быть смешиваем с негодяями, дошедшими до убийства Кирова… Но факты упрямая вещь. И, узнав из обвинительного акта против ленинградского центра все факты… я должен был признать морально-политическую ответственность бывшей ленинградской оппозиции и мою лично за совершившееся преступление… Вернувшись в 1933 году из ссылки, я с преступным легкомыслием не раскрыл партии всех лиц и всех попыток антипартийных сговоров… Я полон раскаяния, самого горячего раскаяния. Я готов сделать все, чтобы помочь следствию… Я называю и назову всех лиц, о которых помню как о бывших участниках антипартийной борьбы… и буду это делать до конца, памятуя, что это мой долг. Могу сказать только одно: если бы я имел возможность всенародно покаяться, это было бы для меня великим облегчением… Пусть на моем тяжелом примере другие видят, что такое сбиться с партийной дороги и куда это может привести…»
И Каменев, который тоже все отрицал, на следующий день (14 января) вдруг признался: «Руководящий центр зиновьевцев существовал и действовал по 1932 год включительно».
Произошло нечто кардинальное, что заставило бывших вождей одновременно капитулировать. Кто-то сумел сделать то, что не удалось Ягоде и следователям.
В Журнале регистрации посетителей Сталина с 11 по
17 января — ничего нет. Полагаю, что в эти дни у него были особые посетители: к нему привозили Каменева и Зиновьева, шел торг. Конечно же он смог представить им доказательства их тайных встреч с его противниками и сделал то, чего не сумел Ягода. Они признали: морально и политически они ответственны за убийство Кирова — и выдали сторонников. За это, видимо, он обещал вскоре простить их, но потребовал публичного покаяния. Отсюда фраза Зиновьева: «Если бы я имел возможность всенародно покаяться…»
Но Зиновьев не понимал тогда, в чем придется «всенародно каяться»… Сюжет только начинался, и вряд ли кто сумел бы угадать фантастический замысел автора…
Зиновьев получил десять, Каменев — пять лет тюрьмы. Теперь прежние вожди Октября именовались «московским центром» заговора.
В эти же дни перед судом предстала ленинградская группа зиновьевцев. В нее входил и Георгий Сафаров — один из организаторов бессудного расстрела царской семьи. На процессах он дал все показания, угодные следователям, — против бывших друзей. (В январе 1935 года осужден на пять лет, а в 1942 году — расстрелян уже без всякого суда.)
Всю зиму и весну 1935 года шла волна массовых арестов зиновьевцев. Беспартийные не без юмора назвали эту волну «кировским потоком».
Были арестованы старые знакомые Кобы по 1917 году, бывшие молодые вожди петроградских большевиков Залуцкий и Шляпников. Им предъявили показания Сафарова о том, что они вели нелегальную работу против партии. Шляпников получил пять лет, но Хозяин заменил ему тюрьму ссылкой в Астрахань. Пока.
Шляпникову еще предстоит участвовать в триллере. Ему придумана достойная роль в кровавом сюжете.
Заканчивалась весна. Каменев и Зиновьев ждали привычного поворота судьбы. Для Каменева поворот действительно вскоре наступил, но самый неожиданный…
Веселый ловелас, любитель балерин Большого театра Авель Енукидзе начал ворчать по поводу ареста Каменева и Зиновьева. Авель — старый большевик, секретарь Президиума ЦИК СССР, близкий друг Хозяина. Но он целиком связан со старой партией, которая должна исчезнуть — и тотчас включен в сюжет триллера. Более того (юмор Хозяина!) — Авель соединен в нем с Каменевым, которого он защищал.
В июне 1935 года на пленуме ЦК Ежов делает доклад «О служебном аппарате секретариата ЦИК и товарище А. Енукидзе». Оказывается, из-за преступной халатности Авеля на территории Кремля действовал целый ряд террористических групп. В ужасе читали люди в газетах ошеломляющую историю о том, как собирались убить их Вождя. Так появилось «кремлевское дело».
Непосредственным организатором готовившегося убийства был объявлен Каменев. Заговор объединял Троцкого, Зиновьева и монархистов, пробравшихся в Кремль благодаря попустительству Енукидзе… Заодно к заговору были причислены болтливые свидетели гибели жены Вождя: Алексей Синелобов, секретарь для поручений коменданта Кремля, был расстрелян, а его сестра получила четыре года. Тогда же получила свой срок уборщица Корчагина «за распространение слухов, порочащих руководителей правительства».
Ягода включил в террористическую группу брата Каменева Николая Розенфельда и его жену, работавшую в кремлевской библиотеке. И сына Троцкого Сергея Седова… По «кремлевскому делу» Каменев получил еще пять лет и сравнялся с Зиновьевым. Николай Розенфельд и его жена получили по десять, а Сергей Седов — пять лет.
Была зачислена в террористки жившая прежде в Кремле жена Каменева и сестра Троцкого Ольга Давидовна — такое сочетание родственников идеально подходило для заговора. 110 человек были осуждены на разные сроки. Енукидзе «за политическое и бытовое разложение» (как говорилось в резолюции пленума ЦК от 7 июля 1935 года) был исключен из партии.
В деле уже чувствовался будущий размах.
Из дневника М. Сванидзе: «Я твердо верю, что мы идем к великому лучезарному будущему… Достойную кару… понес Авель… Это гнездо измен и грязи меня страшило. Теперь все стало светлее, все дурное сметено, и… все пойдет в гору».
Сталин обстоятельно готовит «лучезарное будущее», в котором найдет свой конец и Мария. В апреле 1935 года опубликован новый закон: о равной со взрослыми ответственности за совершенные преступления для детей от 12 лет и старше — вплоть до смертной казни. Так что во время будущих процессов его жертвы должны будут думать не только о себе, но и о своем потомстве.
Между тем активность арестов начала спадать, новые открытые процессы не состоялись. Ожидавшие размаха Красного террора после столь мощных раскатов газетного грома были несколько разочарованы. Все входило в привычную скучную колею. И Горький уже надоедал Сталину просьбами выпустить Каменева.
Хозяин опять всех перехитрил. Они решили: представление закончено, а занавес только поднялся. Все главные события в задуманном им триллере были впереди.
«Народу нужен царь»
Весна прошла под знаком нового развлечения, совершенно заслонившего расправу с бывшими вождями: в Москве пустили первую линию метро.
Из дневника М. Сванидзе: «29.04.35. Заговорили о метро. Светлана выразила желание прокатиться, и мы тут же условились — я, Женя, няня, она. Вдруг поднялась суматоха. И. тоже решил внезапно прокатиться. Вызвали Молотова. Все страшно волновались, шептались об опасности такой поездки без подготовки. Каганович волновался больше всех… Предлагал поехать в 12 часов, когда прекратится катание публики… Но И. настаивал — сейчас же. В Охотном ряду публика… кинулась приветствовать Вождя. Кричала «Ура!», бежала следом. Нас всех разъединили, и меня чуть не удушили у одной из колонн. Восторг и овации переходили человеческие меры. И. был весел… Толпа в восторге опрокинула чугунную лампу».
Можно легко представить, сколько было агентов НКВД в этой ликующей толпе. Но если бы даже их не было — энтузиазм был бы не меньший!
М. Сванидзе: «Думаю, при всей его трезвости, его все-таки трогала любовь народа к своему Вождю. Тут не было ничего подготовленного, казенного. Он как-то сказал об овациях, устраиваемых ему: «Народу нужен царь, тот, кому они смогут поклоняться, во имя кого жить и работать».
О царе он говорит неоднократно. Есть записка старого большевика Чагина, который вспоминает об эпизоде на ужине у Кирова. Тогда Сталин сказал: «Учтите, веками народ в России был под царем, русский народ царист, русский народ привык, чтобы во главе был кто-то один». Готовя уничтожение строптивой ленинской гвардии, он думал о будущем царстве. Недаром один из эмигрантов скажет после его кровавых чисток: «Много крови надо пролить, чтобы родить российского самодержца».
В конце года он встретился с матерью. Весь год он по-прежнему аккуратно переписывается с ней:
«11.6.35. Знаю, что тебе нездоровится. Не следует бояться болезни, крепись, все проходит. Направляю к тебе своих детей, приветствуй их и расцелуй. Хорошие ребята. Если сумею, и я как-нибудь заеду повидаться».
Да, пришла пора ехать к матери. Мать много болеет — кто знает, увидятся ли они в следующем году. Тем более что в следующем году нелегко будет приехать в Грузию после того, что он задумал… И опасно. Вот почему он решает поехать сейчас — пусть мать увидит своего Сосо в блеске славы. До будущих проклятий…
Мать давно перевезли в Тифлис и поселили там, где и должна жить мать царя, — в бывшем дворце наместника Грузии (там когда-то жили великие князья). Из всего дворца Кэкэ выбрала жалкую комнатушку во флигеле, похожую на их бывшую лачугу.
К ней приходят две приживалки в черных шапочках — обслуживать Кэкэ. На полном пансионе живет его старая мать, все он ей обеспечил, специальный доктор смотрит за ее здоровьем. И партийный вождь Закавказья Берия лично следит, чтобы она ни в чем не знала отказа.
Лаврентий Берия — член партии с мая 1917 года. Молотов: «Еще в кабинете Ленина я встречал молодого Берию». Но по-настоящему он выдвинулся при Хозяине.
Сталин сделал молодого чекиста Берию руководителем и все больше ценит его. На прошлом дне рождения Вождя он уже среди приглашенных.
Встречу с матерью Берия умело превратил в идеологическое шоу. Газеты выходят с трогательными рассказами о лучезарной любви Великой Матери и Великого Вождя. «Дева Мария» — явственно маячит с газетных страниц. Берия учел вкус бывшего семинариста.
«75-летняя Кэкэ приветлива, бодра. Она будто светится, рассказывая о незабываемых минутах встречи… «Весь мир радуется, глядя на моего сына и нашу страну. Что же должна была испытывать я — мать?» — так пишет «Правда».
«Меня она искалечила на всю жизнь»
Все это время он продолжает думать об ушедшей Надежде. Он и после ее смерти страстно ссорится с нею.
Из дневника М. Сванидзе: «Заговорили о Яше. Тут он опять вспомнил его отвратительное отношение к нашей Надюше, его женитьбу, все его ошибки, его покушение на жизнь. И. сказал:
— Как же это Надя, так осуждавшая Яшу за этот его поступок, могла сама застрелиться? Она очень плохо сделала, она искалечила меня…
— Как она могла оставить двоих детей?
— Что дети? Они ее забыли через несколько дней. А меня она искалечила на всю жизнь».
Будто мстя мертвой жене, он совершенно изменил налаженный ею быт в доме. Всем начинают заправлять сотрудники тайной полиции.
Надзирать за воспитанием своих детей он поручает Николаю Власику, начальнику своей охраны. Уроженец глухой русской деревни, Власик служил в ВЧК, откуда Менжинским был рекомендован в охрану Сталина.
Помощником Власика, контролирующим жизнь детей, стал сотрудник НКВД С. Ефимов — комендант дачи в Зубалове, где летом живут Вася и Светлана. Результаты этого воспитания скоро сказались на Васе.
В Архиве президента находятся сообщения Ефимова Власику, которые тот аккуратно передавал Хозяину:
«22.09.35. Здравствуйте, тов. Власик. Сообщаю вам о наших делах. Во-первых, Светлана и Вася здоровы и чувствуют себя хорошо. Светлана учится хорошо, Вася занимается плохо… В школу не пошел совсем, говоря, что у него болит горло, но горло врачу показать отказался».
Из дневника М. Сванидзе: «17.11.35. За ужином говорили о Васе. Он учится плохо. И. дал ему два месяца на исправление, пригрозил прогнать из дому и взять на воспитание троих способных парней вместо него…»
Отца Вася боялся, но знал, как себя защитить.
Ефимов — Власику: «19.10.35. На листе бумаги писал свое имя и фамилию и в конце написал: «Вася Сталин родился в 1921 году, умер в 1935-м». Надпись производит нехорошее впечатление, уж не задумал ли он что?»
Видимо, что-то Вася знал (подслушал?) о матери и взял это на вооружение, чтобы пугать отца.
Из дневника М. Сванидзе: «И. знает обоих (Светлану и Васю) до мелочей. Какой это аналитический ум, какой он исключительный психолог».
Пожалуй, тут восторженная Мария оказалась права — он знал сына. Вот как Хозяин описал Василия в письме к учителю сына Мартышину: «Василий — избалованный юноша, средних способностей, дикаренок (тип скифа), не всегда правдив, любит шантажировать слабеньких руководителей, нередко нахал со слабой или, вернее, неорганизованной волей, его избаловали всякие «кумы и кумушки», то и дело подчеркивающие, что он «сын Сталина». Я рад, что в вашем лице нашелся хотя бы один уважающий себя преподаватель, который требует от нахала подчинения общему режиму в школе. И если наглец Василий не успеет погубить себя, то потому, что существуют в нашей стране кое-какие преподаватели, которые не дают спуску капризному барчуку. Мой совет требовать построже от Василия и не бояться шантажистских угроз капризника насчет самоубийства».
Так беспощадно он написал о собственном сыне, которого любил.
Преподнес ему сюрприз и другой сын — нелюбимый.
Из дневника М. Сванидзе: «17.11.35. Яша вторично вступил в брак. С Юлией Исааковной Бессараб. Она хорошенькая, 30–32 года, кокетливая, говорит с апломбом глупости, поставила себе цель — уйти от мужа и сделать карьеру… Что и выполнила… Ее вещи пока у прежнего мужа. Не знаю, как к этому отнесется И.!»
«04.12.35. И. уже знает о женитьбе Яши. Относится к этому лояльно-иронически. В конце концов Яше 27 или 28 лет».
И опять наступил его день рождения.
«26.12.35. 21-го послали И. письмецо. («Поздравляем дорогого Иосифа с днем рождения. Не хватает слов выразить то прекрасное, что мы желаем».) И. был в прекрасном настроении. Все за столом были шумны и веселы… И. обратился к Алеше: «Если бы не ты, всего этого не было бы. Я забыл совсем об этом дне…» Так он веселился с будущими мертвецами.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.