Мичман Алексеев и маршал Тухачевский
Мичман Алексеев и маршал Тухачевский
Николай Николаевич Алексеев, заместитель главного редактора газеты «Возрождение», бывший мичман Гвардейского экипажа, принимавший участие в Гражданской войне с самого ее начала в составе Добровольческой армии, уехал из Советской России в 1922 г.
Общественно-политическая репутация его была весьма смутная. Р.Б. Гуль прямо называет его давним агентом советских спецслужб, и это утверждение, судя по ряду признаков, не было лишено основания. В то же время во Франции к началу 30-х гг. его считали платным агентом французской тайной полиции. В феврале 1936 г., вскоре после появления как раз указанной статьи, он был арестован французскими спецслужбами по подозрению в шпионаже в пользу Германии. Он провел в предварительном заключении полтора года и в августе 1937 г. был оправдан и освобожден из заключения.
Указанная статья, насыщенная информацией, компрометирующей политическую репутацию советского маршала, дискредитировала его в глазах европейской общественности как раз в разгар столь важного визита. Трудно предположить, что эта скандальная статья могла появиться в результате собственной инициативы Алексеева. Он явно выполнял чей-то политический заказ. Он мог выполнять его, будучи действительно агентом каких-то спецслужб, а мог использоваться «вслепую», получив «сенсационный материал, разоблачающий маршала». Думается, однако, что Алексеев знал, что делал, предполагал определенные последствия и, скорее всего, выполнял политический заказ советских спецслужб, которые уже однажды (по крайней мере, однажды) использовали его для создания необходимого им публичного «образа» Тухачевского.
В ноябре 1932 г., после официального визита Тухачевского в Германию, Алексеев также опубликовал в «Возрождении» статью под названием «Тухачевский». Упреждая последующий анализ текста обеих статей, замечу, что статья о Тухачевском февраля 1936 г. сделана на основе текста его же статьи 1932 г. Вот что он писал тогда о будущем маршале:
«Член Реввоенсовета СССР еще в 1924 г., — так он начинал ту, свою первую статью о будущем маршале, перечисляя все высокие посты и военные заслуги будущего маршала, — член Петербургского областного комитета партии, командующий войсками Западного округа, заместитель Ворошилова, командующий войсками красных против армий адмирала Колчака и генерала Деникина, главнокомандующий Красной Армии в боях против Польши, отброшенной от стен Варшавы самим Вейганом, усмиритель мужика, заливший кровью и улицы Кронштадта, и Тамбовский край — Тухачевский вошел в историю. Тухачевский — действительно «красный маршал», как его назвал в вышедшей недавно в Берлине книге Роман Гуль».
Приведенные Алексеевым характеристики Тухачевского были явно рассчитаны на то, чтобы представить его властным, авторитетным и влиятельным. И именно в силу этого далеко не во всем точны, преувеличивая значимость советского военачальника.
Известно, что Тухачевский стал членом РВС СССР в феврале 1925 г., а не в 1924 г., хотя эта ошибка может быть и не существенна. Тухачевский был командующим Западным военным округом в 1925 г. и с ноября этого года уже никогда туда не возвращался. Автор не уточняет, что Тухачевский был одним из трех заместителей Ворошилова и не 1-м. Тухачевский действительно «сыграл первую скрипку» в разгроме войск Колчака, но никогда не возглавлял всех советских войск на Восточном, «колчаковском», фронте. Обращает на себя внимание в то же время весьма смягченная форма выражения в упоминании о поражении Тухачевского под Варшавой — «главнокомандующий Красной Армии в боях против Польши, отброшенной от стен Варшавы самим Вейганом». Во-первых, Тухачевский, как известно, не был «главнокомандующим Красной Армии» в этой войне. Во-вторых, «отброшенной от стен Варшавы» — сказано слишком мягко и расплывчато. Это был катастрофический разгром, независимо от того, кого считать его виновником, хотя ему предшествовали блестящие победы и наступление войск Тухачевского. Автор в своем стремлении смазать масштаб неудачи Тухачевского под Варшавой в какой-то мере даже возвеличивает советского полководца: хотя и был «отброшен от Варшавы», но «отброшен» «самим Вейганом»! — одним из самых главных европейских «светил» в области военного искусства. Даже в выражении «усмиритель мужика, заливший кровью и улицы Кронштадта, и Тамбовский край» Алексеев подчеркивает властную решимость и властный потенциал Тухачевского — «усмирителя мужика». Вот, мол, человек, который сумел, наконец, подавить русскую мужицкую вольницу, «пугачевщину XX в.», стихию Русской революции, сокрушившей Империю. Свои оценки Алексеев завершает многозначительно, подчеркивая как уже сложившуюся значимость Тухачевского — «Тухачевский вошел в историю».
«Тухачевский — действительно «красный маршал», как его назвал в вышедшей недавно в Берлине книге Роман Гуль», — завершает первый абзац своей статьи автор. И далее он обращается к книге указанного автора, оценивая ее и критически анализируя.
«Резкими штрихами, — пишет Алексеев, — и, в общем, совершенно правильно Гуль (в свое время перешедший от белых к красным, а теперь переметнувшийся в эмиграцию) дает характеристику лейб- гвардии поручика, мечтающего о лаврах Наполеона. Портрет — живой, хотя автор книги, наверное, с Тухачевским никогда не встречался, знает о нем от третьих лиц и фактические данные, в частности о пребывании его в плену, почерпнул из статей Н. Цурикова, появившихся в печати года 3 назад».
Сразу же и прежде всего хочу обратить внимание читателя на общую оценку книги Р. Гуля о Тухачевском: «…в общем, совершенно правильно дает характеристику лейб-гвардии поручика, мечтающего о лаврах Наполеона». Особенно следует запомнить словосочетание — «в общем, совершенно правильно», поскольку далее мне придется возвращаться к тексту этой статьи и этим оценкам Алексеева при сравнении с текстом статьи 13 февраля 1936 г.
«В своей книге Гуль рассказывал эпизод, в котором Тухачевский изображается единственным офицером одного из лагерей, не снявшим с себя погоны до последнего дня пребывания в плену», — писал Алексеев и далее, утверждая, что «история с «погонами» изложена неверно», рассказал, как все было на самом деле.
«Дело обстояло так, — писал Алексеев. — Комендант лагеря гор. Бесков, куда Тухачевский был переведен после ареста, отдал распоряжение всем офицерам снять погоны. Не желая создавать конфликта, большинство военнопленных подчинилось приказу. Тухачевский с небольшой группой лиц погоны не снял, и их с него сорвали силой. Через некоторое время приказ коменданта был отменен распоряжением свыше: всем офицерам погоны были возвращены. Тухачевский же, всегда стремившийся стоять особняком и выделявшийся своими демонстративными выходками, надеть их отказался. Так, без погон, он и оставался в германском плену до самого конца». Этот эпизод Алексеев вычитал в воспоминаниях Н.А. Цурикова, сидевшего в плену вместе с Тухачевским. Фрагменты его воспоминаний о Тухачевском ранее мне уже неоднократно приходилось цитировать. Процитирую эпизод со снятием погон, как он рассказывается Цуриковым.
«На форту Цорндорф, приехав туда первый раз, — вспоминал Цуриков, — я и услышал впервые от поручика Б. о «Мише» Тухачевском. Поручик Б., человек уже немолодой, призванный из запаса, офицер, если не ошибаюсь, и мирного, и военного времени, 3-го стрелкового гвардейского полка, воззрений весьма правых, отзывался о Тухачевском всегда с большой любовью, если не восхищением». «Славный мальчик, — с одобрительным восхищением рассказывал поручик Б., — непреклонный и упорный, тоже «бесковец». — Какой бесковец? — Разве вы не знаете?! Беспогонник! — Нет. — С вас снимали погоны? — Да. То есть мы сами сняли по приказу нашего генерала Г-на. — Охота была слушаться. Мы никаких этих «высокоавторитетных» советов не послушались, отказались снять, и со всех лагерей Германии было собрано человек 100 в лагерь Бесков. В каждую «штубу» вошел конвой, нас поочередно проводили в комендатуру и там, держа за руки и за ноги, срезали погоны, и так со всем лагерем. Кое-кто был побит. А на другой день нам их вернули с приказом надеть. Это они для поддержки «престижа» произвели, уже после «амнистии». Ну, уж дудки. Мы заявили всем лагерем, что, пока мы находимся в германском плену, где не уважают пленных врагов и офицерской чести, мы погон и кокард не наденем! И каждый комендант при въезде уговаривает надеть погоны, говоря, что офицеру неудобно быть без погон! Неудобно! Но мы — «бесковцы» — связаны словом. Тухачевский молодец, поддерживал честь полка, долго они с ним возились, в сущности, и в полку-то он был без году неделю, но понял, что для офицера погоны, настоящий гвардеец. Он и среди «бесковцев» выделялся». Такова была подлинная «история с погонами Тухачевского», рассказанная ее непосредственным участником и свидетелем.
Н.А. Цуриков действительно опубликовал свои воспоминания о пребывании в плену вместе с Тухачевским в газете «Россия» в сентябре 1927 г. (для точности, не за 3, как указывает Алексеев, а за 5 лет до появления его статьи) под названием: «Генерал Тухачевский. Листки воспоминаний».
Заявляя претензии на исключительную достоверность своих сведений, Алексеев далее пишет: «Книга Гуля вызвала во мне много воспоминаний. Я много слышал о Михаиле Тухачевском от его родных и товарищей по дореволюционной службе и от сослуживцев его по Красной Армии». Ссылка на свидетельства «родных и товарищей», особенно на «родных», была бы, наверное, более убедительной, если бы автор назвал этих свидетелей. Однако, к сожалению, он этого в большинстве случаев не делает. Далее же Алексеев фрагментарно пересказывает положительно оцененного им и порой мягко критикуемого Гуля.
«Пенза, — продолжает он. — Казенная гимназия. Тухачевский в одном из старших классов. Он среднего роста — совсем не такой большой, каким его представляют по обычным описаниям. Коренастый, очень крепкий, с хорошей мускулатурой. Всегда слегка надменный, молчаливый, замкнутый. Товарищей презирает. Любит покрасоваться: особенно в глазах гимназисток. Тщеславен». Все сказанное мы находим в книге Гуля, однако далее Алексеев приводит действительно факт, отсутствующий в книге Гуля и в воспоминаниях других авторов.
«И это тщеславие и желание прослыть «героем», — пишет он, — еще в те далекие годы обошлось ему дорого. Помню, как-то один из двоюродных братьев Тухачевского мне рассказал, за что его кузен был исключен из гимназии. В Пензу приехал цирк. Чемпионат французской борьбы. «Дирекция предложила 25 рублей тому, кто…» На арену вышел любитель — «черная маска». Тухачевский, правда, не победил борца, но и чемпион, щадя его, а может быть, по предварительному уговору, не положил на ковер. Все же Тухачевский узнан. Все гимназистки в восторге. Он — герой. Начальство, однако, посмотрело на «героя» косо, и он был изгнан из гимназии».
Свидетельство интересное, но оно расходится с общеизвестной версией: Тухачевский оставил гимназию, в которой он учился плохо, упросив отца выполнить его мечту стать офицером и для этого перевести его в кадетский корпус и обещая хорошо учиться. Кто этот «двоюродный брат Тухачевского», Алексеев не называет. Известно, что у отца маршала был брат Константин и сестра Ольга. Очевидно, речь идет о ком-то из сыновей или брата, или сестры Н.Н. Тухачевского. О судьбе этих родственников маршала ничего не известно. Есть сведения о двух Тухачевских, оказавшихся в эмиграции и там умерших: это — Тухачевский Александр Михайлович (1860–1941), бывший камергер Высочайшего Двора, похороненный в Белграде, и его сестра Тухачевская Надежда Михайловна (1859–1924), также похороненная в Белграде. Оба являлись двоюродными братом и сестрой отца маршала, Н.Н. Тухачевского, детьми генерал-майора Михаила Александровича Тухачевского, также проживавшими до 1918 г. в Смоленской губернии.
Так или иначе, все сказанное Алексеевым о Тухачевском-юноше создавало весьма привлекательный образ симпатичного, сильного, незаурядного, волевого молодого человека. Созданный образ не мог не импонировать читателю из русского зарубежья, рождая ностальгию о чем-то близком из своего русского дореволюционного детства.
Однако основной раздел статьи, в котором автор как раз и намерен был дать «квинтэссенцию» личности Тухачевского, содержал следующие сведения и характеристики:
«Что же представляет Тухачевский как человек, как полководец, как «красный маршал»? — задается вопросом Алексеев и отвечает: — Лица, близко его знавшие, в дни плена изучившие его, его друзья рассказывают:
— Это — искатель. Человек, всегда к чему-то устремленный, много думающий, очень начитанный, очень образованный, особенно в вопросах военных. Среди пленных офицеров часто устраивались диспуты, доклады. Тухачевский головою был выше и своих русских товарищей по несчастью, и иностранцев. Он в совершенстве овладел немецким языком. К концу пребывания в плену писал по-немецки литературно и без ошибок. Хорошо знал французский, изучил английский». И здесь оценки Тухачевского Алексеевым даны в «превосходной степени»: «очень начитанный, очень образованный» вообще и «особенно в вопросах военных» и в этом отношении «головою выше» всех военнопленных офицеров.
Действительно, Тухачевский свободно говорил по-французски и, соответственно, получал отличные оценки за знание французского языка и в гимназии, и в кадетском корпусе, и в военном училище. Немецкий он знал во время учебы значительно хуже. По официальным свидетельствам немецкого лагерного начальства, Тухачевский говорил на «ломаном немецком языке». Он значительно улучшил свое владение этим языком уже позднее. Во всяком случае, Алексеев преувеличивает, утверждая, что Тухачевский «в совершенстве овладел немецким языком». Насчет знания маршалом английского языка сведения отсутствуют. Не углубляясь в исследование вопроса о степени совершенства владения им европейскими языками, отмечу главное — автор статьи всячески старался нарочито преувеличить уровень образованности будущего маршала.
Далее Алексеев старательно подчеркивает «национальную ориентированность» Тухачевского. «Иностранцев не любит, даже ненавидит, — категорично утверждает автор статьи великодержавную позицию «красного маршала», — немцев всегда считал врагами». Следует запомнить этот штрих в характеристике Тухачевского, представленной Алексеевым в 1932 г., чтобы можно было сопоставить и сравнить ее с иной, которую этот же автор даст ему три с половиной года спустя.
Однако мимоходом, но вполне определенно, автор допускает диссонирующий «выпад» в характеристике Тухачевского: только что «красный маршал» посетил Германию с официальным визитом, проводил встречи на высшем уровне, включая рейхспрезидента П. фон Гинденбурга, и такое «откровение» о его нелюбви к немцам.
Следует иметь в виду, что публикация помещается в монархической газете «Возрождение», редакция которой находится в Париже и политически ориентирована на Францию, а основная масса читателей — представители русской белой эмиграции, члены РОВС и т. п. Ремарка, что Тухачевский «немцев всегда считал врагами», должна была опровергнуть сложившиеся за рубежом представления о Тухачевском как о «германофиле» и главном проводнике политики «Рапалло». Из всего сказанного и прочитанного читатель должен был вынести убеждение, что визит Тухачевского в Германию имеет исключительно политически-конъюнктурный смысл, а вовсе не является отражением личных «прогерманских симпатий» советского «генерала». И далее в статье следует разъяснение автора именно в этом направлении.
«Но он отнюдь не славянофил-восточник, — как бы смягчая свою категоричность, автор уточняет особенности политического и культурного мировоззрения Тухачевского. — «Россия без Запада жить не может». И следующей фразой Алексеев резюмирует «политическое кредо» будущего маршала: «Тухачевский искренне исповедует российскую великодержавность». Вот и первый «символ веры» Белого движения — «Великая Россия». И автор стремится далее дать более пространное пояснение приведенному выводу о «великодержавности Тухачевского».
«Простонародье презирает, — отмечает Алексеев аристократизм «красного маршала» и усиливает эту характеристику: — Пропитан традицией. И сейчас он гораздо более подтянутый гвардейский офицер старой закваски, чем человек, рожденный революцией. В своих убеждениях всегда тверд». Итак, известная с 20-х гг. и пронизанная иронией оценка бывших офицеров в Красной Армии — «Красная Армия, что редиска: снаружи красная, а внутри белая» — конкретизируется в личности Тухачевского. Тухачевский только снаружи «красный генерал», а на самом деле он по-прежнему является офицером императорской лейб-гвардии и убежденным монархистом. Чем же объясняется тот факт, что этот императорский гвардейский офицер, монархист и вдруг является «красным генералом»? Автор статьи расшифровывает:
«Карьера для него — дороже и выше всего, — автор «открывает тайну», мотивирующую поведение своего «героя». — Тухачевский мечтает быть великим. Хочет быть им. И твердо уверен, что будет, если не сорвется. Коммунистическая партия и партийный билет для Тухачевского лишь средство». И не только потому принадлежность к коммунистической партии является своего рода политическим камуфляжем для Тухачевского, что он, прикрываясь им, стремится сделать карьеру. По своему личностному существу, по природе своей, как убеждает своих читателей автор статьи, он не может быть коммунистом. «Он глубоко индивидуален и ненавидит стадо», — отмечает Алексеев еще один штрих в личности Тухачевского и иллюстрирует это высказыванием якобы самого Тухачевского: «Народ — сволочь. Такой народ расстреливать можно и нужно без конца» — таково его мнение». Это импонирует наиболее решительной и жесткой, убежденной части белой эмиграции. Далее автор статьи дает обильный «иллюстративный материал» тому, как на деле Тухачевский не останавливался перед массовыми расстрелами в годы Гражданской войны. «Под Уфой в июне 1918 г., — приводит пример Алексеев, — по личному распоряжению Тухачевского было расстреляно около 20 тысяч белых». Выше уже обращалось внимание на вольные или невольные «лжесвидетельства» Алексеева. И в данном случае он сообщает легенду, рожденную слухами и ничего общего не имеющую с реальными фактами. Вряд ли имеет смысл опровергать вполне обоснованно сложившееся мнение о решительной безжалостности Тухачевского, но в июне 1918 г. под Уфой его не было. Под Уфой его не было и в 1919 году. Там действовали другие «красные командиры». И если там действительно было расстреляно 20 тысяч белых в июне 1918 г., чему нет никаких реальных подтверждений, то, во всяком случае, Тухачевский к этому не причастен. Однако следует заметить, что автор статьи озабочен не тем, чтобы показать жестокость, безжалостность Тухачевского. Он понимает, что реальных участников Гражданской войны с белой стороны этим не поразишь и не удивишь, сами действовали не менее безжалостно, а многие сожалели, что недостаточно безжалостно. Автор статьи стремится показать «волю к власти», решительность, силу личности Тухачевского — именно такой личности, которая и требуется России. «Но когда было надо, — продолжает Алексеев, поясняя, что жестокость Тухачевского обусловлена его волей к наведению порядка, — он так же беспощадно расстреливал и своих красногвардейцев и красноармейцев». И далее трудно не заметить скрытого восхищения автора, стремящегося передать его своим читателям, беспощадными действиями Тухачевского против восставших крестьян. «Антоновщина» была подавлена Тухачевским, — пишет он. — В его распоряжении были курсанты, венгры, латыши, аэропланы и танки. Тухачевский решил задачу подавления крестьянского бунта просто — стереть с лица земли все села восставшего района».
И ныне много избыточного, преувеличенного, не подтвержденного официальными и объективными документами, всего того, что касается взятия Тухачевским Кронштадта и подавления «антоновщины», но я не буду останавливать внимания на этом аспекте статьи Алексеева, как и вообще на анализе достоверности многих современных публикаций по этим вопросам. Для автора статьи важно, как уже было выше отмечено, посредством демонстрации «ужасов тухачевщины» показать: вот он, требуемый для России и давно ею ожидаемый «русский деспот», подобный Петру Великому или Ивану Грозному. Вот он, единственный оказавшийся способным раздавить новую «пугачевщину», «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», загнать демона Русской революции туда, откуда он вырвался и разрушил Великую Единую и Неделимую Россию. Ведь столь жестоко подавляя революционный бунт, Тухачевский как раз и уничтожал те центробежные силы в России, которые ее взорвали в 1917-м. Он восстанавливал ее в Единую и Неделимую. В итоге весь материал статьи Алексеева был направлен на то, чтобы показать своим читателям: смотрите — вот он, прикрывшийся коммунистическим партийным билетом подлинный и по-настоящему способный реализовать лозунги Белого движения в России. Это — Тухачевский. И не важно, всегда ли автор для обоснования этой мысли приводит достоверные свидетельства и исторически обоснованные факты. «Цель оправдывает средства».
И вот три с половиной года спустя тот же автор в своей статье 13 февраля 1936 г., в той же газете представляет совершенно иного Тухачевского. Сразу же отмечу, что многие куски этой новой статьи совпадают текстуально, почти текстуально или по содержанию с его статьей 1932 г. Остановлю внимание лишь на тех фрагментах статьи 1936 г., которые либо отсутствуют в статье 1932 г., либо по своему идеологическому смыслу развернуты автором в диаметрально противоположную сторону.
«Львиная доля» всего текста статьи Алексеева 1936 г. посвящена «разоблачению» Тухачевского как «агента германского командования». Пожалуй, в этом и заключалась главная цель, преследовавшаяся автором. Первым и наиболее важным «разоблачением» Тухачевского в статье Алексеева, на мой взгляд, было указание о вербовке будущего маршала германской военной разведкой.
«…В России Февральская революция, — пишет Алексеев и сообщает: — Тухачевский был первым, сорвавшим с себя погоны и нацепившим красный бант.
Затем он обращается к германскому командованию с предложением своих услуг, каковые были приняты». Этот эпизод в статье Алексеева — самый главный и существенный для формирования мнения о нем у читателей.
Во-первых, в нем утверждается, что Тухачевский стал «агентом германского командования», во-вторых, что он стал «агентом» сразу же после Февральской революции, в-третьих, что «агентом» он стал по собственной инициативе, добровольно. Кроме того, автор статьи почти точно датирует описанный эпизод, обозначивший внешнее проявление «измены» Тухачевского русской армии и российскому императору — после Февральской революции. В 1932 г. Алексеев эпизод со «снятием погон» описывал совершенно иначе.
Ни о каком «красном банте», якобы нацепленном Тухачевским на себя в знак солидарности с Февральской революцией, Н.А. Цуриков не помнил, хотя переживал это событие, находясь в лагере вместе с Тухачевским. Таким образом, если в своей статье 1932 г. Алексеев изложил «историю с погонами» в полном соответствии с реальными событиями, то в 1936 г. он ее грубо извратил, чтобы разоблачить Тухачевского как человека и офицера бесчестного, начавшего сразу же приспосабливаться к «февральской демократии» и предложившего свои «шпионские» услуги германскому командованию.
После «истории с погонами», «красным бантом» и превращения в «агента германского командования» Алексеев «сообщает», что Тухачевский «при участии немецкого командования симулировал удавшийся побег уже в 1917 г.». Алексеев еще раз подтверждает, что «фактически он (т. е. Тухачевский. — С.М.) сделался немецким агентом и, как таковой, был отправлен для революционной работы под надзором и руководством бывшего главы Коминтерна Г. Зиновьева. С последним Тухачевский свел по желанию коменданта форта Ингольштадт знакомство, когда Зиновьев находился в лагере для гражданских военнопленных в Кюстрине. В Россию Тухачевский, по требованию немецкого командования, был направлен после большевистского переворота в штаб Красной гвардии в Сызрань, где якобы по своей инициативе, но на самом деле по указанию Троцкого, впервые привлек в ряды Красной гвардии офицеров императорской армии».
Процитированный выше достаточно большой фрагмент статьи Алексеева показателен с точки зрения грубой фальсификации им реальных событий и фактов в угоду политическому заказу — представить Тухачевского не только «агентом германского командования», но и «ставленником и ближайшим сотрудником» Троцкого и Зиновьева.
Начнем с того, что Тухачевский совершил свой побег в августе 1917 г. и прибыл в Петроград 16 октября 1917 г., т. е. бежал из Германии за несколько месяцев до большевистского переворота, когда о нем после известных июльских событий вряд ли кто-либо мог вести речь, полагая большевистскую партию совершенно разгромленной. Указанная дата возвращения отражена в официальных документах, в том числе в полковом приказе гвардии Семеновского полка. Последующая часть биографии Тухачевского, до назначения командующим 1-й армией 26 июня 1918 г., такова:
«С Октябрьской революции начался последний период жизни гвардии Семеновского полка, — вспоминал капитан-семеновец Ю.В. Макаров, — позиционная война в Галиции на реке Збруче, у Гржималува — Гржималув-Могила — Лука Мала. На этих же позициях 21 ноября мы справили наш последний полковой праздник» под председательством командира полка полковника А.В. Попова, избранного на эту должность в апреле 1917 г. и занимавшего ее до начала декабря того же года. Подпоручик Тухачевский также принимал участие в этом последнем полковом празднике. Это следует из текста полкового приказа № 339 от 27 ноября 1917 г.
«Во изменение параграфа 11 приказа по полку от 28 февраля 1915 года за № 34, — сообщается в тексте приказа, — подпоручика Тухачевского-1 считать не без вести пропавшим, а попавшим в плен к германцам в бою 19 февраля.
Параграф 11. Подпоручик Тухачевский-1, после пятикратных попыток бежать из германского плена, 18 сентября сего года перешел швейцарскую границу у станции Таинген и 16 октября с.г. прибыл в г. Петроград и зачислен в Семеновский резервный полк».
Таким образом, в Петрограде Тухачевский появился и был занесен в списки резервного Семеновского полка 16 октября 1917 г. «После побега из германского плена, — отмечается в его послужном списке 1919 г., — представлен для уравнения со сверстниками в капитаны 18.10.1917 г.». Представление, несомненно, было сделано командиром резервного гвардии Семеновского полка полковником Р.В. Бржозовским.
Как и Тухачевский, он начал свою фронтовую жизнь с августа 1914 г., будучи тогда в чине штабс-капитана. Бржозовский помнил Тухачевского как смелого фронтовика и к тому же однокашника: оба офицера, хотя и в разное время, были выпущены из Александровского военного училища. Поэтому Бржозовский считал справедливым представить подпоручика Тухачевского к производству в «капитаны», как отличного, к тому же кадрового, офицера, в которых русская армия к этому времени испытывала острый недостаток, наконец, как мужественного человека: в те времена побег из плена и возвращение в свою часть на фронт считалось подвигом. Для таких «бегунов» был даже учрежден особый знак отличия — шеврон из георгиевской ленты, нашивавшийся на рукав, на основании приказа, гласившего: «За мужество при прорыве из плена». Итак, 18 октября 1917 г. Тухачевский был представлен к производству в «капитаны». Далее в тексте уже цитированного выше приказа по Семеновскому полку говорилось:
«Параграф 12. Подпоручика Тухачевского-1, прибывшего из гвардии Семеновского резервного полка, полагать налицо с 20-го сего ноября.
Параграф 13. Подпоручик назначается временно командующим 9-й ротой».
Таким образом, на фронт, во «фронтовой состав» гвардии Семеновского полка, из запасного Тухачевский прибыл 20 ноября 1917 г. Вместе с ним в полк прибыл после излечения от контузии штабс-капитан Кукуранов, назначенный командующим 16-й ротой.
Боевой состав гвардии Семеновского полка на 4 ноября 1917 г. включал 85 офицеров, в том числе 3 полковника и 82 обер-офицера. К 19 ноября 1917 г. он сократился на 1 обер-офицера, командира 9-й роты подпоручика А.Ф. Вальтера, убывшего к этому времени из полка по болезни. Поэтому-то Тухачевский, прибывший в полк 20 ноября, и был назначен на вакантную должность командира 9-й роты.
«От офицерского состава, с которым полк начинал войну, — вспоминал капитан С.Н. Толстой-2, — остались считаные единицы. Из них всего двое или трое были все время в строю. В их числе и Фольборт, продолжающий так же успешно свои ветеринарные занятия, и Тухачевский, появившийся ненадолго в полку после бегства из плена». Однако он не совсем точен, если иметь в виду ситуацию к 20 ноября 1917 г. Согласно списку полковых офицеров на выдачу жалованья, в гвардии Семеновском полку ко времени возвращения Тухачевского из офицеров «августа 1917-го», т. е. выступивших на фронт Первой мировой войны вместе с ним, оставались: полковник А.В. Попов, Н.К. фон Эссен-1, В А. Пенхержевский- 1; Молчанов, Д.В. Комаров-1, В.А. Зайцов-2, Бойе-ав-Геннес, И.Н. Толстой-2, Спешнев, Штильберг, барон А.А. Типольт, Б.В. Энгельгардт-1, Рыльке. Вместе с Тухачевским — 14 офицеров, т. е. ок. 17 % всего офицерского состава.
По свидетельству сестер, после бегства из плена и прибытия в Петроград он отправился домой в Пензенскую губернию, в свое имение в с. Вражеском. Однако, по их воспоминаниям, «через трое суток Михаил опять покинул нас и отправился в полк». Этот факт подтверждает родной дядя Тухачевского командир Заамурского пехотного полка полковник М.Н. Балкашин. В ноябре 1917 г., проездом в Харбин, он навестил мать и сестер Тухачевского во Вражеском, правда, самого Тухачевского он там не застал. «Будучи же в Харбине, — вспоминал он в 1937 г. по случаю гибели своего племянника, — я получил от сестер Тухачевских из деревни письмо, где они писали, что приезжал к ним Миша, пробыл 3 дня и опять уехал в Петроград формировать новую армию. Тут я понял, что Миша перешел на службу к Ленину». О кратковременном 3-дневном пребывании Тухачевского во Вражеском и возвращении его в Петроград Балкашин сообщает в соответствии с воспоминаниями сестер маршала, опубликованными лишь в 1965 г. Следовательно, Балкашин мог почерпнуть эти сведения из их письма. Что же касается того, что Тухачевский отправился для формирования «новой армии и перешел на службу к Ленину», то в этом, как это следует из цитированного выше приказа по гвардии Семеновскому полку, маршальский дядя ошибается, как и в том, что Тухачевский прибыл в Петроград уже после большевистской революции.
Однако в цитированном выше свидетельстве полковника Балкашина интерес представляет то, что, оказавшись во Вражеском у Тухачевских, он не застал там самого подпоручика Тухачевского, а сестры ничего ему о своем брате не сказали. Они сообщили об этом уже письмом, когда Балкашин был в Харбине. Отсюда, надо полагать, Тухачевский появился во Вражеском не сразу же после возвращения в Петроград из плена, не в октябре, а лишь в ноябре 1917 г., видимо, до своего отъезда на фронт, но после того, как во Вражеском уже проездом побывал полковник Балкашин.
На поездку во Вражеское, пребывание там и возвращение в Петроград ему нужна была примерно неделя, да не менее четырех дней, чтобы добраться из Петрограда на фронт в Галицию, в гвардии Семеновский полк. Следовательно, во Вражеском он появился примерно в первой декаде ноября 1917 г. В Петроград из Вражеского он возвратился примерно к середине ноября, а из Петрограда на фронт отправился не позднее 15–16 ноября. Чем он занимался, как вел себя, каково было его отношение к установившейся советской власти с 25 октября до 7–10 ноября 1917 г., точно неизвестно. Сам Тухачевский на этот счет хранил молчание.
Во всяком случае, 20 ноября 1917 г., согласно полковому приказу, он прибыл на фронт в боевой (основной) состав полка и назначен временно командующим 9-й ротой, а не «выбран ротным командиром после возвращения из плена», как ошибочно указывается в «Послужном списке» Тухачевского 1919 г. Не исключено, что такая запись в «Послужном списке» была сделана по инициативе или со слов самого Тухачевского.
То же самое он сообщал 27 сентября 1921 г. в своей «Записке о жизни»: «Я снова прибыл на фронт, где и был вскоре избран ротным командиром». Очевидно, что в «советских условиях», находясь в составе Красной Армии, Тухачевский, бывший офицер императорской гвардии, хотел подчеркнуть, что командиром роты его назначил не «монархист-командир», а избрали «революционные солдаты» за его соответствующие «революционные» настроения.
О поведении и настроениях Тухачевского в это время сохранились некоторые мемуарные свидетельства. Близкий полковой товарищ Тухачевского, упоминавшийся выше капитан барон А.А. Типольт, вспоминал: «Мы встретились с М.Н. Тухачевским лишь поздней осенью 1917 года, после его счастливого побега из плена. Стали видеться почти ежедневно. Нам было что вспомнить, о чем поговорить. Случилось так, что моя комната превратилась в своего рода полковой клуб. Сюда набивались офицеры, унтер-офицеры, солдаты. Шум, споры, облака табачного дыма. Впечатление такое, будто все проснулись после многолетней спячки и каждый сейчас же, немедленно должен получить ответы на вопросы, терзавшие всех нас в последние месяцы. Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа». Как это видно из только что приведенных воспоминаний капитана Типольта, «Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа». Однако отмалчивался Тухачевский, видимо, недолго. Ознакомившись со слов офицеров о разложении армии, непослушании, недисциплинированности солдат, что было ему неведомо в плену, в узком офицерском кругу, Тухачевский выразил свое вполне определенное отношение к революции и охваченным ею солдатам, назвав их «сволочью». Но при этом он достаточно ясно дал понять своим однополчанам-офицерам, что он найдет способ обуздать эту «сволочь» и «что он, Тухачевский, готов пари держать, что через два года он будет командовать этой сволочью и что она будет ходить туда, куда он ее погонит, как ходила при царе». И Тухачевский уже тогда начал реализовывать свои намерения.
«В России — революция, — еще одно анонимное свидетельство о поведении будущего маршала после возвращения из плена. — Тухачевский внимательно следит за событиями, очень интересуется литературой о Французской революции, зачитывается описаниями уличных боев. В интимных разговорах с полковыми товарищами он (т. е. Тухачевский. — С.М.) проявляет некоторое увлечение революцией, — вспоминал анонимный свидетель, — но внешне остается тем же строго дисциплинированным гвардейским офицером», хотя и «принимал участие в работах пресловутого полкового комитета». Таким образом, Тухачевский не все время отмалчивался, хотя, видимо, первоначально это было так. Вскоре он стал заметен как «активист» полкового комитета. На первый взгляд странно, что капитан Типольт хранит по этому поводу полное молчание. В советские времена, когда были опубликованы его воспоминания о Тухачевском, сведения о работе будущего маршала в полковом комитете были бы крайне уместны. Они могли свидетельствовать о революционной активности Тухачевского еще до вступления в Красную Армию.
Скорее всего, его умолчание об этом (или «вымарывание» части текста его воспоминаний цензурой) было обусловлено идейно-политическими соображениями. Об участии Тухачевского в работе полкового комитета гвардии Семеновского полка в советские времена, после его реабилитации, полагали неуместным упоминать, поскольку этот полковой комитет был эсеровским и антибольшевистским. Следовательно, Тухачевский активно сотрудничал с антибольшевистским и эсеровским (по партийному составу) полковым комитетом. Впрочем, он и сам в своей автобиографии 20-х гг. вскользь упоминал о своих первоначальных «эсеровских увлечениях» до поступления на советскую службу и вступления в РКП(б). Сохранились и иные сведения о поведении Тухачевского в это время.
По свидетельству капитана Ю.В. Макарова, офицеры начали покидать полк после последнего полкового праздника. «А через 21 день, — вспоминал он, — наш старый Петровский корабль пошел ко дну. 12 декабря двинулось домой, в Петроград, все, что от него осталось, несколько офицеров, человек 30 солдат и полковое знамя». Однако капитан Макаров ошибается. Его самого к последнему полковому празднику в боевом составе полка уже не было, и поэтому он не мог знать точно, когда боевая часть полка, находившаяся на позициях в Галиции, прекратила свое существование. Все сказанное им выше он сообщал с чужих слов. Согласно полковым документам, полк в своем «фронтовом составе» продолжал существовать и после 12 декабря 1917 г. 27 ноября в полк после излечения от ран прибыл капитан Чистяков, назначенный временно командующим 8-й ротой. Однако к концу месяца офицеры начали действительно покидать полк. К 29 ноября из полка уехал штабс-капитан Кукуранов. 10 декабря полк оставил и уехал в Петроград командир полка полковник А.В. Попов, передав командование полком своему помощнику полковнику Н.К. Эссену. Уход полковника Попова, вероятно, был обусловлен упразднением декретом новой власти чинов и званий и, в связи с этим, началом новой кампании по выборам комсостава полка. 11 декабря командиром полка большинством голосов был избран полковник Эссен. 12 декабря начались выборы батальонных командиров, а с 13-го — ротных. К 16 декабря 1917 г. выборная кампания завершилась. По итогам выборов «фронтовой» комсостав гвардии Семеновского полка на 16 декабря 1917 г. был представлен следующими лицами.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.