Холмогорский концентрационный лагерь

Холмогорский концентрационный лагерь

Лагерь в Холмогоры переведен из Соловков в мае месяце 1921 года. Правда, раньше посылались заключенные в Холмогоры, и иногда даже целыми партиями, но до места назначения они не доходили, т. к. и лагеря то там не было. Верстах в десяти от Холмогор, на берегу С. Двины, стоит деревня Косково, за рекой раскинулась живописная еловая роща, в ней расположено несколько домов — это выселки из Косковой — сюда привозят заключенных, в этой роще расстреливались десятки и сотни осужденных. До деревни долетали треск пулеметов, крики и стоны. Сколько там погребено человек, трудно сказать — жители окрестных деревень называют жуткую цифру в 8.000 человек. Возможно, что она и меньше, но думаю, сопоставляя рассказы с разных сторон, что погублены здесь были тысячи.

Холмогорский лагерь невелик. С мая месяца по ноябрь в нем перебывало 3.000 человек, в ноябре числилось 1.200 человек, 600 человек в Холмогорах и столько же в четырех лагерях, расположенных в округе да расстоянии 20–40 верст — в Скиту, Селе, на Сухом Озере и на Горячем Озере.

Помещается лагерь в бывшем женском монастыре, помещение хорошее и теплое — это, кажется, его единственная положительная сторона. Не даром, выпуская одного из заключенных на волю, комендант заметил: «Вы можете гордиться, что сидели в самом строгом лагере в России». Не напрасно за ним укрепилось название «лагеря смерти».

В бытность комендантом Бачулиса, человека крайне жестокого, немало людей было расстреляно за ничтожнейшие провинности. Про него рассказывают жуткие вещи, Говорят, будто он разделял заключенных на десятки и за провинность одного наказывал весь десяток. Рассказывают, будто как то один из заключенных бежал, его не могли поймать и девять остальных были расстреляны. Затем бежавшего поймали, присудили к расстрелу, привели к вырытой могиле; комендант с бранью собственноручно ударяет его по голове так сильно, что тот, оглушенный, падает в могилу и его, полуживого еще, засыпают землей. Этот случай был рассказан одним из надзирателей.

Позднее Бачулис (ldn-knigi; литовец) был назначен комендантом самого северного лагеря, в ста верстах от Архангельска, в Порталинске, где заключенные питаются исключительно сухой рыбой, не видя хлеба и где Бачулис дает простор своим жестокостям. Из партии в 200 человек, отправленной туда недавно из Холмогор, по слухам, лишь немногие уцелели. Одно упоминание о Порталинске заставляет трепетать Холмогорских заключенных — для них оно равносильно смертному приговору, а между тем и в Холмогорах тоже не сладко живется. Теперешний комендант в Холмогорах, Сакнит, расстрелов не применяет. Сам по себе он не жестокий человек, ему доступны человеческие чувства, но весь ужас в том, что общая масса заключенных для него не люди — вся администрация смотрит на них, ну как самодур-помещик смотрит на крепостных или плантатор-американец — на черных рабов: хочу — казню, хочу — милую. Вся администрация состоит из заключенных (коммунистов); конечно, поставлены они в привилегированное положение, которым особенно дорожат, вырвавшись из общей подневольной массы и потому по своей рьяности и жестокости они нередко превосходят коменданта.

Первый раз я увидела заключенных, подъезжая к Холмогорам. Стоял 20-ти градусный трескучий мороз, лошади проваливались в сугробы снега. Навстречу попалось странное шествие: несколько больших дровней, нагруженные ящиками, тащили группы людей, человек по 15–20. Худые болезненного вида, в оборванной одежде, прозяблые, они жалобно просили — «хлебца, хлебца», но конвойные не позволили дать им хлеба. Они везли продукты, присланные американцами для заключенных. Увы, самая маленькая часть этой передачи дошла до заключенных — администрация предпочла взять продукты для себя.

Эти иззябшие, голодные оборванцы, оказывается, являются привилегированными и у них есть хоть какая-нибудь одежда, их посылают на принудительные работы, многие же буквально раздеты и принуждены сидеть взаперти. С наступлением морозов отсутствие теплой одежды дало себя сильно почувствовать. Холод — это один из бичей заключенных.

Приводят в Холмогоры партию, первым делом всех обыскивают и все лишние вещи отбираются. Мужчины имели право на две смены белья. Под предлогом лишнего отбирается хорошее платье, сапоги, все теплые вещи и человек, обреченный на жизнь на дальнем севере, остается полуголым. Вещи сдаются в цехгауз, будто на хранение, и оттуда администрация черпает самым беззастенчивым образом все ей необходимое. Я знаю факты, когда надзиратели по ордеру получали вещи, заведомо принадлежащие заключенным. С другой стороны, из посылок, получаемых заключенными, нередко вынимаются теплые вещи. Одному заключенному были посланы полушубок, валенки, шапка — ничего не дошло. Его выслали, полупомешанного, после тифа зимой в легком пальто, из рваных сапог торчали пальцы. С трудом его товарищи упросили коменданта дать ему на дорогу казенный полушубок.

Второй бич, еще более ужасный — это голод. Питание состоит из кипятка утром, на обед суп из мороженой картошки и фунт хлеба, вечером тот же суп и кипяток. В американской передаче были великолепные мясные консервы, жиры. Лишь изредка эти продукты попадали в суп. В Архангельске та же американская передача значительно улучшила положение заключенных, здесь же только малая часть давалась им. С осени были сделаны запасы капусты, но вот потребовался корм для коров — их 18 штук (часть молока идет на лазареты, большая же часть для администрации). Не долго думая, капусту отдали на съедение коровам, а заключенных перевели на мороженую картошку. Два или три раза в неделю разрешаются передачи, но почему то установился порядок не допускать жиров и у голодных людей отбирали последнее, что могло бы их поддержать. Также из посылок вынимаются все жиры. У большинства из заключенных нет никого из близких, которые бы их поддержали передачами и они буквально голодают. Проходя на принудительные работы, они просят милостыни у прохожих и все, что им дают, тут же сейчас поедают. Даже сырую картофель сейчас же начинают с жадностью грызть.

Никакие угрозы со стороны администрации не могли удержать их летом от кражи овощей на огороде. И не один был убит за попытку стащить репу. Конвойный доносит: «была попытка к побегу, пришлось стрелять», — на самом деле была лишь попытка стащить репу и набить хоть чем-нибудь голодный желудок. Но самое ужасное это то, что рядом с этими голодными администрация живет на самую широкую ногу. Масло, мясо, молоко, белая мука в неограниченном количестве тратятся у них на кухне. Интеллигентных женщин заставляют исполнять обязанности кухарок, готовить деликатесы и при малейшем неудовольствии не понравившееся кушанье летит в помойку.

Третий бич — болезни. Как холод, так и недоедание вызывают огромную заболеваемость. Лазарет на 200 кроватей с трудом вмещает всех больных. Осенью была сильная эпидемия тифа. Из 1.200 человек переболело тифом около 800, но смертность сравнительно была невелика, умерло всего 22. Всего с мая месяца умерло:

в мае 12

в июне 20

в июле   50

в августе 80

в сентябре  110

в октябре 190, из них 110 от дизент. и 80 от истощения

Всего   442 чел.

Из этих данных видно, как с наступлением холодов смертность стала прогрессировать — и не только болезни, но голод и холод тому причиной. Изголодавшиеся люди набрасывались на все, что попадало под руку, развивались желудочные болезни и истощенный организм не выдерживал. Иногда тиф проходил благополучно, но затем человек умирал от истощения. В большом помещении (бывшей церкви) лежали выздоровевшие после тифа. Проходит врач или сестра и со всех сторон худые, бледные, точно тени, больные скрипят: «жирку бы, жирку нам»…

 Но в аптеке рыбий жир вышел, пустой суп и сырой хлеб не восстанавливают сил и выздоровевший от тифа угасает от недоедания. Только что больной оправляется от дизентерии, приходит аппетит и он с жадностью набрасывается на суп, выменивает на табак, на последние крохи у тяжело больных шесть-семь мисок супа, пожирает их и на утро помирает. Приемный покой ежедневно полон больных, почти все больны, но врач, из заключенных же, не смеет их признавать больными. Если у него слишком много больных, является комендант, распекает его, грозит ему карцером и сам отбирает больных. Их выстраивают в шеренгу и начинается их просмотр с руганью: «да ты разве болен, ведь стоишь на ногах» и т. д. — и часть отправляется обратно в камеры, как здоровые. Однажды комендант распекал таким образом больных, велел привести врача. Тот приходит бледный, расстроенный и на окрики коменданта так растерялся, что отдал честь и гаркнул: «виноват, ваше благородие». До чего надо было дойти, чтобы так забыться…

Его слова рассмешили коменданта, он расхохотался и не дал карцера. Были случаи смерти на приеме больных. Ежедневно утром подъезжают к больнице дровни и могильщики, — бывший московский юрист и два студента стаскивают пять-шесть голых трупов, закрывают их рогожами и везут их за город, где, безвестные, они зарываются в ямы.

Кроме физических лишений заключенные постоянно находятся в запуганном пришибленном состоянии, благодаря крайне грубому отношению администрации. Во первых, обращение исключительно на «ты» и притом постоянно в грубом резком тоне. Администрация состоит из заключенных же и каждый хочет поддержать свой престиж.

Очень развита система доносов, жалоб, интриги. Постоянная угроза карцером, да и не только угроза, но и действительный карцер. Кроме карцера сажают еще в холодную башню на хлеб и воду. Есть еще Белый Дом. Он за пределами лагеря — маленький дом, на улицу выходят три окна, в маленькой комнате 40 человек — ни прогулок, ни врачебной помощи, уборной тоже нет, выводят на две минуты два раза в день. Там заболевали тифом и дней по десять до кризиса валялись без помощи. Некоторые просидели там больше месяца, заболели тифом и кончили психическим расстройством. Брань и рукоприкладство — обычные явления. А при прежнем коменданте, Бачулисе, не трудно было угодить и под расстрел. Положение женщин в общем несколько лучше, но в другом отношении им и хуже. Говорить с мужчинами им строго запрещено. Зато администрация имеет над ними полную власть. Кухарки, прачки, прислуга берутся в администрацию из числа заключенных и притом нередко выбирают интеллигентных женщин. Под предлогом уборки квартиры помощники коменданта (так поступал, напр., Окрен) вызывают к себе девушек, которые им приглянулись, даже в ночное время. Затем эти вызовы учащаются и любимицы их возвращаются с руками, полными угощений, прекращается их голодовка. И у коменданта и у помощников любовницы из заключенных.

Отказаться от каких-либо работ, ослушаться администрацию — вещь недопустимая: заключенные настолько запуганы, что безропотно выносят все издевательства и грубости. Бывали случаи протеста — одна из таких протестанок, открыто выражавшая свое негодование, была расстреляна (при Бачулисе). Раз пришли требовать к помощнику коменданта интеллигентную девушку, курсистку, в три часа ночи; она резко отказалась идти и что же — ее же товарки стали умолять ее не отказываться, иначе и ей и им — всем будет плохо.

Весь лагерь голодный, больной, забытый, люди теряют всякий человеческий облик и превращаются из людей в жалких забитых рабов…

X. X.