ЭСКАЛАЦИЯ КОНФЛИКТА

ЭСКАЛАЦИЯ КОНФЛИКТА

ПОСЛЕ КОНФЕРЕНЦИИ противоречия в оргкомитете «Народного фронта» нарастали по двум линиям. С одной стороны, между сторонниками узко-социалистического и общедемократического характера фронта (вторые придерживались как либеральной, так и социалистической идеологической ориентации). С другой стороны – защитники широкой автономии клубов и приверженцы обязательности решений оргкомитета для всех организаций, входящих в «Московский народный фронт».

14 июня оргкомитет снова обсуждал, вносить ли «социализм» в документы. «Община» настаивала, что нужно объединить прежде всего людей дела. Но неофиты, вроде бы выступавшие именно за дела, настаивали на слове. «Общинники» не уставали подчеркивать, что они – социалисты, но социалистическая организация уже есть – федерация. Нельзя растворять его в общедемократическом движении.

При этом представители обоих течений воспринимали фронт как фактически общедемократическое движение. О. Румянцев говорил тогда: «Основные позиции „Народного фронта“, которые предполагают единство его действий, – это досрочные перевыборы Советов по программам, свобода слова, свобода союзов, свобода собраний»[183]. Это – набор общедемократических требований, в которых «нет ни грана социализма». Оргкомитет «Народного фронта» де-факто существовал как общедемократическая организация.

В обоих фракциях были и принципиальные социалисты, и люди, равнодушные к социалистической идее, и ее противники. Отличие заключалось в том, что несоциалисты из большинства считали нужным до поры продолжать «социалистическое крышевание».

Вспоминает С. Станкевич: «Сначала был спор, можно ли включать несоциалистические группы. Решили, что можно, и они вошли. А затем начался спор о том, упоминать ли социализм в оргпринципах, и несоциалистические группы стали настаивать, что для них принципиально, чтобы не упоминать. Мы же говорили, что для нас упоминание социализма столь же принципиально».

21 июня группы большинства проголосовали за социалистический характер фронта. Но либералы остались. Разногласия по этому пункту не оказались роковыми, оргкомитет еще можно было сохранить в прежнем составе.

Отношения резко обострили организационные разногласия, связанные с завершением кампании на «Гайд-парке». После разгона 18 июня перед неформалами встал выбор: встретить партконференцию конфронтацией на улицах в стиле «Демократического союза» или продолжить агитацию, достигнув какого-то соглашения о легализации «Гайд-парка».

Власти также были настроены против эскалации конфликта с социалистами – единый фронт неформалов от «дээсовцев» до «Народного фронта» мог устроить массовые столкновения, что в преддверии партконференции имело бы непредсказуемые последствия – скорее всего усилило бы позиции консерваторов.

21 июня завсектора агитации и пропаганды МГК В. Ландратов пригласил для переговоров А. Исаева – в МГК знали, что всю эту кашу заварили «общинники» и «Гражданское достоинство», поэтому и переговоры нужно вести с ними. Ландратов объяснил, что МГК не заинтересован в новом разгоне, но согласиться на спонтанную митинговую активность тоже не может. Возникла идея переноса «Гайд-парка» в новое место, не столь приближенное к центру. Например, ко Дворцу молодежи. 22 июня переговоры продолжились в Моссовете, у секретаря совета Прокофьева. 24 июня план переноса «Гайд-парка» согласовывался властями с лидерами «Общины» и «Гражданского достоинства». Было решено, что на Пушкинской площади будет выставлен пикет с мегафоном, который перенаправит публику, приходящую на митинг, к новому месту. Очевидно, это даже увеличило бы количество митингующих – собрались бы и завсегдатаи Пушкинской, и случайные люди у Дворца молодежи – место людное. Неформалы не знали, что чиновники водят их за нос.

Власти тем временем устроили разводку, начав переговоры одновременно и с А. Даниловым из другой фракции оргкомитета. Заместитель прокурора Москвы М. Чернов сообщил ему, что если митинг на Пушкинской будет вполне лоялен, то его разгонять не будут. Данилов с готовностью дал гарантии от имени оргкомитета[184]. Зампрокурора сообщил Данилову, что «Община» и «Гражданское достоинство» почему-то согласились перенести «Гайд-парк» с Пушкинской площади ко Дворцу молодежи. А. Данилов был возмущен такой узурпацией прав оргкомитета (от имени которых только что тоже дал беспрецедентные обязательства). Полон благородного возмущения, Данилов поспешил на заседание оргкомитета.

Это заседание 24 июня знаменовало собой те перемены, которые привнес в оргкомитет быстрый рост за счет новых и сверхновых групп и микрогрупп: «матерые фронтовики попали в окружение лиц сколь юных, сколь и незнакомых. Меня поразило отсутствие ветеранов»[185], – рассказывал о своих впечатлениях В. Игрунов. Ветераны демонстрации 28 мая были заняты на переговорах, а Кагарлицкий в этот день держался в тени, выдвинув вперед «социнициативщика» В. Пономарева, известного своей склонностью к процедурным спорам. Его фраза «у меня есть поправка к поправке» стала крылатой для характеристики процедурных споров неформалов. В. Игрунов продолжает: «В. Пономарев, в местнических счетах ранее занимавший неприметное место, уверенно взял бразды правления в свои руки»[186]. Но и ему приходилось нелегко – квартира А. Федоровского, где проходило заседание, была битком забита людьми, которые практически не знали друг друга. Человек 60 утверждали, что кого-то представляют (хотя в оргкомитете числилось втрое меньше групп).

Тут на заседание прибыл член этой группы А. Данилов, который потребовал слова для экстренного сообщения: «Община» и «Гражданское достоинство» сдали площадку на Пушкинской и решили перенести митинги ко Дворцу молодежи. А он, Данилов, так замечательно договорился о сохранении «Гайд-парка» на Пушкинской в новом формате – с согласованным списком ораторов и речами без экстремизма. Когда Данилов заканчивал речь, на заседание подошли лидеры «Общины» и «Гражданского достоинства». Они изложили свою версию соглашения. Противники ошарашили их вопросом: «Почему не согласовали свои действия с рабочей группой оргкомитета?» Выяснилось, что несколько представителей новых групп создали рабочую группу по контактам от имени «Народного фронта». Начался спор о том, кто больший узурпатор – самопровозглашенная рабочая группа или «Община» с «Гражданским достоинством».

В гаме и шуме с компромиссной позицией выступил Кагарлицкий: «Если у нас получится два митинга вместо одного, это даже хорошо»[187]. Но этот призыв к взаимной терпимости не был услышан.

В первое время конфликт напоминал новый виток нарушения преемственности поколений – более опытные ветераны занимали более умеренную позицию, а неофиты, к которым теперь присоединились ветераны Кагарлицкий и Малютин, – более радикальную. Представители сверхновых групп были особенно категоричны, они стали решительно претендовать на руководство всем движением, отодвигая даже Кагарлицкого. Это вызывало протесты со стороны старых групп – «Мемориала», «Общины», «Гражданского достоинства», Клуба социальных инициатив, «Перестройки-88» (за исключением, конечно, «Социалистической инициативы»). «Демперовец» О. Румянцев пытался найти свой компромисс – он предложил начать митинг на Пушкинской, но если начнут разгонять, то уйти по Тверскому бульвару (уже опыт 18 июня показал, что при желании милиция способна перекрыть движение колонны).

А. Федоровский от имени большинства присутствующих восклицал: «Как можно, „Община“, ставить вопрос об альтернативном митинге, когда завтра на Пушкинской площади решается вопрос – быть конституции страны или не быть?»[188]«Общинники» не разделяли этого наивного пафоса, никакой вопрос о конституции завтра на площади не решался. Но и другие большевики выступали в тональности «можешь выйти на площадь в тот назначенный час?!»

Никто из присутствовавших в этой комнате не был ни Александром Матросовым, ни Махатмой Ганди, и если бы митинговая кампания 1988 года кончилась для неформалов уголовными сроками, это было бы следствием не их мужества, а стечения обстоятельств. У них не было «дээсовского» стремления к конфронтации, они стремились избежать репрессий, если возможно. Однако после оглашения «условий Данилова» обвинения в трусости со стороны людей, которые стали ходить на митинги только теперь, возмутили «общинников». Я тогда напомнил новичкам, что храбрость проснулась в них поздновато: «К сожалению, людей, которые сейчас наиболее рьяно обвиняют „Общину“ и „Гражданское достоинство“, я не видел на демонстрации 28 мая… Главная задача властей – это устроить побоище на площади… В преддверии партконференции это очень удобно. Наших бравых либералов это напугает окончательно»[189]. Здесь власти отождествляются с консерваторами, что неверно. Позднее стало ясно, что московские власти хотели не побоища, а раскола неформалов, и это им удалось.

Во всяком случае менее всего «общинникам» хотелось превращаться в социалистическое крыло «Демократического союза» или молодежное крыло «комсомола для взрослых» под названием «Московский народный фронт».

Судьбу завтрашней демонстрации в оргкомитете пытались решить голосованием. Снова встал вопрос полномочий – множество присутствующих клялись, что имеют полномочия от каких-то клубов, в большинстве своем только что возникших. Решили, что в комнате должны остаться представители клубов, уже вошедших в оргкомитет. «Лишним не хотелось быть никому»[190]. В этой сутолоке решили, что проголосовать все равно не удастся, и приняли соломоново решение: каждая фракция выходит на свой митинг со своими лозунгами, но ни одна из фракций не имеет права выступать на митинге от имени оргкомитета.

25 июня прошло сразу три демонстрации. «Демократический союз» тоже вышел на Пушкинскую площадь с лозунгами «Долой однопартийную систему!», «Долой КГБ!», «Свободу политзаключенным!» Через несколько минут эти транспаранты были разорваны милицией, а зачинщики пачками загружались в милицейские автобусы.

Рядом, как ни в чем не бывало, стояли «народные фронтовики». Они не хотели, чтобы их разогнали. Они решили отгородиться от милиции множеством портретов Горбачева и Ленина. Раз уж решили, что демонстрации должна состояться любой ценой, то этой ценой станет само оппозиционное содержание демонстрации. Люди, которые упрекали «Общину» в оппортунизме, подменили «Гайд-парк» верноподданической манифестацией 25 июня.

Вспоминает один из новых лидеров оргкомитета «Московского народного фронта» С. Станкевич: «Портрет Горбачева тогда использовался как своеобразный инструмент. Если нас начинают атаковать, то поднимается портрет Горбачева, и пусть нас попробуют тронуть».

Видеозапись митинга и последовавшей за ним демонстрации показывает, что слово «портрет» зря упомянуто в единственном числе – их было множество. «Инструмент» в виде портретов и определял основное содержание мероприятия – поддержка курса Горбачева. Речи ораторов призывали к единству партии и народа. Понятно, что эту манифестацию не было никакого резона разгонять. К тому же Е. Дергунов с трибуны восславил советскую милицию. Тем не менее власти напомнили, кто в доме хозяин, и предложили разойтись. По плану Румянцева митингующие перешли на Тверской бульвар. Милиция им не препятствовала. По рассказу С. Митрохина, «беспорядочные ряды блистали иконами и хоругвями, отдаленно напоминая крестный ход»[191]. «Крестный ход» с «иконами» Горбачева и Ленина запел «Варшавянку», чем опять вызвал недовольство милиции. Милицейские чины потребовали перестать петь и свернуть все лозунги, кроме надписи «Даешь Народный фронт», что и было выполнено. «Иконы» остались. Пройдя по бульварному кольцу до «Кропоткинской», эта демонстрация «столкнулась с отколовшейся накануне революционной фракцией Народного фронта („Община“, „Гражданское достоинство“ и другие)»[192], но два потока уже не соединялись. Колонна с Пушкинской дошла до Дворца молодежи, где и разошлась.

Если большевики оргкомитета «Народного фронта» добились права на проведение своей акции за счет перехода на верноподданнические позиции, то меньшевики, сохранив оппозиционное лицо, провалились организационно. Придя ко Дворцу молодежи с прежними лозунгами и флагами, они обнаружили там военный оркестр, который заглушал любые речи. Не собрав слушателей, меньшевики отправились на бульварное кольцо, где встретили радостную колонну своих соперников, увешанную портретами Горбачева и Ленина. Присоединиться к такому шествию было ниже достоинства меньшевиков, и они отшатнулись к памятнику Энгельса, где, немного помитинговав, разошлись под напором милиции.

Так завершилась эпопея «Гайд-Парка». Многие славные эпопеи заканчиваются бесславно. Однако не закат, а апогей события определяет его лицо. Финал является лишь эпизодом, если событие получает продолжение. «Гайд-парк» возродится в 1989 году в Лужниках при участии многих персонажей истории 1988-го. Митинги на Пушкинской тоже будут продолжаться, но в условиях репрессивной политики властей – в «дээсовском» стиле. Спокойный диалог людей разных взглядов на Пушкинской возродится тоже через год – у стенда «Московских новостей», когда благодаря митинговой волне изменится вся политическая ситуация – «политику» будут обсуждать уже повсеместно.

А в конце июня 1988 года обе фракции оргкомитета «Народного фронта» обвиняли в неудачах друг друга, личные отношения испортились совершенно. «Фронт» шел к расколу.

3 июля оргкомитет последний раз собрался в старом составе. Бурно обсуждался вопрос о том, кто имеет право принимать решения от имени «Московского народного фронта». Решили голосовать. От имени «Общины» я вынес на голосование формулировку организационного принципа, который разделил большевиков и меньшевиков неформального движения: «Оргкомитет „Народного фронта“ не является властным органом и представителем „Народного фронта“. Он может „выступать только с идеей, а не от имени „Народного фронта“. Имелась в виду идея создания „Народного фронта“. Ведь его еще не было, он должен был возникнуть как результат массового народного движения, в то время как деятели большинства выступали в качестве руководителей как бы уже возникшей организации, что воспринималось меньшинством как самозванство. „За“ предложение „Общины“ проголосовали „Гражданское достоинство“, „Община“, Клуб социальных инициатив, „Перестройка– 88“, „Альянс“, МО ВСПК, „Альтернатива“ и ЮКИ (две последние группы после раскола остались в оргкомитете). „Против“ голосовали 10 групп: „Социалистическая инициатива“, Бригада имени Че Гевары, „Дипломатия граждан“, Союз рабочих-коммунистов, Федерация социального объединения, Межклубная партгруппа, „Социологи-марксисты“ Федоровского, „Народное действие“, „Природа“, «Лингва“[193]. За каждой из фракций стояло около ста постоянных членов (не считая более многочисленных сочувствующих и участников различных мероприятий, организуемых клубами). В оргкомитете остались не участвовавшие в голосовании экологические группы «Тушино» и «Битца», которые сохраняли тесные связи и с «Общиной». После заседания оргкомитета группы «меньшинства» заявили о своем выходе из него.

Большое значение для большинства лидеров того времени имел исторический опыт. «Общинники» оценивали ситуацию с учетом судьбы попутчиков большевиков, которых объединяли с партией Ленина лозунги, но не базовые идейные и организационные принципы. Организационный централизм, основанный на захватном праве, претил «общинникам» даже тогда, когда он оправдывался социалистическим лозунгами. Это развело их с группой Б. Кагарлицкого, но не сблизило и с либералами. Сохранив добрые личные отношения с «Гражданским достоинством», «общинники» не стали создавать с ними совместную организацию и сосредоточились на работе в социалистическом политическом спектре.

Вопрос о расколе оргкомитета «Московского народного фронта» принципиально важен для понимания формирования современной российской политической культуры. Если не считать репетиции, связанной с «ельцинским кризисом», события весны – лета 1988 года – это первый опыт публичной политики, которая моделировала парламентскую культуру и создавала традиции самоорганизации гражданского общества.

«Общинники» считали необходимым создание общедемократического фронта против КПСС при одновременном укреплении организации, выступающей за антиавторитарный социализм. При этом идейно они были равноудалены как от либералов, так и от марксистов, выступая как против капитализма, так и против тоталитаризма. Неудача этой модели приведет к растворению социалистической идеи в общедемократическом потоке с дальнейшей заменой его общедемократических лозунгов более четкой либеральной идеологией.