РАЗГОН

РАЗГОН

Вспоминает А. Исаев: «В ходе митингов почувствовалось некоторое напряжение. Ко мне подошел инструктор горкома партии Ландратов и сказал: „Ну, вы подайте заявку. Вы не думайте, что вам обязательно откажут“. Мы тогда принципиально отказывались подавать заявки, потому что считали временные правила неконституционными. Сейчас, уже зная аппаратные методы, я понимаю, что нас предупреждали несколько раз. Видимо, идти на этот разгон они не с самого начала решились. Но после того как мы все предупреждения последовательно отвергали, президент Рейган уже уехал, наступило 18 июня.

Мы, как всегда, начали выступать, забравшись на цветочную тумбу. После нескольких выступлений появился генерал милиции Мыриков, который потребовал от нас сойти с клумбы, а потом – разойтись.

А мы как раз собирались разойтись через десять минут. Но когда нам было предъявлено требование, то Витя Золотарев сказал: «Ребята, вы понимаете, что под давлением мы не можем разойтись».

Подчиниться требованию разойтись в этих условиях значило потерять лицо. Да и расходиться было некуда – войска МВД блокировали площадку. Лидеры лихорадочно обсуждали, что делать. Офицер милиции стал повторять в мегафон формулу, которая затем стала привычной: «Граждане, ваш митинг незаконен, расходитесь, не мешайте проходу граждан!» По наблюдению очевидца, С. Митрохина, «манифестация стала представлять собой некий архипелаг, омываемый тускло-мундирной голубизной милицейского моря»[164].

Милиционеры произвели набег на трибуну митинга – тумбу, где теснились ораторы и плакаты.

Вспоминает А. Исаев: «Милиция стала собираться все больше и больше, и раздался призыв прорываться к Моссовету. И мне тогда показалось, что это хороший выход – прорываться, а потом просто уйти с этого места и потом торжественно разойтись. И тут со стороны кинотеатра „Россия“ подъехали автобусы, и оттуда стал выгружаться милицейский полк. Это были молодые ребята, и все рядовые. Они шеренгой встали у нас по пути. Мы взялись за руки и пошли на прорыв. Уже был опыт прорыва армян через шеренги милиции. У меня была уверенность, что если поднапрем, то прорвемся. Милицейская шеренга к тому же не доставала до конца тротуара, и я стал разворачивать острие нашего удара на этот край. А милиционеры очень забавно стали пятиться вбок, чтобы не дать нам обойти фронт с фланга».

Ядро митинга с оставшимися плакатами и знаменами надавило на оцепление, скандируя «Жандармы!» Основная масса присутствующих на митинге людей пропустила свой авангард к милицейскому оцеплению и стала напирать сзади.

Вспоминает А. Исаев: «Сзади наперли, мы надавили. Милиционеры сначала просто держались за руки, выступая в качестве кордона. Но потом последовала команда: „Закоперщиков выдергивать“. И нас стали выдергивать. Тут я почувствовал, что мои соседи, державшие меня под локти, как-то сразу ослабили руки. Тебе повезло больше – тебя выдернул Ильин из милицейских рук. А меня спасать никто не решился. Меня вытащили и препроводили в автобус. Минут через пять в этот же автобус внесли за руки и за ноги Дергунова, который кричал: „Обратите внимание, я не сопротивляюсь“. К окну подбежала сочувствовавшая женщина, которая спросила: „Что нужно сделать?“ Я почему-то ответил: „Позвоните прокурору!“, хотя это было очевидно абсурдное указание».

«Это был первый случай, когда на недээсовском мероприятии побили людей. Не то чтобы особенно били, но пинали ногами. (Немолодой матери одного из анархо-синдикалистов[165] так ударили по ноге, что повредили ее.)»[166]Тем временем демонстранты схватились за руки и стали петь революционные песни. Движение ядра остановилось, но давка продолжалась. Милиция пыталась выдернуть еще кого-нибудь. Доходило до потасовок. В конце концов силы охраны порядка отошли, оставив поле боя демонстрантам.

Но 12 активных закоперщиков были задержаны, и судьба их была неясна. Все зависело от того, как будут квалифицированы их действия – организация массовых хулиганских действий, сопротивление властям (уголовные статьи) или нарушение «временных правил» (административные). Оставшиеся на воле лидеры повели демонстрантов к отделению милиции, где томились узники. Здесь состоялся новый митинг, но задержанных вскоре выпустили с повесткой в суд. Это был хороший знак – дело квалифицировали как административное, что было важным прецедентом на будущее.

Вспоминает А. Исаев: «Нас с Аргуновым отвезли в отделение, где допросили. Довольно дружелюбно. Я подписал протокол, что участвовал в митинге и не подчинился требованию разойтись. Выйдя, я обнаружил, что у отделения происходит митинг. Причем в милиции меня попросили: „У нас тут детский сад рядом, вы не могли бы их попросить отойти“. Я попросил отойти, но в общем мы вскоре разошлись. Стало ясно, что речь пойдет не об уголовном, а об административном наказании.

Все же мне грозило 15 суток, а это был период сессии, и партком получал законные основания осуществить свою мечту и исключить меня из института. Так что первое время я скрывался по квартирам друзей.

Мы тогда подали-таки заявку на проведение митинга. На совещании в Моссовете инструктор райкома В. Березовский мне сказал: «А что вы на суд не идете? Есть мнение, что наказание не будет суровым. Оштрафуют крепко, но сажать не будут». Конечно, опасения сохранялись, суд мог сказать, что он независимый. Не скажешь же, что мне Березовский обещал».

«Процесс» проходил с переполненным залом. «Мы четко проинструктировали свидетелей: мол, мы стали идти с площади, милиция нам не дала спокойно разойтись, сзади напирала толпа. Это толкование выучили человек восемь наших свидетелей. А свидетели обвинения были подготовлены отвратительно – видимо, они взяли первых попавшихся людей. И я тогда вошел во вкус такого адвоката. Когда свидетели обвинения выступили, я спросил: „Минуточку, а я могу задать вопрос?“ Судья меня спросил: „А зачем?“ – „Потому что у меня есть вопросы“. – „Ну пожалуйста, задавайте“. Я стал задавать этим свидетелям однотипные вопросы: „Где я стоял? Был ли у меня плакат? Где был задержан?“ Все пять свидетелей дали разные ответы. Судья спросил: „Неужели это так важно?“ Говорю: „Конечно, важно. Ведь кто-то из них или они все говорят неправду“. Наступила гробовая тишина. Судья открыла протокол: „Отказался подчиниться… Это ваша подпись?“ Говорю, что подписал протокол в милиции под психологическим давлением, сейчас показания не подтверждаю. „Тогда 50 рублей“, – огласила приговор судья. Прямо тут в зале собрали 50 рублей, которые я заплатил в качестве штрафа».

«Общинники» были наказаны еще и по комсомольской линии. За «объективно провокационные действия» мы с Исаевым получили от комсомольского бюро института строгий выговор с занесением в учетную карточку. Это было последним предупреждением перед исключением из ВЛКСМ, что для 1988 года было чревато исключением из института.

Регулярные митинги на «Гайдпарке» к июлю прекратились. Власти приняли новый общесоюзный указ о митингах, который ужесточил требования даже «временных правил». Наказания резко возросли. Но процесс принял необратимый характер. «Митинг 28 мая и последующие три июньских по сути дела положили начало „Гайд-парку“ на Пушкинской площади. Потому что после них процесс политического общения самозапустился. На Пушкинскую стали приходить представители разных групп, давать (потом продавать) друг другу литературу. Параллельно с этим рос интерес к стенду „Московских новостей“. Все вместе это положило начало „Гайдпарку“, который просуществовал года два»[167], – считает В. Золотарев.

В конце августа – начале сентября произошла новая вспышка конфронтации на Пушкинской, инициированная «Демократическим союзом». Общинники не одобряли конфронтационного стиля манифестаций, когда оппозиция не может излагать своих взглядов. Они приходили на манифестации «Демократического союза» и вели пропаганду на периферии митинга, тоже иногда попадая под раздачу (я таким образом попал в КПЗ 5 сентября, но на суде сумел добиться оправдательного приговора).

Один из «общинников» П. Рябов так характеризовал значение летних событий: «Хочется указать на опасность развития кризиса в непредсказуемом направлении, когда людей прижмет окончательно, и они будут лишены возможности выходить на демонстрации по закону, они начнут погромы властей безо всяких законов… Гайд-парк не роскошь, а необходимый полигон и школа для роста демократических тенденций в обществе»[168].