Глава 1. «Великий перелом». Правда ли, что в ссылку отправились 15 миллионов крестьян?

Глава 1. «Великий перелом». Правда ли, что в ссылку отправились 15 миллионов крестьян?

Минуло уже более восьми десятилетий с тех пор, как в 1930 году началась сплошная коллективизация крестьянских хозяйств, и как бы к этому сейчас ни относиться, она коренным образом изменила пути развития и уклад жизни деревни, стала важной судьбоносной вехой в истории нашей страны.

Не следует изображать дело так, что проведение радикальных социально-экономических преобразований в деревне вопреки воле и желанию большинства крестьян будто бы является большевистским изобретением. Такой подход к крестьянству находится в русле многовековых российских традиций. В эпоху крепостного права и после его отмены поземельные отношения регулировались посредством административного ресурса, а любые протестные проявления подавлялись по преимуществу мерами карательного характера. Такие острейшие протестные проявления, как разинщина или пугачевщина, в природе происхождения которых далеко не последнее место занимало недовольство существующими поземельными отношениями, подавлялись с особой жестокостью.

В современной литературе высказывается ряд оригинальных идей, некоторые из которых, мягко говоря, озадачивают. Чего стоят, например, определения, что система колхозов и совхозов есть якобы АгроГУЛАГ. Полагаем, не нужно объяснять, что такое ГУЛАГ и что такое организация сельскохозяйственного производства в форме колхозов и совхозов. Это же совершенно разные вещи. По нашему убеждению, подобные псевдоноваторские идеи следует решительно отметать как несостоятельные.

Довольно странно звучат также призывы вернуться к системе мелких единоличных хозяйств, существовавших до коллективизации. По всем канонам экономической науки колхоз при всех его недостатках по сравнению с мелким единоличным хозяйством — это значительно более передовая, более прогрессивная форма сельскохозяйственного производства.

Приведем такое образное сравнение. Допустим, археологи выявили какую-то археологическую культуру, носители которой достигли уровня бронзового века и вдруг на каком-то этапе утратили технику обработки металлов и откатились назад, в каменный век. Это регресс. Примерно то же самое означают и призывы вернуться к системе единоличных хозяйств периода 1920-х годов — пятиться назад, а надо, наверное, все-таки двигаться вперед. Правда, впереди много туманного и неясного относительно перспектив развития сельского хозяйства.

Имеющие место в литературе и публицистике исключительно негативные оценки колхозам и совхозам зачастую даются безотносительно к общеисторическому контексту, без учета реалий соответствующей исторической эпохи. Как-то забывается, что в ту историческую эпоху, когда функционировала колхозно-совхозная система, наша страна сделала мощнейший индустриальный рывок, одержала победу в Великой Отечественной войне, превратилась в ядерную державу, вышла в космос.

Конечно, советская литература в силу известных причин была нашпигована всякого рода идеологическими штампами, шаблонами и стереотипами. Однако и в постсоветской литературе наблюдается нечто подобное, но, как правило, с противоположным знаком. Например, если советская литература была стереотипно антикулацкой, то постсоветская — не менее стереотипно прокулацкой.

Распространено мнение, что колхозно-совхозная система, положительно проявившая себя на определенных исторических этапах, тем не менее в долговременной исторической перспективе оказалась тупиковой, не способной решить продовольственную проблему в стране, что и обусловило ее кризис на рубеже 80—90-х годов XX века. Возможно, это и так, но нельзя забывать, что будь фермерские хозяйства на месте колхозов, то их в таких условиях неизбежно ожидало бы массовое банкротство, но колхозно-совхозная система в силу своей организации ухитрялась выживать. Во всяком случае, от этого немаловажного фактора нельзя абстрагироваться при оценке системы колхозов и совхозов и ее места и значения в отечественной аграрной истории.

Как известно, коллективизация сельского хозяйства в 1929–1933 годах сопровождалась раскулачиванием. В конце 1929 — начале 1930 года в некоторых краях и областях по решениям местных органов власти началось выселение кулаков за пределы области (края) с конфискацией имущества. В дальнейшем раскулачивание приняло более широкие масштабы. Кулаки были разделены на три категории: первая — контрреволюционный актив: кулаки, активно противодействующие организации колхозов, бегущие с постоянного места жительства и переходящие на нелегальное положение; вторая — наиболее богатые кулаки, местные кулацкие авторитеты, являющиеся оплотом кулацкого антисоветского актива; третья — остальные кулаки. На практике выселению с конфискацией имущества подвергались не только кулаки, но и так называемые подкулачники, т. е. середняки, бедняки и даже батраки, уличенные в прокулацких и антиколхозных действиях.

Главы кулацких семей первой категории арестовывались, и дела об их действиях передавались на рассмотрение спец-троек в составе представителей ПП (полномочное представительство) ОГПУ, обкомов (крайкомов) ВКП(б) и прокуратуры. Кулаки, отнесенные к третьей категории, как правило, переселялись внутри области или края, т. е. не направлялись на спецпоселение.

Раскулаченные крестьяне второй категории и семьи кулаков первой категории выселялись в отдаленные районы страны на спецпоселение, или трудпоселение (иначе это называлось «кулацкой ссылкой», или «трудовой ссылкой»). В справке Отдела по спецпереселенцам ГУЛАГа ОГПУ под названием «Сведения о высланном кулачестве в 1930–1931 годах» указывалось, что в это время было отправлено на спецпоселение 381 173 семьи общей численностью 1 803 392 человека. В этом же документе представлена статистика выселенных семей по регионам[1].

До 1934 года крестьяне, отправленные в «кулацкую ссылку», назывались спецпереселенцами, в 1934–1944 годах — трудпоселенцами, с марта 1944 года — снова спецпереселенцами (с 1949 года — спецпоселенцами) контингента «бывшие кулаки». Во второй половине 30-х годов наряду с названием «трудпоселенцы» продолжал употребляться и термин «спецпереселенцы» (как на бытовом уровне, так и в официальных документах).

Идея спецпоселенчества была впервые сформулирована в постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) о выселении раскулачиваемых от 30 января 1930 года. В той части постановления, где речь шла о высылке кулаков в Северный край, Сибирь, Урал и Казахстан, имелось добавление: «Высылаемые кулаки подлежат расселению в этих районах небольшими поселками, которые управляются назначаемыми комендантами». И здесь же отмечалось: «Районами высылки должны быть необжитые и малообжитые местности с использованием высылаемых на сельскохозяйственных работах или промыслах (лес, рыба и пр.)»[2].

Термин «спецпереселенцы», трансформировавшийся в конце 1940-х годов в «спецпоселенцы», обязан своим появлением «творчеству» комиссий В. В. Шмидта и В. Н. Толмачева. В апреле 1930 года была создана Всесоюзная комиссия «по устройству выселяемых кулаков» во главе с зам. председателя СНК СССР В. В. Шмидтом, а на российском республиканском уроне аналогичную по функциям комиссию возглавлял зам. наркома внутренних дел РСФСР В. Н. Толмачев. В первых протоколах этих комиссий сначала употреблялся термин «выселяемые кулаки», потом — «переселяемые кулаки», затем — «кулаки — переселенцы», и, наконец, в протоколе № 5 заседания комиссии Толмачева от 9 июня 1930 года впервые появилось обозначение «спецпереселенцы»[3]. По-видимому, оно «наверху» всем понравилось, поскольку сразу же прочно вошло в тогдашний специфический лексикон.

Казалось бы, ситуация со статистикой направленного в 1930–1931 годах на спецпоселение кулачества предельно ясная. Однако в 2003 году в журнале «Вопросы истории» вышла статья В. П. Данилова, в которой утверждается, что «общая численность спецпереселенцев на 30 сентября 1931 года составила 517 665 семей, насчитывающих 2 437 062 человека»[4]. Откуда же взялись эти цифры, не фигурирующие ни в одном из известных науке документов? Оказывается, их вывел сам Данилов, исходя из ошибочного представления, что переселенные внутри областей (136 639 семей, 633 670 человек) якобы не входят в общую статистику высланного кулачества. Поэтому он произвел такие арифметические действия: в семьях — 381 026 + 136 639 = 517 665; в людях — 1 803 392 + 633 670 = 2 437 062. Эти расчеты, конечно же, являются грубой ошибкой и серьезным искажением реальной картины. Переселенные внутри областей входят в общую статистику высланного кулачества, и, следовательно, расчет следует вести такой: всего выслано в 1930–1931 годах 381 026 семей (1 803 392 человека), из них 136 639 семей (633 670 человек) расселено внутри областей. Данные таблицы 1 не оставляют ни малейших сомнений на этот счет.

Для тех же, кто по-прежнему усматривает в «статистике Данилова» некое «серьезное научное открытие», еще более детально демонстрируем, как реально выглядят эти «расчеты»: в семьях — 244 387 + 136 639 + 136 639 = 517 665; в людях — 1 169 722 + 633 670 + 633 670 = 2 437 062. Тут уже совершенно ясно, что мы имеем дело не с «научным открытием», а с нелепой арифметической ошибкой. В обоих случаях одно из слагаемых приплюсовано дважды (видимо, по рассеянности). Конечно, В. П. Данилов не преследовал цель умышленно сфальсифицировать статистику — это досадное недоразумение, в целом совершенно не характерное для его научной деятельности.

Таблица 1. Межобластное и внутриобластное распределение направленного в «кулацкую ссылку» крестьянства в 1930–1931 годах*.

* ГАРФ. Ф. 9479. Oп. 1. Д. 89. Л.205; Советская деревня глазами ОГПУ—НКВД: Документы и материалы. Т. 3. Кн. 1. М., 2003. С. 771–772.

В перспективе в ходе дальнейшего исследования реально возможны незначительные уточнения содержащихся в настоящей статье отдельных статистических показателей, но не влияющих на их масштаб. Поэтому встречающуюся в литературе и публицистике статистику принципиально иного масштаба можно смело квалифицировать как недостоверную.

Отсюда мы вынуждены опровергнуть и один из основных статистических постулатов А. И. Солженицына, согласно которому при раскулачивании в 1929–1930 годах было направлено «в тундру и тайгу миллионов пятнадцать мужиков (а как-то и не поболе)»[5]. Эта «статистика» (разумеется, чисто интуитивная, без опоры на какие-либо документы) присутствует в его знаменитом труде «Архипелаг ГУЛАГ». Здесь допущено преувеличение более чем в семь раз.

В 1932–1933 годах на спецпоселение поступило еще свыше 300 тыс. человек, подавляющее большинство которых составляли раскулаченные крестьяне. Таким образом, всего за 1929–1933 годы в «кулацкую ссылку» было направлено более 2,1 млн человек. Однако наличие этих людей на спецпоселении (трудпоселении) на определенные даты всегда было значительно ниже указанного числа из-за большой убыли (массовые побеги, высокая смертность, освобождение «неправильно высланных» и др.). По состоянию на 1 января каждого года численность спецпереселенцев (трудпоселенцев) в 1932–1940 годах выглядела так: 1932 год— 1 317 022, 1933 год — 1 142 084,1934 год — 1 072 546,1935 год — 973 693,1936 год — 1 060361, 1937 год — 1 053 137, 1938 год — 1 010749, 1939 год — 987 918, 1940 год — 997 513 человек[6].

К началу 1932 года на учете в «кулацкой ссылке» числилось свыше 1,3 млн спецпереселенцев, а было их направлено туда в 1930–1931 годах немногим более 1,8 млн. Следовательно, за 1930–1931 годы убыль составила около 0,5 млн человек. В документах нет указаний на то, из каких компонентов слагалась эта убыль. Конечно, не вызывает сомнений, что главными компонентами являлись побеги и смертность. Причем, как правило, на первом место по численности находились бежавшие, на втором — умершие. Например, в 1930–1931 годах в систему уральских трестов «Западолес» и «Свердлес» было передано 130 613 спецпереселенцев, из них к середине 1934 года 60 214 бежало и 31 240 умерло[7]. Это же подтверждают и имеющиеся у нас сведения по отдельным районам. В Коми-Пермяцком округе из 26 964 спецпереселенцев к середине 1934 года бежало 8904 и умерло 7249, в Чердынском районе Свердловской области из 20 323 — соответственно 7993 и 4182 и т. д. Такая ситуация, при которой число умерших было больше количества бежавших, тоже не была редкостью. Так, в Ныробском районе Свердловской области за тот же срок из 12 184 спецпереселенцев бежало 2474 и умерло 3853, в Красновишерском районе из 17 312 — соответственно 3282 и 6300 человек[8].

Из указанной убыли за 1930–1931 годы (0,5 млн человек) число умерших составляло, по нашим оценкам, не более 200 тыс. (включая умерших при транспортировке в «кулацкую ссылку» из родных сел и деревень). Относительно умерших в «кулацкой ссылке» в 1932–1940 годах имеется точная статистика — 389 521 человек. Количество родившихся в спец-переселенческих семьях в 1930–1931 годы не представляется возможным установить даже приблизительно, а за 1932–1940 годы этот показатель составил 230 258 человек. Причем отрицательное сальдо между рождаемостью и смертностью сохранялось в «кулацкой ссылке» до 1934 года включительно (см. табл. 2).

В момент прибытия на спецпоселение сотрудники органов ОГПУ— НКВД нередко производили сортировку выселенных кулаков. Одни из них освобождались, другие направлялись в лагеря ГУЛАГа, но большинство оставалось на спецпоселении. В рапорте от 20 мая 1933 года начальник ГУЛАГа М. Д. Берман докладывал заместителям председателя ОГПУ Я. С. Агранову и Г. Е. Прокофьеву: «По сообщению СИБЛАГа ОГПУ, из числа прибывших в Томск контингентов с Северного Кавказа, по состоянию на 20 мая с.г., произведена согласно Ваших указаний проверка 9868 человек. Из этого количества решением Тройки ПП ОГПУ ЗСК вовсе освобождено — 85 человек, освобождено с ограничениями — 2422, осуждено в лагеря — 64, а остальные 7297 человек направляются в труд-поселки»[9].

Много людей умирало в пути следования в «кулацкую ссылку». В одном из рапортов М. Д. Бермана на имя Г. Г. Ягоды отмечалось (май 1933 года): «Несмотря на Ваши неоднократные указания ПП ОГПУ СКК о порядке комплектования и организации эшелонов, направляемых в лагеря и трудпоселки ОГПУ, состояние вновь прибывающих эшелонов совершенно неблагополучное. Во всех прибывающих из Северного Кавказа эшелонах отмечена исключительно высокая смертность и заболеваемость, преимущественно сыпным тифом и острожелудочными заболеваниями.

По сообщению Нач. Сиблага ОГПУ, из состава прибывших из Сев. Кавказа в Новосибирск эшелонов трудпоселенцев № 24, 25, 26, 27, 28 и 29 общей численностью в 10 185 человек умер в пути 341 человек, т. е. 3,3 %, в том числе значительное количество от истощения. Такая высокая смертность объясняется:

1) преступно-халатным отношением к отбору контингентов, выселяемых в трудпоселки, результатом чего явилось включение в этапы больных, стариков, явно не могущих по состоянию здоровья выдержать длительную перевозку;

2) невыполнением указаний директивных органов о выделении выселяемым в трудпоселки 2-месячного запаса продовольствия; в указанных эшелонах трудпоселенцы никаких собственных запасов продовольствия не имели и во время пути снабжались только хлебом скверного качества в количестве от 200 до 400 грамм;

3) горячей пищей эшелоны снабжены не были, кипятком снабжались совершенно неудовлетворительно, с большими перебоями, потребление сырой воды вызвало массовые заболевания…»[10].

Существовал предельно прагматический взгляд на выселяемых кулаков как на будущую рабсилу в районах нового хозяйственного освоения. Отсюда полная непреклонность при рассмотрении просьб трудоспособных кулаков не выселять их в отдаленные края и очевидная либеральность, если эти просьбы исходили от нетрудоспособных лиц. Так, в «меморандуме» Г. Г. Ягоды, адресованном 20 мая 1931 года председателю ГПУ Белорусской ССР С. Ф. Реденсу, указывалось: «Детей выселяемых кулаков до 10-летнего возраста и стариков старше 65 лет разрешается оставлять родственникам и знакомым, изъявившим желание их содержать… Семьи кулаков, не имеющие трудоспособных мужчин, выселению не подлежат»[11].

Однако на практике такие указания сплошь и рядом не выполнялись. В рапорте зам. начальника ГУЛАГа И. И. Плинера от 26 июля 1933 года на имя Г. Г. Ягоды отмечалось: «Вопреки Вашим категорическим указаниям о ненаправлении в трудпоселки семей, не имеющих в своем составе трудоспособных, по сообщению начальника СИБЛАГа, в эшелонах с высланными кулаками, прибывших в Томск с Северного Кавказа, имеется 930 человек совершенно нетрудоспособных…»[12].

В рапорте М. Д. Бермана от 8 июня 1933 года на имя Г. Г. Ягоды отмечались следующие неблагополучные, по его мнению, моменты в комплектовании и организации эшелонов с выселенными кулаками: высокая смертность и заболеваемость сыпным тифом, острожелудочными заболеваниями и даже натуральной оспой; очень много истощенных, стариков, не могущих быть совершенно использованными; поголовная вшивость; полнейшее пренебрежение к учету (отсутствие личных дел, постановлений о выселении, искажения фамилий, неполнота учетных данных и т. п.); даже засылка людей, не подпадающих под действие постановления СНК СССР за № 775/146с от 20 апреля 1933 года; после прибытия эшелонов к месту назначения иногда выясняется, отмечал Берман, что среди выселенных имеются рабочие, комсомольцы, иностранцы[13].

У вновь прибывавших в «кулацкую ссылку» показатели рождаемости и смертности всегда были значительно худшими, чем у относительных «старожилов». Например, 1 января 1934 года в составе 1 072 546 спецпереселенцев было 955 893 «старожила» (поступившие в «кулацкую ссылку» в 1929–1932 годах) и 116 653 «новосела» (поступившие в 1933 году). Всего за 1933 год в «кулацкой ссылке» родилось 17 082 и умер 151 601 человек, в том числе у «старожилов» — соответственно 16 539 и 129 800, у «новоселов» — 543 и 21 801 человек[14]. Если у «старожилов» в течение 1933 года умерло больше, чем родилось, в 7,8 раз, то у «новоселов» — в 40 раз!

Особенно велика была детская смертность. В докладной записке Г. Г. Ягоды от 26 октября 1931 года на имя председателя ЦКК ВКП(б) и наркома РКИ Я. Э. Рудзутака отмечалось: «Заболеваемость и смертность с/переселенцев велика… Месячная смертность равна 1,3 % к населению за месяц в Северном Казахстане и 0,8 % в Нарымском крае. В числе умерших особенно много детей младших групп. Так, в возрасте до 3 лет умирает в месяц 8—12 % этой группы, а в Магнитогорске еще более, до 15 % в месяц. Следует отметить, что в основном большая смертность зависит не от эпидемических заболеваний, а от жилищного и бытового неустройства, причем детская смертность повышается в связи с отсутствием необходимого питания»[15].

Высокий уровень детской смертности входил в число главных причин отрицательного сальдо между рождаемостью и смертностью у спецпереселенцев. Например, в 1932 году в Хибиногорске (Кировске) Мурманского округа у спецпереселенцев родилось 420 и умерло 864 человека, причем среди умерших было 589 детей. Таким образом, в данном случае 68,2 % общей смертности спецпереселенцев приходилось на детскую смертность. К середине 1935 года детская смертность резко снизилась. Так, в том же Кировске в 1935 году она понизились у спецпереселенцев по сравнению с 1934 годом на 40 %[16].

Детская беспризорность в «кулацкой ссылке» вплоть до середины 30-х годов была обычным явлением. Только в труд-поселках «Западолеса» (Западный Урал) в конце 1934 года было установлено 2850 детей-беспризорников, родители которых умерли или бежали[17].

Таблица 2. Показатели рождаемости, смертности и бегства спецпереселенцев (трудпоселенцев) в 1932–1940 годах*

* ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 89. Л. 216.

Направление больших масс людей на спецпоселение — следствие государственной политики спецколонизации, т. е. освоения необжитых и малообжитых районов страны посредством насильственных переселений. В постановлении СНК РСФСР от 18 августа 1930 года «О мероприятиях по проведению спецколонизации в Северном и Сибирском краях и Уральской области» указывалось:

«1. Возложить на Наркомзем РСФСР проведение земельного и хозяйственного устройства спецпереселенцев и их семей, занимающихся сельским хозяйством, в Северном и Сибирском краях и Уральской области.

2. Поручить ВСНХ РСФСР, НКторгу и другим хозяйственным органам, по соглашению с НКземом и Наркомвнуделом РСФСР, проведение устройства спецпереселенцев, используемых по линии промышленности и промыслов.

3. Признать необходимым при проведении спецколонизации:

а) максимально использовать рабочую силу спецпереселенцев на лесоразработках, на рыбных и иных промыслах в отдаленных, остронуждающихся в рабочей силе районах, и

б) в сельском хозяйстве устраивать лишь тех спецпереселенцев, рабочая сила которых не может быть использована на лесоразработках и промыслах.

4. Поручить НКзему РСФСР совместно с ВСНХ РСФСР, НКторгом и с соответствующими краевыми (областными) исполкомами и по соглашению с НКВД РСФСР разработать в соответствии с указаниями п. 3 настоящего постановления конкретные хозяйственные мероприятия по использованию спецпереселенцев»[18].

При определении районов расселения специально выбирались места, откуда в силу природных условий побег был бы весьма затруднительным. Так, в одном из документов ПП ОГПУ Сибкрая от 25 апреля 1930 года отмечалось: «Изысканы и детально проработаны под расселение необжитые, отдаленные северные районы… при этом в принципе отвода районов расселения для каждого округа наряду с экономическими соображениями (пригодность их к с/х и промышленному использованию) также учтены были и моменты политического характера, в частности в отводе районов учитывались природные условия, гарантирующие невозможность бегства выселенных обратно (болота, реки, отсутствие дорог)»[19].

В письмах спецпереселенцев чаще всего содержались сетования на свою несчастную судьбу, на проявленную к ним несправедливость. За последние 20 лет опубликовано много таких писем в различных изданиях. В частности, интересная подборка спецпереселенческих писем на имя М. И. Калинина с мольбой о помощи представлена в сборнике «Неизвестная Россия. XX век»[20].

Однако уже в 1930 году от некоторых спецпереселенцев к их родственникам и знакомым, не подвергавшимся выселению, стали поступать письма, в которых выражалась удовлетворенность своей жизнью и судьбой. Правда, их удельный вес в общем потоке спецпереселенческой корреспонденции был крайне незначителен. Так, по состоянию на 10 октября 1930 года, Информационным отделом (ИНФО) ОГПУ было обработано 119 376 писем спецпереселенцев, из них только 622, или 0,52 %, оказались с «положительным содержанием». Ниже мы приводим несколько выдержек из писем такого характера:

«…Слава богу, нужды никакой не видим. Живем очень хорошо, продуктов вдоволь, мяса и рыбы хватает, зарабатываем подходяще от 5 до 10 р. Вы пишите, что у вас скот контрактуют, но это необходимо: нужно рабочих кормить и скорее построить социализм, вы нас будете кормить, мы за это вам дадим апатит для удобрения земли…»;

«…В тундре мне больше нравится, чем дома. Шапку никому не приходится снимать и кланяться, и не боимся обложения, отработали 8 час. и все, советую всем ехать к нам, много можно заработать…»;

«…Мы живем хорошо, да и вообще кто сюда сослан, все хорошо живут.

Все работают кто что. К нам много высланных скобарей приехало в лаптях, а сейчас ходят в желтых туфлях, да в макинтошах, начинают жить уже по-городскому…»;

«…Вырабатываю в месяц 120 р., так что жить можно. Узнайте, если и вас высылают, то ничего, и в холодном краю можно жить. Приезжайте и не бойтесь…»;

«…Как нам пишите, что дома плохой урожай. Хорошо, что нас отправили сюда. Здесь мы живем очень хорошо, продукты получаем очень хорошие. Кроме того— дети получают детский паек…»[21].

В «положительных» письмах спецпереселенцев проскальзывала идея о том, что доходы от заработка и премиальных рабочего-ударника выше прежних доходов от ведения кулацкого хозяйства. Но дело в том, чтобы стать ударником, надо было постоянно перевыполнять нормы выработки. А эти нормы были весьма непосильные (особенно на лесоразработках) почти для всех женщин (за редкими исключениями), да и далеко не каждый мужчина мог их выполнить, а тем более перевыполнить.

О том, что женщинам физически невозможно выполнить установленные нормы выработки на лесоразработках, отмечалось и в письмах спецпереселенцев. Так, в обзоре выдержек из документов высланного кулачества, подготовленном ИНФО ОГПУ по состоянию на 10 октября 1930 года, приводились выдержки из письма одной девушки-спецпереселенки, в котором имелись такие строки: «Сейчас зачли приказ, чтобы все от 15 и до 55 лет шли на работу, а кто не пойдет, тому не дадут паек, дадут принудиловки или посадят в тюрьму, а работа не под силу, я ходила кое-как, одну спилила, комары облепили все ноги, руки и лицо все очутилось в крови, и с лица текла кровь. Платят 43 к. за куб. м, на другой день все вспухло, на руках кровяные мозоли, и мы больше не пошли на работу, лучше пускай лишают пайка, сажают в тюрьму, но эта работа нам не под силу»[22].

В отдельных областях спецпереселенцы стали превосходить по численности местное коренное население. Так, в 1929 году население Кольского Севера составляло около 27 тыс. человек (только постоянные жители), а спецпереселенцев в 1930–1935 годах поступило свыше 35 тыс. Это, однако, не означало, что спецпереселенцы стали составлять абсолютное большинство в населении указанной территории, так как одновременно со спецпереселенческим потоком шло еще более интенсивное прибытие добровольных переселенцев и вербованных: за 1930–1935 года около 45 тыс.[23]. Таким образом, в 1935 году в составе населения Кольского Севера на первом месте по численности находились добровольные переселенцы и вербованные, прибывшие в 1930–1935 годах, на втором — спецпереселенцы, на третьем — местное население, проживавшее здесь до 1929 года.

В ряде северных и восточных районов РСФСР высланные кулаки составили серьезную «конкуренцию» местным жителям в работах, являвшихся для последних традиционными отхожими промыслами (лесоразработки, торфоразработки и др.). Так, в обзоре выдержек из документов высланного кулачества, подготовленного 3-м отделением ИНФО ОГПУ по состоянию на 1 июля 1930 года, приводилась выдержка из письма одного спецпереселенца, в котором говорилось о том, что местные жители «в селах сами голодные как собаки и проклинают нас, потому что раньше они зарабатывали и кормились, а теперь их на работу не берут, а гонят нас за несчастный паек»[24]. Хозорганам по ряду причин было выгоднее использовать на работах именно спецпереселенцев, а не местных жителей, ибо первым можно было и не доплатить, и задержать зарплату, а со вторыми такие «операции» проделывать было сложнее. Для местных жителей (особенно крестьян) это был чувствительный удар, так как раньше (до появления спецпереселенцев) заработки на отхожих промыслах составляли весьма солидную часть доходов их семей. Поэтому они, как отмечалось в письмах спецпереселенцев, «проклинают нас», хотя эти проклятия шли явно не по адресу, ведь проклинать надо было не спецпереселенцев, а тех, кто их сюда пригнал.

К началу 1934 года, когда «кулацкая ссылка» в основном сформировалась и стабилизировалась, на территории России находилось 85,4 % от общего количества спецпереселенцев, в том числе на Урале — 28,0 %, в Западной Сибири — 27,0, Восточной Сибири — 7,4, Северном крае — 7,4, Дальневосточном крае (ДВК) — 4,3, на Северном Кавказе — 3,9, на территории Ленинградского военного округа (ЛВО) — 3,0, Средневолжском крае — 0,5, на Алдане — 0,5 %. Остальные 14,6 % спецпереселенцев находились в Казахстане (12,5 %), на Украине (1 %) и в Средней Азии (1,1 %)[25].

В самоназвании обычно использовались термины «спецпереселенцы» и «трудпоселенцы». Термин «кулаки» употреблялся значительно реже. Большинство раскулаченных крестьян не считали себя кулаками и избегали употреблять этот термин в самоназвании. В их среде были обычными такие высказывания: «Мы не кулаки», «Наша семья была середняцкой», «Нас раскулачили по личным счетам», «Нас выселили по ошибке» и т. п. Психологически они не отождествляли себя с буржуазным классом и однозначно причисляли себя в прошлой жизни к трудовому крестьянству. Лишь незначительная часть спецпереселенцев не стеснялись называть себя бывшими кулаками. Это были, как правило, те, кто до раскулачивания владел какими-то предприятиями (мельницы и др.) с постоянным контингентом наемных рабочих и не отрицал свою принадлежность к сельской буржуазии.

Тезис о том, что они не буржуи-эксплуататоры, а трудовые крестьяне, постоянно присутствовал в письмах сосланных кулаков, которые они посылали в различные инстанции. Были даже попытки апелляции к рабочим коллективам промышленных предприятий. Так, в июне 1930 года на имя завкома комбината «Югосталь» (Артемовский округ Украинской ССР) было получено заявление (за подписью 90 человек) с мест ссылки кулаков. Авторы заявления, указывая, что «мы считаем себя не кулаками, а истинными трудовиками нашей Советской Республики», обращались с просьбой к рабочим «поговорить с вашими собраниями и съездами о нашем несчастном положении и своим протокольным постановлением ходатайствовать перед высшими органами, чтобы нас вернули на родину»[26]. Такие письма изымались органами ОГПУ и не доводились до сведения рабочих коллективов.

У отдельных относительно высокооплачиваемых категорий рабочего класса (особенно железнодорожников) присутствовало опасение, что и их могут начать раскулачивать в связи с тем, что их заработки, как правило, выше доходов от ведения кулацкого хозяйства. Так, в справке ОГПУ от 12 августа 1930 года «О недочетах массовой работы на железнодорожном транспорте» был отмечен имевший место среди рабочих депо станции Барнаул разговор: «Если разобраться, то какие они (раскулаченные) кулаки, они беднее нас… Скоро до нас доберутся»[27].

Выселение «кулацкого элемента» с направлением его на спецпоселение осуществлялось и в 1934–1935 годах, и даже позднее. Например, в рапорте начальника ГУЛАГа М. Д. Бермана от 26 апреля 1935 года на имя Г. Г. Ягоды указывалось: «Доношу, что закончен прием в трудпоселки кулацких хозяйств, выселенных из национальных районов Северо-Кавказского Края. Всего принято 4 711 семей 22 496 человек, в том числе в трудпоселки СККрая — 3 215 семей 14 661 человек, в трудпоселки Южного Казахстана — 655 семей 3 275 человек и в трудпоселки Узбекистана — 841 семья 4 560 человек»[28]. По специальному постановлению СНК СССР от 21 мая 1936 года было осуществлено выселение около 1000 кулацких хозяйств из Дагестанской АССР и Чечено-Ингушской АО; было выселено 5 317 человек, из них 3 028 расселено в Казахстане и 2 289 — в Киргизии[29].

К 1935 году раскулаченные крестьяне относительно обжились в местах высылки. Например, на севере Западной Сибири в 1935 году трудпоселенцы имели 16 819 жилых домов и 295 утепленных бараков, однако 12 % трудпоселенцев проживало еще в землянках и полуземлянках[30]. В 1935 году в «кулацкой ссылке» впервые было зафиксировано положительное сальдо (15 %) между рождаемостью и смертностью. В 1936 году родилось больше, чем умерло, на 28 %, в 1937 году— в 1,7 раза, в 1938–1940 годах — почти в 2 раза (см. табл. 2).

В 1930–1933 годах прочному обживанию очень мешала практика постоянных перебросок спецпереселенцев вместе с семьями с одного места работы на другое, что отрицательно сказывалось на их обустройстве, организации ими подсобного хозяйства, строительстве капитального жилья и т. д. В ходе таких перебросок люди вынуждены были покидать относительно обжитые спецпоселки, зачастую в пути следования и на новом месте жительства претерпевали всяческие лишения, возрастала смертность. С марта 1934 года ОГПУ совместно с СНК СССР ввели систему заключения трудовых договоров между хозорганами и завербованными спецпереселенцами. Избыточная спецрабсила согласно трудовым договорам передавалась из одной хозяйственной организации в другую, которая испытывала в ней недостаток. Завербованные спецпереселенцы становились отходниками. Их же семьи оставались жить на прежнем месте, а снабжение членов семей продовольственными и промышленными товарами возлагалось на те хозорганы, которые получали рабсилу в порядке вербовки[31].

Рецидивы же частичных насильственных переселений внутри «кулацкой ссылки» имели место и во второй половине 1930-х годов. Так, в 1940–1941 годах подобная акция осуществлялась в соответствии с постановлением СНК СССР № 2031—568с от 11 декабря 1939 года «О временных жилых постройках вблизи железных дорог». Трудпоселенцы переселялись из поселков, расположенных в пятикилометровой зоне от железной дороги[32].

В первые годы жизни в «кулацкой ссылке» положение спецпереселенцев было крайне тяжелым. Так, в докладной записке руководства ГУЛАГа от 3 июля 1933 года в ЦКК ВКП(б) и РКИ отмечалось: «С момента передачи спецпереселенцев Наркомлесу СССР для трудового использования в лесной промышленности, т. е. с августа 1931 года, Правительством была установлена норма снабжения иждивенцев-с/переселенцев на лесе из расчета выдачи в месяц: муки 9 кг, крупы 9 кг, рыбы 1,5 кг, сахару 0,9 кг. С 1 января 1933 года по распоряжению Союзнаркомснаба нормы снабжения для иждивенцев были снижены до следующих размеров: муки 5 кг, крупы 0,5 кг, рыбы 0,8 кг, сахару 0,4 кг. Вследствие этого положение спецпереселенцев в лесной промышленности, в особенности в Уральской области и Северном крае, резко ухудшилось… Повсеместно в ЛПХах Севкрая и Урала отмечены случаи употребления в пищу разных несъедобных суррогатов, а также поедание кошек, собак и трупов падших животных… На почве голода резко увеличилась заболеваемость и смертность среди с/переселенцев… Имел место ряд самоубийств, увеличилась преступность… Голодные с/переселенцы воруют хлеб и скот у окружающего населения, в частности у колхозников… Вследствие недостаточного снабжения резко снизилась производительность труда, нормы выработки упали в отдельных ЛПХах до 25 %. Истощенные спецпереселенцы не в состоянии выработать норму, а в соответствии с этим получают меньшее количество продовольствия и становятся вовсе нетрудоспособными. Отмечены случаи смерти от голода с/переселенцев на производстве и тут же после возвращения с работ…»[33].

В этой ситуации весьма неприглядно выглядели промышленные наркоматы. Они нередко игнорировали просьбы органов ОГПУ — НКВД материально поддержать работающих на их предприятиях спецпереселенцев и членов их семей. Видя тщетность этих призывов, органы ОГПУ — НКВД в ряде случаев вынуждены были из своих фондов выделять спецпереселенцам, переданным в систему промышленных наркоматов, соответствующие материальные и денежные средства, чтобы не допустить их полного вымирания и не сорвать тем самым мероприятия по освоению необжитых земель. Равнодушие промышленных наркоматов, особенно Наркомлеса, к массовой смертности спецпереселенцев, занятых на их же предприятиях, объяснялось главным образом надеждами и даже уверенностью в нескончаемости поступления новых контингентов данной категории работников.

Не было редкостью, когда различные ведомства использовали не по назначению выделенные для спецпереселенцев продовольственные фонды (т. е. фактически обкрадывали находившихся на грани голодной смерти людей). Так, в постановлении Комиссии исполнения при СНК СССР от 17 ноября 1932 года подчеркивалось: «Указать Председателю правления Центролессекции т. Козлову на то, что он не организовал контроль за расходованием на местах фондов, выделенных для семей спецпереселенцев, несмотря на неоднократное сигнализирование ОГПУ о безобразных фактах разбазаривания этих фондов». Было одобрено наложение взысканий и привлечение к ответственности органами ОГПУ и ККРКИ Уральской области, Западносибирского, Восточносибирского и Дальневосточного краев ряда работников системы Наркомлеса, виновных в разбазаривании и расхищении 4 тыс. т хлебных фондов, предназначенных для снабжения семей спецпереселенцев. Это постановление обязало Наркомснаб СССР и Центролессекцию ввести с 1 января 1933 года карточную систему для снабжения семей спецпереселенцев[34].

С проблемой воровства различными должностными лицами выделенного для них продовольствия спецпереселенцы столкнулись практически сразу же после прибытия в места высылки. Об этом уже в 1930 году упоминалось в спецпереселенческих письмах. Так, в одном из таких писем за 1930 год читаем: «Паек уральский выдают совсем маленький, да и то урывают все жулики. Начальство каждый день пьяное, как баранье, редко выхмеляются, а нам от несчастного пайка и то урывают и прогуливают»[35]. Хотя данный вид воровства и не имел повсеместного характера, но все же был весьма распространенным явлением, Мы заостряем внимание на этом «явлении», исходя из убеждения, что «урывания» из выделенного для спецпереселенцев продовольствия входят в число главных причин чрезвычайно высокой смертности последних (особенно в 1930–1933 годах). По нашему мнению, не будь этих «урываний», то можно было бы спасти жизнь десяткам тысяч спецпереселенцев, которые умерли от недоедания и истощения.

В советской литературе отмечалось, что «на переселение, хозяйственное устройство и обслуживание бывших кулаков в 1930–1932 годах советское государство отпустило около 250 млн р.»[36]. Возможно, это и так, но мы не можем согласиться с утверждением, что в среднем на одно раскулаченное хозяйство для указанных целей выделялось около 1 тыс. р.[37]. По нашим расчетам, этот показатель в 1930–1932 годах составлял порядка 630–660 р. — и это при условии, если все выделенные деньги пошли строго по назначению, в чем мы сомневаемся. Указанной суммы (она равнялась зарплате рабочих промышленности примерно за полгода) было совершенно недостаточно для возмещения расходов, связанных с возведением жилых домов и других построек, закупкой стройматериалов, инвентаря и т. д.

По данным на 1 июля 1938 года, на учете Отдела трудовых поселений ГУЛАГа НКВД СССР состояло 997 329 трудпоселенцев, основная масса которых проживала в 1741 трудпоселке. Среднее число жителей-трудпоселенцев на один трудпоселок составляло 573 человека, но по регионам этот показатель колебался от 4553 (в Ставропольском крае) до 155 (в Алтайском крае) (табл. 3). Эти средние показатели получены путем деления общего числа трудпоселенцев (включая восстановленных в правах, но сохранявших трудпоселенческий статус) на количество трудпоселков, но фактически они были несколько ниже, так как некоторая часть трудпоселенцев проживала не в трудпоселках, а в других населенных пунктах. Так, в Архангельской области до 10 % трудпоселенцев проживало в городах Котлас й Архангельск. В других регионах удельный вес трудпоселенцев, проживавших вне трудпоселков, был ниже, чем в Архангельской области, но тем не менее и применительно к ним следует иметь в виду определенную корректировку в сторону понижения указанных средних показателей. С другой стороны, в этой статистике не учтены тысячи свободных людей, проживавших в трудпоселках (как бывших трудпоселенцев, снятых с учета труд поселений, так и находившихся там лиц нетрудпоселенческого происхождения).

Большинство спецпоселков представляли собой компактные сельские населенные пункты. Но не были редкостью и так называемые распыленные поселения. Например, в Мурманской области в конце 30-х годов официально числилось лишь пять трудпоселков, а фактически их было несколько десятков, так как каждый трудпоселок состоял из нескольких отдельных населенных пунктов, находившихся на значительном удалении друг от друга. Наиболее «распыленный» труд-поселок в Мурманской области состоял из 14 отдельных населенных пунктов, самый дальний из которых находился на расстоянии до 50 км от поселковой комендатуры[38].

Совершенно не отражают реальной картины приведенные в табл. 3 данные Отдела трудовых поселений ГУЛАГа НКВД СССР по Карельской АССР. Фактически там было не два трудпоселка, а около 80 (без учета трудпоселков Белбалткомбината НКВД), находившихся не только на значительном удалении друг от друга, но и в разных районах республики (Шелтозерский, Пудожский, Кондопожский, Заонежский и другие районы). Причем эти населенные пункты были очень мелкими, с населением от 15 до 200 человек, лишь в некоторых на них число жителей превышало 200 человек.

Важнейшим компонентом спецколонизации являлось сельскохозяйственное освоение ранее необжитых или малообжитых районов. Поэтому правительство СССР довольно регулярно выносило решения о наделении спецпереселенцев семенным фондом. Например, постановление СТО от 23 января 1932 года «О семенах для спецпереселенцев Западной Сибири» обязало Наркомснаб отпустить спецпереселенцам северных районов Западной Сибири 5269 ц. пшеницы, 17 482 ц. овса, 6063 ц. ячменя, 4774 ц. льна и 754 ц. конопли[39].

Таблица 3. География расселения трудпоселенцев и дислокации трудпоселков (по состоянию на 1 июля 1938 года)*

* ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 48. Л. 9—10.

В начале 1938 года насчитывалось 1058 неуставных труд-поселенческих сельхозартелей с числом членов всех возрастов 429 670 человек, а также 141 неуставная кустпромартель, объединявшая 8181 человека[40]. К этому времени трудпоселенцами было освоено 3 035 644 га земель, из них 1 128 194 га составляли пашня и пахотноспособные земли, 287 431 га — сенокос, 590 789 — выгон, 44 914 — усадебные земли, 984 316 га — прочие угодья. В 1937 году трудпоселенцы посеяли яровых на площади 377 352 га, озимых — 83 248 га, вспахали под зябь и пары — 308 939 га. Непосредственно на обслуживании неуставных сельхозартелей трудпоселенцев специализировались тогда 24 машинно-тракторные станции и 21 машинно-тракторная мастерская, имевшие около 1000 тракторов, 100 комбайнов и 200 автомашин. Тем не менее в трудпоселенческом сельском хозяйстве резко преобладал ручной и конно-ручной труд. В 1937 году валовый сбор урожая в «кулацкой ссылке» составил (в тоннах): зерно — 294 859,3; хлопок — 14119,4; масленичные и технические культуры— 4161,3; рис —496,0; картофель — 167 800,5; овощи — 38 274,1; кормо-корнеплоды — 14 041,0; сено — 402 284,5; силос — 45 241,3; грубые корма — 229 583,3[41]. Развивалось трудпоселенческое животноводство, насчитывавшее на 1 января 1938 года 56,3 тыс. голов рабочего скота, 196,3 тыс. голов крупного рогатого скота, 62,3 тыс. свиней, 224,0 тыс. овец и коз[42].

В 1938 году в основном завершился процесс трансформации трудпоселенческих артелей в обычные колхозы. Неуставные сельхозартели и кустпромартели были переведены на обычный колхозный и промартельный устав по постановлению СНК СССР от 9 сентября 1938 года «О переводе неуставных артелей трудпоселенцев на устав артелей»[43].

К 1 января 1938 года трудпоселенцами было поднято 243 161 га целинных земель. Большая часть последних была поднята в Казахстане (214 605 га). В Таджикистане этот показатель составлял 7340 га, Киргизии — 310, Узбекистане — 10 га. На долю Российской Федерации приходилось 20 896 га поднятых трудпоселенцами целинных земель (Омская область — 9193 га, Красноярский край— 9046, районы БАМа— 1489, Челябинская область — 665, Дальневосточный край — 320, Сталинградская область— 95, Куйбышевская— 60, Оренбургская — 26, Ленинградская — 2 га).

Ряд трудпоселков был организован в болотистой местности, где без осушения болот не только практически невозможно было наладить сельское хозяйство, но и во весь рост вставала сама проблема выживания. К началу 1938 года трудпоселенцы осушили 2988 га болот, причем исключительно на территории РСФСР. Не менее остро вставала проблема выживания и для тех раскулаченных крестьян, которые были выселены в безводные засушливые районы. Без ирригационного строительства выжить в этих районах было чрезвычайно сложно, не говоря уже об их хозяйственном освоении. Эта проблема касалась, прежде всего, трудпоселенцев, расселенных в Казахстане и Средней Азии. К началу 1938 года трудпоселенцами было орошено 12 857 га земель, из них 6070 — в Таджикистане, 3052 — Казахстане, 2900 — Киргизии, 575 — Узбекистане, 260 — России.

В комплекс показателей, определявших понятие «освоение малообжитых и необжитых районов», входили и такие, как раскорчевка, расчистка кустарников, строительство дорог, мостов, колодцев и т. д. К началу 1938 года трудпоселенцами было раскорчевано 183 416 га земель (из них только 110 га в Казахстане, а все остальные в России); площадь расчистки кустарников составила 58 800 га (исключительно на территории РСФСР). К этому времени трудпоселенцами было проложено грунтовых дорог протяженностью 7294 км, из них 7121 км в РСФСР, 168 — Казахстане и 5 км — в других союзных республиках (Украина и Узбекистан). По регионам России этот показатель выглядел следующим образом: Новосибирская обл. — 3812 км, Свердловская — 1139, Архангельская — 724, Омская — 593, Красноярский край — 317, Вологодская обл. — 217, Ставропольский край — 110 и другие регионы — 209 км. Протяженность деревянных мостов, возведенных трудпоселенцами, составляла 21,4 тыс. м, из них свыше 11,2 тыс. м — в Свердловской области и 10 тыс. — в Новосибирской. Количество новых колодцев, построенных трудпоселенцами, составляло 1578 единиц[44].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.