1. Развязка

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Развязка

С осени 1928 г. Троцкий оказался почти в полной изоляции: «С октября наступила в нашем положении резкая перемена, — вспоминал он. — Наши связи с единомышленниками, друзьями, даже родными в Москве, сразу прекратились. На московском телеграфе, как мы узнали особыми путями, скоплялись многие сотни адресованных мне телеграмм, особенно в день годовщины Октябрьского переворота. Кольцо вокруг нас сжималось все сильнее»[928]. Письма в Алма-Ату и из Алма-Аты, ранее подвергавшиеся цензуре, но доходившие регулярно, теперь стали задерживаться в почтовых отделениях на все более долгие сроки. «ГПУ читало, фотографировало, собирало все возможное, в результате чего Политбюро было информировано о взглядах своих оппонентов и имело возможность составить списки своих наиболее неуступчивых противников», — писала Седова[929].

Тем не менее почтовая связь до осени 1928 г. была весьма оживленной. Троцкий подсчитал, что за апрель — октябрь он отправил около 800 политических писем и около 650 телеграмм. За это же время им было получено свыше 1000 писем и около 700 телеграмм, причем большей частью это были коллективные послания ссыльных. Кроме того, из Москвы было получено с нарочными 8 или 9 комплектов конспиративных материалов и примерно столько же отправлено в обратном направлении. «Секретная московская почта держала меня в курсе всех дел и позволяла с небольшим запозданием откликаться на важнейшие события»[930], — вспоминал Троцкий, добавляя, что дошедшая до него корреспонденция составляла не более половины посылаемого[931]. Остальное пропадало по дороге. Но с октября 1928 г. письма практически не доставлялись.

В конце декабря 1928 г. Троцкому каким-то образом удалось получить анонимное письмо, посланное 8 ноября. В верхней части первого листа документа рукой Троцкого было написано: «Видимо, Солнцев»[932]. Елизар Солнцев был к тому времени уже ссыльным оппозиционером. В 1927–1928 гг. он был в командировке в Европе и США и в направленном Троцкому документе сделал попытку рассказать о состоянии дел в зарубежном коммунистическом движении. Явно преувеличивая влияние Троцкого, автор описывал распад Коминтерна и усиление раскола в коммунистических организациях Германии, Бельгии и США. «Отсутствие идейной жизни в К[оммунистическом] И[нтернационале] заменяется все угасающим и падающим авторитетом Москвы», — писал автор послания Троцкому.

Из документа у Троцкого сложилось некоторое представление о тех непрерывных дрязгах, склоках, мелочных обидах и противоречиях, которые раздирали оппозиционные коммунистические группки, приводя к образованию новых, еще более мелких и мельчайших групп. Автор письма весьма злобно описывал положение в компартиях США, Франции, Германии, выход из них многих активных членов, уход этих партий «в обывательщину», отход от компартий попутчиков и сочувствовавших им лиц. «Зато создалась почти во всех странах многочисленная категория людей, которые вполне созрели для политической работы, но которые остаются на пороге [за порогом] партии из отвращения и брезгливости к методам и формам партийной работы и борьбы. Зато эти круги чутко прислушиваются к нам [оппозиционерам] и, хотя весьма робко, начинают выражать нам свое сочувствие». Он полагал, идет процесс формирования «левого крыла» в Коминтерне, которое, как он надеялся, встанет на позиции «большевиков-ленинцев». Однако, признавалось в письме, этот процесс будет длительным и болезненным, будет сопровождаться спорами и даже расколами. Надежда, что в ближайшее время сможет вырасти левое коммунистическое крыло, была, по мнению автора, преждевременной. Тем более преждевременным автор считал созыв в декабре 1928 г. интернациональной конференции «левых» коммунистов, сторонников Троцкого. (Идея созыва такой конференции где-нибудь в Европе обсуждалась, но проект этот по многим практическим соображениям был нереален и нереализуем.)

Совершенно не представляя себе своего ближайшего будущего, Троцкий, видимо, не обратил особого внимания на это письмо, хотя оно оказалось достаточно информативным, ибо предвещало те трудности, муки, тупики, зигзаги и повороты, которые пришлось преодолевать и переживать Троцкому в ближайшие годы, когда он сам стал во главе микроскопического, но весьма активного и агрессивного международного движения своих сторонников.

За исключением случайно прорвавшихся через почтовую блокаду писем, доставляли Троцкому лишь те письма и телеграммы, которые могли внушить ему чувства разочарования и депрессии, убедить его в том, что он политически изолирован. Письма и телеграммы родных все же иногда прорывались. Не догадываясь о предстоящей высылке Троцкого за границу, сын Сергей телеграфировал в Алма-Ату 15 января 1929 г.: «Как относитесь [к] моему приезду [?] Телеграфируйте срок»[933]. Копия ответной телеграммы Троцких не сохранилась. Иногда прорывались отдельные письма и телеграммы других родственников, краткие приветствия ссыльных. В числе получаемых писем были и ответы представителей местных властей в связи с жалобами Троцкого на усиливавшиеся ограничения, вводимые против него и его семьи.

Представление о динамике корреспонденции ссыльного Троцкого дает проведенный нами подсчет полученных им в алма-атинском изгнании писем и телеграмм. В январе 1928 г. он получил 16 писем и телеграмм, в феврале — 67, в марте — 87, в апреле — 42, в мае — 216, в июне — 282, в июле — 362, в августе — 318, в сентябре — 194, в октябре — 168, в ноябре — 71, в декабре — 32, в январе 1929 г. — 23, в феврале — 3. Правда, были и недатированные письма, но они не меняют общей картины. В январе — апреле 1928 г. шло постепенное установление почтовых связей, в мае — августе — корреспонденция достигла наибольшего размаха (нередко ежедневно поступало более десятка писем), с сентября волна писем пошла на убыль, чтобы превратиться в тончайший ручеек в конце 1928 — начале 1929 г. Связано это было не только с мерами властей, но с сокращением участников переписки и числа сторонников Троцкого.

3 декабря Троцкий телеграфировал председателю ОГПУ Менжинскому, в ЦК ВКП(б) и председателю ЦИК СССР Калинину: «Больше месяца абсолютная почтовая блокада. Перехватываются даже письма, телеграммы [о] здоровье дочери»[934] Зинаиды. В ответ на это, безусловно с санкции Сталина и Политбюро, Троцкому были переданы два политических письма, поступившие в Алма-Ату в последнее время. Первое письмо не было подписано. В нем выражались сомнения в правильности таких требований Троцкого, как «честный созыв XVI съезда», сокращение партбюджета в 20 раз, опубликование скрываемых работ Ленина и т. п. В целом письмо обвиняло Троцкого в примиренчестве. Второе письмо, написанное ссыльными Абутуровым и Боярчиковым, собиравшимися обратиться в ЦК с покаянным заявлением, содержало их оправдания перед бывшим кумиром и вождем и даже рекомендации Троцкому пойти на соглашение с партийной верхушкой, чтобы влить свои силы в дело строительства социализма.

На оба этих письма Троцкий дал подробные ответы. В «циркулярном» письме под заголовком «Слишком примиренческая линия?»[935] Троцкий отвергал обвинения, что его лозунги являются примиренческими. Те конкретные требования, о которых шла речь в полученном им письме (честный созыв съезда, сокращение партбюджета и публикация ленинских документов), — «это первые шаги, выполнение которых должно было бы показать партии, что совершился серьезный перелом режима». В то же время Троцкий давал понять своим адресатам, что не верит в выполнение сталинским большинством даже этих минимальных требований, «поскольку они зависят от доброй воли руководства».

В противоположность первому ответу, второй, адресованный «примиренцам», являлся критикой платформы об отходе от оппозиции[936], на которую в своих отчетах ссылалось ОГПУ. Начав свою отповедь констатацией, что в условиях почти полной почтовой блокады это письмо, в отличие от других, было доставлено в кратчайший срок — за 15 дней, и завершая словами «С антикапитулянтским приветом», Троцкий решительно отвергал «миротворческий» путь. «Очень может быть, — писал он, — что вы этого не сознаете, но те, которые подсунули вам эту «платформу», сознают, по-видимому, хорошо, куда ведут». Проявляя прежнюю решительность и непримиримость в критике официального курса, Троцкий признавал в то же время позитивный сдвиг в политике Сталина. Как следует вести себя в этих условиях? — задавал он риторический вопрос и сам же на него отвечал: «Чтобы дать ответ на этот вопрос, надо учитывать, что «центристы шевелятся под нашим кнутом ». Стало быть, надо не отбрасывать кнут, а действовать «в три кнута».

Такой оптимистический вывод и вытекавшая из него рекомендация, как свидетельствовал уже имевшийся опыт и как в еще большей степени показали назревавшие события, не имел под собой никаких оснований. Троцкий, казалось бы весьма опытный и трезвый политик, в своем алма-атинском одиночестве оказался во власти необоснованных надежд и предположений. Таковые были присущи ему и ранее, но он обычно преодолевал их силой своего критического ума. Теперь же радужные надежды оказывались все более необоснованными и столь же цепкими. Троцкий надеялся, что центризм будет выделять из своей среды «правые» и «левые» элементы; произойдет дифференциация, бюрократы пойдут направо, рабочие — налево. «Чем принципиальнее, тверже, смелее будет наша позиция, тем быстрее и здоровее пойдет этот процесс дифференциации. Он, и только он несет с собой гибель правому крылу».

Совершенно очевидно, что это были прекраснодушные фразы, никакого отношения не имевшие к жестким политическим перспективам и планам Сталина. Потерявший всех своих сторонников, оставшийся в полной изоляции Троцкий к началу 1929 г. мог ожидать разве что прихода конца. Именно в этот момент произошло событие, которое, как представлялось Сталину, должно было поставить крест в политической карьере Троцкого. Но, как оказалось на поверку, стало единственной в те годы серьезнейшей ошибкой генсека, давшей возможность его заклятому врагу возобновить деятельность, восстановить свой международный авторитет, расколоть международное коммунистическое движение и перетянуть на свою сторону часть левых интеллектуалов за пределами Советского Союза.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.