ПЛЯСКА СМЕРТИ

ПЛЯСКА СМЕРТИ

В течение первой половины февраля 1943 года было больше маршей, чем боев. Моя дивизия подчинялась теперь непосредственно 1-й танковой армии. На северо-востоке противник прорвался в зоне ответственности 19-й танковой дивизии, и передо мной была поставлена задача отбросить его. Противник прошел до Никторовки.

9 февраля я начал охватывающий удар на этот населенный пункт силами трех пехотных батальонов. Войскам пришлось пройти по глубокому снегу и перекрыть подход к нему с юга, неся при этом значительные потери. Захватить его предстояло на следующий день.

Я выехал со своего КП на линию фронта. Стоял ясный холодный зимний день. Как часто бывает, звуки боя поглощались ледяным холодом и глубоким снегом. В одном месте мне сказали, что дальше я проехать не смогу, поэтому пришлось преодолеть высоту пешком. Никторовка находилась в двух километрах и занимала господствующее положение на другом холме с плоской вершиной. Я видел дым и разрывы снарядов. По мере продвижения вперед разрывы становились все громче. Саперы расчищали минные заграждения возле моста. Какое-то время я двигался по узкому проходу, расчищенному на минном поле. Мимо нас тянулась вереница низких узких саней, загруженных безразличными ко всему ранеными.

Я взобрался на холм, чтобы добраться до той части периметра поселка, которая была в наших руках. Полевой КП расположился в одном из домов, захваченных накануне. Перед ним лежали свезенные сюда тела убитых. В свете утреннего солнца они казались вздутыми. Я перешагнул через них и вошел в темное помещение с низким потолком, заполненное людьми. Единственными предметами обстановки оказались два висевших на стене телефона, возле которых хлопотали офицеры. Из темных углов доносились тихие стоны раненых, занесенных сюда с улицы. Солдат-резервист разливал из большого термоса суп.

Самый передовой батальон с боем продвигался вперед в сопровождении трех танков и, кажется, отвоевал несколько сот метров. Я последовал за ним по пятам, взяв с собой другой батальон, чтобы направить его за Никторовку, как только мы ее займем. Третий батальон обеспечивал прикрытие с юго-востока. Для атаки я заручился поддержкой нескольких батарей 13-й танковой дивизии, на участке которой мы вели бой. Были некоторые вполне преодолимые трудности, которые состояли в том, что точка наводки должна была размещаться чуть дальше, чтобы согласовывать огонь с развитием атаки.

С помощью трех танков атака успешно развивалась от дома к дому вдоль прямой и безлюдной деревенской улицы. Артиллерия, как таковая, молчала. Доносились приглушенные разрывы снарядов из танковых орудий и противотанковых пушек. Пули свистели со всех сторон.

Улица имела странный вид. Перед каждым домом лежали 5-10 русских, только что убитых, некоторые с развороченными внутренностями и проломленными черепами. Поскольку их кровь была еще теплой, на холодном утреннем солнце от тел поднимался пар. Один русский так отчаянно отстреливался во все стороны, что к нему невозможно было приблизиться. В конце концов он был убит трассирующей пулей и упал на спину. Его одежда горела, и языки пламени добрались до подсумков с боеприпасами, которые взрывались и разлетались во все стороны. Другой, прижавшийся к стене дома, получил прямое попадание из танкового орудия, и его размазало по стене, как раздавленную муху. Посередине улицы лежала рука. На ней не было видно ни раны, ни крови, кисть была маленькой и серой.

Некоторые тела лежали со вчерашнего дня, окоченевшие на морозе. Кто-то лежал лицом вниз со странно вывернутыми конечностями. Одна негнущаяся нога нацелилась прямо в небо. Другие солдаты устроились умирать лежа на спине, раскинувшись, как на пляже.

Гренадеры очищали дом за домом, собирая пленных, многие из которых из-за ранений, полученных в рукопашном бою, были не в состоянии передвигаться. Убитых русских оставляли там, где они лежали. Пленных сводили на полевой КП, где они ложились рядом с убитыми немцами. Неизвестно откуда, как это часто случается у русских, появилась какая-то женщина и начала перевязывать раненых, не обращая внимания на то, что они пленные. Я на секунду остановил взгляд на этой картине. Один русский был ранен в обе глазницы, и его голова представляла собой большой окровавленный обрубок. Он стонал оттого, что раны его замерзали. Другие ухмылялись. То там, то здесь я замечал улыбки. Они жадно глотали суп, от которого на сильном морозе шел такой же пар, как и от открытых ран живых и мертвых.