1192 г.

1192 г.

Покидая Аскалон, мусульмане сровняли город с землей. Ричард отдал приказ восстановить укрепления города. Для этой цели были употреблены прежде всего тысяча двести христиан, освобожденных крестоносцами в ходе последних боев. Но этого оказалось мало. Тогда Ричард потребовал, чтобы все крестоносцы, включая знатных баронов, взялись за кирпичи и цемент, сам первый подав пример. Среди вождей начался ропот. «Я не плотник и не каменщик», – заявил Леопольд Австрийский на упрек Ричарда. «Мы приехали в Азию не строить Аскалон, а освобождать Иерусалим», – вторили ему другие. Герцог Бургундский, уже до этого пытавшийся занять независимую позицию, теперь покинул армию и отбыл в Тир; за ним последовали многие французы. Разлад между английским королем и Конрадом Тирским перешел в открытую вражду. Встреча обоих соперников с целью урегулировать противоречия лишь подлила масла в огонь; взаимные оскорбления и угрозы сделали примирение невозможным. А тут еще все осложнилось событиями в Птолемаиде. Пизанцы и генуэзцы, остававшиеся в освобожденном городе, затеяли ссору, приведшую к крови. Конрад, приняв сторону генуэзцев, поспешил к ним на помощь, рассчитывая овладеть городом. Только оперативность Ричарда, который быстрым маршем опередил соперника, заставила маркиза Тирского и верных ему людей отступить во владения Конрада.

Между тем вскоре после Пасхи к Ричарду прибыли его сторонники из Англии с известием, что младший брат короля Иоанн поднял смуту в стране. Обеспокоенный Ричард сообщил другим вождям, что будет вынужден их покинуть и вернуться в Англию. Он обещал оставить в Палестине две тысячи отборных пехотинцев и триста конных рыцарей. Выразив сожаление по поводу его отъезда, бароны снова подняли старый вопрос о короле Иерусалимском, который должен был остаться в Палестине за главного. Ричард предоставил им возможность выбора и большинство высказалось за Конрада Тирского. Весьма неприятно пораженный этим, король, однако, не стал возражать и отправил в Тир своего племянника, Анри, графа Шампанского, с тем чтобы известить вновь избранного. Конрад не мог скрыть удивления и бурной радости; но насладиться королевским достоинством ему так и не удалось: в разгар коронационных торжеств два молодых исмаилита, посланные Старцем Горы, смертельно ранили его своими кинжалами.

Смерть эта вызвала различные кривотолки. Обвиняли Саладина, якобы заказавшего Старцу двойное убийство – Конрада и Ричарда, которое исмаилиты выполнили лишь наполовину; но эта версия кажется абсурдной – непонятно, зачем Саладину было убивать своего верного и полезного союзника? Иные считали, что это месть графа Торонского за похищение Конрадом его жены и титула. Большинство крестоносцев, однако (а вслед за ними и многие историки), не сомневались в виновности Ричарда, которому была особенно выгодна эта смерть. Несмотря на то что героическое мужество английского короля не допускало и мысли о столь позорной мести, ненависть, возбужденная им к себе, заставляла поверить этому обвинению. Известие о гибели Конрада вскоре достигло Европы, и Филипп Август, якобы опасавшийся для себя подобной участи, стал повсюду появляться окруженный стражей; правда, предполагали, что здесь больше кокетства, нежели страха, равно как и желание показать папе, а также всему христианскому миру, что за чудовище английский король.

Анри Шампанский, вестник Ричарда, заменил Конрада в управлении Тиром и, вступив в супружество с вдовой убитого, стал новым королем Иерусалима, причем это обстоятельство оказалось одинаково полезно и англичанам, и французам, поскольку Анри состоял в близком родстве и с французским королем.

В это время Ричард, сражавшийся на равнинах Рамлы, совершал свои удивительные подвиги, снося до тридцати голов мусульман ежедневно. При известии, что его племянник избран иерусалимским королем, он передал Анри все города, отвоеванные у мусульман его оружием. Новый король отправился затем в Птолемаиду, где народ с восторгом приветствовал его как преемника царя Давида и доблестного Готфрида Бульонского. При этом никому и в голову не пришло вспомнить о Гюи Лусиньяне, законно избранном иерусалимском короле и сопернике маркиза Тирского; считая его абсолютно бездарным, его просто не принимали в расчет.

Между тем новые послы, прибывшие с Запада, взбудоражили Ричарда известием о продолжающихся смутах в Англии и о том, что французский король, вопреки своим клятвам, угрожает Нормандии. Это казалось тем более прискорбным, что в Палестине счастье начало улыбаться крестоносцам – стихли их междоусобия, а победы Ричарда заставили призадуматься Саладина. Все вожди собрались и дали клятву – уедет ли король или останется – продолжать поход. Это решение было принято с энтузиазмом армией. Но общая радость словно не касалась Ричарда. Он задумывался и уединялся; решимость соратников словно наводила на него тоску, они же боялись потревожить короля вопросом или сочувствием.

Начиналось лето. Армия стояла у Хеврона, в долине, где некогда родилась святая Анна, мать Марии. Однажды, когда король одиноко сидел в своей палатке, у входа появился пилигрим, бедный священник из Пуату, а по лицу его текли слезы. Ричард велел ему приблизиться и спросил о причине горя. Священник сказал монарху, что решение его покинуть Палестину огорчает всю армию и особенно тех, кто принимает близко к сердцу его славу; и современники, и потомки не простят ему, если он покинет дело христиан. Ричард выслушал говорившего, но ничего не ответил, лицо же его стало еще более пасмурным. На другой день он сообщил Анри и герцогу Бургундскому, что не вернется в Европу до Пасхи будущего года; глашатай объявил повсеместно это решение, одновременно призвав христианское воинство готовиться в поход на Святой город. Эта весть подняла настроение армии; прежние бедствия и печали были забыты; дух единства словно облагородил всех: богатые делились одеждой и припасами с бедными, кавалеристы предлагали своих лошадей для перевозки больных и раненых, все неустанно восхваляли Ричарда, и общее настроение, казалось предвещало полную победу. Но состояться ей все же не было дано.

Крестоносцы подошли к подножию гор Иудеи, все ущелья которых тщательно охранялись войсками Саладина и сарацинами Наплузы и Хеврона. Саладин удвоил заботы об укреплении Иерусалима и всех подступов к Святому городу. Расположившись лагерем в Вифинополе, в семи милях к востоку от Иерусалима, Ричард, ко всеобщему удивлению, простоял здесь несколько недель. В этой связи нельзя не заметить, что всякий раз, когда христианская армия устремлялась к Иерусалиму, на короля вдруг нападала непонятная медлительность и осторожность; то ли он не хотел делить будущей славы с такими соперниками, как герцоги Бургундский и Австрийский, то ли был и вправду озабочен действиями врага, то ли просто проявлялось природное непостоянство его характера. Напротив, когда король устремлялся вперед, тормозить начинали те, кто недавно упрекал его за бездействие. Так и на этот раз герцог Бургундский и некоторые другие вожди, сначала требовавшие тщательной подготовки и неспешности в решениях, теперь поддерживали выкрики, раздававшиеся из недр армии: «Когда же наконец мы пойдем на Иерусалим?»

Ричард делал вид, что не замечает всего этого, но внутренне он разделял горе своего войска и проклинал свою странную судьбу. Однажды, увлеченный погоней за неприятелем, он доскакал до высот Эммауса, откуда был виден Святой город. Смотря на далекую панораму, король не мог сдержать слез и закрыл лицо щитом, словно стыдясь смотреть на уходящую цель всех своих предприятий.

Вскоре после этого он созвал совет, в который вошли пять тамплиеров, пять иоаннитов, пять французских баронов и пять палестинских князей. Несколько дней спорили эти господа, и мнения их разделились. Те, кто стоял за осаду Иерусалима, доказывали, что сейчас это более чем своевременно: бунты в Месопотамии против власти Саладина, его раздоры с багдадским халифом, наконец, боязнь мусульман после осады Птолемаиды запираться в большом городе сулят явный успех. Но противная сторона доказывала, что все эти известия – ловушка со стороны Саладина, в то время как недостаток воды в летнюю пору, отсутствие продовольствия в связи с удалением от побережья, наконец, узкие проходы среди скал, по которым пришлось бы следовать христианам и где несколько мусульман способны уничтожить целый корпус, обрекают предприятие на провал. Вторая точка зрения собрала больше сторонников; к ней молчаливо присоединился и король.

Возникает законный вопрос: о чем же думали крестоносцы, когда начинали свой поход? Разве все перечисленные препятствия не существовали раньше и разве остановили они войска Готфрида Бульонского? Невольно приходит на ум, что здесь были какие-то другие причины, скрытые от историка, который за отсутствием источников не в силах полностью поднять завесу над прошлым, со всеми чувствами, побуждениями и тайными действиями его героев.

Впрочем, остается очевидным, что все эти споры, колебания и решения отнюдь не мешали Ричарду продолжать свои подвиги. Именно в эти дни он с небольшим отрядом напал на богатый мусульманский караван с конвоем из двух тысяч бойцов; мусульмане не выдержали натиска и, по словам летописи, «разбежались словно зайцы, которых преследуют собаки». Победители вернулись в лагерь, ведя за собой четыре тысячи семьсот верблюдов, множество лошадей, ослов и мулов, нагруженных богатыми товарами; все они были разделены поровну между теми, кто сопровождал Ричарда в его предприятии, и теми, кто оставался в лагере. Захват каравана произвел смятение в Иерусалиме и в армии Саладина, поднявшей ропот против своего вождя.

Не стремясь использовать эти столь благоприятные для них события, крестоносцы, следуя решению совета, снялись с лагеря, отошли от гор Иудейских и возвратились к морскому побережью. Вражда между англичанами и французами усилилась. Герцог Бургундский и Ричард язвили друг друга и обменивались сатирическими стихами; надежда на успешное завершение Крестового похода испарялась с каждым днем. А тут вдруг пришли тревожные сообщения из соседнего района. Саладин, усилив свои войска подкреплениями из Алеппо, Месопотамии и Египта, внезапно напал на Яффу и овладел всем городом, за исключением цитадели, где укрылся христианский гарнизон; но и она должна была капитулировать со дня на день. Узнав об этом, Ричард немедленно посадил солдат на корабли, прибыл в гавань Яффы, где никто его не ожидал, и точно ураган набросился на врагов. Сопровождаемый храбрейшими из своих воинов, он, не дожидаясь пока корабли подойдут к молу, прыгнул в воду, достиг берега и выгнал сарацин из города, прежде чем они поняли, что произошло. Преследуя беглецов, отважный король рассеял их по равнине и разбил лагерь там, где только что был лагерь Саладина. Но этим дело не кончилось. Присоединив осажденный гарнизон, Ричард сумел собрать к вечеру не более двух тысяч бойцов. Враги учли это, и за ночь, пока победители отдыхали, подтянули свои разрозненные силы, которые теперь намного превосходили маленькую армию христиан. Рано утром раздались крики: «К оружию!» Ричард вскочил с постели, едва успел натянуть кирасу, его приближенные тоже оказались полуодетыми. И вот эти воины с босыми ногами, некоторые – в одних рубашках, кинулись на врага. Под руками у них оказалось не более десяти лошадей; на одну из них вскочил король и очертя голову помчался впереди всех. Мусульмане, не ожидавшие подобного натиска, отступили. Воспользовавшись передышкой, король быстро построил своих воинов, и его маленькая армия сумела выдержать новую атаку семитысячного войска Саладина. Удивление и ужас распространились среди сарацин, когда этот неудержимый с несколькими рыцарями яростно врезался в их ряды и погнал перед собой. Прикосновения его меча были смертельны; он разрубал противника одним ударом и мчался дальше. Если для Готфрида Бульонского или императора Конрада III разруб «от плеча до седла» являлся уникальным ударом, то для Ричарда это была норма. Но вот запыхавшийся вестник объявил, что враг проник в город через другие ворота и избивает его защитников. Оставив свои войска биться с мусульманами на равнине, Ричард в сопровождении всего двух кавалеристов и нескольких арбалетчиков поворачивает к городу, спешит на помощь гарнизону, и один его яростный вид настолько устрашает турок, что те в страхе отступают; он летит за ними, убивает всех, кто попадается под руку и, выгнав врагов из города, снова возвращается на равнину, где кипит сражение. Здесь он так молниеносно вклинивается в толщу мусульман, что сопровождающие не поспевают за ним; он исчезает в толпе врагов и его уже считают погибшим... Когда после полной победы Ричард вернулся к своим, его не узнали: конь его был покрыт кровью и грязью, а сам он, по выражению очевидца, «весь пронзенный стрелами, напоминал подушечку, утыканную иголками».

Эту невероятную победу одного человека над целым войском современники считали самым чудесным событием в летописях человеческого героизма. Что же касается сарацин, то они не могли прийти в себя от ужаса и изумления. Брат Саладина, Малек-Адель, и прежде восхищавшийся Ричардом, сразу после битвы отправил ему в подарок двух превосходных скакунов. Когда Саладин стал упрекать своих эмиров, что они в страхе бежали и были побеждены всего одним человеком, в ответ он услышал: «Да разве это человек? Никто не может выдержать его удара, встреча с ним смертельна и все его действия превосходят доступное разуму!»

Подобную репутацию у врага заслужить непросто. Но что толку в этом? Бессмертные подвиги и неувядаемая слава должны были остаться бесплодными в общей судьбе похода. Все распадалось. Герцог Бургундский, терзаемый завистью, удалился в Тир и отказался принимать участие в дальнейших боевых действиях. Немцы под предводительством Леопольда Австрийского покинули Палестину и отбыли в Европу, Ричард заболел и приказал перевезти себя в Птолемаиду; теперь, после столь невероятного подъема, он снова находился в очередном упадке и думал только о том, как возобновить переговоры с Саладином. И христиане, и их враги были равно утомлены войной. Саладин, после неудачи под Яффой покинутый многими союзниками, опасался новых смут в своем государстве. Мир был одинаково желаем для обеих сторон, и неизбежность его становилась очевидной, тем более что приближалась зима, а с ней и трудности навигации.

И все же говорить о мире казалось неудобным. Остановились на перемирии. Его заключили на три года и восемь месяцев. Доступ в Иерусалим для христианских паломников был открыт и сверх того за крестоносцами оставалось все побережье от Яффы до Тира. Аскалон, на который предъявляли одинаковые притязания и христиане, и мусульмане, поделить было невозможно, поэтому его решили снова разрушить. О Животворящем Кресте, на который Ричард неизменно выражал претензию при каждых переговорах, теперь не было сказано ни слова. Главные вожди обеих армий должны были стать гарантами мира. В числе прочих не забыли и князя Антиохийского, который почти не участвовал в военных действиях, и Старца Горы, бывшего врагом как христиан, так и мусульман. Все они поклялись – одни на Евангелии, другие – на Коране – свято соблюдать условия договора. Саладин и Ричард ограничились взаимным честным словом и пожатием рук уполномоченных сторон. Имя Гюи Лусиньяна не было упомянуто в договоре; этот государь имел какое-то значение лишь в короткое время распрей, которые сам же и вызвал; он был всеми забыт сразу же, как только крестоносцы нашли другие сюжеты для раздоров. Лишенный Иерусалимского королевства, он получил взамен нечто более реальное – королевство Кипрское; за него, правда, еще предстояло уплатить тамплиерам, которым Ричард его продал или заложил. Палестина осталась за Анри Шампанским, новым супругом соблазнительной для многих Изабеллы, которая была обещана всем претендентам на иерусалимскую корону и которая, по странности судьбы, дала трем мужьям право царствовать, сама не имея возможности получить престол.

Прежде чем возвратиться в Европу, крестоносцы разделились на несколько групп, чтобы совершить паломничество к святым местам. Несмотря на то что паломники были безоружны, мусульмане Иерусалима приняли их плохо, и Саладину стоило усилий не допустить эксцессов. Ричард в Иерусалим не пошел: он был болен, а главное, считал при данных условиях это унизительным для себя. В Святой город в качестве своего заместителя он направил епископа Солсбери. Отказался от посещения Гроба Господня и герцог Бургундский, а с ним и все французы, пребывавшие в Тире. Поскольку готовясь к отплытию во Францию герцог внезапно умер, англичане утверждали, что это кара Божия за его чванство и интриги.

Ричард, которому больше было нечего делать на Востоке и чьи мысли были уже на Западе, также собирался уходить. Когда он сел на корабль в Птолемаиде, провожающие плакали – они сознавали, что лишаются последней опоры. И он в свою очередь не мог сдержать слез; отплывая, он обратил взор к берегу и воскликнул: «О, Святая земля! Поручаю народ твой Господу Богу, и да позволит Он мне вернуться и помочь тебе!»

Так закончился этот Крестовый поход, в котором весь вооруженный Запад только и смог, что завоевать Птолемаиду и разрушить Аскалон. Германия бесславно потеряла в нем величайшего из императоров и лучшую из армий, Франция и Англия – цвет своей военной знати. Европа имела тем больше оснований оплакивать понесенный урон, что в военном отношении поход этот был продуманнее и организованнее предыдущих: вместо уголовников и авантюристов под знаменем Креста шли люди наиболее прославленные и преданные идее. Они были лучше вооружены и обмундированы. Стрелки обзавелись арбалетом; их латы и щиты, обтянутые грубой кожей, не пропускали вражеских стрел. Воины глубже усвоили фортификацию и боевой строй, а три года кровавых битв закалили их и подчинили своим командирам, чего совершенно не знал феодальный Запад.

Но и враги христиан не теряли времени даром и имели ряд существенных преимуществ перед крестоносцами. Они уже не представляли той беспорядочной толпы, с которой встретились участники Первого крестового похода. Кроме сабли теперь они взяли на вооружение пику; их кавалерия была многочисленнее и лучше европейской. Они превосходили франков в искусстве атаки и защиты крепостей. Однако главное их преимущество, которое не изменилось по сравнению с прошлым и должно было сохраниться в будущем, обеспечивая им конечную победу, состояло в том, что они были у себя дома, под своим небом, в привычном климате, среди единоверцев, обладавших одним языком и сходными обычаями.

Несмотря на неудачный финал, Третий крестовый поход не возбудил такого ропота в Европе, как предыдущий, поскольку воспоминание о нем было связано с рассказами о небывалых подвигах, столь любезных рыцарскому обществу. Но хотя в этом походе прославилось столько рыцарей, лишь два монарха приобрели бессмертную славу: один – безрассудной храбростью, удивительной силой и другими качествами, более блистательными, чем прочными; другой – стойкими успехами и добродетелями, которые могли бы служить примером и для его противников – христиан.

Имя Ричарда было на протяжении столетия ужасом Востока; даже много лет спустя после Крестовых походов мусульмане употребляли имя его в поговорках как символ зла. Монарх этот не был чужд литературе, и в качестве поэта занял место среди трубадуров. Но искусство не смягчило его характера; его свирепость, равно как и неустрашимость, дали ему прозвище Львиное Сердце, сохраненное историей. Непостоянный в своих наклонностях, он был подвержен частой смене страстей, намерений и правил, мог насмехаться над религией и жертвовать собой ради ее. То суеверный, то скептик, без границ в своей ненависти, как и дружбе, он был неумерен во всем и любил только войну. Страсти, кипевшие в нем, редко позволяли его честолюбию иметь одну цель, один определенный предмет; он не был способен управлять людьми, поскольку не мог управлять собой. Его безрассудство, тщеславие, сбивчивость замыслов лишили его плода собственных подвигов. Одним словом, герой этого похода был более способен изумлять, чем внушать уважение, и, по сути дела, должен принадлежать скорее рыцарским романам, нежели истории.

С меньшей дерзостью и мужеством, чем у Ричарда, Саладин имел характер более ровный и более подходивший к ведению священной войны. Он управлял своими намерениями и, владея собой, лучше умел командовать другими. Он не был рожден для трона и сел на него ценою преступления; но, добившись верховной власти, он распоряжался ею достойно и имел только две страсти: царствовать и добиваться торжества Корана. Во всем же остальном сын Аюба показывал благоразумную умеренность. Среди неистовств войны он дал пример миролюбия и добродетели. «Он осенил народы крылами своего правосудия, – говорит восточный летописец, – и подобно облаку низводил свои щедроты на города, ему подвластные». Мусульмане дивились строгости его веры, постоянству в труде, расчетливости в войне. Его великодушие, милосердие, уважение к данному слову часто были восхваляемы христианами, которых он довел до таких бедствий своими победами, целиком уничтожив их могущество в Азии.

Третий крестовый поход, принесший такую славу вождю мусульман, был, впрочем, не без выгод и для Европы. Многие крестоносцы, направлявшиеся в Палестину, останавливались в Испании и своими победами над маврами подготовили создание христианских государств за Пиренеями. Множество немцев, как и во время Второго крестового похода, движимые призывами папы, вели войну с язычниками берегов Балтики и расширили полезными подвигами границы христианства на Западе.

Так как в этой войне большая часть крестоносцев шла в Палестину морем, Европе пришлось серьезно заняться навигацией, и здесь добились определенных успехов. Выше упоминалось, какую роль сыграл флот крестоносцев во время осады Птолемаиды и в других случаях. В целом на море европейцы добились несомненного преобладания над мусульманами, а блестящее сражение, которое Ричард выиграл у них под Тиром, может по праву считаться одной из первых британских побед на море.

Важнейшим из последствий похода, на которое сами крестоносцы не обратили должного внимания, было завоевание Кипра и основание Кипрского королевства. Богатый и плодородный остров обладал удобными гаванями, дававшими приют кораблям, шедшим с Запада на Восток и обратно. Кипрское государство часто оказывало помощь христианским колониям Сирии и Палестины, а когда они были уничтожены сарацинами – собрало их обломки. Именно это государство, управляемое длинным рядом королей, сохранило и передало потомству Иерусалимские ассизы – драгоценный памятник законодательства тех далеких времен.

Во многих европейских государствах торговля и сам дух священной войны способствовали освобождению городов от власти феодальных сеньоров; толпы крепостных, став свободными, взялись за оружие, и теперь среди баньер графов и баронов зачастую можно было увидеть хоругви немецких и французских городских общин.

Третий крестовый поход дорого обошелся Англии и породил в ней раздоры и смуты. Что же касается Франции, то она, хотя и оплакивала гибель многих своих героев, безусловно выиграла, добившись мира во всех своих провинциях и использовав несчастья своих соседей. Поход дал Филиппу Августу средства ослабить крупных вассалов и отвоевать Нормандию; король получил повод обложить налогом подданных, в том числе даже духовенство, окружить престол верной стражей и создать регулярную армию. По существу, все это подготовило знаменитую победу при Бувине, которая стала столь гибельной для врагов Франции.

Английского короля по прибытии в Европу ожидала длительная неволя. Корабль, на котором он отбыл из Палестины, потерпел крушение и затонул у берегов Италии. Ричард, побоявшись идти через Францию, предпочел Германию. Несмотря на костюм простого паломника, монарх благодаря своей тароватости был узнан, и так как имел повсюду врагов, оказался в руках солдат герцога Австрийского. Леопольд не забыл и не простил обиды, нанесенной ему Ричардом при взятии Птолемаиды; объявив короля пленником, он тайно заключил его в один из своих замков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.