§ 5. «Год великого перелома»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

§ 5. «Год великого перелома»

Зимой 1927/28 г. разразился очередной кризис нэпа, приведший к корректировке всех направлений внутреннего и внешнего курса руководства страны. «Социалистическая индустриализация» приобретала все более зримые черты, переходя из плоскости теоретических дискуссий в практическое воплощение. Уже в августе 1927 г. ВСНХ отверг умеренные контрольные цифры на следующий хозяйственный год, потребовав более высоких капиталовложений в тяжелую промышленность. СТО одобрил строительство Днепрогэса и целого ряда других объектов, предусмотренных пятилетним планом.

Политика «социалистической индустриализации» была направлена на: 1) всемерное развитие государственного сектора как основы социалистической экономики; 2) внесение в управление народным хозяйством планового начала; 3) установление новых взаимоотношений между городом и деревней с учетом расширения крестьянского спроса не только на продукты потребления, но и на средства производства; 4) сокращение непроизводительного потребления («режим экономии»), с тем чтобы сэкономленные средства направить на строительство новых заводов и фабрик. При этом утверждалось, что «социалистическая индустриализация» может быть осуществлена только за счет внутренних источников накопления, так как СССР не мог рассчитывать на иностранные кредиты.

Программа «социалистической индустриализации» дополнялась планом реконструкции народного хозяйства, который предусматривал: изменение техники и способов производства в направлении развития энергетических мощностей, расширение массового производства, перенесение в экономику страны передовой американской и европейской технологии, рационализацию, научную организацию труда (НОТ), изменение общей структуры производства с целью развития отраслей тяжелой промышленности, перемещение производства к источникам сырья и энергии, специализацию районов в соответствии с их природными и социальными особенностями.

Несмотря на хороший урожай в 1927 г., государство встретилось с еще большими трудностями с хлебозаготовками, чем в прошлом году. Главную роль в торговле продуктами и снабжении ими населения в стране играл частник. В связи с этим была выдвинута задача полного его вытеснения за счет государственной и кооперативной торговли, воздействия на рынок путем регулирования цен. Цены на сельскохозяйственные продукты были снижены, тогда как на промышленные товары они оставались относительно высокими. Промышленность, направившая свои усилия на нужды индустриализации, не могла обеспечить расширение спроса. Крестьяне задерживали продажу излишков государственным органам. Государственные и кооперативные магазины и лавки оставались пустыми или были заполнены не пользующимся спросом товаром. Какие-либо поступления дефицитных продуктов неизбежно перекочевывали в руки частных торговцев и спекулянтов, которые в условиях постоянных нехваток товаров неимоверно «вздували» цены. Добавились слухи о надвигающейся войне, которые увеличивали ажиотажный спрос. В продовольственном снабжении городов наступило резкое ухудшение. Стали проявляться признаки общего недовольства и социальной напряженности.

План хлебозаготовок, намеченный на конец (октябрь — декабрь) 1927 г., провалился. Вместо 4,58 млн. т заготовленных за соответствующий период прошлого года удалось закупить только 2.4 млн. т, т. е. почти в два раза меньше. Экспортировать, собственно говоря, было нечего и закупать оборудование не на что, так как хлеб составлял главную статью вывоза. Вопрос теперь стоял так: либо отказаться от взятых высоких темпов индустриализации, либо пойти на какие-то экстраординарные меры. Таким образом, кризис хлебозаготовок стал тем катализатором, который ускорил и обострил социальные и политические процессы в стране и послужил поводом для смены курса политического руководства.

Чтобы лучше понять смысл и масштабы последовавших вслед за этим социальных катаклизмов, видимо, необходимо привести некоторые данные о социальной структуре советского общества накануне «великого перелома». Основой для них послужили сведения комиссии по налогообложению при СНК и СТО в 1927 г., сверенные с результатами переписи населения 1926 г. (см. таблицу).

Социальная структура советского общества во второй половине 1920- х гг.

Социальные категории

Общая численность

Занятые в народном хозяйстве

в млн. чел.

В %

в млн. чел.

В %

Рабочие:

16.0

10.8

7.1

18,8

городские

11.6

7,8

4,7

12.4

сельские Служащие

4.4

8.7

3.0

5.9

2.4

3,5

6.4

9.2

Крестьяне:

108,0

73.0

20,2

53,3

бедняки

21,1

14,з

5,0

13,2

середняки

81.0

54,7

14,3

37,7

зажиточные

(«кулаки»)

5.9

4,0

0,9

2,4

Кустари и ремесленники:

5.8

3.9

2.0

5,3

городские

2,2

1,4

0.7

1.9

сельские

3,6

2.5

1.3

3,4

Буржуазия города:

2.7

1,8

0.9

2.4

торговцы

1,6

1.1

0.5

1.3

владельцы мелких предприятий, использующие наемный труд

0.5

0.3

0.1

0,3

Безработные

1.6

1.1

1.1

2.6

Прочие (иждивенцгосударственных общественных учреждений, прислуглица свободныпрофессий и т. д.)

5.2

3,5

3.2

8.4

Всего:

148,0

100,0

38.0

100,0

Приводимые цифры можно сравнить с данными о социальной структуре России накануне революции. Прежде всего бросается в глаза значительно меньшая численность населения, что явилось следствием отторжения от России ряда территорий, демографических катастроф периода войн и революций, политики ликвидации эксплуататорских классов, эмиграции, голода 1921–1922 гг. и других причин. В последующие годы население страны начинает расти довольно быстрыми темпами. Во второй половине 1920-х гг. естественный прирост достигает 3 млн. человек — небывалый для всей российской и советской истории, хотя и не компенсировавший всех прежних людских потерь. Рост населения был обусловлен возобновлением наметившихся еще до революции демографических процессов, характерных для аграрных стран, находящихся на ранней стадии модернизации, когда происходит так называемый «демографический взрыв». Демографический взрыв, в свою очередь, сопряжен с такими неизбежными спутниками, как безработица, аграрное перенаселение, образование «лишних ртов». Признаки подобных явлений отчетливо видны в приводимых данных.

Всего лишь четверть населения можно было с полным правом включить в число занятых в народном хозяйстве (по тогдашней терминологии, «самодеятельного населения»). Цифры достаточно точно указывают на причину этого — громадная разница между числом «самодеятельного» и «несамодеятельного» населения среди деревенских жителей, главным образом в группах среднего и зажиточного крестьянства. Следует добавить, что перепись населения 1926 г. зарегистрировала в деревне 47 млн. человек взрослого трудоспособного населения в качестве «членов семьи, помогающих в занятии». Это означает, что имущественное положение крестьян зависело от количества работников в хозяйстве, в то время как число малолетних детей было для него дестабилизирующим фактором. Демографическая ситуация в деревне была дополнительным источником социальной напряженности.

Социальная структура советского общества в соответствии с социальной и политической иерархией нового режима выглядела как бы перевернутой по сравнению с дореволюционной и в определенной мере отражала характер происшедших после революции изменений. На верхнюю ступень социальной лестницы ставился «пролетариат», к которому, по официальной терминологии того времени, относились рабочие и, с оговорками, служащие государственного аппарата. Дело в том, что государственный аппарат к тому времени полностью вобрал в себя сильно поредевшую старую интеллигенцию, по отношению к которой политика становилась все более враждебной. Категория «пролетариат» требует особо внимательного анализа. Фактически от имени пролетариата выступали несколько десятков тысяч коммунистов, занимавших руководящие посты в партийном, советском государственном аппарате, в общественных организациях. Большинство из них, действительно, имело рабочее прошлое, или, как тогда говорили, «пролетарскую закваску». Например, среди руководителей предприятий и учреждений в системе ВСНХ бывшие рабочие составляли более 60 %. Примерно такая же картина наблюдалась в других хозяйственных ведомствах. Эта поднимающаяся к власти группа, с особым положением и интересами, методами и способами действий, сформированная при непосредственном участии партийного аппарата и лично Сталина, подпираемая снизу новыми выдвиженцами, стремилась всемерно расширить свое влияние, захватывая одно за другим различные звенья управления. Это неизбежно вело к столкновению со старыми кадрами. Так, продвижение номенклатуры в среднее звено управления (кампания, предпринятая руководством в конце 1920-х гг.) не могло не вызвать гонений на старых специалистов.

Вопрос о взаимоотношении номенклатуры с рабочей массой чрезвычайно сложен. Выступая от имени последней, номенклатура всячески бравировала пролетарским происхождением, говорила на своеобразном «рабочем языке», рядилась в «рабочие одежды». Номенклатурным выдвиженцам удалось в условиях нарастающих трудностей нэпа нейтрализовать недовольство рабочих, натравливая их против прежних руководителей, против буржуазных спецов, против кулаков, против других элементов, якобы мешающих ускоренному движению в социализм. Этим объясняется развертывание целого ряда массовых кампаний конца 1920-х гг., получивших поддержку среди рабочего класса. Вместе с тем, отрываясь от производства и переходя в иной социальный статус, выдвиженцы все более отдалялись от реальных нужд рабочего класса.

Последний, как и раньше, не составлял большинства ни в структуре населения, ни в структуре занятых, о чем говорят приводимые цифры. Численность фабрично-заводских рабочих в начале 1928 г. составляла 2,7 млн. человек. С началом индустриализации значительно увеличилось количество строительных рабочих, которые были заняты на многочисленных стройках пятилетки. Основным источником роста рабочих кадров была деревня. До конца 1920-х гг. из деревни в город перешло примерно 1 млн. человек. Между тем рынок труда в городе не мог обеспечить занятости и для этой приходящей в город рабочей силы, что создавало в нем дополнительные трудности и неудовлетворенность сложившимся положением. Количество безработных в 1929 г. приближалось к 2 млн. человек. По-прежнему в город шла в основном молодежь, часть общества, наиболее заинтересованная в изменениях и более всего приверженная новым ценностям и идеалам.

Социальная структура деревни 1920-х гг., как свидетельствуют цифры, претерпела довольно существенные изменения по сравнению с дореволюционной. Явное преобладание середняков, казалось бы, должно было привести к необходимости учета интересов именно этой группы крестьянства, однако социально-экономическая политика все более смещалась в сторону неимущих и малоимущих слоев. Ситуация в деревне к концу десятилетия резко обострилась. Документы этого времени свидетельствуют о нарастании агрессивности и озлобленности бедняков против зажиточных крестьян, усиленно подогреваемых официальной пропагандой. Между тем приводимые в таблице данные показывают, что удельный вес «кулаков» в деревне был невелик и утверждения о «кулацкой опасности» не были оправданы. Недовольны были и средние слои крестьянства, поскольку органы управления воздвигали все больше препятствий в развитии промыслов, устанавливая на них дополнительные налоги и переводя крестьян-промысловиков в разряд «кулаков» и «лишенцев», т. е. лиц, лишенных политических прав. Получившее к концу 1920-х гг. широкое распространение отходничество (к 1929 г. — более 4 млн. крестьян, отходивших на заработки) лишь в незначительной степени сглаживало социальные противоречия деревни. Государство стремилось подчинить своему влиянию стихийный отход, придать ему организованный характер и направить его на нужды индустриализации.

Точно так же не состоятельны были опасения, связанные с ростом капиталистических элементов в городе. Они составляли незначительный процент населения и были поставлены политикой режима на самую нижнюю ступень социальной лестницы вместе с остатками прежних классов, так называемыми «бывшими» (бывшие дворяне, чиновники старого режима, священники, монахи, жандармы, полицейские, прислуга и т. д.). Все они каким-то образом приспособились к новому режиму, влились в состав советских учреждений. В литературном памятнике той эпохи — романах И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» — авторами создана целая галерея подобных образов. Отношение к ним можно определить как «общественный остракизм».

Так выглядела социальная структура советского общества накануне «великого перелома», который приходится на 1928–1929 гг. и характеризуется свертыванием нэпа по всем направлениям хозяйственной и социальной политики, политическим и идеологическим разгромом его сторонников и отказом от принципов, на которых он зижделся. В свою очередь, события этого времени вызвали поистине лавинообразные сдвиги, ознаменовавшие конец старой крестьянской и нэповской России.

Спустя всего месяц после XV съезда ВКП(б) Политбюро в январе 1928 г. проголосовало за применение чрезвычайных мер при выполнении плана хлебозаготовок. По всей стране разъехались около 30 тыс. эмиссаров — специальных уполномоченных, в задачи которых входило подстегивание хлебозаготовительной кампании. В числе уполномоченных был и Сталин. Генсек действовал в Западной Сибири в духе гражданской войны и политики продразверстки. Вслед за Сталиным шли вооруженные отряды, производившие повальные обыски и реквизиции хлебных «излишков». Их владельцев зачисляли в «кулаков» и судили по 108 статье УК РСФСР (обвинение в спекуляции). Имущество арестованных, скот, инвентарь изымались в пользу государства. Советские органы, не обеспечившие выполнение плана хлебозаготовок, распускались. В том же духе действовали сталинские выдвиженцы: В.М. Молотов и Н.М. Шверник на Урале, А.А. Андреев на Северном Кавказе и др. Подобный способ хлебозаготовок получил название «урало-сибирского метода». С января по март 1928 г. было заготовлено таким путем 4,21 млн. т зерна. Можно сказать, что относительный успех этой чрезвычайной кампании был обеспечен солидарными действиями сталинской номенклатуры, руководителей партийных организаций, органов прокуратуры и суда, ОГПУ и милиции на местах. В этом проявилась сила создаваемого режима.

Вместе с тем традиции нэпа еще сохраняли свое влияние. Молва о «подвигах» Сталина и сторонников его метода распространялась по стране. Часть партийного руководства согласилась на чрезвычайные меры лишь как на временный выход из трудностей и вовсе не рассчитывала, что они будут проводиться подобным образом. Эти руководители больше уповали на агитацию, убеждение, а не на возвращение к 1 методам «военного коммунизма». Поэтому на апрельском пленуме ЦК 1928 г. чрезвычайные меры в области хлебозаготовок хотя и были одобрены, но осуждались перегибы в отношении середняка и разрушение рынка. Вслед за этим объем хлебозаготовок снова резко сократился, что еще более обострило ситуацию в стране. Но теперь накопленный сталинцами опыт как бы подсказал выход из сложившегося тупика. Сталин и возглавляемый им аппарат, можно сказать, «определились» в своих действиях.

В марте 1928 г. председатель Совнаркома Рыков подвергся критике за невнимание к машиностроению и металлургии. Комиссия в составе нового председателя ВСНХ Куйбышева, председателя Госплана Кржижановского и наркома РКИ Орджоникидзе постановила удвоить в течение года объемы капитального строительства, направив усилия на строительство заводов-гигантов. Одновременно в газетах было объявлено о раскрытии разветвленного заговора «вредителей» на шахтах Донбасса, имевшего якобы цель спровоцировать кризис в угольной отрасли и вызвать недовольство трудящихся масс. Шахтинский процесс, проходивший весной — летом 1928 г. и, как теперь выяснилось, целиком сфабрикованный органами ОГПУ, положил начало кампании преследования старых специалистов и замены их новыми выдвиженцами. Вся шумиха вокруг шахтинского дела была необходима сталинскому руководству, чтобы подорвать идею классового мира и сотрудничества, лежавшую в основе нэпа, и подтвердить свой тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму, а по сути внести в политику элементы социального противоборства, чтобы обеспечить социальную опору проводимым им мероприятиям.

На июльском пленуме ЦК ВКП(б) 1928 г. Сталин выступил с теоретическим обоснованием своего тезиса. Он заявил о необходимости «дани», своего рода «сверхналога» на крестьянство для сохранения и увеличения высоких темпов развития индустрии.

Все дальнейшие мероприятия характеризуются усилением роли директивного планирования, административного и полицейского нажима, развертывания грандиозных массовых кампаний, направленных на ускорение темпов социалистического строительства. Сталин и его выдвиженцы выступают активными сторонниками «социалистического наступления» и свертывания нэпа. Атака должна была идти по всем правилам военных действий с провозглашением фронтов: «фронта индустриализации», «фронта коллективизации», «идеологического фронта», «культурного фронта», «антирелигиозного фронта», «литературного фронта» и т. д.

Развертывание «фронта индустриализации» выливалось в строительство новых промышленных объектов, усиление режима экономии, добровольно-принудительное распространение «займов индустриализации», установление карточного снабжения населения городов и рабочих поселков. Эти мероприятия сопровождались вытеснением частного сектора из экономики. На протяжении 1928 и 1929 гг. неоднократно менялись ставки прогрессивного налогообложения, прежде всего на промыслы и акцизы, увеличение налогов вдвое привело к свертыванию нэпманского предпринимательства, закрытию частных магазинов и лавок и, как результат, к расцвету спекуляции на «черном рынке». В продолжающемся ухудшении жизни была обвинена деревня, кулак как главный виновник трудностей. Нагнеталось враждебное отношение к крестьянству как косной и инертной массе, как носителю мелкобуржуазного сознания, препятствующего социалистическим преобразованиям. Все шире распространялся лозунг: «Закон индустриализации — конец деревне, нищей, драной, невежественной!» На помощь уполномоченным по хлебозаготовкам партийные органы посылали в деревню рабочих промышленных предприятий, исподволь подготавливая массовый поход рабочих в деревню.

В начале 1929 г. началась кампания по развертыванию массового социалистического соревнования на фабриках, заводах, на транспорте, в строительстве. В течение нескольких месяцев вся пресса во главе с «Правдой», партийные, профсоюзные, комсомольские органы усиленно пропагандировали различные трудовые почины, многие из которых были подхвачены рабочими. Широкое распространение получили такие формы соревнования, как движение ударников, движение за принятие встречных планов, «непрерывка», движение «догнать и перегнать» (ДИП) капиталистические страны по объемам производства и производительности труда и др. Социалистическое соревнование провозглашалось одним из главных условий выполнения заданий пятилетки. Оно оживило революционно-романтические настроения масс, уверенность в том, что с помощью штурма, наскока, порыва можно сделать все. Такая установка также шла вразрез с нэповской традицией, больше полагавшейся на реализм в экономике и политике и апеллировавшей к ленинской формулировке «не на энтузиазме непосредственно, а с помощью энтузиазма». Антинэповская кампания на «идеологическом фронте» идентифицировалась прежде всего с борьбой против «правого уклона в ВКП(б) и в Коминтерне». В сущности с правыми олицетворялись все, кто продолжал оставаться на принципах нэпа, призывал к умеренности и осторожности, здравому смыслу. Таких было немало и в самой партии, и в государственном аппарате, и в профсоюзах, и в кооперации. Чтобы поколебать позиции этих кадров и подготовить их смещение, сталинское руководство развязало кампанию развертывания критики и самокритики, направленную против руководителей СНК, ВСНХ, ВЦСПС. ИККИ, Наркомпроса, Московского комитета ВКП(б). Чаще всего кампания велась под флагом борьбы против бюрократизма, злоупотреблений и других негативных явлений, которые были присуши всем советским учреждениям. Провозглашая курс на «социалистическое наступление», сталинское руководство стремилось обеспечить ему идеологическую поддержку. Этой цели служили организованные партаппаратом в 1928 г. очередные конгресс Коминтерна, съезды профсоюзов, комсомола, на которых прежнее руководство этих органов подвергалось резкой критике как не справившееся с задачами текущего момента. На VI конгрессе Коминтерна (июль — сентябрь 1928 г.) «правый уклон» был объявлен главной опасностью для международного коммунистического движения. Это был прямой выпад против Бухарина — председателя ИККИ. Ноябрьский пленум ЦК указал, что «правый уклон» представляет главную опасность внутри ВКП(б). На VIII съезде профсоюзов (декабрь 1928 г.) подверглось критике профсоюзное руководство, возглавляемое М.П. Томским. Председатель ВСНХ Куйбышев обвинил профсоюзы в бюрократизме, в отрыве от рабочих масс. Он выдвинул лозунг: «Профсоюзы — лицом к производству!», что на практике выливалось в свертывание каких-либо самостоятельных функций профсоюзного движения и превращение его в бессильный придаток государственных органов. Параллельно был осуществлен разгром Московского комитета партии, подобно тому, как это было сделано в свое время в Ленинграде. В результате позиции многих руководителей сильно пошатнулись. Хотя большинство из них продолжало оставаться на своих постах, их отстранение было вопросом времени и аппаратной механики, выработанной еще в период борьбы с «левыми».

Как уже говорилось, главным идеологом нэпа был Бухарин, поэтому борьба с «правым уклоном» была направлена прежде всего против него и его взглядов. Правда, характер дискуссий теперь был уже иной. Спорили главным образом за закрытыми дверями, не посвящая рядовых коммунистов в сущность разногласий. О том, что в действительности происходило в это время в высших эшелонах партийного руководства, общество узнало много позже. На страницы прессы проникали лишь отголоски дискуссий, зачастую излагаемые «эзоповским языком» и намеками. Пользуясь своим положением главного редактора «Правды», Бухарин выступил с рядом статей, в которых под видом борьбы против троцкизма критиковался отказ от нэпа, проводимый сталинским руководством. В статье «Заметки экономиста» Бухарин дал анализ складывающейся в стране ситуации. «Сумасшедшие люди, — писал он, — мечтают о гигантских прожорливых стройках, которые годами ничего не дают, а берут слишком много». Бухарин указывал на нарастающий дисбаланс между различными отраслями хозяйства, на опасность беспрерывного наращивания капитальных затрат, возражал против «максимума годовой перекачки [средств] из крестьянского хозяйства в промышленность, считая наивной иллюзией, что таким способом можно поддерживать высокий темп индустриализации. В статье «Политическое завещание Ленина» Бухарин опять же не прямо, а косвенно критиковал «генеральную линию», противопоставляя ее взглядам Ленина, изложенным в его последних работах.

Разгром «правых», также происходивший за закрытыми дверями, состоялся на апрельском объединенном расширенном пленуме ЦК и ЦКК 1929 г. В своей речи Бухарин попытался очертить последствия взятого сталинским руководством курса. Под сталинской линией, говорил Бухарин, скрывается господство бюрократии и режим личной власти. Грандиозные планы социалистического переустройства общества он назвал не планами, а литературными произведениями. Индустриализацию, по его мнению, нельзя проводить на разорении страны и развале сельского хозяйства. Чрезвычайные меры означают конец нэпа. Бухарин обвинил сталинский аппарат в военно-феодальной эксплуатации крестьянства, а проводимую на ее основе индустриализацию — «самолетом без мотора». Скептически отнесся Бухарин к идее массовой коллективизации. Ее нельзя строить на нищете крестьянства — «из тысячи сох не составить трактора». Главный теоретический тезис Сталина об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму Бухарин назвал «идиотской безграмотной полицейщиной».

Резкую речь Бухарина на пленуме следует рассматривать скорее как акт отчаяния, предчувствие неминуемого поражения ввиду яростного наступления сталинской клики, которая теперь полностью «правила бал» в партийном руководстве, и нравов, царивших в нем. Доводы разума не играли уже никакой роли. Не получил поддержки Рыков, как председатель правительства выступивший с довольно аргументированным и реальным двухлетним планом восстановления расстроенного народного хозяйства, оздоровления финансов, устранения «узких мест» и консервации необеспеченных ресурсами строек.

О том, какие методы дискредитации оппонентов утверждались в партии, свидетельствует сталинское выступление на пленуме. Он извлек из архива старую полемику между Лениным и Бухариным по поводу государственного капитализма, вспомнил ленинское «Письмо к съезду», из которого взял фразу, где Ленин говорит о Бухарине как никогда серьезно не учившемся марксисте, намекнул на предполагаемое участие Бухарина в заговоре левых эсеров. Когда Бухарин говорил о перерождении партии, превращении ее в болото послушных бюрократов, ее засоренности политически безграмотными чиновниками, не отличающими Бебеля от Бабеля, Сталин прервал его репликой: «Ты у кого это списал? У Троцкого!», намекая на контакты Бухарина, искавшего союзников, с разгромленной оппозицией. Что касается существа дела, то взгляды Бухарина и его сторонников он назвал пораженческими, проявлением панических настроений. Пленум 300 голосами против 13 осудил «правый уклон».

Вслед за пленумом была созвана XVI партийная конференция, которая проходила под знаком осуждения правых по всем направлениям текущей политики. Конференция отклонила какие-либо попытки снижения темпов индустриализации. В решениях конференции подчеркивалось, что пятилетка является процессом развернутого социалистического наступления и выполнению ее препятствуют не столько трудности организационно-технического характера, сколько обострение классовой борьбы и сопротивление капиталистических элементов. Преодоление этих трудностей возможно только при огромном росте активности и организованности трудящихся, изжитии мелкобуржуазных колебаний в решении вопроса о темпах и наступлении на кулачество.

«Правый уклон» был назван «откровенно капитулянтским», ему объявлялась решительная и беспощадная борьба.

Конференция в качестве пути подъема сельского хозяйства сделала ставку на организацию «крупного социалистического земледелия» — колхозов и совхозов, а в качестве важнейшего направления работы партии в деревне — организацию бедноты для борьбы совместно с середняком против кулака. Конференция постановила произвести генеральную чистку партии и госаппарата «под контролем трудящихся масс» под флагом борьбы с бюрократизмом, с извращениями партийной линии, развертывание критики и самокритики. Практически каждое выступление партийных руководителей с мест на конференции заканчивалось рефреном «даешь пятилетку, даешь индустриализацию, даешь трактор… а правых — к черту!». Налаженный в партийном аппарате механизм проведения «генеральной линии» действовал четко и почти безотказно.

Дальнейшая борьба с «правым уклоном» превратилась в откровенную травлю оппозиционеров. «Правый уклон» олицетворялся с именами Бухарина, Рыкова, Томского. Против них развернула широкую кампанию печать. Повсеместно организовывались собрания и митинги с «разоблачением» и осуждением их сторонников. От них требовали признания своих ошибок и покаяния. Несколько позже, на ноябрьском пленуме 1929 г., принадлежность к «правому уклону» была признана несовместимой с пребыванием в партии. За короткий срок из нее было исключено 149 тыс. человек (11 %), в основном по обвинению в «правом уклоне». По всей видимости, эта цифра близка к реальному количеству коммунистов — сторонников продолжения нэпа. Большинство из них так или иначе, раньше или чуть позже вынуждены были публично признаться в своих ошибках и заблуждениях. В противном случае они оказывались в положении отверженных, на которых могли распространяться всевозможные кары и репрессии.

Разгром «правых» происходил под аккомпанемент обвального крушения нэпа по всем направлениям хозяйственной и социальной политики. В связи с переходом к директивному централизованному планированию перестраивается вся система управления народным хозяйством, в которой поначалу легко можно увидеть черты, унаследованные от «военного коммунизма». На базе государственных синдикатов, которые фактически монополизировали снабжение и сбыт, создаются производственные объединения, весьма смахивающие на главки первых послереволюционных лет и положившие начало становлению «ведомственной экономики». Производство строилось путем прямого централизованного регламентирования сверху всего и вся вплоть до норм оплаты труда рабочих. Предприятия, в сущности, бесплатно получали соответствующие фонды сырья и материалов по карточно-нарядной системе. Снова возникли разговоры о прямом плановом продуктообмене между городом и деревней, об отмирании денег, о преимуществах карточной системы снабжения и распределения. Ликвидировались многие банки, акционерные общества, биржи, кредитные товарищества. На производстве вводилось единоначалие, руководители предприятий напрямую делались ответственными за выполнение промфинплана. Директора крупнейших строек и предприятий назначались теперь по особому номенклатурному списку.

Летом 1929 г., несмотря на принятый закон о пятилетнем плане, начался ажиотаж вокруг его контрольных цифр. Безоговорочно принимались встречные планы, как будто под них уже имелось материальное обеспечение. В ответ на лозунг «Пятилетку в четыре года!» Сталин призывал выполнить ее в три года. Задания по тяжелой промышленности (в металлургии, машиностроении и др.) были резко увеличены.

Каскад произвольных, материально не подкрепленных мер, проводимых в форме постановлений, распоряжений, приказов, буквально терзал страну.

Чрезвычайные методы господствовали на «фронте хлебозаготовок». По всем деревням и селам разъезжали уполномоченные, отбирая у крестьян «хлебные излишки». Им на помощь из города было направлено около 150 тыс. посланцев рабочего класса, попутно излагающих новую политику партии. О том, как велась эта агитация среди крестьян, видно из письма на имя Сталина рабочего Чернореченского завода (Нижний Новгород), посланного в один из районов ЦЧО: «Прошу Вас тов. Сталин дать мне ответ на вопрос, как лучше подойти к делу. Я объяснял им [необходимость развития тяжелой индустрии] так, что нельзя сразу вас снабдить мануфактурой, обувью… потому что сейчас мы ведем по строго выработанному плану наше хозяйство. Если мы пустим сразу в дело эти две отрасли, то у нас будут стоять главные рычаги нашего народного хозяйства — тяжелая промышленность, которая будет производить машины производства. Я приводил им такой простой пример: «Вот, мол, крестьянин имеет 250 руб. денег, семейство его 15 человек, нет одежды, нет обуви. Что он купит?». Он отвечает: «Лошадь». Вот так и государству нужен прежде всего двигатель, чтобы двигать народное хозяйство. Но они не верят… «Сколько кожи, а обувь дорога». — «А за сколько бы ты хотел купить сапоги? Пуд хлеба за одну пару сапог?» — «Нет, я бы дал пудов 8 за сапоги». И не верят, что мы придерживаемся строгому плану всех промтоваров по кооперативным организациям. Недостатки у нас общие. Но они не верят. Я Вас и прошу, как лучше и детальнее объяснить? Просил бы не отказать ответить».

Газеты усердно пропагандировали преимущества колхозов, товарность которых по зерну якобы составляла 35 %, а совхозов — и того выше. В результате настойчивой пропаганды доля коллективизированных крестьянских хозяйств поднялась с 3,9 % в июне до 7,6 % в октябре. На заводах и фабриках разворачивалось движение 25-тысячников. Суть его состояла в том, чтобы отобрать в среде рабочего класса самых лучших его представителей и направить в деревню для организации колхозов и совхозов. По официальным данным, было зарегистрировано около 700 тыс. рабочих, выразивших желание выехать на фронт «колхозного разворачивания». Сказывалось постоянное внушение рабочим мысли об их авангардной роли, об отсталости деревни, не знающей своего счастья, которое заключается-де в том, что нужно как можно скорее объединиться в колхозы и создать социализм в деревне, выкорчевать существующие в ней зародыши капитализма в лице индивидуальных крестьянских хозяйств. Так готовилась организационная и идейная база для проведения сплошной коллективизации.

Не менее важные события происходили на «культурном фронте». Общий культурный уровень населения страны на протяжении 20-х гг. поднимался медленно. Правда, по уровню грамотности были достигнуты впечатляющие цифры. К 1930 г. число грамотных по сравнению с 1913 г. увеличилось почти вдвое (с 33 до 63 %). Однако этот рост был обусловлен не столько внедрением систематического школьного образования (число учащихся в начальных школах в 1929 г. составляло 10 млн.), сдерживаемого нехваткой школ, учителей, учебников, сколько расширением курсов по ликвидации неграмотности, в задачи которых входило овладение элементарными навыками чтения и письма и основами политграмоты. Причем, как в и других областях, и здесь к концу 1920-х гг. явно проступали черты чрезвычайщины и кампанейщины. Если, например, в 1927 г. подобные курсы по официальным отчетам закончили 800 тыс. человек, то в следующем году — уже 2 млн., а в 1929 г. — 10 млн.

В задачи культурной революции, которые выносились на повестку дня, включались борьба с мещанскими и буржуазными проявлениями, критическая переработка старого буржуазного культурного наследия и создание новой социалистической культуры, т. е. внедрялись примитивные культурные штампы и стереотипы. Провозглашались лозунги решительной борьбы с враждебными идеологиями, течениями, нравами, традициями как в области науки, литературы, искусства, так и в области труда и быта. Агрессивно насаждались коллективистские начала, ведущие к подавлению индивидуальности и свободы творчества. Нагнетались антиинтеллектуализм, недоверие к «гнилой интеллигенции» и «гнилому либерализму». Усилилась разнузданная и крикливая антирелигиозная пропаганда, возглавляемая «Обществом воинствующих безбожников» и сопровождаемая разрушением церквей, исторических памятников, арестами священников как пособников кулаков и врагов социализма.

На «литературном фронте» борьбу за социализм вела созданная в 1928 г. Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП) и ее руководство, объединившееся вокруг журнала «На литературном посту» («Напостовцы»). Напостовцы проповедовали «гегемонию пролетариата в литературе». В связи с этим они поделили писательский лагерь по классовому принципу («пролетарские писатели», «попутчики», «буржуазные» и «необуржуазные» авторы), периодически организуя разносы и преследования различных литературных группировок и объединений. Под огонь критики попали многие писатели, в том числе и М. Горький как «не совсем чистый» пролетарский писатель, М. Булгаков как выразитель контрреволюционного необуржуазного сознания, В. Маяковский за анархо-бунтарские индивидуалистические настроения и др. Аналогичные явления происходили в искусстве, театральной жизни, кинематографии. Они сводили на нет многообразие культурной и художественной жизни 1920-х гг.

Экстремизм во внутренней политике отразился и на действиях сталинского руководства в международной жизни. Во второй половине 1929 г. все отчетливее становились признаки тяжелейшего кризиса, охватившего экономику Запада. На этом фоне эйфория по поводу социалистического наступления получила дополнительную подпитку. Казалось, что наступает крах капитализма. Пресса пестрела сообщениями о голоде, нищете, безработице, об уничтожении на Западе многих тонн нереализованной продукции. Сам собой напрашивался вывод, что только социализм способен покончить с подобными явлениями. Изменившаяся международная обстановка позволила сталинскому руководству в Коминтерне провозгласить тезис о возрастании агрессивности империализма в период кризисов, а значит, о приближении возможности войны и революции. В качестве примера указывалось на возникновение фашизма. Однако главным врагом рабочего движения были объявлены так называемые «социал-предатели» или «социал-фашисты», под которыми подразумевались социал-демократы, поскольку они своим реформизмом препятствовали наступлению революции. В этой «слегка» извращенной логике явно прослеживаются следы сталинского творчества. Подобная установка, конечно, вела к расколу рабочего движения и облегчала установление фашистских и военных режимов в целом ряде европейских стран.

Накануне 12-й годовщины Октября Сталин выступил в «Правде» со статьей «Год великого перелома», в которой говорил о закладке основ строительства социализма, о решении проблемы внутренних накоплений, о новых формах повышения производительности труда, о повороте крестьянских масс к сплошной коллективизации и т. д. На ноябрьском Пленуме ЦК речь шла о громадных успехах, якобы достигнутых страной в 1929 г. Опираясь на них, было решено снова увеличить плановые задания. Шло даже соревнование за то, кто больше пообещает в деле досрочного выполнения пятилетки. Для внесения единства в «грандиозное развертывание крупных совхозов, колхозов и МТС» было признано необходимым создание единого органа — союзного Наркомзема, которому вскоре предстояло стать своеобразным штабом массовой коллективизации.

Конец 1929 г. был отмечен празднованием 50-летнего юбилея Генсека. Заметно возросла значимость Сталина. Он провозглашался «ближайшим и верным соратником Ленина», «виднейшим руководителем и вождем ВКП(б) и Коминтерна», «несгибаемым бойцом партии с железной настойчивостью и твердостью, с исключительной проницательностью проводящим генеральную линию партии». Сталин становился символом «социалистического наступления», его бесспорным лидером и вождем.

Видимо, следует подвести некоторые итоги той полосы событий, финалом которых стал 1929 г., год утверждения сталинской диктатуры, за которым маячили контуры уже иной цивилизации. Он назывался по-разному: «от контрреволюционного термидора» до «сталинской революции сверху». За последние годы приходится сталкиваться со множеством различных версий этих событий. Широкое хождение получила их трактовка исключительно в терминах борьбы за власть, личных амбиций и властолюбия Сталина. Одно время распространялась версия о решающем влиянии на судьбу страны ее мелкобуржуазности, ее крестьянского обличья, которые будто бы тесно связаны с культом верховной власти и царистскими иллюзиями, вознесшими на пьедестал Сталина. Очень активно муссировалась идея об отсутствии в стране демократических традиций, в результате чего стало возможным возникновение сталинского культа. Нередко события 1929 г. и последующие рассматривались как неизбежный результат попыток реализовать коммунистическую утопию. Диапазон мнений, таким образом, весьма велик. Каждое из предложенных объяснений имеет очевидные слабости, на которые можно указать, что называется, с ходу. Если все внимание сосредоточить на сталинских интригах, то как объяснить те сложные процессы, которые происходили в стране? Если придерживаться «крестьянской версии», то встает вопрос, почему в других крестьянских странах в аналогичных условиях не возникло ничего подобного, напоминающего Россию? Если говорить о демократии, то очень мало можно назвать стран, которые к началу XX в. накопили богатый опыт демократических традиций. Тем не менее их исторические пути оказались достаточно разветвленными. К тому же следует добавить, что вряд ли существует какой-то единый рецепт для демократического устройства общества. Каждая страна имеет свой собственный опыт народовластия. Если порыться в российской истории, то в ней тоже можно найти его особые формы, на которые при желании можно опереться, не прибегая к безумному заимствованию и кабинетному бюрократическому прожектерству. Не годится, видимо, и апелляция к утопии, ибо какая заранее придуманная схема не окажется таковой при воплощении на практике?

Нельзя упрощать историю, спрямлять прошлое в угоду очередной конъюнктурной версии, как это часто делается в историографии. Из многих тенденций, из стечения многих обстоятельств, причин и следствий складывается определенный порядок событий, которые никто заранее не мог предвидеть и предусмотреть. Давая общую оценку событиям этого времени, тоже приходится вступать на путь известного упрощения, однако в целом она базируется на той логике фактов, которые содержатся в приводимом выше материале.

Из состояния российского общества, из противоречий, которые сопровождали его вступление в новую эпоху, из ситуации, в которой оказалась страна в результате ее участия в мировой войне, неизбежно вытекала трагедия революционного взрыва и гражданской войны. Руководство революцией было предопределено теми политическими силами, которые основывали свою стратегию и тактику на критике капитализма и пропаганде социалистических идей, находивших отклик среди населения России. Однако сами эти идеи, чтобы иметь успех, должны были трансформироваться сообразно российским условиям. Подобная трансформация прослеживается в программных установках отдельных политических партий, выступавших от имени крестьянства и рабочего класса. Сложные перипетии событий 1917 г. вынесли на поверхность наиболее радикальные элементы этих партий, которые повели массы на захват власти.

Взятие власти большевиками и поддержка их левыми эсерами привели к утверждению советской системы, а идеологической опорой нового режима становится большевизм, проповедующий диктатуру пролетариата. Идея диктатуру пролетариата постепенно сводится к однопартийной диктатуре большевиков в Советах и вытеснению всех других элементов из политической жизни общества.

Диктатура пролетариата на деле осуществлялась политической элитой большевистской партии, фигурами ее вождей. Вождизм — неизбежное следствие власти хаоса и толпы, ее жажды найти ориентиры в бурном океане событий. Вожди выступают от имени трудящихся масс, подхватывая их настроения и чаяния и навязывая им свои идеи.

Из смешения грубых уравнительных представлений о социализме и коммунизме и большевизма в специфической обстановке гражданской войны рождается идеология и практика «военного коммунизма», которая, несмотря на вызванный ею тотальный кризис советской системы и отказ от нее в последующие годы, оставила глубокий след во всех порах жизни общества, в том числе и в самой правящей партии.

Из большевистских идей и тенденций, свойственных «военному коммунизму», вырастает бюрократизм советской системы, который распространяется и на партию, и на госаппарат, и на общественные организации. Партийная бюрократия подчиняет себе этот процесс, который ведет к образованию особого руководящего слоя советского общества — номенклатуры. Интересы последней вступают в противоречие с интересами старой политической элиты. Внутри правящей партийной олигархии — вождей — начинается борьба за власть, победа в которой обеспечена тому, за кем пойдет номенклатура, большинство партийной и советской бюрократии, кто в наибольшей степени сумеет выразить ее нужды. Проводимая руководством новая экономическая политика не отвечала интересам этого слоя, не сумела привлечь на свою сторону значительные слои населения страны, породив множество нерешенных проблем и противоречий. Теперь их решение все более связывалось с ускоренным строительством социализма.

В качестве наиболее подходящей велениям времени обозначалась личность Сталина. Сталин одновременно выступал и создателем нового руководящего слоя и выразителем его интересов. Сталин умел приспособиться к духу эпохи, образу человека железной воли и дисциплины, способного претворять в жизнь любые практические решения. Явные грубость и неотесанность, в чем упрекали Сталина старшие соратники, для новой поросли руководителей были скорее не недостатком, а преимуществом, показателем близости к низам. Они сами по своей сути были такими. Многие из них, словно птенцы из гнезда, вышли из «военного коммунизма», пропитались его атмосферой. Позднее сам Сталин признавался, что в кругу более заметных политических фигур в партийном руководстве победу ему и его сторонникам обеспечили «средние кадры», на которые другие вожди не обращали внимания.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.