Свободные мудрости

Свободные мудрости

Не стоит вслед за И. Е. Забелиным предполагать, что «сведения о полном составе тогдашней науки… появились у нас» вместе с переведенной сотрудниками Посольского приказа Николаем Спафарием в 1672 г. «Книги избранной вкратце о девяти музах и семи свободных художествах». «Сказание о семи свободных мудростях» появилось в России еще в конце XVI — начале XVII в. и было достаточно известно во времена Федора Алексеевича; о составе схоластических наук повествовали стихи Симеона Полоцкого и т.п. Представления не только о грамматике, риторике, диалектике (логике), арифметике, музыке, геометрии и астрологии, но и о других науках общего и частного университетского курсов в России последней четверти XVII в. были значительно глубже, чем принято считать.[73]

Европейская схоластика, то есть академическая образованность того времени, слишком долго предавалась у нас проклятию как «латино-польское и малорусское влияние». Глубоко рассматривающее проблему исследование А. С. Лаппо-Данилевского до последнего времени не было издано. Между тем академик ясно дал понять, что без анализа влияния схоластики невозможно понять очень многие явления русской мысли XVII в. в области морали, политики и культуры.[74] О степени освоения Федором Алексеевичем различных, отраслей современного ему знания можно судить по книгам его личной библиотеки, которые он наверняка читал, поскольку, располагая царской, Посольского приказа и иными библиотеками, не был просто собирателем.

В малолетстве царевич имел, разумеется, букварь (даже три), азбуку и арифметику, не говоря уже о разных изданиях Часослова и Псалтири, традиционно использовавшихся для начального обучения. Первым его учителем был взятый Хитрово из Дворцового судного приказа подьячий Афанасий Федосеевич Иванов. 3 мая 1667 г. и 1 июля 1669 г. он получил крупные награды за успехи своего ученика, 15 января 1672 г. был назначен вновь «в приказ», а 28 июля 1676 г., после венчания бывшего ученика на царство, роздал от своего имени 11 казенных рублей милостыни. С 21 ноября 1670 г. подьячий Посольского приказа Панфил Тимофеевич Белянинов стал царевича Федора «учить писать». 24 ноября 1674 г. «за то, что он выучил… царевича… писать», Белянинов был пожалован в дьяки (в 1681 г. он стал думным дьяком). Все эти годы (1669–1674) для Федора Алексеевича изготовляли «учительные» книги, «учительную скамейку», существовала его «учительная палата».[75]

Первые Романовы собственноручно писали очень редко, и Федор не был исключением — не царское это считалось занятие. Поэтому и не учили его писать красиво. Более того, создается впечатление, что подьячий Посольского приказа, где была великолепная писцовая школа, четыре года (!) занимался именно тем, что вырабатывал у царевича особый, ни на что не похожий «царский почерк» — те кошмарные каракули, которыми особенно прославился Петр I, и учил Федора шифровать текст. В противном случае Алексей Михайлович, получив от сына шифрованное поздравление на Новый год, должен был бы лишить Белянинова головы, а не присваивать новый чин.[76]

Документы не упоминают в связи с образованием Федора Алексеевича Симеона Полоцкого, который, по общему мнению, был главным учителем царевича (а также его брата Ивана и сестры Софьи). Однако известно, что царь Федор проявлял к «отцу Симеону» огромное уважение, а после его кончины 25 августа 1680 г. заставил ученика Полоцкого Сильвестра Медведева 14 раз переделывать эпитафию, которую «указал на двух каменных таблицах вырезать, позлатить и устроить над гробом… своей государской казною». Мало кто из величайших мужей России удостаивался тогда таких слов:

Зряй, человече, сей гроб, сердцем умилися,

О смерти учителя славна прослезися:

Учитель бо здесь токмо един таков бывый,

Богослов правый, церкве догмата хранивый.

Муж благоверный, церкви и царству потребный,

Проповедию слова народу полезный…[77]

Очевидно, именно Симеон Полоцкий выучил царевича Федора латинскому и польскому языкам. В библиотеке Федора Алексеевича ясно виден его глубокий интерес к истории Церкви и богословию, в том числе к его южнорусскому и даже польскому направлению. Богато представлена в библиотеке риторика, много книг на разных языках по истории: славяно-русской, мировой, отдельно украинской, казанской, польской, римской, китайской. Вместо обычных в московских библиотеках «хождений», историко-географические знания Федор Алексеевич черпал, например, в «Проскинитарии» Арсения Суханова, латинских описаниях Амстердама и Рима. Русский перевод книги по астрономии соседствовал с латинской книгой по архитектуре.

Несколько отечественных трактатов по дипломатическому этикету и медицине пребывали в царской «комнатной» библиотеке вместе с переводным трактатом «О пушках» и еще 13-ю рукописными и печатными военными руководствами. Книга опального Никона сочеталась с материалами против раскольников. Наконец, у Федора Алексеевича были все новые труды Симеона Полоцкого и издания его украинских единомышленников.

Архиепископ Лазарь Баранович, основавший в 1674 г. типографию в Новгороде-Северском (в 1676 г. она была переведена в Чернигов), нисколько не сомневался, что Федор Алексеевич по образованию принадлежит к одной с ним культуре, и не ошибся. Еще в 1672 г., посвящая царевичу свои «Жития святых отцов», Баранович пояснял, что книгу «издал языком польским, ибо извещен, что царевич Феодор Алексеевич не только нашим природным, но и польским языком чтет книги».[78] Его довольно сложная по стилю и языку книга «Меч духовный» (Киев, 1666) оказалась в библиотеке Федора в 2-х экземплярах, «Трубы словес проповедных» (Киев, 1674) — в шести, а «Огородок Марии Богородицы» — в 15-ти экземплярах!

Зная о внимании Федора Алексеевича к своему творчеству, Баранович сразу после восшествия государя на престол, 26 февраля 1676 г., послал в Москву весьма почтительную поэму «Вечерний плач» и «Заутренняя радость» (о смерти Алексея и воцарении Федора), содержащую, как отметил А. С. Лаппо-Данилевский, схоластические рассуждения о качествах государя: великом разуме, любви к наукам, мудрецам и истории, к «сущим под собою» (подданным), к правде и закону, о милосердии царя и сотворении им «полезного всем и всему царству».[79]

«Вирши плачевные», как поэма названа в описи царской библиотеки, заняли почетное место рядом со сходным по теме «Гласом последним и заветом премудрым с благословением… Алексея Михайловича… на царство к сыну своему… Федору Алексеевичу».[80] После женитьбы Федора на Агафье Симеоновне Грушевской Лазарь Баранович поздравил его также достаточно сложной для непосвященных в схоластическую поэтику книгой «О пяти ранах Иисуса Христа» (на польском, латинском и церковно-славянском языках). В ней, помимо призыва к решительной борьбе с Турцией и Крымом, были помещены две публицистические гравюры, в духе барочной «эмблематической поэзии» прославляющие Московское государство, воинство и царскую чету за крепкую защиту православия и аллегорически изображающие победу разума и добродетели над пороками и смертью. Это было сугубо элитарное издание (Чернигов, 1680).[81] Даже трактат Симеона Полоцкого «Венец веры кафолической», посвященный царевне Софье, оказался в библиотеке царя-книголюба и, согласно помете в описи, был передан царевне после его кончины.