ЧАСТЬ ПЕРВАЯ «БОЖЕСТВЕННОСТЬ» И ТЁМНЫЕ ДЕЛА ОТЦА КЛЕОПАТРЫ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«БОЖЕСТВЕННОСТЬ»

И ТЁМНЫЕ ДЕЛА

ОТЦА КЛЕОПАТРЫ

Гробница Та-Имхотеп

«О вы, все судьи и учёные, все богатые и знатные, все, кто когда-нибудь войдёт в эту гробницу, приблизьтесь и выслушайте историю моей жизни!

Я родилась на девятый день месяца хойак, когда девятый год царствовал царь Верхнего и Нижнего Египта, повелитель Обеих Земель, Бог Птолемей Филопатор Филадельф [1], сын бога Ра, владыка диадемы; да живёт он вечно, возлюбленный Птахом и Исидой.

В первый день месяца эпифа, на двадцать третьем году царствования того же властителя, отец выдал меня замуж. Моим господином стал пророк бога Птаха, писец в доме книг бога, пророк Дома Востока, жрец чистоты богов в Мемфисе, пророк всех богов и богинь Верхнего и Нижнего Египта, око царя Верхнего Египта, ухо царя Нижнего Египта, второй после царя при воздвижении столба джеда [2], скипетр царя в святилищах, князь-наместник бога Геба, жрец, устами которого говорит бог Тот, жрец, повторяющий творение бога Хнума, жрец, взирающий прямо на великого бога, — верховный жрец в Мемфисе Пшерени-Птах, сын Петубаста, который носил те же титулы.

Трижды я была беременна и каждый раз приносила не мальчика, а девочку. Мы просили сына у священного, чудесного и милостивого величия бога Имхотепа, сына Птаха. Он услышал наши мольбы, сжалился над нашими слезами, явился во сне верховному жрецу и сказал:

— Прикажи, чтобы выполнили работы по украшению храма в Анехтауи, где покоится моё тело!

Пробудившись от сна, верховный жрец пал ниц перед величием бога. Он сразу же отдал приказы жрецам и мастерам, он велел, чтобы они выполнили в храме художественные работы. Он сам исполнил обряд оживления статуи бога и принёс богатую жертву всякими прекрасными вещами. Он заплатил мастерам и порадовал их сердца. В награду за это бог сделал так, что я, забеременев, родила на свет сына.

Он родился в пятнадцатый день месяца эпифа, в восемь часов, на шестой год царствования царицы, владычицы Обеих Земель Клеопатры, да живёт она вечно и будет здорова. Это случилось как раз в праздник прекрасного бога Имхотепа, сына Птаха. Радовались все жители Мемфиса. Мальчик получил имя Имхотеп, а прозвище Петубаст.

Я умерла в шестнадцатый день месяца мехир, на шестнадцатом году супружества. Мой муж, пророк Птаха и Осириса, верховный жрец Пшерени-Птах, проводил меня в страну Запада. Он выполнил надо мной все обряды, подобающие знатным особам. Он устроил мне прекрасные похороны и уложил на вечный покой в своей гробнице около Ракотис [3]».

Так рассказывает о своей жизни женщина по имени Та-Имхотеп. Эта надпись высечена на её надгробии египетскими иероглифами. Как было принято в большинстве государств древности, события датируются годами царствования того или иного царя. Если перевести на наше летосчисление, то биография Та-Имхотеп будет выглядеть так.

Она родилась в 72 году до н. э.; в 58 году, едва достигнув четырнадцати лет, вышла замуж за верховного жреца в городе Мемфисе Пшерени-Птаха. Та-Имхотеп подарила мужу трёх дочерей, а позднее, в 47 или 46 году, горячо желанного сына. Вскоре, по-видимому, в 42 году, когда ей было тридцать лет, Та-Имхотеп умерла и была похоронена в Ракотис — так в египетских надписях называли Александрию.

Очень интересна вторая, заключительная, часть надписи Та-Имхотеп, в которой покойная обращается к своему мужу:

«О мой брат, о мой муж и друг, жрец бога Птаха! Пей, ешь, упивайся вином, наслаждайся любовью! Проводи свои дни в веселье! Днём и ночью следуй зову своего сердца. Не допускай, чтобы забота овладела тобой. Ибо чем являются годы, которые не прожиты на земле? Запад — это страна печали и глубокой тьмы; жители его погружены в сон. Они не проснутся, чтобы взглянуть на своих братьев, не увидят своих матерей и отцов. Их сердца забыли о жёнах и детях.

Нет у меня воды жизни, которая питает все творения. Она течёт только для тех, кто на земле. Я страдаю от жажды, хотя вода рядом. Я не знаю, где я и откуда сошла в эту юдоль. Принеси мне проточной воды! Скажи мне: будь всегда над водой! Обрати моё лицо навстречу северному ветру! И лишь тогда моё сердце перестанет пылать в страдании.

Смерть призывает каждого. „Иди!" — вот имя смерти. И все сразу идут к ней, хотя сердца трепещут от страха. Никто не может её избежать — ни бог, ни человек. Великие в её руках так же, как малые. Никто не сможет уберечь своих близких от её проклятия. Охотнее, чем одинокого старца, она уносит сына из объятий матери. Все в тревоге молятся ей, она же ни к кому не обращает своё лицо. Она не придёт к тому, кто к ней взывает. Не выслушает того, кто её прославляет» [4].

Читая эти строки, мы можем предположить следующее.

После смерти жены, родившей ему единственного сына, верховный жрец должен был погрузиться в печаль и горестное раздумье. Но как отказаться от радостей жизни в расцвете сил? Верховному жрецу помогла извечная мудрость его народа. Старинные песни рассказывали о величии скорби и бурных порывах человеческого сердца. И, как бы ища оправдания, Пшерени-Птах вложил в уста своей покойной жены слова из поэмы «Песнь арфиста».

Эта поэма возникла за двадцать веков до времени Пшерени-Птаха. Она часто переписывалась и дошла до нас в нескольких вариантах. Вот один из них.

«Повелел благой царь прекрасную судьбу: исчезают тела и преходят, другие идут им на смену, со времени предков. Цари, бывшие до нас, покоятся в своих пирамидах, и духи погребены в гробницах. От строителей домов не осталось даже следа. Что с ними? Слышал я слова Имхотепа и Хардидифа, изречения которых у всех на устах, а что до мест их погребения — стены их разрушены, этих мест нет, их как не бывало. Никто не приходит оттуда, чтобы рассказать о погребениях, поведать об их пребывании, чтобы укрепить наше сердце, пока вы не приблизитесь к месту, куда они ушли. Будь здрав сердцем, чтобы заставить себя забыть об этом; пусть будет для тебя наилучшим следовать своему сердцу, пока ты жив. Возлагай мирру на голову свою, одеяние на тебе да будет из виссона [5], умащайся дивными истинными мазями богов. Будь весел, не дай твоему сердцу поникнуть, следуй его влечению и твоему благу; устрой свои дела на земле, согласно велению своего сердца, и не сокрушайся, пока не наступит день причитания по тебе. Не слушает жалоб Осирис, его сердце не бьётся, а слёзы никого не спасают от гроба. Итак, празднуй, не унывай, ибо нельзя брать своего достояния с собою и никто из ушедших ещё не вернулся» [6].

Было бы ошибкой думать, что один лишь Пшерени-Птах обращался к печальным мыслям «Песни арфиста». В древнеегипетских надгробных надписях часто встречаются подобные жалобы и сетования. Вот что говорит, например, жрец бога Амона, достойный Неб-Нештру, ушедший в страну Запада почти за тысячу лет до Та-Имхотеп:

«Предел жизни — это печаль. Ты утратишь всё, что прежде было вокруг. Тебе будет принадлежать лишь пустота. Твоё существование будет продолжаться, но ты не сможешь ничего сознавать. Возвестят день, но для тебя он не засияет никогда. Взойдёт солнце, но ты будешь погружён в сон и неведение. Ты будешь испытывать жажду, хотя питьё стоит рядом» " [7].

Мрачный характер этих надписей кажется поразительным в стране, где забота об умерших всегда считалась самым важным делом, где усопшим посвящался колоссальный труд живых. Со времён глубокой древности для фараонов воздвигались пирамиды и вырубались в скалах обширные усыпальницы. Прочные и богатые гробницы строились даже для не очень состоятельных людей. В жертву тем, кто ушёл в страну Запада, приносилось огромное количество ценных вещей, а останки тщательно мумифицировались. В Египте развился сложный и дорогостоящий погребальный ритуал, соблюдавщийся всегда, потому что никто не решился бы лишить этого своих близких.

И как бы независимо от культа умерших, словно не в той же самой стране, то и дело раздавались голоса сомнения и отчаяния. Смерть — это конец всего, говорили они, единственное, что может и должен сделать человек, — это выпить радость жизни до последней капли, потому что после смерти его ждут только ночь и небытие.

Карьера Пшерени-Птаха

Не будем слишком строги к Пшерени-Птаху за то, что он поручил одному из своих писцов составить эпитафию именно такого содержания. Верховный жрец, вероятно, считал, что, отвергнув земные радости, он поступит неблагочестиво и выкажет неблагодарность самому богу Птаху, осыпавшему его своими милостями буквально с первых минут жизни.

Великим даром небес было уже то, что Пшерени-Птах появился на свет в священном городе Мемфисе в знатной семье, в которой высокая должность верховного жреца была наследственной. На протяжении жизни более десятка поколений это звание передавалось от отца к сыну — разумеется, с согласия египетского царя. Но уже тогда, когда Пшерени-Птах был ребёнком, повелитель Египта был к нему так же милостив, как и его бог-покровитель Имхотеп. Вот почему много позже, оглядываясь на прожитую жизнь, Пшерени-Птах вспоминал с гордостью:

«Я родился в 25-й год 2-го месяца, 11-го числа при величестве царя Птолемея Сатира II [8] и провёл 13 лет на глазах отца. Повелел царь Птолемей Филопатор Филадельф, юный Осирис, передать мне великий сан верховного жреца, когда мне было 14 лет. Я возлагал диадему царя на его главу… Я ходил в столицу царей-греков на берегу моря, которой имя Ракоте… Когда царь… направил свой путь к храму Исиды, принёс ей великие жертвы… остановил свою колесницу и увенчал главу мою прекрасным венцом из золота и всякого рода дорогих камней; изображение царя было посередине… Я был князем богатый всем… Не было у меня сына. Величество бога Имхотепа, сына Птаха, обратило ко мне лицо своё, и я был награждён сыном, названным Имхотепом…» [9].

Не удивительно, что Пшерени-Птах пожелал увековечить эти события. Насколько нам известно, ни один из его предков не вступил в должность верховного жреца в столь юном возрасте. Обычно жрецы мемфисского храма, как и других египетских храмов, сначала занимали более низкие должности. Потомки старинных жреческих семей быстро шли в гору, но вершин иерархии, как правило, достигали лишь в зрелом возрасте. Четырнадцатилетний мальчик во главе крупнейшего храма, одного из самых богатых и влиятельных в стране, — это было исключительное явление!

Следует отметить, что жрецы мемфисского храма бога Птаха занимали ведущее положение по отношению ко всем жрецам Верхнего и Нижнего Египта. Они требовали даже, чтобы их признали носителями высшей власти над всеми египетскими храмами. Особый престиж Мемфиса восходил к тем далёким временам, когда здесь была столица государства. В эпоху первого расцвета Египта (III тысячелетие до н. э.) в Мемфисе находилась резиденция царей нескольких династий. Вблизи от столицы, на краю пустыни, возводились гигантские гробницы фараонов — пирамиды. И это тоже поддерживало мемфисских жрецов в их стремлении превратить покровителя столицы бога Птаха в верховное божество всего Египта.

Они утверждали, что Птах создал всё своей мыслью и вызвал к жизни своим словом. Всё сущее происходит от него: он создал богов, основал города, поместил богов в их святилищах, он установил жертвоприношения и укрепил храмы. Он придал богам тот облик, который был мил их сердцам. Поэтому Птах могущественнее всех других богов.

Однако жрецы прочих египетских храмов не соглашались признавать главенство Птаха. Существовали божества более почитаемые и храмы более богатые. Но в том же Мемфисе находилась святыня, привлекавшая толпы паломников и способствовавшая распространению культа Птаха больше, чем любые рассуждения учёных-теологов. Рядом с главным храмом была расположена группа строений — дворец священного быка Аписа, которому поклонялись как воплощению души самого бога Птаха или даже как его сыну, хотя Птах всегда изображался в облике человека. Жрецы говорили, что после смерти Апис отождествляется с Осирисом. В дни празднеств устраивались величественные процессии — быка выводили за пределы святилища, ликующие толпы сопровождали его, а хоры мальчиков пели торжественные гимны. Чтобы услышать прорицания оракула, в храм Аписа съезжались верующие из многих стран. Тело мёртвого животного бальзамировалось с такой же тщательностью, как останки царей. Гранитный саркофаг с мумией помещали на вечный покой в одной из галерей подземного кладбища.

Когда Александр Македонский в 332 году до н. э. вторгся в Египет, чуть ли не первое, что сделал завоеватель в покорённой стране, — воздал почести священному животному. Более того, царь приказал почтить Аписа играми по образцу греческих. Были устроены спортивные состязания и выступления певцов и поэтов. Для придания празднеству большего блеска в Египет пригласили знаменитых артистов из самой Эллады. Они поспешили приехать, боясь гнева царя; правда, им пообещали значительное вознаграждение.

Александр хотел, чтобы его считали освободителем Египта от власти персов. Именно поэтому он выказывал особое уважение к местным обычаям, святыням и верованиям. Ради этого он согласился, чтобы жрецы мемфисского храма надели на него облачение фараонов, а может быть, его даже короновали по старинному обряду. Это была мудрая и дальновидная политика, достойная человека, открывшего новую эру в истории человечества.

Прошло немногим более десяти лет, и останки завоевателя Востока были погребены в том же храме бога Птаха в Мемфисе; позднее их перевезли в Александрию.

При разделе наследия великого царя один из его полководцев, Птолемей, получил в управление Египет и стал основателем эллинистического египетского царства. С тех пор этой страной почти три столетия правили его потомки. Все они носили то же имя — Птолемей. В их жилах текла македонская и греческая кровь. Двор, армия и должностные лица говорили по-гречески. В столице государства, Александрии, преобладало население греческого происхождения. Греческие поэты и учёные были окружены особой заботой. Египетские цари, не жалея средств, собирали в Александрии сокровища эллинской литературы.

Вместе с тем Птолемеи были весьма дальновидны. Следуя мудрому примеру Александра, цари этой династии всеми средствами старались убедить народ Египта в том, что они являются законными наследниками фараонов. Особенно важно было установить хорошие отношения со жрецами, пользовавшимися огромным влиянием среди населения. Вот почему Птолемеи оказывали жрецам всяческую помощь и покровительство. При Птолемеях было завершено строительство целого ряда храмов, начатое фараонами сотни лет назад; многие храмы были восстановлены, расширены и украшены. Птолемеи требовали, чтобы им воздавались такие же почести, как исконным правителям страны. Подражая фараонам, они прибавляли к своим личным именам звучные эпитеты. Многие из них получили из рук верховного жреца в Мемфисе двойную корону фараонов.

Птолемей, которого венчал на царство Пшерени-Птах, был двенадцатым представителем династии, носившим это имя. Церемония, как пишет верховный жрец, состоялась «в день рождения Солнца», то есть в день весеннего равноденствия, в конце марта. Из других источников известно, что это было в 76 году до н. э.

Торжество, о котором с такой гордостью пишет Пшерени-Птах, отличалось от предыдущих коронаций. Обычно подобные церемонии происходили в самом Мемфисе. В данном случае — и это особо подчёркивает верховный жрец — коронация состоялась в городе на берегу большого моря, к востоку от Ракотис, то есть в Александрии. Из слов верховного жреца можно было бы сделать вывод, что Птолемей XII короновался сразу после прихода к власти над Верхним и Нижним Египтом. На самом же деле он царствовал с июля 80 года, а короновался лишь в 76 году. Торжественная церемония состоялась с четырёхлетним опозданием!

Решение Птолемея отложить коронацию было связано с вопросами политики, о которых Пшерени-Птах мог и не знать. Для верховного жреца достаточно было того, что именно ему, совсем ребёнку, выпала честь увенчать голову монарха змеиной короной фараонов. Доходы от храмов делали его счастье ещё более полным. Вот что написано на его надгробии:

«Я был великим человеком. Я утопал в богатствах и имел прекрасный гарем».

Судя по той же надписи, Пшерени-Птах умер на одиннадцатом году царствования Клеопатры, то есть в 41 году до н. э., когда ему было 49 лет. По-видимому, верховный жрец пережил свою жену Та-Имхотеп всего на один год. Не так уж долго пришлось ему следовать её советам:

— Пей, ешь, упивайся вином, предавайся наслаждениям любви! Веселись целыми днями! Выполняй веления своего сердца днём и ночью!

Едва ли эпитафия для той, которая опередила его совсем ненамного, была сделана при жизни верховного жреца. Разумеется, он знал содержание надписи, но забота о её выполнении лежала на ком-то другом. Об этом свидетельствуют последние строки:

«Писец, скульптор и учёный, пророк Хора, Имхотеп, сын покойного пророка Хаапа, сделал эту надпись». Вероятно, это был брат Та-Имхотеп.

Как странно звучат причитания и советы покойной жены, обращённые к мужу, который уже спешит к ней на Запад, в страну печали и глубокой тьмы!

Тронные имена Птолемея

Юный верховный жрец возложил двойную корону фараонов на голову человека, который был значительно старше его. В 76 году до н. э. Птолемею было не меньше 30 лет. Как мы уже говорили, он был двенадцатым представителем династии, основанной соратником и военачальником Александра Великого — Птолемеем. Однако в Древнем Египте рядом с именем царя не ставили его «порядковый номер». Цари официально различались по именам, которые они получали при восшествии на престол. За исключением двух первых, все Птолемеи либо сразу после прихода к власти, либо несколько позднее присоединяли к своему личному имени те или иные тронные имена. Последовал примеру своих предшественников и Птолемей XII. Но если его предки обычно удовлетворялись одним или двумя звучными эпитетами, то ему понадобилось целых три. Верховный жрец Пшерени-Птах с должным почтением перечислил все. Так делалось в Египте при составлении любого документа, официального или частного. Ибо тронные имена не только давали возможность различать царей и датировать события, но и создавали вокруг их носителей ореол божественности.

Надо сказать, что Птолемей XII тщательно подобрал себе тронные имена. Их смысл для его современников, и в особенности для жителей столицы, был совершенно ясен.

Например, почему царь назвал себя Теос Филопатор — Бог Любящий отца? Желание Птолемея XII подчеркнуть сыновние чувства объясняется весьма просто: он был внебрачным ребёнком, сыном одной из наложниц царя Птолемея IX, и вступил на египетский трон только в результате драматических событий, положивших конец основной линии этого великого рода.

Какие же события привели Птолемея XII на египетский трон?

В 80 году царём Египта стал двадцатилетний Птолемей XI. Он разделил трон с царицей Береникой, которая была значительно старше его и доводилась ему одновременно двоюродной сестрой и мачехой. Юноше пришлось жениться на Беренике. Такова была воля римского диктатора Суллы [10], распоряжениям которого подчинялись даже правители, казалось бы, независимых государств. Впрочем, Сулла имел в виду прежде всего интересы самого Птолемея, долгое время жившего за пределами своей страны. Вернуть юношу в Александрию и восстановить его на престоле отцов можно было только посредством брака, потому что Береника не уступила бы трон. Но легко было предвидеть, что супружеская жизнь и совместное правление двух столь неподходящих друг другу людей не сложатся благополучно. Оба были честолюбивы и стремились к единовластию. Слабая надежда, что они отнесутся к этому браку как к выгодному для обоих компромиссу, не оправдалась.

После девятнадцати дней супружества Птолемей XI чуть ли не собственноручно убил свою жену. В царской семье убийства были обычным явлением, и подданные относились к ним совершенно равнодушно. Но этот случай вызвал бурную реакцию, потому что царица пользовалась симпатией у населения столицы, а молодой Птолемей сразу, как только его корабль вошёл в александрийский порт, возбудил против себя ненависть горожан, которые не хотели терпеть правителя, навязанного Римом.

В городе начались волнения. Разъярённая толпа ворвалась в царские покои. Царя выволокли из дворца и учинили над ним кровавую расправу в здании гимнасия. По-видимому, лишь немногие сознавали в тот момент, что египтяне теряют последнего законного представителя царской династии. Трон оказался свободен. Кто его займёт? Необходимо было срочно найти преемника, иначе страной завладели бы римляне и Египет стал бы новой римской провинцией. А судьба подвластных Риму государств была весьма незавидной. Правда, Птолемеи тоже нещадно грабили население, и хозяйство страны, особенно в последние десятилетия, пришло в упадок. Если бы Египет оказался под властью Рима, налоговое бремя стало бы ещё тяжелее, а деньги потекли бы в казну чужеземного государства и в кошельки римских наместников, дельцов и ростовщиков. Богатые и влиятельные александрийцы стали лихорадочно искать человека, которому они могли бы предложить корону. Кроме потомков по женской линии было два сына Птолемея IX от наложницы, которые в то время находились в Сирии. К ним и обратились с предложением занять опустевший престол. Братья с радостью согласились. Старший стал царём Египта, а младший получил во владение остров Кипр, издавна входивший в состав государства Птолемеев.

Вот почему, прибавив к своему имени титул Филопатор, новый царь подчеркнул, что он сын царя и законный представитель династии. В его положении это было и разумно, и необходимо.

Мало кто в Египте помнил, что полтора столетия назад другой Птолемей, четвёртый, выбрал себе такое же тронное имя. Но тогда обстоятельства были совсем другие, более прозаические. Птолемей IV назвал себя Богом Любящим отца при жизни своего родителя, что свидетельствовало не столько о его нежных чувствах, сколько о практичности.

Птолемей XII Филопатор пожелал именоваться ещё и Филадельфом. Он хотел подчеркнуть, что убитая царица Береника была его единокровной сестрой и что он — её прямой наследник и ближайший родственник. Царь надеялся, что симпатия, которой пользовалась у населения Береника, распространится и на него. Но, поскольку вскоре после прихода к власти Птолемей женился на своей родной сестре, Клеопатре Трифене, можно предположить, что за пределами Александрии прозвище Филадельф толковалось как выражение его чувств к жене.

Браки между братьями и сёстрами были нередки в Египте ещё при фараонах. Такая практика существовала не только в правящих домах, но и в простых семьях, где при этом, как правило, имелись в виду имущественные соображения. Религия поддерживала и освящала эту традицию. В мир богов переносились семейные обычаи людей: Исида была сестрой и женой Осириса, бог земли Геб был женат на своей сестре, богине неба Нут, и так далее.

Фараоны, а затем Птолемеи женились на своих родных или единокровных сёстрах главным образом по политическим соображениям — опасались, что принцесса крови, выйдя замуж за аристократа, увеличит число возможных претендентов на престол. С точки зрения династической в этом был определённый смысл. Биологически же браки внутри одной семьи на протяжении нескольких поколений таили в себе определённую угрозу.

Свой третий титул, Новый Дионис (или, как иногда читают, Молодой Дионис), Птолемей XII, по-видимому, ставил выше первых двух. Он хотел показать, что служит воплощением греческого бога, олицетворяющего экстатическую радость жизни и победу над смертью. Дионис был покровителем виноделия и театра, он обещал своим приверженцам, участвовавшим в мистериях, вечную жизнь. В пантеоне египетских богов Дионису издавна соответствовал Осирис, таинственно воскресший супруг Исиды, повелитель тех, кто ушёл в страну Запада.

Упоминавшийся уже Птолемей IV Филопатор тоже был горячим приверженцем Диониса, тем более что он любил театр и сам писал трагедии. К тому же, согласно легенде, род Птолемеев происходил от Диониса. Для насаждения культа этого бога использовались все средства, даже административные. Отношение к культу Диониса стало показателем гражданской лояльности. Не желавшие повиноваться, главным образом иудеи, подвергались жестоким преследованиям.

Что же касается Птолемея XII, то его больше интересовало искусство, чем религия. В роскошных дворцовых залах при нём ставились театральные представления и выступали хоры. Во всём этом не было бы ничего странного, если бы не то обстоятельство, что хорам аккомпанировал на флейте сам монарх — Птолемей Филопатор Филадельф, Новый Дионис, возлюбленный Птахом и Исидой.

Злые на язык александрийцы очень скоро нашли подходящее прозвище для царя. Его назвали коротко и просто — Авлет, что в переводе с греческого означает «Флейтист».

Сирийские царевичи

К сожалению, заботы о государстве не позволяли царю следовать зову своего сердца и целиком посвятить себя искусству. Слишком часто приходилось ради государственных дел бросать флейту и хор. Политическое положение становилось с каждым годом всё более сложным. Дело заключалось в том, что Птолемей XII получил трон от жителей Александрии без ведома и согласия Рима. Признают ли сенат и римский народ этот факт? Как они отнесутся к убийству царя, возведённого на трон римским диктатором?

К счастью для нового царя, поддерживавший молодого Птолемея Сулла сошёл с исторической арены. В 79 году он отказался от всех должностей и поселился на своей вилле у моря, а через год умер от сердечного приступа. После ухода Суллы всё внимание римлян сосредоточилось на внутренних делах их государства. Из столицы не поступало никаких сообщений о том, какую позицию занял сенат в связи с египетскими событиями. Птолемей не получил даже косвенных намёков на официальное признание, хотя добивался этого с необычайным упорством. Правда, не было и явных признаков недоброжелательства.

Птолемей XII вёл себя осторожно, выжидал, не спешил с коронацией, которая по всем этим соображениям откладывалась в течение четырёх лет. Когда в 76 году он наконец решился на это, возникло затруднение. Верховный жрец бога Птаха в Мемфисе переселился в печальную страну Запада. Царю ничего не оставалось, как назначить на эту высокую храмовую должность его четырнадцатилетнего сына Пшерени-Птаха.

Коронация состоялась не в Мемфисе, а в Александрии. Вероятно, царь хотел придать ей больше блеска и привлечь к ней внимание. Мемфис находился в глубине страны, а портовая Александрия поддерживала широкие контакты со всем миром.

Как объяснить эту внезапную поспешность после четырёх лет оттяжек? И с чем связано стремление сделать так, чтобы о церемонии стало известно за пределами Египта?

Всё это было вызвано сообщениями из Сирии. Там появились претенденты на египетский трон, имевшие больше прав, чем Авлет, который был всего лишь сыном наложницы Птолемея IX. В Сирии же находилась родная сестра Птолемея IX, Селена, бывшая поочерёдно женой трёх монархов из династии Селевкидов. Два её сына были законными наследниками обеих династий.

Узнав о притязаниях сирийских царевичей, Птолемей XII поспешил устроить как можно более пышную и шумную коронацию, надеясь таким образом отбить у них охоту к дальнейшим шагам в этом направлении. Но напрасно. Молодые люди, по-видимому, не приняли всерьёз александрийскую церемонию, которой так гордился четырнадцатилетний верховный жрец Пшерени-Птах. В 75 году они отправились в Рим с намерением добиться там подтверждения своих прав на египетский престол.

Римские нравы были хорошо известны царевичам, и они поехали в Италию отнюдь не с пустыми руками. Они везли с собой массу драгоценных изделий, надеясь подкупом привлечь на свою сторону наиболее влиятельных людей.

Царевичи просидели на берегах Тибра два года, истратили уйму денег, но не добились ничего. Они даже не были выслушаны сенатом. И это вполне понятно. В тот период Рим не мог ввязываться в предприятие, грозившее политическими и военными осложнениями. Положение и без того было достаточно тяжёлым: всё ещё шла война с мятежниками в Испании, в 75 году началась война в Малой Азии с понтийским царём Митридатом, в сенате и народном собрании велись ожесточённые дебаты между двумя группировками — оптиматами и популярами [11]. Их вожди препятствовали любым начинаниям друг друга.

Став на сторону сирийских царевичей, Рим должен был бы впоследствии оказать им и военную помощь. Ведь даже если Авлет испугается и уступит трон, неизвестно, как поведёт себя мятежный народ Александрии. Все ещё помнили о судьбе Птолемея XI, царствовавшего 19 дней. Военный поход против Египта должен был принести тому, кто его возглавит, огромные богатства, и римские политики, стремившиеся вырвать добычу друг у друга, предпочитали, чтобы она не досталась никому.

В конце концов, поняв, что они добиваются помощи от людей, которые умеют лишь брать деньги и обещать, царевичи покинули столицу Римского государства и отправились на родину. Это было в 73 году, когда в Италии вспыхнуло восстание рабов под предводительством Спартака и стало очевидно, что перед лицом такой опасности ни один человек в Риме не захочет думать о том, кому достанется египетский трон: одному из сыновей сестры Птолемея IX или сыну его наложницы.

С одним из царевичей, Антиохом, по пути произошёл неприятный эпизод, о котором мы знаем из судебной речи Цицерона, произнесённой им через несколько лет после этого.

По рассказу Цицерона, Антиох ехал через Сицилию. Он прибыл в Сиракузы, когда претором [12] там был Веррес. Претор решил, что ему досталась крупная добыча, так как в его руки попал человек, который вёз с собой много драгоценных вещей. Веррес послал ему довольно щедрые подарки — масло, вино и пшеницу, а затем пригласил на обед. Он велел пышно украсить триклиний [13] и расставить множество серебряных ваз прекрасной работы. У царевича сложилось впечатление, что Веррес весьма богат и что ему самому был оказан должный почёт.

«Затем он сам пригласил претора на обед к себе; велел выставить напоказ все свои богатства — много серебряной утвари, не мало и золотых кубков, украшенных, как это принято у царей, особенно в Сирии, прекрасными самоцветными камнями. Среди них был и ковш для вина, выдолбленный из цельного, очень большого самоцветного камня, с золотой ручкой… Веррес стал брать в руки один сосуд за другим, хвалить их, любоваться ими. Царевич радовался, что пир у него доставляет такое удовольствие претору римского народа. Когда гости разошлись, Веррес, как показал исход дела, стал думать только об одном — как бы ему отпустить царевича из провинции обобранным и ограбленным. Он обратился к нему с просьбой дать ему красивые вазы, которые он у него видел; он будто бы хотел показать их своим мастерам-чеканщикам. Царевич, не зная его, дал их очень охотно, без малейшего подозрения; Веррес прислал также за ковшом из самоцветного камня; он, но его словам, хотел внимательнее осмотреть его; ему послали и ковш…

Те царевичи, о которых я говорю, привезли в Рим осыпанный чудесными камнями канделябр [14] изумительной работы, чтобы поставить его в Капитолии [15]; но так как храм оказался неоконченным, то они не смогли поставить там канделябр и не хотели выставлять его напоказ всем, чтобы, когда его, в своё время, поставят в святилище Юпитера Всеблагого Величайшего, он показался и более драгоценным, и более великолепным, и более блестящим, когда люди узрят его в его свежей и невиданной ранее красоте. Они решили увезти его с собой обратно в Сирию с тем, чтобы, получив известие о дедикации [16] статуи Юпитера Всеблагого Величайшего, снарядить посольство и среди других приношений доставить в Капитолий и этот редкостный и великолепнейший дар. Это каким-то образом дошло до ушей Верреса: ибо царевич хотел сохранить это в тайне, но не потому, что чего-либо боялся или что-нибудь подозревал, а так как не желал, чтобы многие люди увидели этот канделябр раньше, чем его увидит римский народ. Веррес начал; просить и усиленно уговаривать царевича прислать ему канделябр; он, по его словам, желает взглянуть на него и никому не позволит видеть его. Антиох, этот царственный юноша, конечно, не заподозрил Верреса в бесчестности; он велел своим рабам, самым тщательным образом закрыв канделябр, отнести его в преторский дом. Когда его принесли и поставили, сняв покрывала, Веррес стал восклицать, что вещь эта достойна сирийского царства, достойна быть царским даром, достойна Капитолия. И в самом деле, канделябр обладал таким блеском, какой должен был исходить от столь блестящих и великолепных камней, отличался таким разнообразием работы, что искусство, казалось, вступило в состязание с пышностью, такими большими размерами, что он, несомненно, предназначался не для повседневного употребления в доме, а для украшения величайшего храма. Когда посланным показалось, что Веррес насмотрелся вдоволь, они начали поднимать канделябр, чтобы нести его обратно. Веррес сказал, что хочет смотреть ещё и ещё, что он далеко ещё не удовлетворён; он велел им уйти и оставить канделябр у него. Так они вернулись к Антиоху с пустыми руками.

Вначале у царевича не было ни опасений, ни подозрений; проходит день, другой, несколько дней; канделябра не возвращают. Тогда он посылает к Верресу людей с покорной просьбой возвратить канделябр; Веррес велит им прийти в другой раз. Царевич удивлён, посылает вторично; вещи не отдают. Он сам обращается к претору и просит его отдать канделябр. Обратите внимание на медный лоб Верреса, на его неслыханное бесстыдство. Он знал, он слышал от самого царевича, что этот дар предназначен для Капитолия; он видел, что его сберегают для Юпитера Всеблагого Величайшего, для римского народа, и всё-таки стал настойчиво требовать, чтобы дар этот отдали ему. Когда царевич ответил, что этому препятствует и его благоговение перед Юпитером Капитолийским и забота об общем мнении, так как многие народы могут засвидетельствовать назначение этой вещи, Веррес начал осыпать его страшными угрозами. Когда же он понял, что его угрозы действуют на царевича так же мало, как и его просьбы, он велел Антиоху немедленно, ещё до наступления ночи, покинуть провинцию: он, по его словам, получил сведения, что из Сирии в Сицилию едут пираты. Царевич при величайшем стечении народа на форуме в Сиракузах — пусть никто не думает, что я привожу неясные улики и присочиняю на основании простого подозрения, — повторяю, на форуме в Сиракузах, призывая в свидетели богов и людей, со слезами на глазах стал жаловаться, что сделанный из самоцветных камней канделябр, который он собирался послать в Капитолий и поставить в знаменитейшем храме как памятник его дружеских чувств союзника римского народа, Гай Веррес у него отнял; утрата других принадлежавших ему вещей из золота и редких камней, находящихся ныне у Верреса, его не огорчает; но отнять у него этот канделябр — низко и подло» [17].

Случай с царевичем Антиохом ярко характеризует отношение римлян к правителям зависимых от Рима государств.

Завещания Птолемея XI

Неудача сирийцев в борьбе за египетский трон доставила Птолемею Авлету большую радость. Пока его царствование было спасено. То, что римляне отправили царевичей ни с чем, позволяло надеяться, что в ближайшем будущем они не предпримут никаких шагов против Египта.

Но царь не мог быть вполне спокоен. В 74 году пришло грозное предостережение, показавшее всем, что Рим иногда медлит, но не забывает никогда! В тот год римляне захватили страну, находившуюся к западу от Египта, — Киренаику (современную Ливию). Присоединение этой страны к Римскому государству формально не было незаконным. Римляне действовали на основе завещания царя Киренаики — Птолемея Апиона [18], который 22 года назад, в 96 году, умирая, передал своё государство в наследство Риму. Подобные завещания не были явлением исключительным. До царя Киренаики так поступали дважды [19]. Как ни странно, в этом был определённый смысл. Объявляя свою последнюю волю, цари приобретали доверие и поддержку Рима до конца жизни. То, что случится после их смерти, им было безразлично, в особенности если не было потомства. К тому же эти правители понимали, что рано или поздно их государства всё равно будут включены в состав Римской державы. Таков был неумолимый ход исторического процесса.

Для Авлета вопрос о Киренаике был важен втройне. Во-первых, эта страна граничила с Египтом; во-вторых, она всегда находилась в зависимости от Птолемеев и, наконец, самое главное — вскоре после захвата Киренаики поползли зловещие слухи, будто у римлян имеется завещание последнего законного египетского царя — Птолемея XI, в котором он назначает своим наследником римский народ.

Никто не видел этого завещания, но упорная молва твердила, что оно есть и в соответствующий момент будет предъявлено. Ссылались также на следующий факт: сразу после смерти Птолемея XI по распоряжению сената в финикийский город Тир были направлены послы, которые завладели хранившимися там деньгами покойного царя. А завещание — так утверждали многие — не только существует, но и признано сенатом как действительное. Пока что Рим захватил только деньги, но скоро придёт очередь и самого Египта!

Всё это звучало весьма правдоподобно.

Вполне вероятно, что, отправляя двадцатилетнего юношу из Рима в Александрию, Сулла потребовал от него вознаграждения за свою поддержку. Будущий правитель огромного государства в тот момент не имел ничего. Он мог отблагодарить Суллу, только завещав свою страну римскому народу. Подписывая этот документ, Птолемей надеялся жить долго, может быть, несколько десятилетий. А за это время многое могло измениться и в Риме и на Востоке. Впрочем, завещание всё равно вступало в силу лишь при отсутствии у царя потомков. Так что Птолемею всё это не должно было казаться ни опасным, ни серьёзным.

Между тем события очень скоро привели к катастрофе. Молодой монарх погиб на девятнадцатый день правления. Он умер, не оставив наследников. Оборвалась законная ветвь династии. А завещание? Что, если оно действительно осталось? Рим не делал никаких официальных заявлений относительно этого документа. Всё сводилось к слухам, догадкам, предположениям.

Ведь только сейчас, через двадцать с лишним лет после смерти Птолемея Апиона, Рим вступает в права наследования Киренаикой! Это ещё раз показало, сколь неторопливыми и вместе с тем внезапными могут быть Действия римских властей.

Совершенно естественно, что в создавшейся ситуации весьма непрочно сидевший на троне Птолемей XII стал особенно заботиться о расположении своих подданных. Он хотел, чтобы в нём видели доброго и справедливого царя. Прежде всего следовало обеспечить себе доброжелательное отношение со стороны жрецов, пользовавшихся большим влиянием в народе. А сделать это было проще всего, наделяя храмы правом убежища. Тем более, что царю это ничего не стоило.

Некоторые египетские храмы испокон веков имели особую привилегию: человек, оказавшийся в пределах такого храма, становился неподвластным государственным чиновникам, даже если его преследовали как преступника, беглого раба или крестьянина. Обладание правом убежища было чрезвычайно желательным для каждого храма, так как оно поднимало его авторитет и увеличивало доходы. Воспользовавшись правом убежища, человек попадал в подчинение к жрецам и должен был расплачиваться за приют своим трудом. Первые Птолемеи относились к этому институту неодобрительно, справедливо считая, что он ограничивает их власть. Было совершенно очевидно, что увеличение числа храмов, наделённых правом убежища, может нанести ущерб государственному хозяйству и подорвать авторитет властей. Поэтому основатели династии сохранили эту старинную привилегию только за самыми большими и почитаемыми храмами. Позднее положение изменилось. Жрецы всё настойчивее добивались этого важного для них преимущества, а цари, особенно в трудные минуты, всё более щедро удовлетворяли их притязания.

Пользующийся правом убежища храм на границах своих владений помещал текст царского указа. Традиционное вступление надписи гласило: «Кто не имеет дела, пусть не входит». Это означало, что жрецы не только запрещали вход властям и частным лицам, преследующим беглецов, но и предупреждали, что будут приняты лишь те просители, которые окажутся угодными храму. Потому что нередко случалось так, что в святилище врывались толпы нищих и даже разбойников. Подобные не слишком желанные гости тоже пользовались неприкосновенностью, а кроме того, требовали пропитания и крыши над головой. В результате право убежища порой становилось обременительным для хозяев.

Кажется, ни один из предшественников Птолемея XII не наделял храмы правом убежища так щедро, как он. Одновременно храм освобождался от всех податей и повинностей. Не случайно до нас дошло несколько надписей времени Птолемея XII, в которых царь предоставлял право убежища отнюдь не самым большим храмам: храму Исиды в поселении Птолемаида в 75 году; храму этой же богини в Теадельфии в 69 году; двум храмам — бога Амона и бога Суха, изображавшегося с пастью крокодила, в Эвгемерии в 69 году.

Бог-крокодил

Эвгемерия и Теадельфия были расположены на восточной окраине Фаюмского оазиса. Фаюм — это, строго говоря, не оазис, а широкая долина, по которой протекает рукав Нила, впадающий в озеро Мерида. Эта область была одной из плодороднейших в Египте благодаря огромным оросительным работам, которые проводились здесь сначала при фараонах XII династии в XX и XIX веках до н. э., а потом, после того как каналы какое-то время находились в запущенном состоянии, — при первых Птолемеях.

В незапамятные времена, тысячелетия назад, в Фаюмской долине были болота, которые кишели крокодилами. Поэтому не удивительно, что культ крокодила, распространённый в Египте почти повсеместно, здесь укоренился особенно прочно. Причиной тому был как панический страх перед опасным животным, так и уверенность, что он олицетворяет собой нильские воды. Египетское имя бога-крокодила произносилось, по-видимому, как Себек, а жившие в этой стране греки звали его Сух. Были у этого бога и другие имена, так как его отождествляли с различными божествами, в том числе с Гором и с богом солнца Ра.

В Эвгемерии поклонялись паре, а может быть, даже троице крокодилов. Главная же культовая святыня оазиса, привлекавшая бесчисленных паломников, находилась в городе Шедек, который греки называли Крокодилополис. Позднее этот город получил официальное название Арсиноя в честь жены и сестры Птолемея II. О том, как происходило богослужение в честь крокодила, рассказывает греческий путешественник и учёный Страбон, побывавший в Египте вскоре после смерти Клеопатры, в 25–19 годах до н. э. Вот рассказ Страбона о городе Арсиноя:

«…У них есть одно такое священное животное, содержимое отдельно в озере и приручённое жрецами. Оно называется Сухом. Кормят животное хлебом, мясом и вином; эту пищу всегда приносят с собой чужеземцы, которые приходят созерцать священное животное. Наш хозяин, один из должностных лиц, который посвящал нас там в мистерии, пришёл вместе с нами к озеру, захватив от обеда какую-то лепёшку, жареного мяса и кувшин с вином, смешанным с мёдом. Мы застали крокодила лежащим на берегу озера. Когда жрецы подошли к животному, то один из них открыл его пасть, а другой всунул туда лепёшку, затем мясо, а потом влил медовую смесь. Тогда животное прыгнуло в озеро и переплыло на другой берег. Но когда подошёл другой чужеземец, тоже неся с собой приношение из начатков плодов, то жрецы взяли от него дары; затем они направились бегом вокруг озера и, найдя крокодила, подобным же образом отдали животному принесённую пищу» [20].

Население Фаюма в основном было пришлым. Страбон жил в доме эллина. Можно было бы предположить, что этот знатный и образованный человек принёс жертвы крокодилу только для того, чтобы любезно продемонстрировать гостю диковинные религиозные обычаи египтян. Но это было не так. Эллины переняли у местных жителей их верования и культы и вместе с ними приносили жертвы богам-животным. Лучше всего об этом свидетельствуют две надписи, обнаруженные в руинах города Арсиноя; обе они относятся к началу I века до н. э. Надписи гласят, что бывшие эфебы [21] посвящают определённые участки земли «великому, великому богу Суху» [22].

Чтобы должным образом оценить смысл этих посвящений, следует вспомнить, что эфебия была чисто эллинской организацией молодёжи, которая должна была способствовать сохранению языковой и культурной самобытности греков. Союзы эфебов существовали во всех греческих поселениях. Однако культ древних египетских божеств проник даже в эти организации.

Вот почему, наделяя правом убежища храм Суха, Птолемей XII удовлетворял желание всех жителей оазиса, как эллинов, так и египтян. Последующие годы, однако, показали царю, что подлинный бог-крокодил, от ненасытности которого поистине нет спасения, живёт в другом месте.

Египетские планы Цезаря

Вопрос о завещании Птолемея XI стал предметом публичного обсуждения в Риме лишь в 65 году. Богач, делец и честолюбивый политик Марк Красс выступил с предложением о взимании податей в Египте, так же как в других провинциях. Могло показаться, что Красс беспокоится о благе республики — в 65 году он отправлял должность цензора, и в его компетенцию входила забота о финансовых делах государства. Но дело было не в этом.