“Ты пошел против всех”

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

“Ты пошел против всех”

Пребывание в Царском Селе было недолгим, но радостным. После полугода жизни в ставке дворцовые покои казались особенно милыми и близкими. Царь никого не принимал, и провел все время с женой и детьми. Только съездил в домик Вырубовой, где пил чай вместе с Распутиным.

А 25 октября он уже снова в своем поезде вместе с Алексеем едет в ставку. Впрочем, пробыл он там недолго и уже 27 числа отправляется в Киев, где встречается с матерью и сестрой. Вернувшись в ставку, Царь продолжает готовить военные операции. Здесь получает известие о том, что его сестра Ольга вышла замуж за ротмистра Куликовского.

Военные действия развиваются вполне успешно. Полным ходом идет подготовка большого наступления, намеченного на весну 1917 года. По мнению большинства специалистов, это наступление должно было завершиться окончательным разгромом германских войск, ибо Россия сумела сконцентрировать огромные силы, противопоставить которым Германии было нечего. Поэтому разведывательные службы противника разрабатывают ряд подрывных операций по распространению пораженческих настроений, финансированию революционных партий и левых органов печати. Одновременно в завершающую фазу входит заговор против Царя, подготовленный военной масонской ложей, которая торопилась осуществить свои планы до этого наступления, так как после победы в войне шансы заговорщиков свергнуть Царя сводились к нулю.

Знал ли Государь об этой подрывной работе, ведущейся против России? Из переписки видно, что знал. Так в письме от 5 ноября 1916 года он пишет Царице, что получает сведения “относительно рабочих, об ужасной пропаганде среди них и огромных денежных суммах, раздаваемых им для забастовок”, что, с другой стороны, “этому не оказывается никакого сопротивления, полиция ничего не делает и никому дела нет до того, что может случиться”.

Тем не менее Царь держится очень твердо — он не позволяет себя запугать и отстаивает свои позиции, даже если с ним не согласна Царица. Он отправляет в отставку Штюрмера и решает расстаться с Протопоповым, против чего выступает Царица.

13 ноября в ставку приезжает Царица с дочерьми, где проводит почти две недели, а 25 ноября вся семья возвращается в Царское Село.

Ц.С. 25 октября 1916 г.

Мой родной ангел,

Снова мы расстаемся! Не могу тебе выразить той радости и удовлетворения, которые я испытала, видя тебя снова в домашней обстановке после шестимесячного отсутствия. Совсем как в былые времена, — спасибо за эту тихую радость, мой дорогой! Ненавижу отпускать тебя туда, где все эти терзания, тревоги, заботы здесь мы, по крайней мере, можем их разделять с тобой. Каждая ласка была подарком — теперь долго буду жаждать их опять.

У тебя, увы, не будет покоя, так много тяжелого труда! И опять эта история с Польшей. Но Бог все делает к лучшему, а потому я хочу верить, что и это так или иначе будет к лучшему. Их войска не захотят сражаться против нас, начнутся бунты, революция, что угодно, — это мое личное мненье, — спрошу нашего Друга, что Он думает по этому поводу.

Родной мой, прощай, да поможет тебе Бог!

Мне не нравится, что Ник. едет в ставку. Как бы он не натворил бед со своими приверженцами! Не позволяй ему заезжать куда бы то ни было, пусть он прямо возвращается на Кавказ, иначе революционная партия опять станет его чествовать. Его стали уже понемногу забывать; его и Сазонова мы должны благодарить за польский вопрос, запрети ему говорить об этом, удали Замойского[1022], когда он приедет.

Бог да благословит тебя в пути! У меня очень тяжело на сердце. Осыпаю тебя страстными поцелуями. Мне невыносимо сознание, что ты постоянно отягощен заботами и огорчениями и находишься так далеко от меня. Но сердцем и душой я постоянно с тобою и горячо люблю тебя.

Навеки, милый, светик мой, твоя старая

Женушка.

Ц.С. 26 октября 1916 г.

Мой родной, милый,

Мысленно с тобой непрестанно — очень пусто, мрачно и тоскливо без Солнечного Света и без Солнечного Луча. Долгая одинокая ночь, — было радостью получить твои две телеграммы.

Вчера вечером видела нашего Друга и 2 его дочерей в маленьком доме. Он великолепно говорил, был очень счастлив, что видел тебя. Просит тебя отвечать всем, кто говорит и надоедает тебе по поводу Польши: “я для сына все делаю, перед сыном буду чист”, — это сразу заставит их придержать язык. Странно, я как-то раз сказала то же самое Листопаду — пусть никто не смеет изводить тебя, заставь их замолчать, — ведь ты их повелитель.

Свадьба в нашем лазарете была очень мило отпразднована, красивая пара, — я была “посаженной матерью”, а Боткин “посаженным отцом” жениха. Затем я с 4 девочками 1/2 часа каталась в автомобиле, чтоб несколько освежиться, так как мне сейчас предстоит принять Изу, Кусова (командира Пск. полка), Хагандокова, Брон-Бруевича[1023], Васильева (полиция)[1024] и 3 офицеров. Вечер уютно проведу в лазарете, пока А. в городе; — она завтракала у нас. Пасмурная погода, озаренная лишь воспоминаниями о твоем дорогом пребывании.

Поцелуй всех в Киеве. Да благословит тебя Господь в пути! Бесчисленные, нежнейшие поцелуи. Безгранично любящая тебя

твоя старая

Солнышко.

Скажи Павлу, чтоб он вернулся ко времени приезда Николаши, — так лучше. Поговорил ли ты об Оболенском?

Могилев. 26 октября 1916 года.

Моя бесценная, любимая душка!

От всего моего старого любящего сердца благодарю тебя за твое дорогое письмо, которое ты, прощаясь, оставила у меня на столе. Нам обоим так взгрустнулось, когда поезд тронулся и ты стояла в дверях. И тотчас же мы увидели, как промелькнул твой автомобиль, уносивший вас всех домой. Тогда Бэби пошел в свое купе играть, а я принял старика Трепова, который пробыл у меня до остановки в Тосно!

Помолившись с Алексеем, я немного поиграл в домино с Дмитрием, Граббе и Н.П. Мы все легли рано и спали крепким сном.

Встали мы поздно — Бэби даже после 10 час., в Смоленске мы останавливались, погуляли, и я принял Рауша[1025]. Весь день читал очень интересную, только что вышедшую английскую книгу “Человек, который обедал с кайзером”. Когда окончу, пришлю ее тебе.

Ал. играл в свой любимый “Nain jaune”. Перед прибытием сюда у него из носа пошла кровь, так что мы послали за Исаньянцем, который сделал ему прижигание, — теперь все хорошо.

Нас встретили те же люди, что и всегда, и я после нескольких приветственных слов отпустил их. Я погулял на платформе и много думал о тебе и девочках. Меня поразила царившая кругом тишина — все ожидал, что услышу дикие крики Анаст. или Марии, мучающей Мордвинова. Вместо этого убежала кошка Ал. и спряталась под большой кучей досок. Мы надели пальто и пошли искать ее. Нагорный сразу нашел ее при помощи электрического фонаря, но много времени отняло заставить эту дрянь выйти, — она не слушалась Ал. Наконец, он схватил ее за задние лапы и вытащил через узкую щель.

Сейчас так тихо в поезде — Алексей ушел спать, а из свиты многие, конечно, отправились в кинематограф! Я чувствую себя очень одиноким, но рад, что могу писать тебе; я воображаю, что тихо разговариваю с тобою.

Вчера вечером получил следующую телеграмму от дорогой мама: “Правда ли, что скоро увидимся? Очень хотела бы знать, когда и сколько времени? п. ч. М.П.[1026] будет 29. Успеюput her off?”[1027].Я смеялся, читая это, и немедленно телеграфировал требуемые подробности.

Когда ты получишь это послание, мы уже будем в Киеве. Мне досадно, что ты эти дни не получишь от меня писем, потому что вряд ли у меня будет время писать. Во всяком случае, это может считаться за два.

Ах, сокровище мое, любовь моя! Как я тоскую по тебе! Такое это было подлинное счастье — эти 6 дней дома! А также и ночи!

Храни Господь тебя и девочек! Нежно целую и крепко прижимаюсь к тебе. Обнимаю детей и А.

Навеки, Солнышко мое, твой весь старый

Ники.

Ц.С.

27 октября 1916 г.

Мой ненаглядный!

Серый ветреный, теплый день. Тебе, действительно, должно казаться странным на платформе без девочек и без Мордвинова. Хотелось бы знать, солнечная ли у вас погода, по крайней мере.

Соня Ден завтракала у нас. Она выглядит совсем больной, зеленая и худая, сегодня уезжает в Крым, — я рада за бедную Ксению, которая, по-видимому, грустит и прихварывает; Рейн будет позднее. Интересно, о чем он собирается со мной говорить. Я попрошу его исправиться и более деликатно обходиться с Алеком, как ты мне сказал. Хагандоков выглядит как и прежде, только похудел, и лицо у него хитрое, — он привел меня в смущение тем, что предоставил мне вести разговор. Я говорила исключительно о Сибири.

Очень темно у меня в комнате, едва могу писать на диване. Дети отправились в Большой дворец.

Интересно, как сойдет все в Киеве, — какая досада, что и Михень там будет, а не ты один! — Вчера вечером было так славно в лазарете, я посидела во всех палатах дома скучно и одиноко без тебя, ненаглядный. Прошла ли совсем твоя простуда? Прощай, любовь моя. Бог да благословит и сохранит тебя!

Крепко целую. Твоя старая

Солнышко.

Ц.С. 28 октября 1916 г.

Мое возлюбленное сокровище!

Все мои мысли с тобой. Я прочла в немецких газетах статьи о польском вопросе, о том, как там недовольны действиями Вильгельма, предпринятыми без предварительного обсуждения с народом, газеты пишут, что это вечно будет спорным вопросом между нашими 2 народами и т.д.; другие же не придают этому такого серьезного значения и высказываются весьма неопределенно, — я полагаю, что это большой промах со стороны Вильгельма и что он за это тяжко поплатится. Поляки не преклонят колена перед немецким принцем и перед железным режимом, подносимым под видом свободы. Как много благоразумных русских людей, — между ними Шаховской, — благословляют тебя за то, что ты не внял мольбам просивших тебя дать Польше свободу в момент, когда она уже перестала быть нашей, так как это было бы только смешно! И они совершенно правы.

Сегодня я приняла Рейна и передала ему то, о чем ты говорил, так что в дальнейшем он будет руководствоваться твоими указаниями. Ты знаешь, этот человек несимпатичен мне — в его манере держаться чувствуется какое-то издевательство, но это умный, очень честолюбивый человек, которого следует держать в руках.

Знаешь, Брон-Бруевич[1028], в общем, произвел на меня хорошее впечатление, я была несколько предубеждена против него после всего, что о нем говорилось, и совершенно откровенно высказала ему это. Мы провели почти целый час в интересной беседе. Я передам тебе кое-что из нашего разговора, а ты это используй и заставь кое-что исправить и изменить, только не говори Алекс., что ты это узнал от меня — он причинил достаточно зла, передав ту ложь Иванову, — я чувствую, что этот человек меня не любит. Я говорила с ним относительно черного Данилова. Он говорит, что это — человек, годный исключительно для канцелярской, а не для живой работы, зарывшийся в бумаги и притом недобросовестный; старый Рузский, как человек довольно болезненный (дурная привычка нюхать кокаин) и тяжелый на подъем (lazy), нуждается в сильном, энергичном помощнике, чтоб как следует двинуть дело — хороших людей отстранили, другие сами ушли, не желая продолжать работу под руководством Данилова.

Он рассказал мне, почему Р. настаивал на том, чтобы Дан. был при нем, протекция, родство его жены или что-то подобное (я позабыла, что он именно говорил), но, во всяком случае, он взял его не ради его достоинств. При Куроп. разведка неприятеля (глубокая) была поставлена очень слабо — раньше знали все, что происходит в Финляндии, Швеции и балтийских провинциях, а сейчас почти не имеется сведений. Почти нет контр-разведки — одна только переписка — бумаги, бумаги, мелочная формалистика, мертвечина. Эти трое из контр-развед. в Петрогр. раньше были подчинены Бр.-Бp.[1029] вместе с многими другими, и они были очень хороши, имея настоящих руководителей и находясь под контролем, но после его удаления всему этому был положен конец, и эти трое подчинены Алекс. и действуют в качестве его личной штабной контр-р., согласно его приказам, они арестовывают и т.д., а затем представляют о том доклады в Могилев. Это некрасиво, и теперь мне понятно, почему многое делается несправедливо.

Представь себе, Рузск. и его штаб не имеют никаких активных оперативных планов. Я спросила, почему они не наступают, как ты о том дал приказ Куроп. и Р., — он говорит, что это вполне возможно, у нас гораздо больше войска, нежели у немцев. Они обучают своих молодых солдат вблизи окопов для того, чтобы внушить нашим, будто их там масса. Р. доволен своим местом, его честолюбивая жена ни за что на свете не допустит, чтоб он потерял его, а потому он предпочитает спокойно сидеть, — он работает всего 2 часа в день, — он добрый, честный человек, но необходим настоящий сильный человек, который бы заставил его работать. Совершенно пренебрегают вопросом обеспечения продовольствием — говорят, что гражданские власти обязаны им дать его, — это совершенно неверно. В полном пренебрежении вопрос управления районом фронта (гражданское).

Можно ли что-нибудь понять из того, что я тебе пишу? Очень трудно передавать разговоры. Он сам записал мне эти пункты, так как я боялась позабыть их. Я только могу сказать, что очень рада была с ним познакомиться, и от души желала бы, чтоб ты с ним повидался. Он мог бы рассказать тебе многое, чего я не в состоянии воспроизвести, уж очень все это сложно и длинно. Он ни о чем не просит, ему лично ничего не нужно, исключительно лишь ради тебя и всеобщего блага он просил разрешения повидать меня, чтобы высказаться обо всем. Он очень умен, сним легко говорится; он рассказал много прискорбных вещей, о которых приходилось слышать и от других. Так мало честных людей! Он говорит, что в этой армии царят страшная распущенность и беспорядок, но он того мненья, что если б старик имел надежного помощника, можно было бы многое изменить к лучшему. И это стояние солдат в течение долгих месяцев на одном месте в то время, как они могли бы с успехом наступать, по его словам, действует на них деморализующе.

Постоянно контрасты — крайности.

Теперь довольно о делах.

Серый, скучный день. Мы спешим в город, О. и Т. должны быть на заседании Комитета, а я поеду с М. и А. в лазарет Зимнего дворца — там сейчас лежит 358 солдат. За всю ночь спала не более получаса — невыносимо, и притом без всякой причины, — я ничем не была озабочена или огорчена: не было милой “живительной теплоты”, чтоб успокоить меня.

Теперь прощай. Бог да благословит тебя, мой дорогой! Страстно целую тебя.

Навеки твоя старая

Женушка.

Горячее спасибо за твое дорогое, длинное письмо.

Киев-вокзал. 28 октября 1916 г.

Моя возлюбленная душка!

Мы приехали сегодня утром в 10.30, и, подумай! были встречены мамой, Павлом и Сандро. Кроме них было еще три генерала, губернатор и городской голова. Так как я и Бэби должны были заехать в Софийский собор, то мама прямо поехала во дворец, а мы прибыли немного позднее.

Войска и все школы — военные и др. были выстроены вдоль улиц. Порядок был образцовый, но, к сожалению, погода была не из приятных: стоял туман, было темно, хотя и не холодно. Со смешанным чувством я обошел наши старые комнаты. Так ярко вспомнилось прошедшее и смерть несчастного Столыпина.

До самого завтрака мы просидели в моей комнате, рассматривая интересные альбомы мама; она любит эту комнату, потому что в ней по утрам светло.

Затем мы позавтракали втроем, и Бэби впервые кушал с аппетитом.

Только что доложили, что курьер должен немедленно выехать. Храни Господь, моя любимая, тебя и девочек! Нежно целую.

Навеки твой

Ники.

Царское Село. 29 октября 1916 г.

Мой родной, милый!

Ужасно была рада, получив вчера твое милое, длинное письмо — от всей души благодарю тебя за него! Как я рада, что, — судя по твоей телеграмме, — вы могли уютно втроем позавтракать, но хотелось бы знать, как вам удалось отделаться от Михень. И виделся ли ты с Ольгой, или она все еще больна?

Тепло, пасмурно, идет дождь, туман — самая “подлая погода”, как говорят моряки.

В прошлую ночь спала всего 1/2 часа, эту — всего от 5 1/2 до 71/2, — это страшно мучительно. Схожу на часок попозже в лазарет, чтоб дать отдохнуть ногам и спине, которые все еще болят после лазарета Зимнего дворца. Это отняло у нас час времени, — назад они отвезли меня в кресле на колесах через пустые залы.

Приняла в городе Протопопова. Затем мы отправились к Скоропослушнице и поставили свечки — ты носи тот образок, который я тебе когда-то привезла оттуда.

Позавтракала и пила чай в поезде. Дома приняла бедного Ребиндера, жена которого недавно умерла. Потом m-me Зизи была от 8 1/2 до 9.

Сегодня принимаю Волкова. Федорова, Штюрмера, Шебеко из Москвы, все это так утомляет мозги; во время разговоров я свежа и бодра, но потом чувствую себя отупевшей.

Сейчас я должна просмотреть кучу докладов, — закончу письмо после завтрака.

Собираюсь немного покататься, чтоб освежить голову, так какмне днем предстоит выслушать 4 доклада.

Целую тебя, мой ангел, так горячо и крепко, как только возможно. Бог да благословит и да защитит тебя, любимый!

Навеки всецело

Твоя.

Ц.С. 30 октября 1916 г.

Мой любимый, милый!

Прости меня за то, что я сделала, но я должна была так поступить. Наш Друг сказал, что это было абсолютно необходимо. Протопопов в отчаянии, что вручил тебе тогда ту бумагу, он был уверен в своей правоте, пока Гр. ему не разъяснил, что он совершенно неправ. А потому я вчера говорила с Штюрмером, они оба вполне верят в удивительную, Богом ниспосланную мудрость нашего Друга. Шт. посылает тебе с этим курьером для подписи новую бумагу, передающую все продовольственное дело немедленно министру внутренних дел. Шт. просит тебя подписать ее и тотчас же вернуть с поездом, отходящим в 41/2, она тогда придет вовремя, т.е. до того, как соберется во вторник Дума. Мне пришлось решиться на этот шаг, так как Гр. говорит, что Протопоп. будет иметь все в своих руках, покончит с союзами и таким образом спасет Россию. Вот почему это должно быть в его руках; хотя это будет очень трудно, надо исполнить. В руках Бобр. дело не пошло бы на лад. Доверься нашему Другу. Он будет помогать Протопоп., Шт. с этим вполне согласен. Прости меня, но мне пришлось взять на себя эту ответственность ради тебя, мой дорогой. Дума стала бы настаивать на том, чтобы все было сосредоточено в одних, а не в 3-х руках, а потому лучше, чтобы ты прямо передал это Протопопову. Бог благословит этот выбор.

Шт. очень беспокоит Дума, их бумага отвратительна, революционного характера, — они (министры) надеются повлиять на голосование. — Некоторые заявления, которые они хотят сделать — просто чудовищны. Например, что они не могут работать с подобными министрами — какое бесстыдство! Это будет отвратительная Дума[1030], но не надо бояться: если она окажется слишком уж плохой, ее можно будет закрыть. Это — война с ними, и мы должны быть тверды. Скажи мне, что ты не сердишься, — эти люди прислушиваются к моему голосу, и, раз в данном случае руководит наш Друг, это должно быть хорошо! Они, т.е. Пр. и Шт., преклоняются пред Его мудростью.

У меня болит голова, я чувствую отупение, а потому, боюсь, пишу неясно. Только что получила твое милое, совершенно неожиданное письмо из Киева. 1000000 раз благодарю тебя за него. Я очень рада, что все сошло хорошо. Целую тебя без конца с глубочайшей и безграничной преданностью.

Бог да благословит и поможет тебе!

Твоя старая

Женушка.

Могилев — вокзал. 30 окт. 1916 г.

 Моя любимая!

Только что приехали сюда при ужасном дожде и ветре. Я пишу в поезде, чтобы не терять времени и отослать курьера вовремя.

Из Киева я вынес самые лучшие впечатления. Мама была очень добра и ласкова. Мы по вечерам, во время игры в “puzzle”, вели долгие разговоры. Ольгу мы видели 2 раза, она уже встала вчера и выглядит хорошо, хотя и худа, — такое спокойное, хорошее выражение лица. Она письменно просила разрешения повенчаться в субботу 5-го ноября. Она, конечно, спросила об этом и мама, и я принял ее сторону, сказав, что, по моему мнению, надо покончить с этим делом. Раз это должно случиться, пусть совершится теперь! Она хочет взять отпуск на 2 недели и затем вернуться к своей работе. Мама намерена еще пожить в Киеве, который она очень любит.

Завтра я опишу тебе подробности нашего пребывания там. А сейчас надо кончать. Храни тебя Господь, моя любимая! Крепко благодарю за 2 письма. Целую всех.

Навеки твой

Ники.

Ц. ставка. 30 октября 1916 г.

Мое дорогое сокровище!

Горячо благодарю тебя за твое милое письмо, которое, вернувшись сюда, я нашел у себя на столе. Для меня было большим утешением получить сегодня 2 твоих письма, так как я чувствовал себя угнетенным, возвращаясь сюда. Киев кажется каким-то чудным сном, все прошло там так хорошо и все были так сердечны!

Теперь расскажу тебе все по порядку. В моем последнем спешном письме из Киева, написанном в поезде, я остановился на нашем завтраке втроем. В 2.30 мин. во дворе были выстроены выпускные одной из школ прапорщиков и произведены в офицеры. Мама смотрела из окна и очень все одобрила, особенно она осталась довольна тем, как Бэби держал себя позади меня! Затем мы поехали в Ольгин лазарет и провели с ней около часу. Она лежала на соломенной кушетке, вроде садовой мебели. Я видел некоторых из ее сестер, которых знал раньше, и двух докторов.

Раненые сошли вниз, чтобы проводить нас. Тат. Андр. была страшно рада, что могла поговорить с Алексеем. От Ольги мы поехали пить чай к дорогой мама, а затем я отправился в поезд. Он обедал, а я читал и писал. На следующий день, 29-го, от 9.30 до 12 час. я посетил четыре военных школы; три из этих школ совершенно новые, и с них я начал. Сначала Николаевское военное уч. и Николаевское артиллер. уч., — оба за чертой города, недалеко одно от другого. Прекрасные, громадные, новые здания, кое-где не вполне достроенные. Затем мне пришлось проехать через весь город в Алексеевское инженерное уч., тоже огромное и хорошо расположенное здание, с чудным видом вниз на Днепр. По дороге во дворец я заглянул в старое военное училище, теперь названное в память Кости[1031]. К счастью, я вовремя приехал к завтраку в 12.30. Мама пригласила всю мою и свою свиту и Игнатьева (губернатора) с женой (дочь Юлия Урусова). Бэби все утро гулял в саду, у него были розовые щечки, и он удивлял всех за столом своим аппетитом. Он мило разговаривал с Зиной Менгден и вел себя хорошо.

Днем мама взяла нас на прелестную прогулку по ту сторону реки. Вид оттуда на город был прекрасен, но, увы! без солнца. Мы вернулись через другой мост и, проезжая мимо лазарета Ольги, вышли там и были рады видеть, что она встала. Но она ощущала все еще небольшую слабость. Позднее пили чай у мама с Павлом и М.П. Она подарила мама очень хорошенькую икону от всей семьи, с подписями всех на обратной стороне. Только наших подписей и детей, конечно, на ней нет. Она была очень суха со мной и ни слова не сказала про Ливадию! Мама это нашла очень странным. Павел был в прекрасном настроении. Он только что видел всю гвардию и был в восторге. После обеда у мама я выехал из Киева при проливном дожде.

31-го окт. Получил твое дорогое письмо и от всего сердца благодарю за твой добрый совет. Я всегда думал, что продовольств. вопрос лучше решить сразу, только я должен был дождаться этой бумаги. Теперь это сделано: помоги нам Бог! Я чувствую, что это правильно.

Погода теплая. Вчера шел сильный дождь. Пора кончать. Храни Господь тебя, мой ангел, и девочек! Нежно целую.

Навеки твой

Ники.

Привет А.

Ц.С. 31 октября 1916 г.

Мой любимый!

Серая, дождливая, унылая погода, я опять почти не спала, — пора бы выглянуть солнышку. Все мои мысли с тобой.

Вчера был прекрасный концерт, — у Кузнецовой прелестный голос, и она великолепно исполнила испанские танцы. Лерского я слышала впервые и вспоминала тебя. Протопопов просил, чтоб я приняла его по “очень нужному делу”, — после приема его закончу это письмо. Затем надо принять множество дам, попозже Шаховского и В. П. Шнейдер, — ни минуты свободной.

Дорогой мой, наш Друг просит тебя непременно приостановить дело Сухомлинова, а то Гучков и другие собираются сделать гнусные заявления, поэтому спешно протелеграфируй Шт. Я думаю, что это прежде всего его касается? Телеграфируй следующее: “Ознакомившись с данными предварительного следствия по делу бывшего военного министра ген. Сухомлинова, нахожу, что нет решительно никаких оснований для обвинения, а посему дело прекратить”. Это должно быть сделано до того, какДума соберется завтра днем.

Я чувствую, что поступаю жестоко, терзая тебя, мой нежный, терпеливый ангел, но я всецело полагаюсь на нашего Друга, который думает исключительно о тебе, о Бэби и о России; благодаря Его руководству, мы перенесем эти тяжелые времена. Это будет жестокая борьба, но Божий человек находится вблизи, чтобы благополучно провести твой челн через рифы, а маленькое Солнышко стоит, подобно скале, позади тебя, твердая и непоколебимая, с решимостью, верностью и любовью, готовая к борьбе за своих любимых и за нашу страну.

Полчасика покатаюсь в автомобиле, чтоб освежить голову перед приемом Протоп. Бог поможет ради моего дорогого.

Посылаю тебе одну бумагу относительно контр-разведки Алекс., потому что эти люди мешаются в дела, совершенно их не касающиеся, этому надо положить конец, — я позабыла отослать тебе ее раньше.

Затем относительно Рубинштейна — этот человек при смерти. Протелеграфируй или же прикажи Алекс. немедленно телеграфировать Рузскому[1032] о переводе Руб. из Пскова в ведение Министра Внутр. Дел (лучше ты сам телеграфируй, тогда он сразу все сделает). Нет времени, чтоб написать тебе о нашем разговоре, тороплюсь отправить письмо. Им удалось удержать Думу от опубликования их дурацкой декларации.

Целую много раз и благодарю за неожиданное милое письмо. Благословляю и целую тебя без конца.

Твоя старая

Женушка.

Царское Село. 1 ноября 1916 г.

Мой любимый, дорогой!

Горячо благодарю тебя за твое милое, длинное письмо с подробностями относительно твоего пребывания в Киеве. Я рада, что ты провел несколько уютных вечеров с дорогой матушкой и что тебе удалось так много сделать. Холодность Михень — это уж превышает всякую меру, я надеюсь, что ты тоже был сух, хотя я сомневаюсь, чтоб тебе удалось быть иным, не милым и вежливым.

Итак Ольга выходит замуж в субботу — где будет венчание? В какое имение она собирается ехать?

Это гораздо лучше, что дорогая матушка остается в Киеве, где более мягкий климат, где она может жить более согласно своим вкусам и слышать меньше сплетен. Я очень огорчена тем, что пришлось послать тебе эту телеграмму, зашифрованную Протопоп., но все министры так нервничали из-за Думы и тревожились, что в случае, если бы сегодня было опубликовано его назначение, то поднялся бы страшный скандал в Думе, его не приняли бы, и тогда Шт. пришлось бы распустить Думу. Тогда как если несколько отложить, то будет легче распустить Думу. Я была несогласна с этой бумагой и знала, что наш Друг тоже будет против, а потому послала Пр. к Нему, чтоб они вместе обсудили это дело. Наш Друг говорит, что это ошибка министров, потому что они бездействовали все эти дни. Представь себе, Бобр. до сих пор не сменил своего помощника, тогда как в бумаге, представленной тебе Прот., было написано, чтоб он это сделал. Теперь я просила Шт., чтоб он от своего имени приказал это исполнить. Они плохи, сотрудники Бобр., — и сочувствуют левым партиям. — Я вчера совершенно одурела от многочисленных посетителей. — Я была несогласна с Шаховским, он настроен против Прот. (jalousie de metier). Затем еще В. П. Шнейдер в течение 1 1/2 часов и 3 дамы.

Опять не могла уснуть до 51/2, и то уснула ненадолго. — В 3 жду Аню, а потому не запечатаю своего письма до ее прихода, — быть может, ей понадобится передать тебе что-нибудь. Мои 3 уютных вечера в лазарете кончились.

Какие у тебя сведения относительно того, что случилось в Балт. Порту?Шаховской сказал мне, что в Совете Министров Трепов обошелся чрезвычайно грубо с Григоровичем по поводу несчастья в Архангельске и что он позволил себе очень резкие, неджентльменские выражения. Действительно, их следует встряхнуть и наставить на путь истины.

Получила милое письмо от Виктории — Джорджи приедет туда сегодня, завтра венчание, после которого они тотчас едут в маленький домик, нанятый ими на севере, затем он возвратится к себе на корабль. Сейчас он не может получить отпуска, но надеется ежедневно несколько часов видеть Наду[1033] в их доме. Трудное начало для таких юных созданий. — Виктория поехала во Францию за Луизой, чтобы дать ей возможность хорошенько отдохнуть, — она усердно работала в госпитале и нуждается в отдыхе.

Сегодня у меня будет старик Шведов и Мразовский из Москвы. — Бесконечные приемы. — В четверг нашей Ольге минет 21 год! Совсем почтенный возраст! Я постоянно думаю о том, за кого наши девочки выйдут замуж, и не могу себе представить, какая судьба их ждет, — если б им дано было найти ту глубокую любовь и счастье, которые ты, мой ангел, мне давал на протяжении этих 22 лет! Увы, это такая редкость в наши дни!

Как идут дела в Румынии? Сейчас так мало сведений доходит до нас.

Я уже озабочена рождественскими подарками для моего “пункта”, — там такая масса народа, и так трудно найти что-нибудь подходящее и не чрезмерно дорогое.

Темно, совсем не бывает солнца, а я надеялась, что более холодная погода принесет с собой ясные дни. Я тоскую по тебе, дорогой мой, жажду твоих нежных любящих ласк.

Наш Друг ужасно сердит на Протоп., который из трусости не хотел, чтобы было объявлено о том, что отныне продов. переходит в его ведение, — из-за Думы, и наш Друг сказал ему, что он мог бы объяснить это ему тем, что он надеялся приблизительно в неделю все привести в должный порядок. Прот. хочет взять это в свои руки только через 2 недели — это глупо. Гр. не так уж сильно волнуется из-за Думы, так как они всегда кричат, чтобы не было. Я согласна с Ним в этом. А. шлет нежные поцелуи, она очень довольна своей поездкой в имение, а также посещением всех святынь в Москве — положительно — Скопин Шуйский.

Она была у митрополита, — он просил, чтоб ему никакого епископа не давали в помощники, и наш Друг того же мнения.

Мы все тебя нежно целуем. Бог да благословит, защитит тебя и да поможет во всем!

Навеки твоя

Женушка.

Надеюсь, ты послал телеграмму относительно умирающего Рубинштейна?

Ц. ставка. 1 ноября 1916 г.

Моя бесценная!

Я много раз перечитывал твое дорогое письмо — именно то, в котором ты пишешь о своих беседах с Шт. и Прот. Мне нечего тебе прощать, я только должен быть глубоко благодарен тебе за то, что ты своей помощью так подвинула это серьезное дело!

Теперь я понимаю смысл телеграммы Гр., которую получил в Киеве и переслал тебе вчера. Но я не мог написать необходимых слов, не имея бумаги министра перед глазами. Теперь это сделано, и я спокоен, хотя вполне сознаю большие трудности, которые нас ожидают первые два месяца. Да, будем тверды и подождем.

Со времени моего последнего здесь пребывания военное положение Румынии улучшилось, и наша армия стягивается удачнее, чем я этого ожидал в виду трудности передвижения. По дороге из Киева мы встретили 4 воинских поезда, шедших из Риги на юг; слышали пение и в окнах видели множество веселых молодых лиц.

Вчера мы ездили к памятнику, я гулял, а позднее мы поели печеного картофеля. Было совсем тепло.

Дмитрий уехал, так как ему надо сделать операцию щеки (изнутри)! Он надеется повидать тебя. Скоро должен приехать Игорь, — вот удовольствие! Из Буковины приехали толстый бельгиец, Вильямс и Жанэн, — они в восторге от всего виденного, представлялись мама.

Храни тебя Господь, моя единственная и мое все! Целую нежно тебя и девочек.

Навеки твой старый

Ники.

Ц.С. 2 ноября 1916.

Любимый мой, сокровище мое!

Сердечно благодарю тебя за твое милое письмо. Сегодня утром получила твою ночную телеграмму; на душе у меня было тревожно и грустно, так как я сознавала, что тебя должна была взволновать телеграмма, написанная мною по-русски. Я ненавижу докучать тебе и просить о перерешении уже сделанного, тем более когда я не согласна с тем, что говорят министры.

Наконец, солнышко ярко светит, это такое наслаждение после долгих, сумрачных дней, — все наши раненые чувствуют себя гораздо лучше, и многие ездят кататься, мы также, хотя было 7 гр. мороза. Я опять спала только 2 часа — такая досада! Быть может, с переменой погоды мне станет лучше. В лазарете все в порядке, хотя даже там мне приходится принимать архитекторов, генералов, говорить о сахаре, масле и т.д.

У одного офицера внезапно разорвался небольшой кровеносный сосуд, а потому нам пришлось немедленно оперировать его и зашить сосуд, — все сошло благополучно. Татьяна впервые давала хлороформ.

Жаль, что обоих вас не будет ко дню рождения Ольги. В 1 1/2 в моей комнате будет молебен. — Я рада, что дела в Румынии налаживаются. Веселкин, вероятно, рассказал тебе много интересного; какое счастье, что у нас там такой энергичный человек!

А теперь, любимый, радость души моей, до свидания. Бог да благословит и защитит тебя!

Нежные поцелуи шлет тебе твоя старая

Женушка.

Ужасно скучаю без тебя!

Ольга написала, что венчается 4-го в 4 часа в маленькой церкви над Днепром на месте идола Перуна. Да благословит ее Бог и да будет Н.А.[1034] действительно достоин ее любви и жертвы!

Ц. ставка. 2 ноября 1916 г.

Моя бесценная!

Глубоко благодарен тебе за дорогое письмо и шлю наилучшие пожелания ко дню рожденья нашей Ольги. Да, 21 год прошел, — почти целое поколение. Я помню, я тогда жил в той старинной зеленой уборной!

Вчера был ливень, а ночью выпал большой снег, и сейчас 3 градуса мороза. Пейзаж совершенно зимний. Автомобилям даже трудно ездить по улицам. Сегодня утром представлялась наша 4-я сотня. У офицеров и солдат хороший, бодрый вид и загорелые лица. Они небольшими партиями отправляются в Царское С. за своими вещами, новым обмундированием и сапогами.

Николай Мих. приехал сюда на один день, мы имели с ним вчера вечером длинный разговор, о котором расскажу тебе в следующем письме, — сегодня я очень занят.

Храни Господь тебя, мое любимое дорогое Солнышко, и детей!

Горячий привет всем!

Навеки твой старый

Ники.

Ц.С. 3 ноября 1916 г.

Ненаглядный, любимый мой!

Поздравляю тебя с днем рожденья нашей взрослой девочки. Был молебен в лазарете, а сейчас — в моей большой комнате. Твои письма еще не пришли. Было так приятно услышать милый голосок Бэби, только очень плохо слышно, через несколько дней телефон будет лучше устроен, и я надеюсь, что ты тоже как-нибудь поговоришь хоть несколько минут, чтоб дать возможность услышать столь желанный милый голос.

Виктория телеграфировала, что свадьбу вчера прелестно отпраздновали; Надя надела наше ожерелье.

Провела чудный вечер с нашим Другом и с Исидором: “успокой Папу, напиши, что все так будет еще (что Прот. получит в свои руки все продов. дело), что все впереди”. Они слишком долго зевали, а потому он назначен с таким опозданием, они сами тому виной, — все могло бы быть хорошо. Ты не должен огорчаться, твое решение было правильно, и оно будет несколько позднее приведено в исполнение.

Он очень огорчен, что Николаша приедет в ставку. Он великолепно говорил, спокойно и очень возвышенно, — тебе бы понравилось.

6 1/2 градусов мороза и яркое солнце, — собираюсь немного покататься, — трудно дышать при таком морозе. — Дмитрий будет к чаю. — Все мои мысли и молитвы с тобой.

Милый, не пошлешь ли ты кого-нибудь в Ораниенбаум в офицерскую школу? Во главе ее стоит старый генерал Филатов. Около 300 офицеров обучается там пулеметному делу, но оно очень плохо поставлено: там большой беспорядок, плохо ведется дело обучения, так что многие уходят оттуда. Я это слышала от офицеров, которые были посланы туда из полков, — они говорят, что эта школа, действительно, плохо и нецелесообразно устроена, их держат там годами, и все очень плохо организовано. (Карангозов и др. серьезно говорили об этом со мной, они находят, что было бы счастьем, если б это могло было изменено и если б там был наведен порядок). Филатов — старый профессор и придерживается своих старомодных идей. Думается мне, тебе следует приказать, чтоб какой-нибудь компетентный генерал произвел там серьезную ревизию. Там слишком мало пулеметов на 300 офицеров, тогда как каждый должен изучить дело в совершенстве и знать каждую мелочь. Они самостоятельно занимаются, помимо установленных часов, иначе ничего не знали бы. Им приходится слушать лекции о подводных лодках и т.п., что к ним не имеет никакого отношения. Милый, распорядился ли ты о том, чтобы Рубинштейн был передан в ведение министерства внутренних дел? Иначе он умрет в Пскове — прошу тебя, дорогой.

Вернувшись с прогулки, нашла твое милое письмо, за которое нежно благодарю. — Я рада, что Н. М. пробыл всего лишь один день.

А теперь, любимый, я должна кончить, — курьер должен отправляться.

Благословения и поцелуи без конца. Всецело

Твоя.

А. сидит рядом со мной и шлет тебе поцелуй.

Ц. ставка. 3 ноября 1916 г.

Мое сокровище любимое!

Горячо благодарю за дорогое письмо.

У Крошки растяжение жилы в верхней части правой ноги, небольшая опухоль, но болит не сильно, — ночью он часто просыпался и стонал во сне.

Федоров велел ему спокойно лежать в постели. Он очень весел и окружен тремя своими воспитателями, так что в соседней комнате очень шумно.

Вл. Ник. может сообщить тебе подробности об его ноге, так как это началось, когда он еще был здесь.

Оболенский появился вчера здесь, счастливый и сияющий, что освободился от своего поста. Он получит назначение в 3-й Кавказский корпус, который он сам выбрал.

Ген. Алексеев нездоров и лежит — у него сильный жар.

Федоров говорит, что у него почки не в порядке; он вызвал Сиротинина. Это осложнение имеет для меня большое значение. Я надеялся поехать в ближайшем времени куда-нибудь на фронт, но теперь придется эти дни побыть здесь.

Пустовойтенко отлично осведомлен во всем, и он прекрасный помощник. Пока не думаю брать никого со стороны.

Может быть, через неделю ты сможешь приехать сюда?

Посылаю тебе письма Николая, которых он не отсылал мне, но привез с собой, — они дадут понятие, о чем мы говорили.

Храни тебя, мое родное Солнышко, и девочек Господь! Нежно целую. Твой старый

Ники.

Ц. Село. 4 ноября 1916 г.

Мой ангел милый,

Большое тебе спасибо за твое дорогое письмо, только что мною полученное. Я прочла письмо Николая и страшно возмущена им. Почему ты не остановил его среди разговора и не сказал ему, что если он еще раз коснется этого предмета или меня, то ты сошлешь его в Сибирь, так как это уже граничит с государственной изменой? Он всегда ненавидел меня и дурно отзывался обо мне все эти 22 года, — и в клубе также (у меня был такой же самый разговор с ним в этом году), — но во время войны и в такой момент прятаться за спиной твоей мама и сестер и не выступить смело (независимо от согласия или несогласия) на защиту жены своего Императора, это — мерзость и предательство. Он чувствует, что со мной считаются, что меня начинают понимать, что мое мнение принимается во внимание, и это невыносимо для него. Он — воплощение всего злого, все преданные люди ненавидят его, — даже те, кто не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами. — А Фред. стар и никуда не годен, не сумел его остановить и задать ему головомойку, а ты, мой дорогой, слишком добр, снисходителен и мягок. Этот человек должен трепетать перед тобой; он и Николаша — величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщин[1035] и Сергея. — Он просто не выносит меня и Ани, а холодные комнаты тут ни при чем, уверяю тебя. Я не обращаю внимания на личные нападки, но так как я твоя жена, они не смеют этого делать. Милый мой, ты должен поддержать меня, ради блага твоего и Бэби. Не имей мы Его, все давно было бы кончено, в этом я твердо убеждена, — я повидаюсь с Ним на минутку перед приходом Штюрмера. Бедный старик, — как подло с ним и о нем ежедневно говорят в Думе!Во вчерашней речи Мелюков[1036] привел слова Бьюкенена о том, что Шт. изменник, а Бьюк. в ложе, к которому он обернулся, промолчал, — какая подлость! Мы переживаем сейчас самые тяжелые времена, но Бог все же поможет нам выйти из этого положения, я не страшусь. Пускай они кричат — мы должны показать, что мы не боимся и что мы тверды. Женушка — твоя опора, она каменной скалой стоит за тобой. Я спрошу нашего Друга, считает ли Он уместным, чтоб я поехала через неделю, или, так как тебе нельзя двинуться с места, не следует ли мне здесь оставаться, чтобы помогать “слабому” министру. — Они снова выбрали Родзянко, а его речи ужасны, как и то, что он говорит министрам.

Я надеюсь, нога нашего Крошки скоро поправится. И Алексеев заболел, — все беды сразу, — но Бог не покинет тебя и нашу любимую страну, благодаря молитвам и помощи нашего Друга. Я рада, что ты нашел место для Оболенского.

Опять серый день, 4 1/2 градуса мороза, солнце было только два дня. — Тяжко и грустно: так горячо берешься за правое дело, а вследствие этого, конечно, “злоумышленники” стараются все дело погубить. — Я чувствовала, что Николай не к добру поехал в ставку, — скверный он человек, внук еврея![1037]

Покаталась с ней и ждем Его (затем Рост. и Шт.). Прощай, радость жизни моей, мой единственный и мое все. Благословляю и целую без конца. Всецело

Твоя.

Она пишет заменя, так как ей легче писать по-русски[1038]. По прочтении письма Николая Он сказал: “Не проглянуло нигде милости Божией, ни в одной черте письма, а одно зло — как брат Милюкова, как все братья зла...” “Человек он ничтожный, добра то он делает, а милости Божией и на делах нет, никто его не слушает, а потом убедись на нем”. — “Господь показал Маме, что все это ничтожно, воcнe”.

Я видела во сне, что меня оперировали, отрезали мне руку, но я не испытывала никакой боли, а после этого получила письмо Н. от тебя.

Ц. ставка. 4 ноября 1916 г.

Моя душка Солнышко!

Горячо благодарю за милое письмо.

Нога Бэби от времени до времени побаливает, и первую часть ночи он не может спать. Когда я ложусь, он старается больше не стонать и засыпает скорее.

Федоров говорит, что рассасывание идет успешно, так как температура у него немного выше нормальной, так что я надеюсь, что через несколько дней он сможет встать!

У меня сегодня мало времени для письма, так как я принимал старого кн. Васильчикова, Троцкого и Дашкова, вернувшихся из Москвы.

Они пробыли там ровно месяц, посещая и осматривая лазареты, и видели 76000 раненых, из которых 16000 роздали награды. Они нашли все в полном порядке.

Через несколько дней я пошлю Георгия на юго-западный фронт, чтобы поблагодарить войска и раздать награды героям.

Алексееву сегодня немного полегче. Фед. настаивает на том, чтобы он полежал еще, по крайней мере, неделю, потому что кроме болезни он переутомлен работой и не досыпал все это время. Выглядит он свежее.

Кирилл приезжал на 2 дня, теперь он уехал в Або.

Храни Господь тебя, мое сокровище, моя любимая женушка, и девочек! Крепко целую.

Твой старый

Ники.

Ц. Село. 5 ноября 1916 г.

Дорогой мой,

Горячо благодарю тебя за твое милое письмо. Как досадно, что Бэби должен лежать, но, конечно, так для него лучше, — только бы не было болей! Это хорошо, что ты отправляешь Георгия, — чем больше ты их заставляешь двигаться, тем лучше, — ничего хорошего нет в том, чтоб торчать на одном месте без всякого дела. Алексееву следовало бы дать 2-месячный отпуск, найди себе кого-нибудь в помощники, напр. Головина, которого все чрезвычайно хвалят, — только не из командующих армиями, — оставь их на местах, где они нужнее. У Пустов. слишком много работы, и ты — один и, кроме того, ты не можешь тронуться с места, и, быть может, свежий человек с новыми мыслями оказался бы весьма кстати. Человек, который так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алекс., не может работать успешно. Говорят, у него нервы совершенно развинчены. Это понятно: сказалось постоянно напряжение “бумажного” человека; у него, увы, мало души и отзывчивости.

Закладка Аниной церкви прошла хорошо, наш Друг был там, а также славный епископ Исидор, епископ Мельхиседек и наш Батюшка и т.д. Сегодня повидаюсь с Гр. Штюрмеру очень досадно и грустно, что они так тебя терзают и что он отчасти тому причиной. Я его подбодрила, и он немного успокоился и преисполнен добрых намерений. Он находит, что Родзянко следовало бы лишить придворного мундира за то, что он не остановил этих негодяев, когда они в Думе говорили такие ужасные веши и так инсинуировали. Он поручил Фредериксу сделать ему выговор, но старик не понял его и написал Родзянко, чтоб он в будущем не допускал ничего подобного. Не прикажешь ли лишить его придворного звания сейчас, либо при первом же случае, когда он вновь допустит что-либо затрагивающее тебя, ужасный человек!

Что хотел сказать “Миша-дурак”[1039] тем, что он и Георгий получили знаки отличия от Джорджи “за мое изобретение, что меня очень обрадовало”?

Наш Друг очень недоволен браком Ольги. — Он находит, что это было нехорошо по отношению к тебе и что это не принесет ей счастья. Ах, Господи, я тоже невыразимо жалею об этом ее поступке (хотя понимаю ее вполне естественное стремление к личному счастью).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.