Глава 7 Спартаковская война и другие восстания гладиаторов
Глава 7
Спартаковская война и другие восстания гладиаторов
Среди известных нам примеров участия гладиаторов в войнах на первом месте не только по хронологии, но и по своему масштабу, безусловно, стоит грандиозное движение рабов под предводительством Спартака (73–71 до н. э.), которое считается одним из самых значительных проявлений кризиса Римской республики в I в. до н. э. К сожалению, до нас дошли только фрагменты «Истории» Гая Саллюстия Криспа (86–35 до н. э.), где подробно описывалось восстание Спартака, а специальный исторический труд ритора I в. н. э. Цецилия Калактинского о рабских войнах известен только благодаря упоминанию о нем у Афинея (Athen. VI. 104), поэтому о ходе событий мы можем судить лишь в самых общих чертах, в основном по обрывочным сведениям других античных авторов.
Как известно, начало восстанию было положено группой рабов-гладиаторов из частной школы Лентула Батиата в Капуе. Среди двухсот обитателей здешних казарм нашлись люди, которые не желали стать предметом развлечения для римской публики и были готовы рискнуть жизнью ради свободы. Никто из них не был запятнан какими-либо преступлениями, и попали они в эту школу «исключительно из-за жестокости хозяина, насильно заставившего их учиться ремеслу гладиатора» (Plut. Crass. 8). Мы знаем, что Спартак выступал на арене в качестве мирмиллона (Flor. III. 20. 12). При этом, судя по тому, что с ним была жена, он находился в несравненно лучшем положении, чем все остальные, ведь избранным профессионалам в таком случае полагалась отдельная комната или комнаты. Тем не менее он принял участие в заговоре, который был раскрыт, но несколько десятков человек (античные авторы называют разные цифры — от 30 до 78), вооружившись кухонными ножами и вполне способными заменить копья длинными железными вертелами, напали на стражу и вырвались на свободу. Среди выбранных ими предводителей, наряду с фракийцем Спартаком, упоминаются еще двое — галлы Крикс и Эномай (Oros. V. 24. 1). Относительно третьего из предводителей стоит отметить, что его очень редкое греческое имя Эномай вряд ли было дано ему при рождении. Прежде всего оно ассоциировалось с легендарным царем города Писа в Элиде, той самой области Древней Греции, где проводились знаменитые Олимпийские игры. Видимо, все дело в том, что данный мифологический персонаж прославился своими победами в гонках колесниц и убийством проигравших эти состязания женихов дочери. Именно поэтому такое имя могли счесть подходящим для новобранца гладиаторской школы, чтобы он выступал под ним на арене.
Кто же такой был Спартак и как он попал в Италию? К сожалению, его жизнь до гладиаторской школы во многом окутана тайной. Одно мы знаем вполне определенно: его родиной была Фракия — страна на севере Балканского полуострова, а если более конкретно — область племени медов, упоминаемых Страбоном в числе «народностей, чрезвычайно склонных к разбойничеству» (Strab. VII. 5. 12). Если попытаться нанести на современную политическую карту территорию их обитания в среднем течении р. Стримон, на западных отрогах Родопских гор, то она сопоставима с Юго-Западной Болгарией, где в городе Сандански, почти на границе с Грецией и Югославией, установлен единственный в мире памятник Спартаку. Скупую информацию о начальном периоде его жизни дает Луций Анней Флор, написавший свои «Эпитомы римской истории обо всех войнах за семьсот лет» на основе труда Тита Ливия. По словам этого историка, сначала он был римским «солдатом из фракийских наемников», затем дезертировал и стал разбойником, и только потом, когда он попал в плен к римлянам, за огромную физическую силу его продали в гладиаторы (Flor. III. 20. 8; см. также: Арр. Bell. Civ. I. 116). Отсюда, по крайней мере, ясно, что Спартак какое-то время провел в римской армии. Как и когда это могло произойти? Исходя из анализа исторической ситуации, можно предположить, что в возрасте 18–20 лет [54] он оказался в отряде, отправленном в 86 г. до н. э. царем соседнего племени одрисов Садалом на помощь Сулле во время первой войны Рима с понтийским царем Митридатом VI Евпатором (Holleaux 1938. Р. 143–159). Такие подразделения с территорий за границами Римского государства нанимались за определенную плату и вливались в состав вспомогательных войск[55]. За время своей военной службы Спартак успел основательно познакомиться с организацией и тактикой римской армии, достигнув, быть может, командных должностей. Позднее это дало Юлию Цезарю повод упомянуть о пользе, которую принес восстанию рабов «полученный от нас опыт и дисциплина» (Caes. De bello Gall. I. 40). Служба Спартака продолжалась, скорее всего, до 78 г. до н. э. Именно в этом году Аппий Клавдий Пульхр в ранге проконсула Македонии одержал, как пишет Евтропий, «легкие победы над народами, жившими в провинции Родопы» (Eutrop. VI. 2.1)[56], начав, таким образом, покорение той области Фракии, которую занимали меды. Видимо, это и послужило причиной дезертирства молодого фракийца, превратившегося в «разбойника», воевавшего с римлянами [57]. Сколько лет могла продолжаться его вооруженная борьба за свободу, трудно сказать, но военные действия во Фракии велись почти три года, завершившись в 75 г. до н. э. В любом случае, для нас важен тот факт, что еще до пребывания в гладиаторской школе будущий вождь восстания уже обладал вполне определенными военными навыками.
Из общей массы рабов Спартак выделялся «выдающейся отвагой и физической силой», а «по уму и мягкости характера» вообще больше походил на эллина и человека более высокого положения, чем то, в котором он оказался (Plut. Crass. 8). В этих словах Плутарха, одного из самых образованных людей своего времени, скрыта очень лестная оценка человека, бывшего по происхождению варваром, но носившего имя, принадлежавшее к числу тех, что бытовали в среде фракийской знати. Если следовать предложенной выше схеме, то Спартаку, когда он попал в гладиаторскую школу, было около тридцати лет, так что авторы поставленного в Болгарии памятника, изобразив его в расцвете сил, наверно, были не так уж далеки от истины. Ведь в гладиаторы отдавали, как правило, молодых людей, чтобы максимально продлить срок их выступлений на арене, обычно не слишком долгий. Сорок пять лет, до которых дожил мирмиллон Ульпий Феликс, — это самый высокий возрастной предел для действующих профессионалов, известный по дошедшим до нас надписям [58].
Но вернемся к выступлению гладиаторов из школы Лентула Батиата, ставшему сигналом для начала великого восстания. Уже на этом этапе к беглецам присоединилось более десяти тысяч рабов (Flor. III. 20. 3), которые волей случая наткнулись на повозки с гладиаторской экипировкой, перевозившейся в другой город. Мгновенно расхватав мечи (Veil. Pat. II. 5), они, видимо, легко справились с охраной городских ворот и бежали из Капуи, по пути отбирая кинжалы и дубины у случайных путников. Римские власти сначала не придали большого значения этому инциденту. Конечно, несколько отрядов были посланы в погоню за рабами, но те не только отбили нападение, но и захватили большое количество воинского снаряжения, при этом свое гладиаторское вооружение бросили как позорное и недостойное (Plut. Crass. 9). Преодолев расстояние, примерно равное одному дневному переходу (около 35 км), восставшие укрылись на давно потухшем вулкане Везувий (рис. 33), который стал для них, используя выражение Флора, своеобразным «алтарем Венеры» (Flor. III. 20. 4), возле которого по традиции рабы получали свободу.
Никто из писавших о восстании Спартака, как правило, не задавался вопросом, а что, собственно, представляла из себя эта гора в те далекие времена и где там можно было успешно обороняться? Обычно в качестве укрытия фигурирует вершина Везувия, но, судя по описанию географа Страбона, она была «в значительной части плоская, совершенно бесплодная, на вид пепельного цвета… в грудах скал черного как сажа цвета на поверхности» (Strab. IV. 8) и выглядела как обширный неглубокий кратер[59], часть стенки которого сохранилась до наших дней в виде полукольцеобразного вала Монте-Соммы, т. е. такое место мало соответствовало задачам обороны и устройства укрепленного лагеря. Очевидно, в этих целях восставшие использовали примыкающую к скалам древнего кратера с юга и юго-востока плоскую террасу Ле-Пиане. Туда вела только одна узкая и чрезвычайно крутая тропинка, которую было удобно охранять, но вскоре доступ наверх преградил посланный против мятежных рабов военный отряд численностью три тысячи человек под командованием претора Гая Клавдия Пульхра. Правда, относительно имени этого военачальника мнения историков часто не совпадают[60]. Но если это действительно был он, то, по иронии судьбы, именно его брат Аппий Клавдий Пульхр в 78 г. до н. э. в ранге проконсула Македонии вел военные действия в Южной Фракии и, возможно, стал виновником превращения Спартака из свободного человека в раба (Flor. III. 4. 6).
Рис. 33. Везувий во времена Спартака
Римский военачальник, казалось, правильно рассчитал, что голод и жажда в конце концов вынудят восставших сдаться. Однако он глубоко заблуждался. Люди Спартака начали плести прочные лестницы «из лесных прутьев» и «лозы дикого винограда». Это говорит о том, что место, где они разместились, действительно находилось на уровне, соответствующем террасе Ле-Пиане, т. е. не выше 800 м, так как это верхняя граница произрастания винограда в районе Везувия. Затем беглые рабы благополучно спустились со скал. Только один человек остался наверху с оружием, а когда спуск закончился, передал его вниз и потом присоединился к остальным. Где же произошел этот альпинистский маневр и с какой высоты пришлось спускать лестницы? У некоторых авторов это описывается как некий фантастический трюк, для исполнения которого были пущены в дело лестницы длиной около 300 м [61]. Позволим себе в этом усомниться, вряд ли неподготовленные люди могли спокойно преодолеть спуск с высоты, сравнимой с современным восьмидесятиэтажным небоскребом. Здесь следует обратить внимание на сообщение Флора о том, что осажденные «опустились через жерло полой горы, и сошли к самой ее подошве» (Flor. III. 20. 4). Очевидно, они воспользовались тем, что не столь высокий отвесный склон внутренней стороны кратера, естественно, не охранялся. Среди воинов Спартака должны были быть люди, хорошо знавшие эту местность, и они могли показать незаметный выход из кратера к подножию горы. Обойдя римлян с тыла, мятежники неожиданно, скорее всего на рассвете, напали на их лагерь и навели «такой страх, что несколько когорт потерпели поражение от семидесяти четырех гладиаторов» (Front. Strat. V. 21). Конечно, римляне были разбиты наголову и в страшной панике бежали, и все же утверждение Юлия Фронтина в его «Стратегемах» относительно численности нападавших, безусловно, является преувеличением и отражает только роль гладиаторов как командиров в повстанческом войске. Кстати, один из них, Эномай, если понимать буквально сообщение Павла Орозия о его смерти (Oros. V. 23), погиб именно в этом бою.
Так удачно завершилась первая из использованных Спартаком для достижения победы военных хитростей, которые достаточно ярко характеризуют его военное искусство. Во всяком случае, если судить по количеству приведенных у того же Фронтина примеров успешных «стратегем» Спартака, он лишь немногим уступает таким известным полководцам древности, как Алкивиад и Агесилай или Квинт Фабий Максим и Марк Антоний и, конечно же, превосходит своего основного противника Красса.
После первой победы восставшие, по-видимому, оставили прежние позиции и разместились на территории бывшего римского лагеря у подножия вулкана. Вскоре сюда с новой силой стали стекаться сельские и городские рабы из ближайшей округи, пастухи — «народ все крепкий и проворный» — и даже кое-кто из «свободных с полей» (Арр. Bell. Civ. I. 116). Среди них, наверно, было немало тех италиков, которые в 83–82 гг. до н. э. выступили в поддержку врагов Суллы, а в 81 г. до н. э. лишились своей земли, переданной ветеранам его 27 легионов (Liv. Ер. 89). К тому же многие из них так и не получили обещанных прав римских граждан, поскольку реальное проведение этой меры в жизнь растянулось на несколько десятилетий. Конечно, большей частью люди, вступавшие в войско мятежных рабов, не имели военного опыта, и все же к ним полностью применимы слова Вегеция о достоинствах новобранцев римской армии, происходивших из сельской местности: «Они вырастали в труде под открытым небом, стойко выносили зной, не искали тени, не были знакомы с банями. Они были простодушны и довольствовались малым. Их руки были приспособлены к работе с любым инструментом. Еще в деревне они привыкли работать с железом, копать траншеи и переносить тяжести» (Veg. I. 3). Под началом Спартака одни из них «стали тяжеловооруженными воинами, из других гладиаторы составили отряды лазутчиков и легковооруженных» (Plut. Crass. 9). Тогда же, видимо, было положено начало формированию конницы, достаточно многочисленной благодаря использованию бывших пастухов.
Период временной передышки вождь рабов использовал для усиленной подготовки своих воинов к противостоянию с Римом. Он проявил прекрасные организаторские способности, создав в кратчайшие сроки хорошо организованную и дисциплинированную армию по образцу римской, лучшей для того времени. За основу была взята хорошо знакомая Спартаку по личному опыту система обучения. Интенсивный курс ее, согласно Вегецию, выглядел следующим образом: молодые солдаты «должны постоянно делать военные упражнения на поле… непрерывно наблюдать за приказами и сигналами, стрелять из лука, бросать копья, кидать камни из пращи или рукою, делать движения при полном вооружении, при помощи коротких папок вместо мечей учиться колоть и рубить; в этих занятиях их должно задерживать большую часть дня до пота. В той же степени их нужно заставлять учиться бегать и прыгать, чтобы преодолевать рвы. Если есть по соседству с их стоянкой море или река, то в летнее время нужно заставлять всех плавать, кроме того, рубить леса, прокладывать пути по зарослям и отвесным скалам, обтесывать деревья, рыть рвы, уметь занимать то или другое место и, выставив щиты, не дать товарищам столкнуть их с позиции» (Veget. III. 4).
Изнурительные ежедневные тренировки начинались с отработки военного шага, «поскольку ничто не должно было соблюдаться на марше или в сражении так тщательно, как сохранение строя всеми солдатами» (Veget. I. 9). В итоге добивались того, что новобранцы с грузом около 20 кг за пять часов проходили обычным шагом 29 км, а ускоренным — 35 км. Далее надо было отрабатывать тактические построения и закреплять навыки быстрого возведения окруженного рвом и валом укрепленного лагеря с регулярно сменяемыми постами и караулами. Можно полагать, что основными подразделениями армии рабов, как и у римлян, были легионы, формировавшиеся, судя по всему, на определенной этнической основе. Соответственно, каждый легион численностью не менее 4800 человек состоял из десяти когорт, имевших самостоятельное тактическое значение. По-видимому, восставшие использовали и принятые у римлян воинские знаки, удобные для управления войсками в бою. В их обозе, судя по ряду упоминаний древних авторов, находилось все необходимое для развертывания мастерских по изготовлению оружия (Flor. III. 20. 6; App. Bell. Civ. I. 116).
Благодаря усиленной подготовке и постоянно приобретавшемуся боевому опыту, воины Спартака скоро прекрасно усвоили, как им реагировать на те или иные действия врага. Роль инструкторов по многим вопросам, в том числе и относительно обращения с оружием, в данном случае продолжали играть первоначальные участники восстания — гладиаторы (Flor. III. 20. 2). Правда, оружия катастрофически не хватало. Очевидно, к этому периоду относится сообщение Фронтина о том, что «у Спартака и его войска были щиты из прутьев, покрытых корой» (Front. Strat. VII. 6), и Саллюстия о беглых рабах, обжигавших «на огне копья, которыми, хотя они не походили на оружие, пригодное для военных действий, можно было разить врага точно так же, как железными» (Sallust. Hist. HI. 96). Конечно, со временем ситуация должна была измениться, и после ряда победных сражений воины Спартака вряд ли особенно отличались от римлян по составу наступательного и защитного вооружения.
Между тем в Риме по-прежнему продолжали рассматривать действия Спартака как обыкновенные разбойничьи нападения, и скоро была предпринята еще одна попытка изолировать восставших в районе Везувия. К горе подошли значительные военные силы под командованием претора Публия Вариния Глабра, численностью не менее двух легионов. Спартак, как показали дальнейшие события, никогда не упускал случая уничтожить силы противника поодиночке, в полной мере используя прекрасно знакомую ему тактику ведения боя в горной и пересеченной местности. Образно выражаясь, он «побеждал римлян тем, что избегал невыгодных сражений», выжидая удобный момент для нападения на врага [62]. Вступив в бой с передовым отрядом из трех тысяч человек во главе с Фурием, легатом Вариния, гладиаторы обратили его в бегство. Затем настал черед большего по численности и расположившегося отдельным лагерем войска Коссиния, советника Вариния и его товарища по должности. Спартак подстерег его и едва не взял в плен, когда тот купался близ Салин, селения между Геркуланумом и Помпеями. Преследуя по пятам бежавшего римского военачальника, он после кровопролитного боя захватил его лагерь. Сам Коссиний при этом погиб (Plut. Crass. 9).
От известия о поражении Коссиния армия Вариния пришла в полное смятение, началось бегство солдат. Кроме того, из-за суровой непогоды люди стали заболевать. Эти обстоятельства заставили римского полководца разбить «неподалеку от врага лагерь» и укрепить его «валом, рвом, огромными насыпями» (Sallust. Hist. III. 96). Помощи он запрашивать не стал, полагаясь на собственные силы, и отказался от первоначального намерения отправить в Рим своего квестора Гая Торания, чтобы сенат не узнал об истинном положении дел. Организованная Варинием блокада лагеря повстанцев, где, несмотря на перебои с продовольствием, поддерживалась строгая дисциплина, оказалась достаточно жесткой, но и на этот раз Спартак удачно использовал очередную военную хитрость. Он оставил в лагере трубача для подачи обычных сигналов и приказал установить перед воротами столбы через небольшие интервалы и привязать к ним трупы в одежде и с оружием, чтобы на расстоянии они казались часовыми, а по всему лагерю были разведены костры (Front. Strat. V. 22). Во вторую ночную стражу, т. е. около полуночи, мятежникам удалось скрытно в полном молчании вывести свое войско и надолго оторваться от преследования. «Вариний же, когда совсем рассвело, тщетно ожидал, что беглецы начнут обычную перебранку и станут швырять камни в лагерь, а кроме того, возникнет шум, беспорядок и слышны будут громкие возгласы со всех сторон» (Sallust. Hist. III. 96). Скоро стало ясно, что следы противника потеряны, и римский полководец, опасаясь засады, отступил в надежде скоро пополнить свое войско.
Ускоренное обучение воинов Спартака не прошло даром: когда Вариний отважился напасть на их новый лагерь, то был разбит наголову. Конечно, его сопровождали не испытанные ветераны, а наспех собранные случайные люди, совсем не рвавшиеся в бой. И все же, вопреки здравому смыслу, Вариний неосмотрительно повел «быстрым шагом к лагерю новых и незнакомых ему беглых солдат, к тому же напуганных чужими неудачами, хранящих молчание и вступающих в сражение вовсе не с тем мужеством, какое от них требовалось» (Sallust. Hist. III. 96). Между тем среди вождей восстания вспыхнули раздоры из-за плана дальнейших действий. Как писал Саллюстий, «Крикс и его соплеменники — галлы и германцы — рвались вперед, чтобы самим начать бой, а Спартак отговаривал их от нападения» (Sallust. Hist. III. 96). Вероятно, его план заключался в том, чтобы дать противнику растратить силы при штурме лагеря, а потом нанести ему неожиданный удар. Детали этой битвы нам не известны, зато итог очевиден: Вариний не только потерпел поражение и потерял свои полевые укрепления, но и утратил в столкновении с самим Спартаком коня, ликторов — свою почетную стражу и чуть было сам не попал в плен (Plut. Crass. 9). Когда весть об этом разнеслась повсюду, на многих в Италии она, конечно, произвела впечатление. Вождь восставших рабов еще раз показал себя великолепным тактиком, умело сочетающим оборону и нападение, военные хитрости и сокрушительные атаки.
Флор писал, что отнятые в ходе сражений у преторов (Клавдия и Вариния. — В. Г.) фасции — связанные ремнями красного цвета пучки березовых или вязовых прутьев, в которые на период ведения военных действий втыкали по двустороннему топору, мятежники отдали своему предводителю (Flor. III. 20. 7). Отсюда можно сделать вывод о том, что в итоге у него оказалось такое количество этих знаков власти, какое положено консулу, то есть двенадцать. Вряд ли приходится сомневаться в том, что с этого времени Спартак носил консульское облачение, набрал ликторов и пользовался этими символами достоинства высшего должностного лица в Римской республике, чтобы еще больше возвыситься в глазах своих воинов и тех италийцев, которые встали на его сторону.
Теперь многие из восставших требовали идти навстречу врагу, «полагаясь безрассудно на прибывающие к ним огромные силы и на свою храбрость… большинство же — из-за того, что, будучи рабами по натуре, хотели лишь пограбить и проявить свою жестокость…» (Sallust. Hist. III. 98). В конце концов Спартак сумел доказать преимущества следующего решения: не вступая в соприкосновение с врагом, двинуть армию в соседнюю область — Луканию (рис. 34), чтобы пополнить ее отборными воинами из числа рабов-пастухов. С помощью подходящего проводника из пленных отрядам рабов удалось незаметно подойти к Луканским Нарам, а оттуда также скрытно, на рассвете — к Форуму Анния. И вот здесь до тех пор сдерживаемые страсти, обуревавшие многих повстанцев, вырвались наружу. Примкнувшие к восстанию случайные люди, пренебрегая приказом Спартака о тайном и быстром передвижении, хватали и насиловали девушек и матрон, «поджигали дома, а многие местные рабы, естественные союзники беглых, тащили добро, спрятанное их господами, и самих их вытаскивали из потаенных мест; гнев и произвол варваров не знал ничего святого и запретного» (Sallust. Hist. III. 98). Спартак был бессилен бороться с этим, хотя старался ускорить продвижение своей армии, чтобы использовать фактор внезапности. По-видимому, именно тогда произошло следующее сражение, в котором потерпел неудачу еще один римский военачальник, уже упоминавшийся Гай Тораний: его лагерь тоже был захвачен рабами. Это поражение отдало в руки войска восставших почти всю Южную Италию. Снова и снова по пути его движения вспыхивала жестокая резня, горели усадьбы и поселения, страшному опустошению, грабежам и кровопролитию подверглись такие города, как Нола и Нуцерия в Кампании, Фурии, Консенция и Метапонт в Лукании. Спартак пытался пресекать бесчинства и даже велел с почестями похоронить захваченную его людьми знатную римскую матрону, «которая, не перенеся позора бесчестья, сама лишила себя жизни». Как сообщает Павел Орозий, на ее погребении «устроили гладиаторские бои с участием четырехсот пленников — разумеется, что те, кто должны были бы быть предметом зрелища, стали зрителями — действуя скорее как мастера гладиаторов, нежели как руководители войска» (Oros. V. 24. 3). Наконец, когда росшая, как снежный ком, армия Спартака увеличилась вдвое, он отдал приказ разбить лагерь на обширной равнине среди еще стоявших на полях созревших осенних хлебов, где можно было не испытывать никаких проблем с продовольствием.
Рис. 34. Карта походов Спартака
Итак, в ходе кампании 73 г. до н. э. римлянам был нанесен серьезный урон, а численность войска Спартака за счет беглых рабов, крестьян, пастухов и перебежчиков, напротив, достигла 70 тысяч человек. Мятежники ковали оружие и собирали припасы, готовясь к продолжению войны.
Весной следующего года Спартак, по словам Плутарха, «стал уже великой и грозной силой, но, как здравомыслящий человек, ясно понимал, что ему все же не сломить могущество римлян, и повел свое войско к Альпам, рассчитывая перейти через горы и таким образом дать каждому возможность вернуться домой — иным во Фракию, другим в Галлию» (Plut. Crass. 9). Общая политическая ситуация в этот момент складывалась для Рима крайне сложно, и не один только Спартак занимал умы римских граждан. Незадолго до бегства гладиаторов из Капуи на востоке началась уже третья по счету война с понтийским царем Митридатом VI Евпатором (111–63 до н. э.), отвлекшая на себя лучшие военные силы государства во главе с наиболее одаренным римским полководцем Луцием Лицинием Лукуллом. В Испании еще с 80 г. до н. э. велась безуспешная война с мятежным военачальником Квинтом Серторием, который, подчинив своему влиянию испанские племена, сумел создать там своего рода «государство в государстве» с «сенатом» из 300 римских эмигрантов. В 72 г. до н. э. могущество Сертория оказалось подорвано действиями отправленной в Испанию армии Гнея Помпея. Теперь, когда положение серторианцев, располагавших еще достаточно большой военной мощью, становилось все более сложным, в Риме появились слухи о скором нападении на Италию «второго Ганнибала». Если бы это произошло, вывести восставших за пределы Апеннинского полуострова, конечно, было бы несравненно легче.
Только тогда римский сенат в полной мере осознал всю серьезность положения, которое усугублялось целым рядом причин, сформулированных три года спустя Цицероном следующим образом: «Военное дело перестало быть приманкой для молодежи; храбрые воины и выдающиеся полководцы перевелись, отчасти умерли естественной смертью, отчасти пали жертвою гражданских междоусобиц и прочих несчастий, обрушившихся на наше отечество». В той ситуации на борьбу с рабами направили обоих консулов 72 г. до н. э. — Гнея Лентула Клодиана и Луция Геллия Публиколу, каждый из которых после произведенного набора солдат вел за собой два легиона. Относительно первого из упомянутых полководцев можно сказать, что это был не самый лучший выбор, поскольку на его счету числились только неудачные действия против серторианцев в Испании под началом Гнея Помпея, тогда как Луция Геллия все знали как достаточно опытного в военном отношении человека. Кстати, тогда под его командованием служил ставший позднее известным политическим деятелем Катон Младший (95–46 до н. э.). Из-за своего брата, назначенного на должность военного трибуна, он вступил в армию добровольно, что для представителей «золотой молодежи» периода заката Республики было большой редкостью. В биографии Катона Плутарх приводит некоторые детали этой кампании, они отчасти объясняют причины постигших римлян неудач и на контрасте с его поведением демонстрируют состояние римской армии на тот момент: «…начальники вели войну плохо, все же среди изнеженности и страсти к роскоши, которые владели тогда солдатами, он обнаружил такое умение повиноваться, столько выдержки, столько отваги, неизменно соединявшейся с трезвым расчетом», что «Геллий отметил его наградами и славными почестями» (Plut. Cat. 8).
План консулов заключался в действиях против Спартака сразу на двух направлениях: с севера наступал Лентул, с юга — Геллий. Казалось, ситуация безвыходная, но тут от войска восставших, продолжившего движение в сторону Альп, отделился двадцатитысячный отряд Крикса. Он занял позиции у горы Гаргана, на поросшем дубовым лесом полуострове между устьем реки Френто и городом Сипонтом, к востоку от дороги, по которой шли легионы под командованием Геллия, нависая над его правым флангом. Предполагать в такой сложный момент сознательный раскол армии рабов из-за принципиальных разногласий между ее вождями [63] нет никаких оснований. Скорее всего, действия Крикса были заранее согласованы в целях временного отвлечения им на себя одной из консульских армий. Стратегически это был верный ход: если бы римляне продвинулись дальше, то оказались бы под угрозой нападения с тыла сил, численно превосходивших воинов Геллия почти вдвое. Верный сподвижник Спартака выполнил свою задачу: дал ему возможность оторваться от преследователей и с основными силами оказаться один на один с двумя легионами Лентула, но сам, как и две трети его воинов, погиб в ожесточенной битве с отправленным против него Геллием претором Квинтом Аррием (Liv. Ер. 96). Это поражение стало тяжелым ударом для восставших, тем не менее бывший гладиатор вновь проявил себя как блестящий полководец и смог, умело маневрируя, успешно разгромить армии консулов поочередно. Первым пришлось спасаться бегством Гнею Лентулу, а затем, после очередной упорной битвы, уже и виновникам смерти Крикса — Луцию Геллию и Квинту Аррию. Римляне отошли с поля боя в полном беспорядке, многие из них попали в плен, был потерян весь обоз. Тремстам из них пришлось на деле познать, какие чувства испытывали выходившие на арену люди. Опыт организации погребальных боев с участием пленников был повторен и, наверно, не один раз. В данном случае все они были вынуждены сражаться между собой подобно гладиаторам, чтобы стать своеобразной жертвой у погребального костра погибшего Крикса, тело которого доставили в лагерь Спартака. Флор, достаточно злобно относившийся к рабскому предводителю, по этому поводу писал: «Он совершал погребения своих павших вожаков с почетом, подобающим полководцам, и приказывал пленным сражаться вокруг погребального костра, как будто хотел искупить позор гладиаторской службы, став устроителем игр» (Flor. III. 20. 9). Возможно, это было не столько проявлением мести по отношению к римлянам, сколько данью традиционным представлениям соплеменников Крикса и Эномая о проводах героя в загробный мир. Если поединки на пирах были у галлов самым обычным делом (Athen. IV. 154), то можно предполагать и включение их в программу погребального пира.
Двигаясь к Альпам вдоль восточного побережья Апеннинского полуострова через города Фирм, Анкону, Аримин, Мутину на Плаценцию, Спартак одерживал все новые и новые победы. Очень важной для осуществления его дальнейших планов была битва при Мутине, сильной крепости на пути к реке Пад (совр. р. По). Там он встретился с десятитысячным войском наместника Цизальпинской Галлии Гая Кассия Лонгина, который «был разбит наголову, понес огромные потери в людях и сам едва спасся бегством» (Plut. Crass. 9). Не более успешно пытался остановить армию Спартака и отряд претора Гнея Манлия (Liv. Ер. 96), который до того был известен только тем, что во времена диктатуры Суллы нажил себе большое состояние за счет конфискации имущества осужденных на казнь. Провинция, захваченная Спартаком, была исключительно богатой: она изобиловала хлебом и виноградниками, славилась небывалыми урожаями гречихи и проса, в широко раскинувшихся дубовых лесах кормилось желудями огромное количество диких и домашних свиней. Здесь армия Спартака отдохнула после боев и пополнила свои ряды, доведя численность воинов до 120 тысяч человек, вероятно, за счет рабов и перешедших на его сторону галльских крестьян.
Наконец, когда, казалось бы, на пути к альпийским перевалам не осталось никаких препятствий, вождь восстания неожиданно отказался от прежнего плана и повернул обратно. Удовлетворительного объяснения этому нет. Многие исследователи полагали, что рабов могли испугать неблагоприятные условия местности или тяжесть перехода через горы либо на настроения восставших подействовали их италийские победы и ненависть к Риму. Высказывалось также мнение, что Спартак мог поддерживать контакты с Серторием и двигался на соединение с ним для дальнейших совместных действий в Испании, но с его смертью от руки убийцы такая необходимость отпала[64]. Действительно, такие контакты между всеми анти-римскими силами, действовавшими одновременно в различных областях Средиземноморья, включая Митридата VI Евпатора, были вполне возможны[65], особенно если учесть, что союзниками понтийского царя были киликийские пираты, с которыми приходилось иметь дело и Серторию, и Спартаку. Во всяком случае, никакого психологического барьера у Сертория по этому поводу не должно было быть, так как уже со времени консульства Луция Корнелия Цинны в 87 г. до н. э. использование в политических целях больших масс вооруженных рабов стало в Риме довольно обычным явлением. К сожалению, никаких документальных свидетельств, дающих полное представление о дипломатии Сертория, не сохранилось. Помпей, опасаясь каких-либо разоблачений и обострения политической ситуации, сжег, не читая, всю его переписку, где были послания от «некоторых весьма влиятельных римлян, которые желали, возбудив волнения в государстве, изменить тогдашнюю форму правления и приглашали Сертория в Италию» (Plut. Crass. 20). Существующие версии причин изменения планов Спартака можно дополнить предположением, что, учитывая заметное увеличение численности его армии в Цизальпинской Галлии, на этом этапе восстания весьма значительную, если не большую часть его участников составили те, кто связывал свою дальнейшую судьбу именно с Италией и не собирался никуда уходить.
Так или иначе, известие о последовавшем вскоре разгроме серторианцев означало, что теперь некому сковывать действовавшую против них закаленную в боях армию Гнея Помпея и она в скором времени может появиться на Апеннинском полуострове. Видимо, именно тогда в окружении Спартака возобладало мнение о нанесении внезапного удара по Риму или возвращении на юг Италии с тем, чтобы переправиться на остров Сицилию и превратить его в свою новую базу. Восставшие двинулись в обратную сторону, и тогда Рим «оказался охвачен не меньшим страхом, чем когда он дрожал, крича, что Ганнибал у ворот» (Oros. V. 24. 5). Правда, Спартак, будучи вполне разумным человеком, все-таки повел свою армию не на столицу государства, тем более что у него не было осадных орудий, а по старой Эмилиевой дороге к слабо укрепленным городам Кампании и Лукании. Для быстроты передвижения был отдан суровый приказ: «…сжечь весь лишний обоз, убить всех пленных и перерезать вьючный скот, чтобы идти налегке» (Арр. Bell. Civ. I. 117). Перебежчики, во множестве приходившие со всех сторон, не принимались. В области Пицен войско мятежных рабов снова попытались остановить объединенные силы двух консулов, и опять они были разбиты.
Узнав об этих неудачных действиях, возмущенный сенат приказал консулам не трогаться с места. Теперь Спартак окончательно доказал, что его победы не были случайностью. Римские военачальники вынужденно признали: этот бывший раб действительно обладает огромным военным талантом. Из массы не привыкших к военной дисциплине людей, без денег, не имея базы для изготовления в нужных количествах вооружения, создать боеспособную армию и наносить в течение долгого времени тяжелые поражения знаменитым римским легионам мог только выдающийся полководец и организатор. Следует отметить те усовершенствования, которые он внес в созданную им военную организацию, — это усиление роли кавалерии и легковооруженных подразделений, обеспечение большей маневренности армии благодаря избавлению от громоздких обозов и хорошо поставленная разведка.
Теперь ни один из влиятельных римлян не решался рискнуть своей военной репутацией и взять на себя столь неблагодарное дело, как командование в «рабской войне». Тогда свою кандидатуру на эту должность выдвинул самый богатый человек в Риме — Марк Лициний Красс (114–53 до н. э.) (рис. 35). С одной стороны, он был известен своими сомнительными денежными операциями, с другой — обладал достаточными познаниями в области военного искусства. В молодости Красс воевал под командованием своего отца в Испании против племени лузитан, сражался против италиков в Союзнической войне, затем принял активное участие в гражданской войне на стороне Суллы, возглавив значительную часть его армии.
Наделенный сенатом проконсульской властью, он сразу энергично взялся за дело, спешно набрав шесть легионов, к которым он, прибыв на место, присоединил еще два консульских [66]. Таким образом, под началом этого полководца оказалось не менее сорока тысяч солдат. Это было признанием крайней опасности положения. Обычно считали, что для участия в военных действиях достаточно максимум четырех легионов, дополненных вспомогательными и союзными войсками. Учитывая серьезность положения, за Крассом последовали многие представители знати, кто по дружбе с ним, а кто в силу имевшихся долговых обязательств. Таким образом, среди его офицеров появились тщательно подобранные люди, из которых можно упомянуть Марка Муммия, потомка видной плебейской фамилии; квестора Гнея Тремеллия Скрофу, друга Цицерона, отзывавшегося о нем как о «человеке старых правил», «личности в высшей степени совестливой и добросовестной»; Луция Квинкция, народного трибуна 74 г. до н. э., занявшего должность начальника конницы.
Рис. 35. Марк Лициний Красс. Мраморный бюст
Поначалу Крассу сопутствовал небольшой успех в битве с одним из отрядов беглых рабов: шесть тысяч из них были убиты и девятьсот взяты в плен (Oros. V. 6). Тем временем Спартак, никогда не переоценивавший свои силы, использовал любой промах своих врагов. На границе области Пицен, чтобы преградить ему путь на юг, два легиона под командованием легата Марка Муммия, судя по всему, из числа полностью деморализованных бывших консульских, были посланы в обход со строгим приказом не вступать в сражение и избегать даже мелких стычек. Однако этот уже достаточно опытный военачальник, видимо, пренебрежительно относившийся к недостойному противнику, горел желанием отличиться и воспользовался первым же случаем завязать битву. Эта самонадеянность была жестоко наказана: «…многие из его людей были убиты, другие спаслись бегством, побросав оружие» (Plut. Crass. 10). Судя по всему, позорное поражение растерявших боевой дух римских солдат было связано с потерей воинских знаков и прежде всего главных из них — штандартов с изображением орла, символа легиона. Только утратой «знамен» можно объяснить использование Крассом в качестве наказания применявшейся редко, но обычно как раз в таких случаях, крайней и жестокой меры — децимации, когда казнили каждого десятого из проявивших трусость воинов. О масштабах бегства солдат Муммия с поля боя дает представление следующая цифра: одних зачинщиков оказалось пятьсот человек. Их разделили на пятьдесят десятков и из каждого взяли одного смертника, выбирая его по жребию (Plut. Crass. 10). Таким образом, «Красс оказался для своих солдат страшнее побеждавших их врагов» (Арр. Bell. Civ. I. 118). Казнь осужденных сопровождалась жуткими и мрачными обрядами посвящения их подземным богам, совершавшимися у всех на глазах, а производилась она следующим образом: их просто забивали насмерть. Один из младших командиров касался провинившегося, и остальные солдаты били его папками, а иногда и камнями, пока тот не умирал (ср.: Тас. Ann. III. 21). У Плутарха в описании этих событий говорится о том, что данный «вид казни сопряжен с позором». Под этим надо понимать публичное лишение военного пояса (баптеуса) в виде ремня, украшенного серебряными или бронзовыми накладками, который отбирали у обесчестившего себя легионера[67]. В течение назначенного срока остальные струсившие легионеры не могли находиться внутри лагерных укреплений и жили перед внешним рвом. На этот период вместо пшеничного им выдавали ячменный хлеб. Показательные суровые меры возымели свое действие: дисциплина и боевой дух римских солдат, для которых собственный командующий «оказался… страшнее побеждавших их врагов» (Арр. Bell. Civ. I. 118), резко возросли.
В дальнейшем, чтобы избежать новых потерь, Красс решил не вступать со своим противником в открытый бой, а постараться измотать его постоянным преследованием и истреблением фуражиров. Видимо, проанализировав печальный опыт своих предшественников, да и свой собственный, он решил применить против вождя восстания его любимые тактические приемы: избегать столкновения с крупными силами врага и стараться бить по его по частям, координируя действия отрядов, размещенных в двух укрепленных лагерях.
Между тем армия рабов, словно зверь в клетке, металась по Италии. Только к концу лета 72 г. до н. э. она обосновалась в районе крупного торгово-ремесленного города Фурии, на время ставшего базой восстания. Приобретая железо и медь за счет общей армейской казны, мятежники хорошо вооружились и стали делать успешные вылазки против римлян, неизменно возвращаясь назад с добычей. Чтобы обуздать растущую алчность людей, Спартак прибег к крайним мерам и запретил в пределах военного лагеря употребление золота и серебра. Так продолжалось, пока, согласно Аппиану, поднявшему свой боевой дух войску Красса не удалось нанести Спартаку двойное поражение, после которого его армия отступила на самый юг Апеннинского полуострова, в область Бруттий.
Добравшись до Мессанского пролива шириной в самом узком месте всего 3,5 км, Спартак, видимо, рассчитывал быстро переправиться на остров Сицилию, где еще недавно бушевали рабские восстания, и можно было попытаться разжечь огонь нового восстания. Очевидно, там планировалось создание запасного плацдарма на случай неудач в Италии, ведь речь шла о высадке на острове всего двух тысяч человек (Plut. Crass. 10). Сам по себе неширокий, на первый взгляд, пролив, тем не менее, представлял собой серьезную преграду. Он отличается сильным течением (около 9 км в час), устремляющимся между разбросанными по берегам острыми скалами. Согласно древним преданиям, именно здесь, по разные стороны пролива, подстерегали мореходов сказочные чудовища — Сцилла и Харибда. Флота у восставших не было и, по имеющимся сведениям, помощь в осуществлении переправы Спартаку пообещали киликийские пираты, полностью господствовавшие в проливе после уничтожения всего флота Гая Верреса, пропретора Сицилии в 73–71 гг. до н. э. По образному выражению Цицерона, «вследствие алчности Верреса флот существовал в Сицилии только по названию» (Cic. in Verr. IV. 25. 63) и десантная операция в расчете на две тысячи человек заняла бы у небольшой пиратской эскадры из 35 подвижных и вместительных либурн не более двух часов за два рейса [68]. Почему же переправу не удалось осуществить сразу? Все дело в том, что даже такими силами в тот момент пираты не располагали. Под началом действовавшего в проливе их предводителя Гераклиона было всего четыре небольших корабля (Cic. in Verr. IV. 35. 91), и требовалось время, чтобы собрать их в достаточном количестве. Во всяком случае, серьезных препятствий для десанта со стороны Верреса не ожидалось, иначе трудно объяснить слова Цицерона в речи, произнесенной позднее против этого римского магистрата: «Стало быть, это ты помешал полчищам беглых переправиться из Италии в Сицилию? Где, когда, откуда? Никогда ничего подобного мы не слыхали… А ведь если бы в Сицилии были против них хоть какие-нибудь сторожевые отряды, не пришлось бы тратить столько сил, чтобы воспрепятствовать их попыткам» (Cic. in Verr. IV. 2. 5). Последнюю фразу дополняет утверждение, что только «доблесть и мудрость храбрейшего мужа Марка Красса не позволили беглым рабам переправиться через пролив в Мессану». Эти слова однозначно можно трактовать как свидетельство о том, что в осложнившейся ситуации римлянами были срочно стянуты к Сицилии какие-то военно-морские силы. В итоге даже после получения оговоренной заранее суммы денег ни один пиратский корабль не прибыл в назначенное место[69]. Возможно, такое бездействие диктовалось также интересами главного союзника пиратов Митридата VI Евпатора, для которого, в условиях постигших его неудач, важно было сохранение военной угрозы для Рима непосредственно на земле Италии. Изменившиеся обстоятельства, тем не менее, не заставили Спартака отказаться от самой идеи переправиться на Сицилию. Попытка преодолеть узкий и бурный пролив на плотах из бревен и пустых бочек тоже оказалась неудачной (Flor. III. 20. 13). Между тем сезон, благоприятный для действий на море, закончился, дальше идти было некуда, а обратный путь с Регийского полуострова преградили военные силы Красса.