КАКИЕ У ВАС ПЛАНЫ НА ВЕЧЕР?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КАКИЕ У ВАС ПЛАНЫ НА ВЕЧЕР?

Когда назначили Шеварднадзе, лучшие умы министерства впали в прострацию. Считали, что если остановятся на профессионале, то министром станет Корниенко. Если выбор падет на политика — то это будет Виталий Иванович Воротников, председатель Совета министров РСФСР. Высокомерные дипломаты, в большинстве своем выпускники элитарного Института международных отношений, не ожидали, что пришлют провинциала, грузина. Карьерные дипломаты — это спаянное братство. Они гордятся своим профессионализмом и не любят выдвиженцев, считая, что они никогда не получили бы столь высокий пост, если бы пытались сделать обычную дипломатическую карьеру.

В курилках нового министра презрительно называли «кутаисским комсомольцем». Говорили, что он не только мира, но даже и Советского Союза толком не знает, иностранными языками не владеет, да и по-русски говорит неважно… Решили, что внешней политикой новый генеральный будет заниматься сам, а Шеварднадзе, бывшего эмвэдэшника, назначили для того, чтобы он перетряхнул министерство и разогнал пижонов, которые оторвались от действительности и только за границу ездят. Ждали опричнины.

Ревниво следивший за своим сменщиком Громыко жаловался сыну:

— Шеварднадзе устроил настоящую экзекуцию профессиональным кадрам только потому, что многие дипломаты не пели ему аллилуйю, сохраняли достоинство и не лакействовали. В министерстве царит атмосфера уныния и страха.

Но все было не так. Шеварднадзе чисток не устраивал, вообще никого не уволил. Напротив, двери министерского кабинета на седьмом этаже раскрылись для широкого круга сотрудников министерства. Шеварднадзе приглашал их не для того, чтобы устроить разнос или дать указание, а для того, чтобы выслушать их мнение. Приезжая в какую-нибудь страну, он выступал перед советскими дипломатами в посольстве, чтобы рассказать им, что происходит в Москве. Он был откровенен с журналистами.

Талантливые люди при нем процветали, причем даже те, кто придерживался иного политического направления. За год он сумел вникнуть в новую работу и привлек на свою сторону аппарат дипломатической службы. С собой из Тбилиси он привел только одного помощника — Теймураза Георгиевича Мамаладзе-Степанова, талантливого журналиста, который потом работал в «Известиях». Вторым помощником стал Сергей Петрович Тарасенко, один из руководителей американского отдела МИД. Правда, в министерстве устроили кампанию борьбы с семейственностью. Если в МИД работали отец и сын, то кого-то одного просили уйти. Но это была идея секретаря ЦК Егора Кузьмича Лигачева. Он и прислал в министерство нового заместителя по кадрам Валентина Михайловича Никифорова, тот получил указание брать в МИД побольше детей рабочих и крестьян, а также партийно-комсомольских активистов.

Первоочередную программу действий Шеварднадзе выработал вдвоем с Горбачевым: установить нормальный диалог с Соединенными Штатами; идя на компромисс, добиваться ограничения военных потенциалов Востока и Запада; вернуть советские войска из Афганистана; нормализовать отношения с Китаем. Сверхзадача состояла в том, чтобы вывести страну из враждебного окружения, уменьшить давление на нее, создать благоприятные внешние условия для перемен и дать Горбачеву возможность заняться внутренними делами.

Своим помощникам в министерстве он откровенно сказал:

— Я ведь могу сидеть тихо, ничего не делать, наслаждаться жизнью. Но внешняя политика зашла в тупик, страну нужно вытаскивать из ямы.

Горбачев в первом же интервью «Правде» отметил, что не намерен смотреть на мир через призму отношений с США, какими бы важными они ни были сами по себе. Первым иностранным гостем был итальянский премьер Беттино Кракси. Вилли Брандт пять часов говорил в Москве о необходимости особых отношений с европейскими социал-демократами. Начался диалог с китайцами, с которыми условились вновь обращаться друг к другу «товарищ». Новый министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе поехал прежде всего в Токио. И было объявлено о моратории на ядерные испытания.

У Шеварднадзе оказалось совсем мало времени на подготовку. В том же июле 1985 года он отправился в Хельсинки, где собрались министры тридцати пяти стран Европы, США и Канады, чтобы отметить десятилетие подписания Заключительного акта. В определенном смысле это были «смотрины» нового министра. Для всего мира появление Шеварднадзе оказалось событием — на памяти целого поколения не было иного советского министра, кроме Громыко.

Его помощник Теймураз Мамаладзе вел дневник и опубликовал в журнале «Дружба народов» заметки о своем бывшем шефе. Шеварднадзе фигурирует в записках как Седой.

«30 июля 1985 года, Хельсинки

— Боже мой, он улыбается! — Сакральный ужас на лице Его Превосходительства имярек из маленькой среднеевропейской страны. Мистическое потрясение, смешанное с восторженным недоверием: боже, новый советский министр улыбается! Более того — смеется! И даже острит!

Министерский дебют Седого на международной арене. Речь тускла. Но десятилетие Хельсинкского акта — его торжество. Он — гвоздь программы. Блестящий, острый, хорошо откованный гвоздь. Легенды сопутствуют ожиданиям. Про вас сочиняют истории, героем которых вы обязаны быть. Будто бы в Хельсинки Седой положил перед Шульцем грузинский кинжал в драгоценных ножнах и сказал:

— Я разоружился, теперь ваша очередь…

«Ничего подобного не было, — говорит Седой, — а было вот что…»

Шульц подвел к Эдику какую-то миниатюрную девушку в строгом брючном костюме мышиного цвета. Она напоминала мышку, которая запуталась в копне собственных волос.

— Я хочу представить вам мою лучшую телохранительницу, — сказал Шульц.

У него это называлось «снять мерку».

Седой оглядел несоразмерность охраняемого тела и тела охраны, крепко пожал стальную мышиную лапку и сказал:

— Наконец-то я убедился, что судьба Америки в надежных руках.

Дебют гурийского юмора на европейской сцене прошел под сплошной гомерический хохот. Давно так не смеялись на международных форумах.

Уж если кто-то желает снять с вас мерку — пусть делает это под вашу диктовку: «Мой размер — такой-то».

— Кто я такой в сравнении с господином Шульцем? Но если за ним опыт, то за нами — правда!

Домашняя заготовка. Впервые применена на Смоленской площади в день вступления в должность.

— Кто я в сравнении с Андрей Андреичем? Он — большой океанский лайнер, я — маленькая лодка. Но — моторная!

В новую должность Седой вступал под смех облегчения мировой общественности, подчиненных и коллег».

Вовремя сказанная шутка помогала Шеварднадзе в сложных дипломатических баталиях. Вот еще отрывок из записок его помощника:

«23 марта 1988 года, Белый дом

В и ц е — п р е з и д е н т Б у ш. Нас очень беспокоит проблема безопасности на Олимпийских играх в Сеуле.

С е д о й. Я уверен, игры пройдут хорошо.

П р е з и д е н т Р е й г а н. Оставьте нам хотя бы несколько медалей.

С е д о й. Этот вопрос можно будет обсудить сегодня на вечернем раунде наших переговоров. Если с вашей стороны будут уступки по вопросам стратегической оборонной инициативы. (Общий смех.

Умения ладить с людьми и говорить приятные им вещи, неизменно добиваясь своего, Шеварднадзе не занимать.

В Министерство иностранных дел на встречу с аппаратом и послами, которых со всего мира собрали в Москву, приехал Горбачев. Шеварднадзе, вспоминает Борис Дмитриевич Панкин, тогда посол в Швеции, стал говорить, какая им оказана огромная честь, что генеральный секретарь впервые за всю историю государства посетил МИД. На эти слова Горбачев отозвался, что ничего особенного в этом нет и не надо преувеличивать. Шеварднадзе с мягкой улыбкой сказал, что он замечание генерального секретаря, разумеется, принимает к исполнению, но сейчас все-таки будет читать то, что у него написано. Зал заулыбался.

Министру пришлось нелегко. Его ждали мучительные переговоры с американцами об ограничении ядерных вооружений. Предстояло в краткий срок освоить огромный массив информации. И когда его постепенно знакомили с этой проблематикой, он был просто в отчаянии, говорил:

— Зря я согласился на эту должность! Это же невозможно понять.

Помощников поражала его способность мгновенно вникнуть в суть обсуждаемой проблемы. Память у него была замечательная — не хуже, чем у Громыко. Шеварднадзе не изображал из себя всезнайку. Принимая дипломатов, которые вели переговоры с американцами по стратегическим вооружениям, он несколько застенчиво сказал:

— Я первоклассник, не смущайтесь. Хочу, однако, все знать и сам понимать.

Если чего-то не понимал, он спрашивал, просил объяснить. Сказанное запоминал. Ему очень помогали природный ум и быстрая реакция. Поэтому он не боялся полемики, «ближнего боя» и не старался удержать противника на дистанции.

Громыко не разрешал на переговорах синхронного перевода, всегда настаивал на последовательном. Эта процедура сильно затягивала переговоры, но давала Громыко дополнительное время на размышление. При синхронном переводе непросто уловить тонкости, детали. А вот Шеварднадзе возмущался, если ему предлагали последовательный перевод: жалел время. Он был самым внимательным слушателем, которого только видели в министерстве. Он поражал дипломатов способностью с ходу разобраться в сложнейших проблемах, выделить главное и не упустить ни одной мелочи.

Шеварднадзе изменил ритм мидовской жизни, вспоминает главный министерский переводчик Виктор Суходрев. Он допоздна работал, приезжал на Смоленскую площадь и в субботу. Очень удивлялся, если вечером кого-то не оказывалось на месте. Скоро все дисциплинированно сидели на местах и раньше министра домой не уезжали.

«Работа шла в сумасшедшем режиме и темпе, — пишет Юлий Квицинский. — Их задавал министр, подвергавший себя немыслимым перегрузкам. Встречи и переговоры, полеты за границу и приемы в Москве шли непрерывной чередой… Сказывался немалый политический опыт Шеварднадзе, его знание людей, искусство строить личные отношения, просчитывать ситуацию и без нужды не обострять ее».

Когда в результате сближения с Южной Кореей стали ухудшаться отношения с Северной Кореей, Шеварднадзе прилетел в Пхеньян. Обещавший быть нелегким разговор с «великим вождем» Ким Ир Сеном он начал с изысканного оборота:

— Михаил Сергеевич сказал мне: прежде чем отчитаешься передо мной, отчитайся перед товарищем Ким Ир Сеном.

«Рядом с великим вождем, — записал в дневнике помощник советского министра Теймураз Мамаладзе, — сынок, Ким Чен Ир, инфант, престолонаследник и надежда нации. Толстенький, одутловатый очкарик, низкорослый и мрачный, глядящий с подозрением на каждого, кто осмеливается посмотреть на него… Я обратил внимание на его маленькие ножки, обутые в серые туфельки с узкими загнутыми носами».

На первых переговорах с американским Государственным секретарем Джорджем Шульцем Эдуард Шеварднадзе держался спокойно, изображал внимательного и вежливого новичка, но был настороже. Шульц был хозяином, поэтому он сказал:

— Я хотел бы вам, господин министр, как гостю, предоставить слово первым.

Перед Шеварднадзе на столе лежала подборка материалов по всем вопросам, которые будут обсуждаться. И он вдруг прямо заявил:

— Вы знаете, я человек новый. Претендовать на то, что я прекрасно знаю все вопросы, которые будем сейчас обсуждать, было бы с моей стороны глупо. Поэтому заранее прощу прощения: мне приготовили справки, я их прочитаю, и это пока что все, что я могу сделать.

Простота и откровенность всем понравились. Американцы увидели, что новый министр человек разумный и уверен в себе, поэтому не боится признать, что чего-то не знает. Наши дипломаты успокоились: неприятных неожиданностей не возникнет. А закончил первую встречу Эдуард Амвросиевич неожиданно. Уже собирались расходиться, вдруг он обратился к Государственному секретарю:

— Могу я на секундочку вас задержать?

Он произнес несколько возвышенных слов о Джордже Шульце как об опытном дипломате. Американцы растаяли от удовольствия, и тут Шеварднадзе добавил:

— На вашей стороне, господин Государственный секретарь, опыт, а на нашей стороне — правда.

Американцы этого никак не ожидали. Получилось, что последнее слово осталось за советским министром. Он сразу изменил стиль и атмосферу переговоров: у нас с американцами множество проблем и противоречий, мы жестоко спорим и будем спорить, но почему мы должны вести себя как враги? И во время второй встречи с Шульцем советский министр сказал:

— Я намерен вести дело так, чтобы быть вам честным и надежным партнером, а при встречном желании — и другом.

Шульц, на которого эти слова произвели впечатление, встал и протянул ему руку.

При Шеварднадзе удалось преодолеть многолетнее недоверие между Советским Союзом и Соединенными Штатами, когда любой шаг партнера воспринимался как угроза, когда любые переговоры начинались с перечисления взаимных претензий и обвинений и иногда этим же заканчивались.

Отойти от этой линии оказалось непростым делом. Через год после прихода Горбачева к власти, в апреле 1986 года, на заседании политбюро рассматривался проект документа под названием «О политико-пропагандистских мероприятиях по противодействию антисоветской линии США». В нем предлагалось провести в Мексиканском заливе у берегов Северной Америки военно-морские маневры, практиковать «демонстративные действия с обозначением ударов по морским целям США силами ракетоносных средств, дальней авиации ВМФ СССР».

Эти предложения Горбачев вычеркнул, но говорил о том, что «в нашей пропаганде нужно использовать их болевые точки, разоблачать военно-промышленный комплекс, показывать, как они грабят мир… Пусть они нервничают, совершают ошибки».

Когда 26 апреля 1986 года произошла катастрофа в Чернобыле, иностранные послы, аккредитованные в Москве, оборвали телефоны Министерства иностранных дел. Дипломаты просили о немедленной встрече с министром: они говорили, что действуют по поручению своих правительств, которые требуют разъяснений по поводу радиоактивных элементов в атмосфере. Авария могла произойти только в Советском Союзе. Но в политбюро было принято решение организовать идеологическое обеспечение «отпора провокационной пропагандистской шумихе, поднятой на Западе в связи с событиями на Чернобыльской атомной электростанции»…

Но от этих нагубных для репутации страны привычек постепенно избавлялись.

Под обаяние Шеварднадзе быстро попали американцы.

— Шеварднадзе очень галантен, — рассказывал мне его помощник Сергей Тарасенко. — Его очень любили все девушки в Госдепартаменте, все для него делали, потому что он был очень внимателен, целовал ручки, говорил комплименты.

Он любил изображать простачка, но на самом деле наделен острой реакцией, которую обыкновенно скрывает. Однажды после переговоров с госсекретарем они вышли на улицу и пошли к машинам через коридор журналистов. Одна американская журналистка спросила его:

— Завтра выходной, как вы намерены провести свободный день?

Шеварднадзе реагировал мгновенно:

— Какие у вас предложения?

Впервые в истории отношений двух стран министры стали бывать друг у друга дома, встречаться семьями. Это не исключало споров, обид и взаимного недовольства. Но изменился сам характер отношений — не желание обмануть потенциального врага, а намерение найти разумный компромисс.

Когда Шеварднадзе с Шульцем подписывали документ по Афганистану, возникла серьезная проблема. Шеварднадзе настаивал на том, что Советский Союз, хоть и выводит войска, будет оказывать помощь Кабулу. Шульц не соглашался с такой позицией, попросил объявить перерыв, чтобы поговорить с экспертами. Помощники спросили Шеварднадзе:

— Что будем делать, если американцы не согласятся?

Шеварднадзе ни секунды не сомневался:

— Уезжаем — и до свидания.

Появился Шульц, сказал, что он очень сожалеет, но принять советское условие не может. Шеварднадзе поблагодарил и откланялся. А в самолете сказал:

— У меня такое чувство, что, пока долетим до Москвы, американцы согласятся.

И точно. Тут же отправились в Женеву, там подписали соглашение и вывели войска из Афганистана.

Первые поездки за границу были для министра не слишком приятными — в аэропорту, возле посольства его встречали пикеты: афганцы требовали вывести войска из Афганистана, прибалты — вернуть свободу их странам, евреи — разрешить советским евреям эмигрировать в Израиль. Оказавшись в Вашингтоне, Шеварднадзе вдруг вышел из здания посольства, подошел к демонстрантам, сказал:

— Я понимаю, есть проблема. Выделите три-четыре человека, пойдемте поговорим.

Посольские смотрели на министра с изумлением, настолько это казалось диким и непривычным.

— Мидовец был приучен к другому, — рассказывал мне Сергей Тарасенко. — Приезжает в министерство американский посланник с каким-то делом. Я встречаю и провожаю его после переговоров. Прощаясь, он вдруг говорит: «Ах, я забыл передать важный документ» — и сует мне бумагу. А это список отказников, людей, которым отказано в выезде за границу. За них американцы хлопочут, но в советские времена с ними просто не разговаривали на эти темы и никакие списки не принимали, чтобы не давать повода для продолжения разговора. И если по неопытности берешь этот список, то рискуешь быть уволенным. Руки надо было за спину прятать и ни в коем случае не брать опасный документ.

А когда на первой встрече Шульц осторожно завел разговор об отказниках, Шеварднадзе ему укоризненно сказал:

— А что же вы права человека ставите на третье место? Давайте каждую встречу начинать с обсуждения прав человека.

Шульц просто не верил своим ушам. А Шеварднадзе спокойно принимал списки отказников. Пустых обещаний не давал, но под каждую встречу с американцами выбивал из КГБ разрешения отпустить очередную группу. А ведь не выпускали по самым дурацким причинам — в основном чтобы статистику не портить. Скажем, директор института говорил: «Из моего института никто не уедет». Или местный партийный босс брал на себя обязательство: «У меня в области желающих уехать нет». И никто всерьез не принимал международные обязательства обеспечить человеку право свободно покидать страну и возвращаться домой. Это было характерно для советской системы: с большой помпой подписать любое международное соглашение, но пальцем не пошевелить для того, чтобы в соответствии с ним изменить внутреннее законодательство.

Министр обратился к мидовцам с предложением: давайте вместе думать над новой концепцией внешней политики. В посольства были отправлены телеграммы: ждем свежих идей. И многие очень быстро откликнулись, вспоминает посол Владимир Ступишин. МИД начал борьбу с другими ведомствами за приведение законодательства в соответствие с Заключительным актом, подписанным в Хельсинки. Дипломаты попросту надували ЦК КПСС, преподнося уступки Западу как победу, а потом внедряя обязательства гуманитарного свойства в советские законы.

Шеварднадзе первым решил, что дипломаты обязаны правдиво рассказывать стране о том, что происходит в мире. Он также полагал, что МИД должен привлекать в страну все хорошее, что есть в мире, использовать мировой опыт.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.