ВЫСТРЕЛ В КРЕМЛЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВЫСТРЕЛ В КРЕМЛЕ

Атмосфера взаимоотношений с американцами и англичанами еще оставалась вполне доброжелательной. Без конца приемы, дружеские встречи с иностранцами-союзниками. Даже такое твердое сердце, как у Молотова, не выдержало. Он утратил привычную осторожность. На приеме в Кремле по случаю очередной годовщины Октябрьской революции Вячеслав Михайлович намекнул иностранным корреспондентам, что правительство, возможно, несколько ослабит цензуру и иностранные корреспонденты более свободно смогут передавать информацию из Москвы. Американские корреспонденты еще от себя добавили, что теперь, может быть, Молотов вновь станет главой правительства, потому что Сталин стар, болен и скоро покинет свой пост.

Когда вождю представили перевод статей из зарубежной прессы, он остервенел. Всякие разговоры о состоянии своего здоровья Сталин карал беспощадно, устраивая время от времени соратникам проверки.

На приеме в день Парада Победы в 1945 году Сталин вдруг сказал, что через несколько лет он должен будет уйти от дел. Все хором заговорили о том, что это совершенно невозможно.

В другой раз у себя на даче Сталин опять завел разговор о пенсии:

— Пусть Вячеслав теперь поработает. Он помоложе.

Это была откровенная провокация, и Молотов был достаточно умен и опытен, чтобы немедля отвергнуть такую перспективу. Но, прочитав обзор иностранной прессы, Сталин подумал, что Молотов, вероятно, и в самом деле подумывает о его кресле. Пока он находился на отдыхе, чуть ли не всякий поступок Молотова вызывал у вождя приступ раздражения.

9 ноября 1945 года «Правда» поместила сообщение ТАСС из Лондона «Выступление Черчилля в палате общин».

— Я должен выразить чувство, — говорил Черчилль, — которое, как я уверен, живет в сердце каждого, — чувство глубокой благодарности благородному русскому народу. Доблестные советские армии, после того как они подверглись нападению со стороны Гитлера, проливали свою кровь и терпели неизмеримые мучения, пока не была достигнута абсолютная победа… Всякая мысль о том, что Англия преднамеренно проводит антирусскую политику или устраивает сложные комбинации в ущерб России, полностью противоречит английским идеям и совести.

Отдельно Черчилль высказался о Сталине:

— Я лично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения, по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правившему судьбой своей страны во время мира, и победоносному защитнику во время войны.

Но советскому вождю он не угодил, хотя еще недавно советская печать с удовольствием печатала подобного рода выступления западных политиков.

На следующий день, прочитав «Правду», Сталин отправил из Сочи раздраженную шифротелеграмму членам политбюро Молотову, Берии, Маленкову и Микояну:

«Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР, в частности замаскировать тот факт, что Черчилль и его ученики из партии лейбористов являются организаторами англо-американско-французского блока против СССР. Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам.

У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу…»

11 ноября 1945 года Молотов телеграфировал вождю:

«Тов. Сталину.

Опубликование сокращенной речи Черчилля было разрешено мною. Считаю это ошибкой, потому что даже в напечатанном у нас виде получилось, что восхваление России и Сталина Черчиллем служит для него маскировкой враждебных Советскому Союзу целей. Во всяком случае ее нельзя было публиковать без твоего согласия».

1 декабря 1945 года в британской газете «Дейли геральд» появилась корреспонденция из Москвы, в которой пересказывались слухи, связанные с отпуском Сталина, — что он уйдет и его заменит Вячеслав Михайлович: «На сегодняшний день политическое руководство Советским Союзом находится в руках Молотова, при наличии, конечно, общих директив со стороны политбюро».

В тот же день «Нью-Йорк таймс» написала о разногласиях в политбюро относительно результатов Лондонской конференции министров иностранных дел, говорилось, что Сталин недоволен жесткой линией Соединенных Штатов и Великобритании.

22 октября 1945 года ассоциация англо-американских иностранных корреспондентов в Москве представила в Наркоминдел письмо с протестом против цензуры. Ответ последовал 30 октября: «Ввиду несолидного характера письма ассоциации о цензуре Народный Комиссариат Иностранных Дел не видит возможности рассматривать его».

А 1 декабря 1945 года агентство Рейтер сообщило об ослаблении цензуры корреспонденций иностранных журналистов из Москвы. Оно сослалось на слова, сказанные 7 ноября на приеме Молотовым одному из американских журналистов:

— Я знаю, что вы, корреспонденты, хотите устранить цензуру. Что бы сказали, если бы я согласился с этим на условиях взаимности?

Молотов сказал товарищам по политбюро, что он таких слов не говорил. Но было поздно. Вождь пребывал в гневе. 5 декабря 1945 года Сталин телеграфировал Молотову, Берии, Микояну и Маленкову из Сочи:

«Дня три тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКИД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию газеты «Дейли геральд» из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина.

Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально и можно было бы пропускать корреспонденции без особых строгостей. Я ответил, что это вредно для нашего государства. Молотов сказал, что он немедленно даст распоряжение восстановить строгую цензуру.

Сегодня, однако, я читал в телеграммах ТАСС корреспонденцию московского корреспондента «Нью-Йорк таймс», пропущенную отделом печати НКИД, где излагаются всякие клеветнические штуки насчет членов нашего правительства…

Если Молотов распорядился дня три назад навести строгую цензуру, а отдел печати НКИД не выполнил этого распоряжения, то надо привлечь к ответу отдел печати НКИД. Если же Молотов забыл распорядиться, то отдел печати НКИД ни при чем и надо привлечь к ответу Молотова. Я прошу вас заняться этим делом…»

Члены политбюро провели расследование и ответили, что Молотов после окрика Сталина, разумеется, дал 2 декабря соответствующие указания отделу печати НКИД, но возмутившая вождя корреспонденция для газеты «Нью-Йорк таймс» была отправлена из Москвы раньше, 30 ноября…

Сталин все равно остался недоволен и продиктовал Маленкову, Берии и Микояну в тот же день новую телеграмму:

«Вашу шифровку получил. Я считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом наивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, то есть Молотова, с другой стороны…

Молотов не мог не знать, что пасквили на Советское правительство, содержащиеся в этих сообщениях, вредно отражаются на престиже и интересах нашего государства. Однако он не принял никаких мер, чтобы положить конец безобразию, пока я не вмешался в это дело. Почему он не принял мер? Не потому ли, что Молотов считает в порядке вещей фигурирование таких пасквилей особенно после того, как он дал обещание иностранным корреспондентам насчет либерального отношения к их корреспонденциям? Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе такое право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы?..

До вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что он не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем…

Я вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму, но копии ему не передавать».

Тройка пригласила Молотова и припомнила ему все ошибки, которые тот допускал в последние дни. Товарищи по политбюро суммировали:

«Мы сказали Молотову, что все сделанные им ошибки за последний период, в том числе и ошибки в вопросах цензуры, идут в одном плане уступок англо-американцам и что в глазах иностранцев складывается мнение, что у Молотова своя политика, отличная от политики правительства и Сталина, и что с ним, с Молотовым, можно сработаться…

Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился…»

Вождь требовал сурово наказать Молотова. Члены политбюро пытались как-то выручить Молотова, поэтому и докладывали Сталину, что Вячеслав Михайлович каялся, просил прощения и плакал. Сталин брезгливо сказал:

— Что он, институтка, — плакать?

Вождь остался недоволен докладом соратников: «Шифровка производит неприятное впечатление ввиду наличия в ней ряда явно фальшивых положений. Кроме того, я не согласен с вашей трактовкой вопроса по существу. Подробности потом в Москве».

Но не выдержал и 9 декабря прислал обширную шифровку с оценкой внешней политики, где требовал от соратников непоколебимой стойкости:

«Мы выиграли борьбу в Болгарии, Югославии. Об этом говорят результаты выборов в этих странах. Если бы мы колебнулись в вопросах об этих странах и не проявили выдержки, мы наверняка проиграли бы борьбу.

Одно время вы поддались нажиму и запугиванию со стороны США, стали колебаться, приняли либеральный курс в отношении иностранных корреспондентов и выдали свое собственное правительство на поругание этим корреспондентам, рассчитывая умилостивить этим США и Англию. Ваш расчет был, конечно, наивным. Я боялся, что этим либерализмом вы сорвете нашу политику стойкости и тем подведете наше государство. Именно в это время вся заграничная печать кричала, что русские не выдержали, они уступили и пойдут на дальнейшие уступки. Но случай помог вам, и вы вовремя повернули к политике стойкости…»

15 декабря 1945 года нарком Молотов принял прибывшего в Москву Государственного секретаря Бирнса. Вновь зашел разговор о Сталине.

«После взаимных приветствий, — говорится в записи беседы, — Бирнс спрашивает Молотова о здоровье генералиссимуса Сталина.

Молотов отвечает, что здоровье генералиссимуса хорошее, и просит Бирнса не верить никаким слухам на этот счет.

Бирнс отвечает, что в США было так много слухов о здоровье генералиссимуса Сталина, что он, Бирнс, был вынужден опровергнуть их на основании сообщения, полученного от Гарримана… О хорошем состоянии здоровья генералиссимуса Сталина говорит хотя бы тот факт, что он в течение пяти часов стоял на физкультурном параде на Красной площади.

Молотов подтверждает, что у генералиссимуса Сталина хорошее здоровье.

Бирнс говорит, что одной из причин распространения слухов послужил тот факт, что генералиссимус Сталин был в течение двух дней нездоров в Потсдаме. Однако это очень короткий срок, так как, например, если он, Бирнс, простужается, то ему обычно требуется больше двух дней для выздоровления.

Молотов говорит, что и тогда, в Потсдаме, генералиссимус Сталин после выздоровления чувствовал себя хорошо…»

В конце марта 1947 года в Москву приехал видный в ту пору американский политик Гарольд Стассен. Губернатор Миннесоты, он во время войны служил на флоте. Стассен представлял либеральное крыло Республиканской партии и на будущий год собирался баллотироваться в президенты. Считалось, что у Стассена были шансы победить Трумэна, в Москве его воспринимали как возможного будущего президента Соединенных Штатов.

Стассен очень хотел встретиться со Сталиным, это придало бы ему политического веса. Молотов ответил, что вождь болен гриппом и в течение семи — десяти дней не сможет принимать посетителей. Объяснил:

— Грипп сейчас очень распространен в Москве ввиду резкого перехода от зимы к лету.

Уинстон Черчилль уже произнес в Фултоне свою знаменитую речь о железном занавесе, который разделил два блока. И Молотов пожелал прощупать Стассена.

— Вероятно, проехав железный занавес, вы увидели, что все идет вверх дном и люди ходят на голове в то время, как на Западе от железного занавеса они ходят на ногах.

— Люди во всех странах похожи друг на друга, — ответил Стассен. — Вероятно, вы знаете, что я выступил против Черчилля немедленно после того, как тот произнес свою речь в Фултоне.

Стассен удостоился аудиенции у вождя, который воспользовался этим случаем, чтобы высказаться о цензуре. Он принял Стассена поздно вечером 9 апреля 1947 года.

Американский политик заговорил о том, что печать, торговля и культурный обмен — вот те сферы, в которых две системы должны найти средства наладить свои взаимоотношения. Сталин с ним согласился.

— Если не было бы цензуры на сообщения корреспондентов, — продолжал Стассен, — это стало бы лучшей основой для сотрудничества и взаимопонимания между нашими народами, чем какая-либо другая основа.

— В Советском Союзе трудно будет обойтись без цензуры, — ответил вождь. — Молотов несколько раз пробовал это сделать, но ничего не получилось. Всякий раз, когда советское правительство отменяло цензуру, ему приходилось в этом раскаиваться и снова ее вводить. Осенью позапрошлого года цензура была отменена. Я был в отпуске, и корреспонденты начали писать о том, что Молотов заставил меня уйти в отпуск, а потом стали писать, что я вернусь и выгоню Молотова. Таким образом, эти корреспонденты изображали советское правительство в виде своего рода зверинца. Конечно, советские люди были возмущены и снова должны были ввести цензуру…

Тогда Сталин вроде бы простил Молотова. А в 1949 году вдруг взял и разослал членам политбюро всю переписку по этому поводу — без объяснений. В политбюро были новые люди. Они с интересом узнали, что Молотов, один из столпов Советского государства, оказывается, совершает такие серьезные политические ошибки. Но худшее для Молотова началось, когда Министерство государственной безопасности с санкции Сталина арестовало его жену.

Полина Семеновна Жемчужина (Карповская) была на семь лет моложе Молотова. Она родилась в Екатеринославе и с четырнадцати лет работала набивщицей на папиросной фабрике. В мае 1917 года заболела туберкулезом. Не могла работать, лечилась и жила у сестры. После революции вступила в Красную армию. В 1918 году ее приняли в партию, в 1919 году взяли инструктором ЦК компартии Украины по работе среди женщин. С Молотовым они познакомились на совещании в Петрограде.

В 1921 году она вслед за Вячеславом Михайловичем перебралась в Москву и стала инструктором Рогожско-Симоновского райкома. В том же году они с Молотовым поженились. После свадьбы Жемчужина пошла учиться. В 1925 году она окончила в Москве рабочий факультет имени М.Н. Покровского, в 1927 году — курсы марксизма при Коммунистической академии. Летом 1927 года Жемчужина стала секретарем партячейки на парфюмерной фабрике «Новая заря». Год проработала инструктором Замоскворецкого райкома. В сентябре 1930 года ее назначили директором парфюмерной фабрики «Новая заря».

В те годы Сталины и Молотовы дружили семьями. В последние часы жизни Надежды Аллилуевой, жены Сталина, рядом с ней находилась Полина Жемчужина. Это произошло в 1932 году на ноябрьские праздники. 8 ноября Сталин и Аллилуева были в Большом театре. Надежде вроде бы показалось, что муж уделяет слишком много внимания одной из балерин. Увлечение балеринами считалось модным в советском руководстве. Потом они пошли ужинать к Ворошилову, у которого было много приглашенных.

Сталин пребывал в превосходном настроении. Потом говорили, что он вроде бы уделил особое внимание жене одного из маршалов. Это не прошло незамеченным для окружающих, прежде всего для Надежды Аллилуевой. Увидев, что она недовольна, Сталин бросил ей в тарелку корку от апельсина и в своей грубоватой манере обратился к ней:

— Эй, ты!

Надежда Аллилуева вспылила:

— Я тебе не «эй, ты»!

Потом она вскочила и вышла из комнаты. За ней последовала Полина Семеновна Жемчужина. Аллилуева и Жемчужина долго вдвоем гуляли по осеннему Кремлю. При Сталине он был закрыт для посетителей. Никого, кроме охраны, там не было.

Жемчужина расскажет потом, что Надежда жаловалась на мужа. Она ревновала Сталина и считала, что у нее имеются для этого основания. Дочери Сталина Светлане Полина Семеновна говорила:

— Отец был груб, ей было с ним трудно — это все знали; но ведь они прожили уже немало лет вместе, были дети, дом, семья, Надю все так любили… Кто бы мог подумать! Конечно, это был не идеальный брак, но бывает ли он вообще идеальным?

Но позднее Аллилуева вроде бы успокоилась и пошла домой — семья генерального секретаря располагалась в Потешном корпусе Кремля. Сталин и Аллилуева спали в разных комнатах. Она — у себя. Он — в кабинете или в небольшой комнате с телефоном возле столовой. Там он и лег в ту ночь после банкета. Это значит, что в те роковые часы, часы отчаяния, тоски, сжигавшей ее ревности, Надежда Аллилуева осталась совсем одна. Если бы Сталин, вернувшись, захотел объясниться или вообще посмотреть, что там происходит с его женой, она, возможно, осталась бы жива. Но он вернулся от Ворошилова в прекрасном настроении и, надо полагать, не хотел его портить неприятными объяснениями с женой.

Утром Надежду пришла будить экономка и нашла ее мертвой. Она застрелилась из дамского пистолета, который ей привез брат Павел. Его Сталин потом уничтожит, как и почти всю женину родню…

Потом станет ясно, что присутствие Надежды благотворно влияло на Сталина. При ее жизни в доме Сталина не было этих тяжелых застолий, которые часто заканчивались каким-нибудь непотребством. Перепившиеся члены политбюро швыряли спелые помидоры в потолок и хохотали как сумасшедшие. После смерти жены Сталин сильно изменился. Мрачные черты постепенно брали верх. Сталин боялся оставаться один, стал больше пить, просиживал за обеденным столом по три-четыре часа, пока алкоголь не отуманивал мозги. При этом он не отпускал сотрапезников.

В последние годы Сталин запирался у себя в комнате изнутри. На его даче постоянно появлялись все новые запоры и задвижки. Вокруг было столько охраны, а он боялся… Даже при ежедневных поездках по Москве всякий раз приказывал ездить разными маршрутами. И чуть ли не сам говорил водителю, как ехать. Ни к чему на столе первым не прикасался, ждал, пока кто-то из гостей попробует. Однажды, выйдя из туалета, в присутствии соратников набросился на охранника, оставшегося у двери: почему посмел оставить его одного? Соратники недоумевали: неужели Сталин хотел, чтобы и в туалет с ним охрана ходила?

Кто знает, какая судьба ждала Надежду Аллилуеву? Сталин уничтожил почти всех своих родственников. Он посадил жен Молотова и Калинина. И его собственная жена вполне могла бы отправиться в Сибирь. А может быть, ее влияние как-то сдерживало бы Сталина. И если бы не тот ноябрьский выстрел в Кремле, его старость не стала бы такой мрачной и пагубной для страны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.