ДУШЕВНЫЙ УПАДОК И УВЛЕЧЕНИЕ МИСТИКОЙ

ДУШЕВНЫЙ УПАДОК И УВЛЕЧЕНИЕ МИСТИКОЙ

Самое забавное состоит в том, что основные принципы советской дипломатии, продолжавшие действовать почти до самого распада Советского Союза, установил человек, в котором не было ничего советского, — Чичерин.

Родовитый дворянин Георгий Васильевич Чичерин двенадцать лет руководил советской дипломатией. Он стал вторым после Троцкого наркомом иностранных дел и первым профессионалом на этом посту. Идеалист, глубоко преданный делу, он был трагической фигурой, не приспособленной для советской жизни. Чичерин (партийная кличка А. Орнатский) официально родился 20 ноября 1872 года (на самом деле он появился на свет 12 ноября — ошиблись при регистрации и написали в метрике другое число) в родовом имении в селе Караул Кирсановского уезда Тамбовской губернии. Здесь и по сей день существует музей Чичерина. Он единственный российский министр иностранных дел, удостоенный такой чести.

Чичерины — старинный дворянский род, ведущий начало от Афанасия Чичерни, выехавшего в 1472 году из Италии в свите Софии Палеолог, племянницы последнего византийского императора Константина XI. Она стала женой великого князя Московского Ивана III. Сын Афанасия Чичерни Иван уже именовался Чичериным. Его правнук Дмитрий Иванович был убит при взятии Казани в 1552 году. Внук Дмитрия Ивановича дьяк Иван Иванович подписался под грамотой об избрании на царство Михаила Федоровича Романова в 1613 году, после чего служил городовым воеводой в Уфе и Казани.

Известны и другие Чичерины. Кирилл Лаврентьевич был в 1698 году мценским воеводой, потом членом дворцовой канцелярии и советником соляной конторы. Денис Иванович, генерал-поручик, в 1863 году был назначен сибирским губернатором. При нем двумя годами спустя были приобретены Алеутские острова (в 1867 году проданы Соединенным Штатам вместе с Аляской). Николай Иванович был в 1764 году назначен генерал-полицмейстером. Екатерина II пожаловала ему чин генерал-аншефа и сделала сенатором. Петр Александрович, генерал от кавалерии, участвовал в войнах с Наполеоном.

Из этого рода происходит и Георгий Васильевич Чичерин.

Его дядя, Борис Николаевич Чичерин, известный юрист и философ, был профессором государственного права в Московском университете, а в 1882–1883 годах служил московским городским головой. Яркая личность, оставившая след в истории культуры, он был, по существу, отторгнут обществом. После выхода в отставку Борис Николаевич вернулся в семейное имение в селе Караул.

Написанные прекрасным языком, его работы привлекли внимание не только думающей части российского общества, но и широко читались за границей. Профессор Чичерин слыл свободомыслящим человеком и либералом. Он критиковал славянофилов: «Никакого самосознания в русском обществе они не пробудили, а напротив, охладили патриотические чувства тех, кто возмущается нелепым превознесением русского невежества над европейским образованием». Он писал, что ограничивать свободу личности можно только во имя свободы другого человека. Пока человек не нарушает чужой свободы, принуждение не может иметь места. Именно по этой причине Борис Николаевич видел в социализме только одни темные стороны.

Его племяннику, будущему члену ЦК партии большевиков, подобные размышления никак не могли нравиться. Зато советский нарком иностранных дел вполне разделял другие идеи своего дяди, считавшего, что в международных отношениях все решается силой и такой порядок, увы, не может быть изменен к лучшему. Профессор Чичерин также полагал, что верховная власть может в случаях крайней нужды нарушать законы во имя общего блага. Он, впрочем, никак не мог предполагать, что племянник и его коллеги по правительству Советской России превратят исключение в правило.

Отец будущего наркома Василий Чичерин был профессиональным дипломатом, служил секретарем русской миссии в Пьемонте. В 1859 году он женился на баронессе Жоржине Егоровне Мейендорф. Свадьба прошла на российском военном корабле в генуэзской гавани — там, где через много лет взойдет дипломатическая звезда их сына.

Чичерин-старший был очень своеобразным человеком. Ему рано опротивели и дипломатическая служба, и светская жизнь. Разочарование в жизни привело его к евангельским христианам — протестантской секте, близкой баптистам. В России ее сторонников именовали редстокистами (по имени создателя, британского лорда Редстока, который в 1874 году приезжал в Петербург читать проповеди), потом пашковцами. Отставной полковник В.А. Пашков проникся идеями лорда Редстока и основал Общество поощрения духовно-нравственного чтения. Пашковцы не одобряли существование духовной иерархии, таинства, иконы, вообще обрядовую сторону религии. По повелению императора Александра III Пашкова выслали из России. Он жил в Англии, умер в 1902 году, но и после его смерти число сторонников секты продолжало расти и в годы первой русской революции достигло двенадцати тысяч человек. Они именовали себя «новыми евангелистами».

Василий Николаевич Чичерин официально не порывал с православием, но находился под сильным влиянием идей лорда Редстока. Дипломатическая карьера Чичерина-старшего закончилась, когда душевнобольной двоюродный брат его жены Жоржины Егоровны барон Рудольф Мейендорф жестоко оскорбил его. За этим должна была последовать дуэль, но по религиозным соображениям Василий Чичерин отказался брать в руки оружие. По неписаным правилам того времени ему пришлось немедленно подать в отставку. Он оставил службу и вернулся в свое имение Караул в Тамбов. Там стал сильно переживать историю с несостоявшейся дуэлью и отставкой. Ему казалось, что из-за отказа драться окружающие считают его трусом. Чтобы доказать свое мужество, он с миссией Красного Креста добровольно отправился на Балканскую войну. Не жалея жизни, он вытаскивал раненых из боя. Поездка оказалась для него роковой — он заболел туберкулезом, и болезнь быстро прогрессировала. Вернувшись домой совершенно больным, он через четыре года скончался.

Болезнь и смерть отца наложили мрачный отпечаток на детство Георгия Васильевича. По словам самого Георгия Васильевича, он рос одиноким ребенком в экзальтированной атмосфере, отрезанной от реальности. Часто, стоя у окна, он с завистью наблюдал за тем, как по улице шли гимназисты. Он жаждал общения. Но замкнутый образ жизни Чичериных ограничивал общение мальчика со сверстниками. Совместные молитвы, пение религиозных гимнов, чтение вслух Библии составляли главное содержание семейной жизни. Лишенный сверстников, он рано приохотился к чтению серьезной литературы, в том числе исторической. Кто тогда мог подумать, что со временем это ему так пригодится…

После смерти отца опекуном Георгия Чичерина стал дядя Борис Николаевич. Будущий нарком ценил интеллектуальную атмосферу дядиного дома: «И дядя и тетя — необыкновенные люди по уму и по развитию, так что здесь в высшей степени интеллектуальная атмосфера, и пребывание здесь дает мне очень многое».

Мать научила Георгия ценить искусство и воспитала в нем романтическое восприятие несчастных. Он идеализировал крестьянскую жизнь. Бедность семьи воспитала в нем чувство обиды. Он сам чувствовал себя униженным и оскорбленным. В нем появилась склонность к самобичеванию и самоуничижению. На это еще наложились природная застенчивость и замкнутость. Он рос в уверенности, что жизнь не удалась. В школе ему было очень трудно — он не умел ладить с товарищами. Трудный характер, привычка к замкнутости останутся у него на всю жизнь. Друзей у него практически не было, если не считать Михаила Кузмина. Они познакомились после того, как в 1886 году Чичерины переехали в Петербург и Георгий стал учиться в 8-й мужской гимназии. Там они и познакомились с Кузминым. Оба до крайности ранимые, они оказались родственными душами, к тому же их сблизила любовь к музыке и поэзии.

Михаил Кузмин записывал в дневнике: «В пятый класс к нам поступил Чичерин, вскоре со мной подружившийся и семья которого имела на меня огромное влияние. Я радовался, отдыхая в большой, «как следует», барской семье… Мы сошлись в обожании музыки, вместе бегали на «Беляевские концерты» («Русские симфонические концерты» устраивались в Петербурге для знакомства с русскими композиторами), изучали Моцарта, ходили на галерею в театр. Я начал писать музыку, и мы разыгрывали перед семейными наши композиции…»

Будущего наркома потрясла музыка Рихарда Вагнера, особенно его «Валькирия», которую он воспринял как трагедию бунтовщиков, достойных восхищения. Чичерин сам сочинял музыку на религиозные темы. Постепенно его музыкальные вкусы изменились — он полюбил Моцарта, которым восхищался до конца своих дней. Восхищение Моцартом разделял и Кузмин, великолепно его исполнял. Чичерин оставил единственную в отечественном музыковедении крупную монографию о Моцарте, опубликованную через много лет после его смерти. «У меня были революция и Моцарт», — писал Чичерин старшему брату Николаю Васильевичу, который сам сочинял музыку. В другом письме Георгий Васильевич повторил эту мысль: «Для меня Моцарт был лучшим другом и товарищем всей жизни, я прожил ее с ним…»

Образование он получил превосходное — на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Истории учился у самого Василия Осиповича Ключевского, академика, автора «Курса русской истории». Университет Чичерин закончил в состоянии полного душевного упадка, меланхолически замечал сам Георгий Васильевич. Его психологическое состояние усугубилось болезненностью — здоровым человеком он никогда не был. Постоянно простужался, ездил в Германию лечиться.

В юности он был человеком свободомыслящим, в письме дяде 5 ноября 1899 года возмущался: «Во всех странах открыты просторы естественной силе общества, только у нас они заменены предписаниями начальства… Тем более что теперь воцарился Сипягин, из отборнейшего круга «ах — православие», «ах — самодержавие», и все остальное — революция».

По его собственным словам, он испытывал ненависть к жизни, увлекался мистикой. Главные проблемы Чичерина начались, когда он обнаружил, что не похож на других юношей. То же самое переживал и Кузмин, который признавался Чичерину: «Моя душа вся вытоптана, как огород лошадьми».

Летом юноши отдыхали в имении Бориса Николаевича Чичерина. Оба придумывали себе влюбленности в девочек, но натура влекла их к мужчинам. Чичерин на эти темы не высказывался. Кузмин в какой-то момент дал волю своим чувствам, и его признания позволяют понять, что переживал будущий наркоминдел. Михаил Кузмин жил в тяжком разладе с самим собой, вся его юность прошла в неприятии своего гомосексуализма. Жизнь была для него мукой, сплошным разочарованием, он хотел пойти в монахи.

Чичерин пережил то же разочарование и прожил два года за границей. Он трогательно заботился о Михаиле Кузмине, пытался приобщить его к религии, немедленно бросался на помощь, когда другу было плохо. Прежде всего снабжал его деньгами. Кузмин вскоре вернулся в Россию. Чичерин оставался в Германии.

Он писал невестке, жене старшего брата Николая, надворного советника, служившего во 2-м департаменте Правительствующего сената: «Многоуважаемая Наталья Дмитриевна, обращаюсь к Вам, так как Вы с самого начала отлично отнеслись к Кузмину и сумели оценить его выдающуюся натуру. Умоляю Вас теперь заняться им. Продолжавшаяся почти четверть столетия жизнь разрушилась. Он с детства жил вдвоем с матерью и теперь остается совершенно один. Он, несомненно, вполне беспомощен и растерян. Нельзя его так оставить без содействия… Он «менестрель на готовых хлебах», он таким создан и таким должен быть. Я считаю для себя возможным уделять на него 100 руб. в месяц… Главное сейчас — поддержать его в первое время катаклизма. Еще раз умоляю Вас заняться им! Глубоко Вас уважающий Ю. Чичерин».

Просьба была исполнена, но Кузмину постоянно не хватало денег, и Чичерину приходилось вновь и вновь высылать ему из Германии чеки. Он переживал за своего непрактичного друга: «Теперь ты у родственников. Если ты начнешь странствовать по чужим, то Бог знает, к каким мошенникам ты еще попадешь! При твоей нематематической голове тебя будут надувать и обирать…»

Чичерин искренне восхищался творчеством своего интимного друга, писал ему каждую неделю: «Дорогой Миша, скорбный тон твоего письма — это очень печально. Я совсем не знаю, есть ли особая причина, или это просто так. Если просто так, то пройдет скоро. И если есть особая причина, тоже обязательно пройдет. Свет сделается тьмою, а тьма — светом. Хорошо было бы теперь увидеться…»

Кузмин нежно называл его «милым Юшей», скучал, когда они расставались, хотя в политических воззрениях они периодически расходились. Кузмин ненадолго увлекся националистами, идеологами Союза русского народа, хотя при этом писал Чичерину, что «будущее за социализмом».

Чичерин тоже интересовался крайне правыми идеологами. На него сильное впечатление произвели труды друга его юности профессора Бориса Владимировича Никольского. Это был очень одаренный человек — правовед, поэт, оратор, редактор, первым напечатавший Александра Блока. При этом Никольский был убежденным монархистом черносотенного толка (в 1919 году чекисты его расстреляли). Чичерин нашел в сочинениях Никольского «возведенное в абсолют презрение к жизни, к себе и ко всему сущему». Но это увлечение ницшеанством скоро прошло. Националисты тоже не вызывали у Георгия Васильевича симпатии.

В конце 1905 года Чичерин писал Кузмину:

«Теперь самое интересное, самое живое, и вопрос в том, что собирательно называется «черная сотня». Это, так сказать, охотнорядчество, сенно-рыночный (от названия Сенного рынка в Петербурге. — Л. М.) национализм. Он, несомненно, имеет будущее. Но это не древняя народная культура, не старые лики, не Вандея. Это — народный балаган, лубочная книжка Сытина, кровавый фельетон в грошовой газете. Кровавые фантазии и язык плохого романа… Это трактир с запахом дешевой монопольки, органом или граммофоном и газетой с кровавыми романами. Иоанн Кронштадтский относится к Зосиме Достоевского и лесковскому Малафию как новейшее балаганное православие и лубочно-трактирный национализм к традиционной старой народной культуре и к древнему благочестию…

Это «герои первоначального накопления», лавочники, мелкие ростовщики, они процветали на общей нищете… Они при данных условиях монархисты, потому что это теперь для них наиболее выгодно, но они вовсе не непременно монархисты. Я убежден, что они будут самые рьяные приверженцы какой-нибудь диктатуры…»

Каждый из них нашел разное решение своей проблемы. Кузмин перестал сопротивляться неизбежному и дал волю своим чувствам. Он не стеснялся проявлять их и встречал понимание у тех, кто ему нравился. В начале века в столице было достаточно либерально мыслящих людей, не считавших возможным укорять кого-то за нетрадиционные сексуальные пристрастия. В семье Чичериных к увлечениям Кузмина относились очень спокойно. Только однажды Наталья Дмитриевна попросила у Георгия Васильевича совета: можно ли брать Кузмина с собой в деревню, не станет ли он развращать деревенских ребят?

После полутора десятилетий мучительного внутреннего разлада Кузмин обрел спокойствие и уверенность в себе. Романы Кузмина «Картинный домик» и «Крылья», написанные сразу после первой революции, восприняты были в российском обществе как апология гомосексуализма. «Александрийскими песнями» любители поэзии восхищаются и сейчас. Кузмин писал пьесы, оперетты и музыку, сам исполнял песенки собственного сочинения и стал невероятно популярен. Это был мужчина небольшого роста, тоненький и хрупкий, с лицом не то фавна, не то молодого сатира — таким его запомнили современники. Самые прозорливые подозревали, что он укрывается от мира маской. Но никак не удавалось понять, где кончается маска и начинается его подлинное лицо с подведенными глазами.

Революция сломала Кузмина. Он, который говорил, что страх внутри человека, а не извне, был напуган обысками, арестами, смертью, которая распространилась вокруг него. Он внезапно постарел и утратил свою красоту. Но его не тронули. Пока Чичерин оставался наркомом, Кузмина продолжали печатать…

Сам Чичерин лишил себя права открыто проявлять свои чувства. Он замкнулся в себе, в своей работе и любви к музыке. Очень одинокий, он почти ни с кем не дружил. Окружавшие, видя, как он избегает женщин, догадывались, в чем дело. Но в те годы гомосексуализм не считался преступлением.

Вернувшись из-за границы, Георгий Васильевич в 1897 году поступил в архив Министерства иностранных дел и прослужил там шесть лет, участвовал в подготовке «Очерка истории министерства иностранных дел России. 1802–1902». Написал 700-страничный (и до сих пор полностью не опубликованный) «Исторический очерк дипломатической деятельности А.М. Горчакова». Наследник Горчакова на посту руководителя отечественной внешней политики Чичерин писал о государственной деятельности Александра Михайловича с нескрываемым уважением. Некоторые горчаковские идеи, несомненно, запали в душу будущему наркому.

«Задача внешней политики в эти годы, — писал Чичерин, — быть дополнением к внутренней. От нее требовалось для России — не допускать препятствий внутренней преобразовательской работе. Мир был необходим: никакая внешняя заинтересованность не должна была отвлекать русские силы от внутренней деятельности… Умелыми приемами дипломатического искусства, не доводя России до войны, нужно было предохранять ее в области внешней политики от всякого вреда… Выжидать, сосредотачиваться в себе, собираться с силами».

Архивная работа его не вдохновляла, хотя он успел досконально изучить историю русской дипломатии XIX века. Как писал потом Чичерин, он ощутил в себе зов к практической работе за освобождение страдающего человечества. Желание заняться каким-то практическим и нужным людям делом изменило его жизнь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.