8. КРЕСТОНОСЦЫ В ВИЗАНТИИ ПО СВИДЕТЕЛЬСТВУ ГРЕЧЕСКОЙ ПИСАТЕЛЬНИЦЫ[41]

(Из “Алексиады” византийской царевны Анны Комниной)

Анна Комнина — дочь императора Алексея Комнина — современница Первого крестового похода. В своей “Алексиаде” рассказывает о событиях византийской истории с 1069 по 1118 год, причём особенно восхваляет деятельность отца, которого называет “светочем вселенной”, “тринадцатым апостолом”. Писала по личным наблюдениям, рассказам очевидцев и официальным источникам. Видела действия крестоносцев в Византии и судила о них со своей византийской точки зрения. В этом отношении данные “Алексиады” являются важнейшим дополнением и коррективом к западноевропейским известиям о крестовых походах.

* * *

Когда император Алексей[42] отдыхал от своих великих трудов, до него дошла молва, переходившая из уст в уста, о том, что идёт бесчисленное войско франков. Это известие не было приятно Алексею, который с справедливой боязнью смотрел на этот подозрительный народ. Приобретя достаточную опытность в борьбе с Робертом[43], он знал крайнюю запальчивость франков, лёгкость, с которою они решаются на что-нибудь и снова изменяют свои намерения, и их чрезвычайную вкрадчивость; подобные и другие качества, как дар природы, этот народ несёт с собою безотлучно, в какую бы страну он ни являлся; а потому Алексей основательно страшился оскорблений с его стороны для своего государства. Предусмотрительность императора и его страх оправдывались и общественною молвою, всегда заключающею в себе долю истины; сверх того, что он сам знал по опыту, о франках говорили повсюду, что они умеют сплетать козни, а если и заключат договор, то нарушат его под самыми ничтожными предлогами. По всем этим причинам император не только не дремал ввиду подобных обстоятельств, но повелел тщательно вооружить войска и обучать его, чтобы иметь в готовности армию на всякий случай. Впоследствии дело показало, что весь этот страх был не лишён основания. Действительно, в то время двинулся весь Запад, т.е. все варварские народы, живущие от Адриатического моря до Геркулесовых Столпов; целая Европа, неожиданно воспрянув со своего седалища, обрушилась на Азию.

Император, видя многочисленность крестоносцев, начал заботиться о том, чтобы и прочие герцоги и графы дали ему присягу, подобную той, которая была незадолго пред тем дана ему Годфридом[44]. В надежде на это, он призвал их к себе поодиночке и, беседуя с ними, употреблял различные средства; одни оказались сговорчивыми, но другие упорствовали, и все его старания были напрасны; князья поджидали Боэмунда[45] и весьма рассчитывали на него. Но они скрывали такую причину своей медлительности и не высказывали её. Между тем латиняне придумывали различные новые требования и предъявляли их императору, в надежде выиграть время, пока будут идти споры. Но император, которого трудно было обмануть, понял и разгадал всё: различными мерами, действуя на каждого поодиночке, он успел, наконец, склонить в свою пользу всех франкских князей, чему много содействовал пример Годфрида. Для Годфрида было важно то, чтобы их упорство не обратилось в осуждение его собственного поступка, и потому он, хотя уже отплыл вперёд до Пеликана, возвратился назад, чтобы присутствовать при присяге латинских князей. Когда все собрались для этой церемонии во дворце и дали присягу, какой-то латинский граф, вероятно, благородного происхождения, взойдя на императорский трон, сел на него. К нему подошёл Балдуин, граф Фландрский, и, взяв за руку оскорбителя царского трона, с бранью сказал: “Как ты смеешь, поступив на службу и дав присягу императору и, следовательно, признав его своим господином, сесть теперь с ним рядом? Разве ты не знаешь, что римские императоры не имеют обычая разделять трона с людьми, которые служат им и считают себя их подданными? Если и не это, то вообще следует держаться правил той страны, в которой живёшь”. Выслушав это, тот не ответил ничего Балдуину; но, взглянув сердито на императора, проворчал на своём языке, что в переводе на наш язык значит: “Вот мужик-то, сидит себе один, в то время когда такие знаменитые герцоги стоят пред ним!” Движение губ его не скрылось от императора; подозвав к себе переводчика и услышав сказанное тем графом, он ничего не заметил ему; но когда, по окончании присяги, графы начали уходить и прощаться с императором, Алексей подозвал к себе этого дерзкого и бесстыдного латинянина и спросил его, кто он, откуда и где родился.

На это латинянин отвечал: “Я родом истый франк, происхождения благородного, и знаю только одно: в моём отечестве, на распутье, стоит церковь, построенная ещё в древности; кто желает отыскать себе противника для поединка, идёт туда, молится и ждёт, пока явится кто-нибудь, чтобы померяться с ним. Я долго стоял на этом распутье, и не нашлось никого, кто осмелился бы принять мой вызов”. Выслушав это, император отвечал: “Тогда ты, отыскивая неприятеля, не нашёл никого, но теперь тебе предстоит боевое время, и ты будешь иметь вволю противников. Но если ты хочешь меня послушать, то не становись ни в задних, ни в передних рядах войска, которые действуют копьём; я знаю по опыту военные приёмы турок. И то и другое место опасно; ты же укройся в середине, где, окружённый своими, будешь спасён от неприятельских ударов”. Алек сей дал такой полезный совет не только ему одному, который того не стоил, но и другим рассказывал, что их ожидает в походе, и особенно убеждал не преследовать турок в случае победы, ибо они весьма искусны в устроении засад.

Между тем Боэмунд вместе с прочими графами пристал к Аиру[46], сознавая, что он не может равняться с прочими князьями франкскими своим происхождением и не имеет довольно денег, чтобы содержать большую армию, он для восполнения таких недостатков решился сблизиться с императором и при был в Константинополь, сопровождаемый только десятью франками; прочих же графов оставил позади себя. Император, зная хорошо нравы этого человека и его ум, скрытый и преисполненный козней, также желал переговорить с ним отдельно от прочих, прежде нежели прибудут другие графы, чтобы выведать в разговоре его скрытые намерения и затаённые помыслы; вместе с тем он хотел требовать от Боэмунда переправы его войск до прибытия прочих, опасаясь, что, по известной своей злобе, он может в соединении с другими причинить вред императору. При появлении Боэмунда Алексей ласково принял его и расспрашивал о совершенном им пути и о том, где он оставил своих сподвижников. Получив от него на все желанный ответ, император старался дружескою речью уничтожить воспоминания о делах под Диррахием и Лариссою, об их войнах и прежней вражде. При этом тот коварный хитрец говорил: “Признаюсь, тогда я был твоим врагом и действовал неприязненно; но теперь я являюсь к вам как верный друг вашего величества и, что всего важнее, таким и останусь на будущее время”. Император продолжал его испытывать на разных предметах и, переговорив о многом, выразил своё удовольствие. Условившись достаточно о присяге, император сказал ему наконец: “Впрочем, не желаю тебя удерживать дальнейшею беседою: ты с дороги устал; потому иди и позаботься об отдыхе; нам будет ещё время поговорить”. Отправившись в часть города св. Косьмы, где ему приготовили пристанище, он нашёл стол, богато убранный и уставленный всякого рода яствами. После того к Боэмунду явились повара и кондитеры, по приказанию императора, и представили ему огромное количество сырого мяса и птицы домашней и лесной, говоря при этом: “Мы изготовили всё, что ты видишь на столе, сообразно своему искусству и обычаю своей страны; но если ты привык есть иначе, то тебе не понравятся наши приправы; поэтому вот тебе сырая пища и пусть её изготовят по твоему вкусу, кому ты прикажешь”.

Так распорядился император, отличавшийся необыкновенным умением обращаться с людьми. Постигая замыслы людей по одному выражению их лица и по телодвижению, он тотчас понял всю хитрость и подозрительность характера Боэмунда и предвидел, что если ему будет предложена пища людьми императора, бывшего его врага, то он из опасения яда не дотронется до неё. Император не обманулся в своей догадке: Боэмунд не только не попробовал, но и не коснулся пищи концом пальца, скрыл подозрение под предлогом любезности и роздал всё приготовленное тем, кто его окружали. Поистине он оказал небольшую услугу своим, угостив их пищею, по его мнению, отравлен ною. Впрочем, он не долго скрывал своё коварство, как человек самоуверенный и презирающий всё: когда он наелся мяса, изготовленного его поварами по отечественному обычаю, то на следующий день спросил у своих, каково их здоровье после вчерашнего угощенья? Они отвечали, что чувствуют себя превосходно и совершенно здоровы. “А я, — говорил он, сознаваясь в своём коварстве, — припомнил прежние войны с императором, когда я обратил его в бегство, и потому не хотел есть изготовленного по его же приказанию, опасаясь найти в пище яд”.

Император, призвав к себе Боэмунда, потребовал от него такой же присяги, как и от прочих латинян. Боэмунд нисколько не колебался и не медлил; не знаю почему: потому ли, что, считая своё происхождение менее знатным и не имея ни богатств, ни большой дружины, он не видел причины уклониться от того, на что согласились более важные князья франков; или он, как человек, воспитанный в презрении к религии и от частых повторений сделавшийся вероломным по природе, считал смешным долго отказываться от присяги. Но император, видя такую готовность с его стороны дать присягу, дал ему новые доказательства своего расположения. А именно, он повелел наполнить одну комнату во дворце богатствами до того, что весь пол был покрыт монетами, ожерельями и редкими пурпуровыми тканями; стены же завесить до потолка драгоценными одеждами, золотом, серебром и всякого рода блестящим металлом; приказано было наносить такое множество вещей, чтобы нельзя было ступить из боязни затоптать ногами ту или другую драгоценность. Отдав приказ сопровождать Боэмунда как гостя при осмотре дворца, император повелел ввести его, между прочим, и в ту комнату и сделать всё это так, чтобы вызвать сначала его изумление; он хотел ослепить его неожиданностью и не ошибся в расчёте.

Поражённый нечаянным зрелищем, Боэмунд мог только произнести следующее: “Если бы я был господин всех этих богатств, то уже давно покорил бы своей власти многие города и страны”. На это ему отвечал проводник: “Это всё твоё, Боэмунд; император дарит тебе это сегодня от своих щедрот”. Боэмунд принял подарок с радостью и много благодарил. Но после, когда он пришёл к себе, возвратясь домой, и увидел перед собою носильщиков, доставивших ему дары, этот хитрец почувствовал стыд от своего корыстолюбия и, как бы сожалея о выраженном им изумлении, воскликнул: “Я никогда не думал, что император может так оскорбить меня. Отнесите всё это тому, кто вас прислал”. Император, зная непостоянство латинян, с улыбкою повторил народную поговорку: “Зло обращается на своего виновника”, и приказал отнести всё снова к Боэмунду, который на этот раз был спокойнее и благосклонно принял от носильщиков дары, которыми он только что пренебрегал. Но это не было с его стороны легкомыслие или непостоянство, а скорее обдуманная хитрость не решаться вдруг ни на что. Я заметила в этом человеке два отличительных качества, хитрость и отвагу, которыми ой превышал всех проходивших через Константинополь латинских князей на столько же, на сколько он уступал им богатством и численностью своих войск...