Интермедия. Гражданский синдром

– Как именно вы определяете, кто враг, а кто… хм, друг?

– Да очень просто. Кто по нам стреляет – тот уж явно не друг.

– Интересно. А как вы поступаете в случае, если… стреляют не по вам?

– Ну, тут немножко посложнее. Сначала разбираюсь, кто и по кому…

– И…

– И начинаю стрелять.

– Позвольте же тогда узнать, как вы, молодой человек… поступите в том случае, когда никто не стреляет?

– Вот тогда я буду долго и вдумчиво разбираться. И только потом стрелять.

– И вы абсолютно убеждены, что без стрельбы не обойтись?

– Нет, почему же. Если получится – ради бога. Только у меня – вряд ли.

Андрей Уланов. «Додж» по имени Аризона

Немецкий писатель Эрих Мария Ремарк ввел в обиход термин «потерянное поколение». Им он обозначил молодых людей, которые прямо со школьной скамьи попали на фронт и потом мучительно привыкали и не могли привыкнуть к нормальному порядку вещей. Позднее та же проблема – адаптация ветеранов войны к мирной жизни – пряталась под названием «вьетнамского», «афганского» и прочих «синдромов», которые стоили полицейским и психологам немалой головной боли, а психоаналитикам принесли отменную прибыль. Притом что войны были некрупными, на чужой территории и против чужого народа.

В Советской России 1920-х годов проблемы адаптации не стояли. Если бы там позволяли себе иметь какие бы то ни было проблемы, страны бы уже не существовало. Там были задачи, и одна из первоочередных – как отучить население убивать себе подобных? К концу войны сформировался целый пласт людей, которые в знаковой триаде «глотка – мордобой – револьвер» пропускали первые два члена. Отчасти еще и потому, что население на них уже не реагировало.

Между тем новое общество требовало гражданского мира. Еще не закончилась война, как власть начала прощать и миловать. И тут же натолкнулась на мощнейшее возмущение снизу. Как так? А революция? За что боролись – чтобы враги гуляли по нашей земле? Или так: советская власть простила, а мы не простили! От какой-нибудь сельской комячейки, утопающей в египетской тьме, даже до уездного города не докричишься, не то что до Москвы, и плевали они на все декреты, сколько бы их ни было.

Впрочем, о чем это я? Никакие декреты до них не доходили, разве что губернские инструкции, которые по причине малограмотности прочитывались по складам, а уж как именно понимались – тайна великая. И те, что протестовали против новой политики партии словом и делом, не партийную линию оспаривали, а собственную вольную фантазию на ее тему, да и отстаивали не революцию, а такую же фантазию, рожденную словами залетного агитатора.

Ну, и что с ними прикажете делать?

То есть методы-то, конечно, были. Уголовного кодекса еще не написали, однако смертная казнь существовала, в том числе за бандитизм и некоторые преступления по должности. Она даже иногда применялась, хотя и несообразно ни мировой практике, ни букве закона. Потому что ежели применять так, как это было тогда принято (скажем, у тех же белых), то жертвы сопоставимы были бы с численностью населения страны, а ежели по букве… в общем, тоже не стоило.

Если бы власть начала в массовом порядке, как следовало по закону, расстреливать вчерашних героев Гражданской войны, ее бы не поняла собственная партия. Со всеми вытекающими в виде новой революции – московская власть со своими нэповскими фокусами и так на нее постоянно напрашивалась. Счастье еще, что Ленин умел всех уболтать…

Да, кстати, применять… а какими силами, если большинство беспредельщиков как раз и были властью? Допустим, чтобы за незаконные расстрелы перестрелять членов местной комячейки, можно использовать чекистов, для нормализации чекистов – красноармейцев, а как нормализовывать красноармейцев? Ясно, как – созвать ополчение из членов местных комячеек… позвольте, да ведь они уже расстреляны? Ну, стало быть, позвать шамана, пусть поднимает их из могил. Зомби вообще удобный контингент – и дисциплинированны, и проблем, что с ними делать потом, не возникает.

Одна беда – антирелигиозная политика и этого не позволяла. Вот ведь незадача какая…

Да и не хотела местная власть расстреливать вчерашних героев Гражданской. По волостям, уездам, губерниям в исполкомах и партийных комитетах сидели точно такие же герои, которые точно так же не понимали – а что изменилось? Врагов не стало? Так вот же они! Или искренне возмущались: нас что, начали строить? Это нас-то?! Красных бойцов, которые спасли Республику??!! Героев???!!!

В 1921 году в газете «Советская Сибирь» открытым текстом говорилось: суть «красного бандитизма» – органическая ненависть к центральной власти и ее представителям, нежелание ей подчиняться.

Или, например, представьте себе самую простую историю. У замученной бандитами женщины из прошлой главы остались два взрослых сына, которые знают, как погибла их мать. У ребенка, которого вырезали из живота матери тюменские повстанцы, есть отец. А тут по деревне гуляют прощенные советской властью бандиты. Как эти люди поступят? Ну вот вы, читатель, – как бы поступили на их месте?

И что с ними, такими, делать? Расстреливать? Чтобы взбунтовались остальные?

То-то же…

Но может статься, что парни все же сумеют сдержаться, поймут, что нельзя лить кровь до бесконечности, что надо когда-то прервать цепь кровопролития… Поймут – да, но неужели забудут? Тем более по пьяной лавочке то сосед напомнит, то бывший бандит в лицо ухмыльнется. Они – молодые коммунисты, главный кадровый резерв власти, им, в общем-то, даже и везения не надо, чтобы идти верх по карьерной лестнице. И пойдут – подчиняясь декретам и постановлениям, но со своим мнением о происходящем и стиснутой у сердца ненавистью, твердо веря, что все эти нэпы и послабления классовому врагу – лишь временное отступление, но придет желанное времечко, когда всем воздастся за все. Они – атеисты, они не верят в Божий суд, а лишь в суд человеческий. И каждый раз, когда им покажется, что время пришло, отсроченная ненависть вырывается на волю и идет крушить всех, кого считает врагами, – потом это назовут перегибами. И так будет продолжаться до тех пор, пока носители «гражданского синдрома» не сойдутся в лютой схватке тридцать седьмого года, где будут убивать, уже не разбирая правых и виноватых, а потом полягут и сами – согласно тем приговорам, которые теперь никто не будет для них смягчать.