Русь и кочевники
…и опустоша села наша и городе наши… нивы
порожьше стоят зверем жилища быша.
Ипат. лет. 165–166.
Тогда по Рустей земли ретко ратаеве кикахуть,
не часто врани граяхуть трупия себе деляче,
а галици свою речь говоряхуть, хотять полетети на уедие.
Слово о полку Игореве. Хр. Аристова. 1260
Мы не знаем, когда выдвинулись печенеги из Азии в Европу. Вполне известно только, что в IX в. они занимали уже область между Волгой и Яиком. К югу от них простиралась Хазария, к востоку жили узы, за рекой Уралом, а к западу, вероятно, между Волгой и Доном, кочевали венгры[229]. Во второй половине этого же столетия на восточных окраинах степи начинается движение. Начало ему дал союз хазар с узами. Они соединенными силами стали теснить печенегов[230]. Повод этой коалиции остается неизвестным. Можно только предполагать, что печенеги тревожили своими набегами области Хазарии, мешали свободному движению караванов, направлявшихся в Хорезм[231]. Печенеги были вытеснены из своей области и при своем движении столкнулись на западе от Волги с кочевьями венгров. Последние были не в состоянии выдержать натиска врагов, гонимых соединенными силами хазар и узов, и подвинулись к Днепру[232].
Удаление венгров из южнорусских степей совершилось не вдруг[233]. После первого отступления с берегов Дона они остановились на некоторое время в области рек Днепра, Буга и Ингула. Затем произошло вторичное движение под давлением печенегов, после чего венгры заняли местность в бассейне рек Днестра, Прута, Серета. Но и здесь в 892 г. на их кочевья, в отсутствие главных сил, сделали набег их враги и заставили окончательно убраться в Паннонию.
Во все продолжение IX в. и до 968 г. печенеги не тревожили Русской земли. Это, может быть, объяснимо как тем, что им нужно было время, чтобы окончательно разделаться с венграми, так и тем, что на Руси было спокойно, не начиналось еще той внутренней борьбы, которая уже при Владимире Святом и Ярополке дала возможность кочевникам вмешаться в дела русских и увидеть их слабость. В 915 г. печенеги заключили с Игорем мир, а в 944 г. они, как наемное войско, участвуют в походе русских на Грецию[234]. В это время они заняли уже все пространство степей от Дуная до Дона. Племена или колена, на которые разбивался весь народ печенежский, заняли разные местности. Около Хазарии, Аллании и на границах Херсона расположились колена Тзур, Кальпее, Талмат и Зоспон. На правой стороне Днепра кочевали другие четыре улуса, из которых на границах Болгарии помещалось племя хопон; гюла соседило с венграми, харобое с Русью, а эртем было погранично с уличами[235]. Таким образом, граница Печенегии с востока шла правым берегом Дона; с севера она никогда прочно не устанавливалась и только приблизительно может быть проведена от устья реки Воронежа через Донец ниже теперешнего Славянского, затем проходила к Днепру по сухопутью, вероятно, по линии лесов, следовательно, к югу от Орели и Самары, затем перерезывала реки Ингул, Буг и Днестр, также сообразно с границей распространения лесов; с юга было Азовское море, Перекопский перешеек, берег Черного моря и Дунай до Силистрии. Однако же мы имеем основание предположить, что устье как Дона, так Днепра, Днестра и Дуная не было занято печенегами. Доказательства этому мы увидим при дальнейшем изложении.
Начиная с 60-х годов X столетия начинается упорная борьба Руси с печенегами. В 968 г. они осадили самый Киев и едва не принудили его сдаться. В это время, как известно, Святослав был в Болгарии. Только появление северянского воеводы Претича с небольшой дружиной, которую печенеги приняли за передовой отряд войска Святослава, спасло город. Печенеги были разбиты явившимся из Болгарии Святославом[236].
Занятый делами на Дунае, он не заботился об охране Руси. Благодаря этому кочевники действуют смелее и смелее. Они заняли самую важную местность по течению Днепра – его берега около порогов, и сильно затрудняли сообщение Руси с Черным морем. Сам Святослав был окружен печенегами при обходе порогов и убит в 978 г.[237]
Усилению кочевников начинает способствовать самый ход политических событий на Руси. С последних лет княжения Святослава являются зачатки удельного порядка. Напрасно было бы думать, что творцом его был Ярослав, что удельный период начался только со смертью последнего. Такой порядок присущ всему славянству, и у нас, на Руси, он с началом государственного устройства только изменил свой характер, найдя точку опоры в княжеской семье. Стремление к автономному существованию мелких ветвей племени, не говоря уже о целых племенах, желание иметь своего князька было искони у всех славян, возьмем ли мы поморских или дунайских, или чехов и моравов. Под властью Олега, представителя государственной власти на Руси, были племенные князья, носившие название «светлых». Мы говорим это, между прочим, только желая указать на неправильность, по нашему мнению, полагать начало удельного периода с 1054 г. Уже после смерти Святослава в 972 г. начинается борьба между князьями, посаженными в Киеве, Новгороде и земле Древлянской. С течением времени борьба разрастается, и соседи-кочевники играют в ней немаловажную роль.
Смерть Святослава у Днепровских порогов от печенегов. Миниатюра из Радзивилловской летописи
Первое участие печенегов в делах Руси относится к 980 г. Подущаемый киевскими боярами, Ярополк присоединил область древлян снова к Киеву. В этой борьбе погиб Олег. Тогда зашевелился Новгород против стремлений киевского князя, во главе со своим Владимиром. Ярополк не успел призвать печенегов, хотя слуга его Варяжко и советовал ему бежать к ним. После смерти своего господина, изменнически убитого Владимиром Святым, Варяжко бежал к печенегам и с их помощью долго боролся против нового киевского князя. Силой не удалось справиться с этим энергичным человеком, и Владимир «одва приваби и, заходив к нему роте»[238].
При Владимире Святом еще большее число областей получает князей; земли Новгородская, Ростовская, Полоцкая, Владимиро-Волынская, Древлянская, Муромская, Тьмутораканская розданы сыновьям киевского князя. Делая уступку племенам, Киев думал, что члены одной княжеской семьи будут прочными связями областей с центром государства. Но чем далее, тем более эти областные князья сливают свои интересы с местными, и первый новгородский князь, Ярослав, обнаруживает неповиновение киевской центральной власти, отказавшись вносить установленную дань. Новый князь, понявший, что стремление областей к обособленности находит себе точку опоры в самой княжеской семье, решился принять энергичные меры для ее устранения. Это был Святополк, человек с точки зрения нравственной и христианской, пожалуй, «окаянный», но с государственно-централизационной – умный и энергичный. Хорошо понимая, что братья добровольно не покинут своих областей, с которыми сжились, он решился отделаться от них другим способом: избить их. Борис, Глеб и Олег погибли жертвами целей Святополка, но Новгород с Ярославом не дал возможности киевскому князю осуществить своих планов. Киев в открывшейся борьбе с Новгородом опирается на печенегов. Вместе со Святополком они были разбиты у Любеча в 1016 г., затем, в 1018 г., мы видим их на службе в войске Болеслава Храброго, когда он явился на помощь своему зятю, Святополку. Еще раньше, в 1017 г., они по его побуждению сделали нападение на Киев. Наконец, в 1019 г. печенеги потерпели страшное поражение вместе со сторонниками Святополка на реке Альте[239].
Битва Ярослава Мудрого со Святополком Окаянным и печенегами в 1019 г. на берегу Альты. Миниатюра из Радзивилловской летописи
Этим и заканчивается роль печенегов в политических событиях Руси. Но борьба с ними продолжалась непрерывно и в промежутках времени между усобицами.
Из их самостоятельных набегов в княжение Владимира Святого первый относится в 993 г. Они двигались со стороны реки Сулы. На реке Трубеже, около Переяславля, произошла их встреча с русскими. Печенеги были разбиты. Известна легенда о богатыре русском Яве Усмошвеце, явившаяся следствием этой победы и в различных переделках сохранившаяся у народа до настоящего столетия. Мы будем иметь случай далее поговорить о народных преданиях. В 996 г. печенеги разбили киевского князя у Василева в едва не захватили его в плен: Владимиру удалось спрятаться под мостом. Окрестности Киева потерпели опустошение и в 997 г., когда печенеги осадили Белгород, который избежал разграбления, по словам предания, только благодаря находчивости старшин, убедивших печенегов в неистощимости своих колодцев киселя и меда, при которых они могут вечно сидеть в осаде. Почему печенеги отступили, мы не знаем, но они не взяли Белгорода[240], а Русь могла бы смеяться, что «Печенези киселя бегають».
Но дело не ограничилось этими двумя набегами. При Владимире Святом борьба с печенегами «бе, по выражению летописи, беспереступа». По известию нашего источника, борьба эта шла успешно для Руси. В X в. начинается укрепление границ ее городами. «И нача ставити (Владимир) города по Десне, и по Устрьи, по Трубешеви, и по Суле и по Стугне»[241]. Если мы бросим взгляд на карту, обратим внимание на направление течения рек Сулы и Трубежа, то увидим, что они действительно могли служить самыми удобными стратегическими линиями для защиты Руси в то время. Обе эти реки совершенно замыкают территорию Переяславского княжества: их верховья находятся в Черниговской области, а впадают они в Днепр. С постройкой городов являлось два ряда укреплений. Предполагалось, как видно, что, прорвавшись через первую линию, кочевники должны будут остановиться у второй. С юго-востока Киев был таким образом защищен, а только его безопасность и имелась в виду Владимиром Святым. «Се не добро есть мало городов около Киева»[242], – говорит он. С этой целью он делает к югу от Киева засеки, и так называемый Змиев вал, сохранившийся и до сих пор, представляет, кажется, остатки воздвигнутых Владимиром земляных укреплений[243]. Все остальное пространство земель, принадлежавшее подчиненным киевскому князю племенам, оставлялось на произвол судьбы. Племя уличей и тиверцев, как самое крайнее, должно было подвергнуться наибольшей опасности.
Может быть, холодное равнодушие киевских князей к судьбе их обусловливалось установившимися политическими отношениями этих племен к Киеву. Мы имеем полное право предполагать, как сказано выше, что уличи и тиверцы по культуре стояли выше других русско-славянских племен. Поэтому они с большим успехом сопротивлялись притязаниям Киева. Мы находим даже в летописи интересный факт, заставляющий признать их единственно самостоятельными племенами в то время, как другие платили дань кому-нибудь. Летопись несколько раз повторяет, что поляне, северяне, радимичи и вятичи были обложены данью в пользу хазар[244], но нет в ней ни одного упоминания, ни одного намека, что тому же подвергались уличи и тиверцы. Одно за другим без особенного сопротивления подчиняются племена Киеву, и только уличи и тиверцы оказывают противодействие. «И бе обладая Олег деревляны, – говорит летопись, – полянми, радимичи, а со уличи и тиверцы имеяше рать»[245]. Мы встречаем только раз участие этих племен в походах русских князей, и то в качестве союзников, а не подчиненных, именно в походе Олега 907 г., но и то только одних тиверцев[246]. Далее нет никаких упоминаний ни о последних, ни об уличах. Очевидно, они не участвовали в общерусской жизни, своими силами должны были бороться с нахлынувшими врагами.
Но эта постройка городов не вполне удовлетворяла своей цели и защиты Киева. Печенеги, как позже половцы, прорываются сквозь линии этих укреплений. Неудобство близости к Киеву пограничной линии по Стугне осознал уже Ярослав. Он сильно подвинул ее вперед, избрав для ее проведения берега Роси. В 1031 г. он поселил здесь пленных ляхов, а в 1032 г. «нача ставити городы по Руси»[247].
Приблизительно около этого времени на востоке степей начинается новое движение. Из-за Яика надвигаются новые враги, половцы[248]. Они начинают теснить торков, которые под их давлением стремятся с берегов Волги и Дона на запад. Это племя, судя по имеющимся фактам, не отличалось особенной дикостью и воинственностью. Прогнав в союзе с хазарами печенегов с берегов Дона, оно, по своему миролюбию, позволяет части последних остаться на старых кочевьях в собственной области[249]. Не слышно и о его набегах на соседей. Единственное известие, говорящее об этом, принадлежит Массуди: он рассказывает, что при соединении двух рукавов хазарской реки хазары построили крепость, в которой постоянно находился гарнизон для удержания кочевых народцев, особенно узов, которые преимущественно зимой, переходя по льду, делают набеги на области Хазарии. Иногда царь хазарский бывает принужден являться на помощь своему укреплению[250]. Очевидно, ослабевшая Хазария не могла уже справиться и со своими прежними союзниками. Походы Святослава подорвали ее силы. Но это известие Массуди, насколько нам известно, стоит одиноко. Нет также ни одного указания на борьбу торков с печенегами в X в. Это доказывает, что они не думали прорываться далее на запад и спокойно кочевали в области Волги и Дона. И последующая их судьба показывает, насколько это племя не подходило к печенегам и половцам по воинственности и страсти к грабежам и опустошениям. Узы-торки быстро осаживаются в Византии и на Руси, в скором времени делаются полуоседлым населением. Только в XI в. мы видим их в борьбе с печенегами. Русским это племя стало известно в X в., потому что в 985 году торки являются уже союзниками Владимира Святого в его походе на волжских болгар[251]. Теперь под давлением половцев они подвигаются на запад. Главное ядро торко-узского племени потеснило печенегов, которые в последний раз напали на Русь в 1034 году. Они осадили самый Киев, на выручку которого подоспел Ярослав из Новгорода с силами его и наемных варягов. Страшная битва произошла, по словам летописца, на том самом месте, где впоследствии была выстроена Святая София. Печенеги были разбиты наголову; много их погибло в реке Сетомле. Это была последняя битва, ибо, как говорит летопись, печенеги «погибоша, а прок их пробегоша и до сего дни»[252]. В степях около русских границ они не могли уже удержаться: в это время к пределам Руси подвинулась главная масса торкского племени. Печенеги бросились на юго-запад и заняли область между Днепром и Дунаем. Тут происходит борьба между ними и узо-торками, неудачная для первых благодаря внутренним неурядицам, начавшимся среди печенежского народа.
В это время печенегами правил Тирах, человек благородный, но не воинственный. Он не только не осмеливался выйти против узов, но и старался прятаться от них в болотистых местах на нижнем течении Дуная. Между тем борьба была неизбежна. Тогда защиту соотечественников принял на себя некто Кеген, человек, по рассказу Кедрена, темного происхождения, но искусный в военном деле. Он не раз отражал узов, чем приобрел себе глубокое уважение у земляков. Тираху, конечно, не нравилось это, и он решил отделаться от опасной для него личности. Он послал отряд, чтобы взять Кегена, но последний успел вовремя скрыться в Днепровские болота. Ему удалось затем склонить на свою сторону два печенежских колена. С ними он вступил в открытую битву против одиннадцати улусов, предводимых Тирахом, и был разбить наголову.
Видя беду неминучую, Кеген явился у Силистрии, изъявил ее коменданту свое желание принять подданство Византии и с почестями был принят в Константинополе[253]. Приведенный эпизод важен потому, что проливает свет на положение печенежского народа после 1034 г., когда сведения о нем в вашей летописи прекращаются. Мы видим отсюда, что печенеги занимали в это время степи от устья Днепра до Дуная. Обнаруживается также, что торки-узы уже тогда придвинулись к границам Руси и занимали степи на восток от Днепра. В 1055 г. они в первый раз обрушились на территорию Переяславского княжества, с чем имеет несомненную связь факт появления половцев. «Того же лета», т. е. 1055-го, тотчас после отражения торков от границ Переяславского княжества, «приходи Болушь с половци и сотвори Всеволод мир с ними, и возвратишася половци вьсвояси»[254]. Дело кончилось так на этот раз потому, что отряд Болуша, как можно думать, был только передовым. Для успешных нападений на Русь надо было придвинуться всей массой к ее границам, а для этого приходилось вытеснить из южнорусских степей торков. Но, очевидно, что половцы в это время успели уже утвердиться в бассейне Волги и Дона.
Гонимые половцами торки должны были еще с большей силой обрушиться на печенегов и Русь. В это время начинается переселение печенегов к Дунаю и за него. Первый, как мы видели, перешел на Балканский полуостров Кеген, по известию Кедрена, с 20 000, а за ним и Тирах с 80 000[255]. Русским князьям снова пришлось в 1060 г. двигаться на торков на конях и в лодьях по Днепру. Это племя потерпело окончательное поражение и бросилось вслед за печенегами на юго-запад[256]. Вся восточная часть степи от Днепра до Волги перешла во власть половцев. Только небольшой остаток узов-торков с незначительной примесью печенегов уцелел еще на некоторое время на правом берегу Дона. Что половцы были уже полными хозяевами всей указанной местности, видно из летописных данных. В 1061 (1063 г.) они сделали набег на Русь и разбили Всеволода. В 1068 г. князья Изяслав, Святослав и Всеволод потерпели страшное поражение на Альте, а с 1071 г. начинаются постоянные опустошения русских областей[257]. Между тем торки в 1064 г. являются на Дунае и переходят через него. Но старые враги – печенеги, эпидемические болезни доконали окончательно это и без того слабое и разгромленное племя. Часть его принимает подданство Византии, другая было попыталась снова осесть у русских границ, но, будучи в 1060 г. разгромлена Мономахом[258], теряет свою самостоятельность и в последующее время является как военное пограничное поселение Руси.
Теперь нашим предкам приходилось иметь дело с более опасным и сильным врагом. Если Русь сравнительно мало потерпела от соседства печенегов и торков, то это нужно приписать только благоприятным обстоятельствам. Как мы видели, в конце X и начале XI в. борьба с печенегами доходила до большого напряжения, князьям приходилось устраивать линии укрепленных городов, но сзади этого кочевого племени стояли его близкие родичи торки, а со второй половины XI в. двинулись и половцы. Взаимная борьба этих племен давала Руси возможность с некоторым успехом отстаивать свои границы, защищать свои поселения. С удалением печенегов и торков для половцев не было более соперников. Они одни всецело являлись господами южнорусских степей и могли совершенно свободно располагать всеми своими силами на пагубу Русской земле, раздираемой усобицами. Не проходит ни одного года, когда бы не горели русские села и города. Пользуясь своей многочисленностью, раскинутостью границ Руси, они в одно и то же время появляются на разных пунктах, не дают возможности собрать сил для защиты угрожаемого поселения. В 1092 г., например, они разными отрядами являются в одно время и на Удае, где берут Прилуки, и у Днепра, где той же участи подвергаются Переволочна и Песочен[259]. В 1096 г. в мае месяце Боняк разорил окрестности Киева, Куря-Переяславля, а Тугорхан вслед затем осадил самый Переяславль[260].
В 1172 г. половцы явились у Песочного и Корсуня. Пока Глеб Юрьевич договаривался о мире со стоявшими на левой стороне Днепра, половцы от Корсуня двинулись быстро к Киеву и ограбили все кругом него[261]. В 1184 г. в одно и то же время Кончак напал на Переяславль, а Кза на Посемье. В 1187 г. часть половцев грабила Поросье, а другая навещала Черниговскую область[262]. Не было, таким образом, никакой возможности ни предугадать набегов, ни принять каких бы то ни было мер для защиты населения. Быстрота, с какой делались эти набеги, прекрасно характеризована византийским оратором XII в. Евстафием Солунским: «В один миг половец близко, и вот уже нет его. Сделал наезд и стремглав, с полными руками, хватается за поводья, понукает коня ногами и бичем и вихрем несется далее, как бы желая перегнать быструю птицу. Его еще не успели увидеть, а он уже скрылся из глаз»[263]. Русские князья, сознавая свое бессилие предупредить вторжения, стараются только отбить пленных и награбленное имущество. Редко удавалось князьям настичь половцев в прямом преследовании, а потому они употребляли другой маневр. Если половцы грабили на Суле, то ближайшие русские отряды, не показываясь врагам, переходят реку где-нибудь в другом месте или идут к реке Пслу и стараются незаметно перерезать им обратную дорогу. Этот способ защиты населения, спасения жителей от тяжкого плена был самый действительный. Так, когда половцы разграбили окрестности Киева в 1172 г., то Михалко с берендеями двинулся им навстречу с Поросья. Вскоре они встретили врагов и разбили их, отняв весь полон. В 1174 г. Игорь Святославич, узнав, что половцы грабили у Переяславля, переправился через Ворсклу у Лтавы, встретил их и заставил бросить пленных. В 1179 г. Кончак опустошал окрестности того же несчастного Переяславля. Узнав об этом, Святослав Всеволодович, стоявший у Триполя, двинулся отсюда быстро за Сулу и стал напротив Лукомского городища. Половцы бежали[264].
Сражение под стенами Чернигова черниговского пешего ополчения с дружиной Андрея Юрьевича Владимирского и половцами. Миниатюра из Радзивилловской летописи
В этом случае главным образом помогала русским неприготовленность врагов, шедших с множеством скота и пленных без всякого боевого порядка. В таких случаях половцы или были биты и полон освобождался, или успевали вовремя скрыться, как видно из последнего примера. Да и подобный маневр возможен был только тогда, если князья случайно узнавали о производимых где-нибудь половцами опустошениях.
Игорь Святославич выехал с отрядом за Ворсклу из своей области, не имея в виду, что Кобяк и Кончак свирепствуют в Переяславском княжестве, и только случайно, захватив половцев, делающих разведки, узнал от них о набеге. Пока в 1179 г. явился вестник из Переяславля о грабежах Кончака к Святославу Всеволодовичу, то половецкий князь успел уже ускользнуть со всей добычей. Если же князья бросались в погоню, то случалось, что половцы успевали приготовиться, оборачивались и разбивали преследующий отряд. Например, в 1177 г. они напали на Поросье и взяли шесть берендейских городов. Русские настигли их у Растовца, «и половцы оборотившися победиша полкы Руськее, и много бояр изъимаша, а князе въбегоша в Ростовець»[265]. Таким образом, редко удавалось спасти души христианские от рабства, а тем более защитить население от неожиданных набегов. Главная цель вторжений состояла именно в том, чтобы захватить как можно более пленных, но при этом кочевники старались и как можно более расчистить себе дорогу для своих дальнейших предприятий уничтожением городов и сел.
Стремление обратить все в широкую пустыню, в которой вольно и свободно дышалось степному наезднику, проявляется везде. Так с переправой половцев за Дунай вслед за татарским погромом Македония в короткое время окончательно лишена была жителей и стала пустой страной. Вполне справедливо Никита Акоминат называет половцев крылатой стаей, налетающей на землю и опустошающей ее чище саранчи[266]. Года не проходило, чтобы какая-нибудь местность Руси не была обращена в пустыню. В 1092 г. половцы взяли Прилуки, Песочен, Переволоку и сожгли массу сел по обеим сторонам реки Сулы. В 1093 г. сожгли Торческ. В 1095 г. они подвергли той же участи Юрьев, хотя и оставленный жителями. В 1096 г. половцы сожгли Устье[267], а в 1110-м много сел у Переяславля. В 1138 г. они пожгли Курскую область. В 1139 г. взяли Пирятин, пожгли много сел у Переяславля, монастырь Борисоглебский и св. Савы. В 1177 г., как мы уже видели, половцы захватили шесть берендейских городов на реке Роси. В 1185 г. разорили и сожгли села у Путивля и самый острог этого города, а в Переяславской области – взяли все города по Суле[268]. Насколько Русь терпела урон в людях, уводимых в плен или избиваемых, показывают следующие данные. Взявши город Торческ в 1093 году, половцы разделили всех его жителей и повели в свои вежи. Во время взятия Олегом Чернигова «много хрестьян изъгублено бысть, а другое полонено бысть, и расточено по землям».
Много пленных вывели кочевники из Курской области в 1139 г. В 1171 г. они увели много жителей, хотя и неизвестно, из какой области. В 1172 г. половцы около Киева «взяша села без учьта, с людми и с мужи и с женами, и коне, и скоты и овьце, погнаша в Половце». То же самое произошло и в 1173 г. «Концак приехавше к Переяславлю, за грехы наша, в 1179 г., много зла створи крестьяном, иних плениша, а инии избиша, множайшия-же избиша младенець». В 1210 г. половцы снова вывели много пленных из Переяславской области[269].
Мы берем только главные факты, но остается еще большое число известий о набегах, которые перечислять было бы чересчур утомительно. По нашему счету всех набегов, совершенных половцами самостоятельно без княжеских приглашений, произошло, в период от 1061 по 1210 г., 46. Из них на долю Переяславского княжества приходится 19, на Поросье – 12, на Киевскую область – 4, на Северскую область – 7, на Рязань – 4. Но не должно забывать, что рядом с такими независимыми предприятиями половцев стояли их походы в русские области по призыву того или другого князя, сопровождавшиеся не менее тяжкими опустошениями. Несомненно также, что летопись упоминает только о выдающихся набегах, опуская или даже не зная о грабежах мелких половецких загонов.
Мы приводили факты сожжения сел и городов, увода в плен жителей, пусть же теперь современник первых набегов сам расскажет нам о народных бедствиях, которых он был очевидцем. Картину, полную страшного трагизма, рисует он перед нами. «Створи бо ся плачь велик у земле нашей и опустеша села наша и городе наши, и быхом бегающе и перед враги нашими». «Ибо лукавии сынове Измаилове пожигаху села и гумьна, и мьноги церкви запалиша огнем… овии ведутся полонене, а друзии посекаеми бивают, друзии на месть даеми бывают[270], и горькую приемлюще, друзии трепещуть зряще убиваемых, друзии гладом умориваемы и водною жажею… ови вязани и пятами пьхаеми, и на морозе держими и вкаряеми… мучими зимою, и оцепляеме у алчбе и в жаже, и в беде побледевше лици и почернивше телесы; незнаемою страною, языком испаленом, нази ходяще и босе, ногы имуще избодены терньемь. С слезами отвещеваху друг-другу, глаголюще: “аз бех сего города”, а другии: “аз сего села”; и тако свопрошахуся со слезами род свой поведающе… “Согрешихом и казнимы есмы, яко согрешихом, тако и стражем: и граде вси опустеша, и переидем поля, идеже пасома быша стада, коне, овце и волове, се все тще ныне видим, нивы порожьше стоят, зверем жилища быша»[271].
Какая характеристика набегов может стать рядом с этой простой, полной глубокого чувства, картиной народных бедствий. Вся эта масса пленного христианского люда или обращалась в рабов в вежах половецких, или, как товар, шла по разным странам юга и востока. Еще писатель Х века Ибн-Гаукаль рассказывает, что Джурджание был рынок живого товара, в состав которого входили и славянские рабы[272]. Эта дорога, по которой шли русские люди, навсегда покидая родную землю, не изменилась, конечно, и во времена господства в степях половцев. Этим путем снабжались русскими рабами рынки Центральной Азии.
Другая дорога вела в Крым, где главными пунктами торговли подобным товаром можно, кажется, считать Судак и Херсонес. Мы имеем известие, что в последнем городе скупкой рабов занимались евреи[273]. Но прежде чем быть проданными, пленные некоторое время оставались в вежах, в ожидании себе покупщика или выкупа со стороны русских. Мы знаем только один случайный факт выкупа на поле битвы. В 1154 г. Изяслав Давидович, после бегства Ростислава и Мстислава под Черниговом, выручил многих из их дружины, попавших в руки половцев. Обыкновенно же приходилось родственникам отыскивать своих родных по половецким кочевьям. Выкупить пленного считалось богоугодным делом, и потому частные лица являлись иногда в вежи и освобождали своих земляков от тяжкого рабства. Мы видим пример такого великодушия в старании некоего христолюбца выкупить инока Никона, который, как кажется, был освобожден потом своими родственниками или отбит каким-нибудь русским отрядом[274].
Ценность выкупа соразмерялась с общественным положением пленника на Руси. Так, по рассказу летописи, на какого-то Шварна, захваченного за Переяславлем, половцы «взяша искупа множьство»[275]. Конечно, более знатные и богатые пленники были долее удерживаемы в вежах, а те, на выкуп которых половцы не могли скоро надеяться, или если он ожидался в незначительном размере, шли на рынки и рассеивались по лицу земли на юге и востоке, а, может быть, и на западе. Из раньше приведенного рассказа летописи, рисующего картину разорения, мы имели случай видеть тяжкое положение пленных. Многие из них не выносили постоянных передвижений за вежами в оковах; от жажды, зноя или холода они умирали в большом числе. Так из пятидесяти пленных, захваченных однажды половцами в Киеве, через десять дней остался только один инок Евстратий[276]. Надо, однако, сказать, что русские не уступали нисколько своим врагам в обращении с попавшимися к ним в руки. Даже тех, на выкуп которых можно было надеяться, держали в оковах, как это видно из сказания о пленном половчине. Рабы покупались на золото; таким же образом, кажется, русские выкупали и своих земляков, но половчин приносил за свое освобождение товар, который ценился на Руси: он пригонял табун лошадей, а может быть, и другого скота[277]. Иногда случалось, впрочем, что русские отряды при своих нападениях на вежи половецкие, освобождали соотечественников, но это бывало нечасто. Мы знаем факт освобождения христиан на Угле и Самари в 1151 г. Мстиславом Изяславичем и в 1170 г. почти на том же месте во время большого похода князей на половцев. Можно предположить, что то же самое происходило при всех движениях русских в глубь степей половецких. Но количество выкупаемых или случайно освобождаемых русскими отрядами было каплей в море сравнительно с числом продаваемых в рабство. Бедствия народные от этого нисколько не облегчались.
Мы раньше привели числовые данные, указывающие на распределение набегов по областям. Эта неравномерность зависела главным образом от географического положения земель, но была тут, как нам кажется, и другая причина. Бросив взгляд на карту, мы увидим, что княжество Переяславское бо?льшим протяжением своих границ примыкает к степям. Киевская область с юго-востока ограждена Переяславлем, а с юга военными поселениями черных клобуков. Сильно раскинута была граница земли Северской. Но область собственно Черниговская защищена с юга, а с востока ее оплотом служило княжество Новгородсеверское.
За все время от появления половцев в степях до 1224 г. мы видим на нее только три самостоятельных набега. Первый из них имел место после страшного поражения князей на Альте в 1068 г., когда половцы добрались до реки Снови, второй – во время княжения Владимира Мономаха в Чернигове (1078–1094 гг.): кочевники разорили волость Стародубскую и Новгородсеверскую, и третий в 1187 г. Разорение Черниговской области было не меньше, чем других княжеств в удельный период, но главным образом здесь причиной были княжеские усобицы. Кочевники весьма часто были приглашаемы то тем, то другим князем Чернигова, и Святославичи довели свою область до сильного обезлюдения. Уже в 1159 г. Святослав Ольгович жалуется на запустение городов Любеча, Моровска, Оргоща и Всеволожа[278]. Но, повторяем, причина этого факта лежит вовсе не в половецких набегах: их на Черниговщину почти не было. Удары кочевников приходилось выдерживать княжеству Новгородсеверскому, южные границы которого были обращены в сторону половецких кочевьев. Точно так же отчасти с южной и юго-восточной стороны оплотом Руси служило княжество Рязанское. Мы видим все-таки сравнительно незначительное число набегов на эти обе области. Это объясняется способом защиты и отношением к кочевникам в разных областях Русской земли. Общими предприятиями всех князей в борьбе с половцами являлись только большие походы в глубь степей, да и то не всегда, и не все князья принимали в них участие[279]. Защита же своих границ, своего населения предоставлялась силам каждой области и энергии ее князей. Мы и хотим теперь поговорить о способах, какими каждая область вела свою самозащиту, и об отношениях к кочевникам в разных местностях земли Русской.
Несомненно, на больший или меньший успех обороны оседлого населения против кочевого врага сильное влияние оказывает географическое положение и характер местности. Поэтому мы постараемся сделать небольшой географический очерк области к востоку от Переяславского княжества.
К востоку от Рязанской области простирались Мордовские дебри[280], которые предохраняли от набегов половцев. В границах этого же княжества начинался Дон, который, постепенно уклоняясь к юго-востоку, образует в земле Войска Донского два тупых угла и стремится затем на юго-запад. Для нас важно его среднее течение, когда он принимает с левой стороны реки Воронеж и Хопер. С правой стороны в Дон впадает река Северский Донец, имеющий несколько интересных для нас, по своему направлению, притоков. С левой стороны Донец принимает реку Оскол, течение которой почти правильное с севера на юг. Между Осколом и Доном образуется как бы дорога, весьма широкая на юге, сильно суживающаяся в середине, расширяющаяся на севере. Эту дорогу перегораживает почти поперек река Быстрая Сосна[281].
Нужно при этом заметить, что лесная растительность сосредоточивалась по обеим сторонам этого пути, особенно между реками Воронежем и Доном, и между Осколом и Донцом[282]. С правой стороны эта река принимает реку Уды, берущую начало в Курской губернии, направляющуюся сначала на юго-восток и впадающую в Донец верстах в 10 ниже Чугуева. Еще ниже, около Змиева, впадает в Донец река Мож, верховья которой сближаются с верховьями Коломака, направляющегося в Ворсклу, которая принимает его несколько ниже Полтавы. Мы видели, что берега Можа и в прошлом столетии изобиловали лесами; водораздел между Можем и Коломаком, по «Книге Большого Чертежа», был покрыт лесами и болотами. Таким образом, из соединения этих двух рек образовалась природная оборонительная линия. Но для Северского княжества можно указать еще три линии с таким же характером. Самую южную представляла из себя река Мерл, текущая почти с востока на запад. Она впадает в Ворсклу. Следующая линия образуется самой Ворсклой, вершина которой заходит в Курскую губернию, и третья, самая северная, рекой Пслом. Такой характер местности более или менее способствовал безопасности Северского княжества. Но судя по фактам, правда, весьма и весьма немногим, есть возможность сказать, что Северские князья воспользовались этими естественными преградами для защиты своей области.
Река Ворскла. Современный вид
Необходимость заставляет нас коснуться здесь до сих пор еще спорного вопроса о городищах. Мы не находим нужным излагать здесь всех теорий относительно того значения, какое имели в Древней Руси эти сооружения, но должны только обратить внимание на тот факт, что все ученые, насколько нам известно, считали их остатками оседлой жизни, а не кочевнической. Мы видели уже примеры, что села и города, попадавшиеся под руку половцам, были разоряемы. Об этом нам говорят не только наши летописи, но и источники византийские. Нет ни одного примера, который бы указывал на жизнь кочевника в городе. Самый образ жизни, тесно связанный с обширным скотоводством, препятствовал заведению оседлости. Мы постоянно видим кочевников в движении, причем всегда с их вежами. Нужно было кочевнику попасть в среду оседлого населения, войти в весьма тесную с ним связь, чтобы он начал отвыкать мало по малу, с большим трудом от свободной жизни в степи. Лучшим доказательством сказанного нами служит образ жизни в Поросьских поселениях черных клобуков, о чем мы вскоре будем говорить. «Половцы, – говорит господин Аристов, – не были устроителями городов и, занимая оставленные другими народами городища, не могли укреплять и отстаивать их»[283]. Мы должны сказать более: половцы никогда не занимали этих городищ или городков для постоянного житья в них, а только временно для обороны. Для нас важно мнение господина Аристова, что городища существовали раньше появления кочевников в известной местности. Повторяем, что едва ли кто сомневается в принадлежности городищ оседлому населению. Точно так же не может в настоящее время приниматься во внимание и теория господина Ходаковского о религиозном значении городищ. Количество известных и описанных городищ в настоящее время доходит до крупной цифры[284]. Из их устройства и объема вполне видно, что они имели значение оборонительных пунктов.
Иногда они окружены двойными, тройными рядами валов, что было бы совершенно излишне при той роли, какую хотел им дать Ходаковский. Вопрос, по нашему мнению, сводится теперь уже к тому, чтобы определить отличительные признаки городищ древних и позднейших. Но это-то и представляет почти непреодолимую трудность. Несомненно, земляные сооружения отдаленных веков потом служили для обороны позднейшим поселенцам и переделывались ими сообразно с обстоятельствами, например согласно требованиям нового оружия, тактике новых врагов.
И вот, встречаясь с городищем, которое по своему виду могло бы быть отнесено к числу более поздних, археолог не может тем не менее приурочить его к известному времени, ибо всегда можно предполагать, что форма его есть уже позднейшая переделка более древней. Но и само время действует разрушительно. Оно изменяет вид городища, может придать ему ту или иную форму. Древнее по признакам городище в действительности может быть позднейшим сооружением, изменившим благодаря разным условиям свой вид. До сих пор не установлено ничего прочного в отношении этого вопроса и, как кажется, едва ли возможно какое-нибудь положительное решение. Придется, стало быть, отказаться от этих монументальных памятников старины при каких-либо исследованиях историко-географического характера? Если невозможно решение, то только общее; но что касается известного городища, взятого в отдельности, или группы городищ, то при помощи археологии и истории мы имеем право прийти к тому или иному заключению и приурочить его к какой-либо эпохе. Историк обязан обратить внимание на данные археологии и документальные источники, если они имеются для местности, где находится городище, и раз между их свидетельством и фактом существования тут земляного сооружения является связь, исследователь может смело отнести это укрепление к известному периоду истории народа, мало рискуя впасть в ошибку.
Господин Самоквасов в своем сочинении о городах Древней Руси указывает на факт существования гораздо большего их числа в домонгольский период нашей истории, чем нам известно из наших источников, приводя в доказательство известия летописи, в которых имена городов не указываются, а сообщается, например, в таком виде: «Половцы же взяша 6 городов Береньдиць и поидоша к Ростовьцю»[285]. Наши летописцы всегда называют нам местности, имена которых знают. Из приведенного известия это ясно видно: писавший знал имя одного города, именно Ростовца, – он и привел его в своем сообщении. Знай он названия шести и других городов, мы имели бы их имена. Если бы эти города были Торческ, Корсунь, Богуславль, Триполье, Неятин, то они бы и были поименованы. Кроме того, многих ли городов, названия которых нам известны, мы знаем местонахождение? Конечно, и следы большей части из них могли быть уничтожены рукою времени, но нельзя все-таки отрицать, что остатки некоторых из них в виде валов, рвов и сохранились. Можем ли мы, например, категорически утверждать, что сохранившиеся по берегам Удая городища, о которых нам сообщает Маркевич[286], не представляют собой остатков укрепленных поселений Переяславского княжества, некогда расположенных по этой реке? Из городов Поросья мы не знаем ни местонахождения Растовца, ни Неятина, ни Торческа, ни Товарова, ни Кульдеюрева, ни тех шести городов, о которых мы говорили. Между тем существует в области рек Стугны, Роси и Выси множество городищ[287]. Несомненно, какие-нибудь из них и есть остатки тех укреплений, местоположения которых мы не знаем. Мы имеем указание летописи, что уличи и тиверцы жили по городам, которые сохранялись даже в XII в. и, удивительное совпадение, по течению Днепра в прошлом столетии значатся городища. Некоторые из них сооружены неизвестно кем и когда, другие приписываются народу франков, то есть готам. Эти древнейшие укрепления строго отличаются от позднейших татарского и турецкого происхождения[288]. Весьма возможно, что это – разрушенные города двух упомянутых племен. Эти факты местонахождения городищ в тех областях, где по другим источникам некогда действительно существовали города, дает уже нам некоторое право пользоваться этого рода естественными памятниками в историко-топографических вопросах. Мы хотим сделать попытку определить границу Северского княжества со стороны половецких кочевьев, и тут немалую роль играют свидетельства этих памятников прошедших веков.
Первый пограничный город Северского княжества с землей половецкой, известный нам по летописи, это – Вырь. «Всеволод (Ольгович), читаем в нашем источнике, послася по половце. И приде их 7000 тысящь… и сташа у Ратмире дубровы за Бырем; послали бо бяхуть послы ко Всеволоду и не пропустиша их опять, Ярополчи бо бяхуть посадници во всей Семи… и изьимаша послы их на Локне…»[289] Очевидно, половцы, не зная положения дел, отправили сначала разведчиков, а сами остались на границе в выжидательном положении. Но вблизи от Выря мы знаем еще Вьяхан и Попашь, которые, несомненно, принадлежали к той же линии укреплений. Это видно из рассказа летописи под 1148 г. о борьбе Черниговских князей с Изяславом Мстиславичем. Союзники (Святослав и Юрий) из Курска двинулись к Вырю. «И оттуду идоша к Вьяханю, и ту не успеша ничтоже; а оттуда идоша Папашю и приде к ним Изяслав Давидович, и бишася и взяша Попашь. И в то время приде к Изяславу весть к Мстиславичю, оже Бьяхань и инии городи отбилися, а Попашь взяли»[290].
С 1127 г. Курск с Посемьем принадлежали к Переяславскому княжеству, и таким образом Вырь, Вьяхань, Попашь, область реки Локни были в руках Изяслава Мстиславича. Главную силу Юрия Долгорукова и его союзников составляли половцы. Между тем, как мы видели, еще в 1127 г. кочевники, приглашенные Всеволодом Ольговичем, не могли подоспеть к нему, так как были задержаны у Выря. Очевидно, теперь Юрий и его союзники стремятся овладеть этими городками для свободных сношений с половцами. Из этого выясняется, что и эти города наравне с Вырем были пограничными. Но возможно определить положение этих городов гораздо точнее. Вот что мы читаем в царской грамоте 1704 г.: «В 180 (1672 г.) по указу Царя и В. К. Алексея Михайловича боярин и воевода кн. Григорий Ромодановский в Путивльском уезде, в 30 в. от Путивли на реке Виру, да на устье реки Крыги в угодьях Путивльцев построил город Белополье на старом Вирском городище»[291]. Из этого официального отрывка видно, что Белопольское городище еще в XVII в. было пустым местом, следовательно, существование укрепления или города, которого остатки оно представляет, должно быть отнесено к отдаленному периоду, когда данные области еще не были разорены татарами. Предположение, что город Вырь находился на месте села Старых или Новых Виров, отходит на второй план, ибо, по справедливому мнению преосв. Филарета, они не могут быть старее городища[292]. Нетрудно уже теперь определить и местонахождение древних Вьяханя и Попаша. Их, по мнению господина Беляева, должно искать в юго-западном направлении от Выря, «ибо, – говорит он, – по словам летописи, Изяслав Мстиславич, узнавши о походе Ольговичей, двинулся из Переяславля к Черной Могиле на соединение с братом своим Ростиславом, шедшим из Смоленска, и там условился с ним идти к Суле, дабы перенять дорогу стоявшим на Суле Ольговичам; а так как они были в Попаше, следовательно, Вьяхань и Попашь были, по указанию летописи, на верховьях Сулы»[293].
Если мы исследуем местность в юго-восточном направлении от Выря, то, кажется, найдем Вьяхань в городище, находящемся в 30 в. от Белополья на юго-западе, в 5 в. от слободы Тернов, на берегу реки Терны. Этим открытием мы обязаны тому же преосв. Филарету, тщательно собравшему в свой труд все, имеющее цену для истории и исторической топографии. В акте 1638 г. это городище называется то Лехановским, то Дехановским, то просто городищем. Близость названия его с Вьяханем и близость его в Вырю, местонахождение его на дороге от Выря к реке Суле, дает право считать это городище за остаток города Вьяханя[294]. Напрасно, таким образом, господа Надеждин Неволин думали, что в краю этом Вьяхани ничего подобного нет, а урочищ, подобозвучных Попашу, слишком много[295]. Просматривая карту Шуберта, мы не нашли там подобных урочищ, но речек, носящих имя Попадьи, отыскалось три. Одна из них впадает в реку Локню, протекая на расстоянии 2-х верст от города Суджи, другая – в реку Вырь в таком же расстоянии от Вирского городища и третья – в Сулу, в X в. по прямому направлению на юг от Вьяханского городища[296]. Так как союзники двигались из Выря в Вьяхань, из него в Попашь, по направлению к Суле, то нельзя не признать мнения преосв. Филарета, что последний город должен был находиться при устье Попадьи в Сулу[297]. Господин Аристов, занимавшийся вопросом о походах русских князей на половцев, вполне соглашается с мнением преосв. Филарета о местонахождении городов Выря, Попаша и Вьяханя[298]. Но сверх этих укрепленных пунктов, несомненно, должны были существовать городки по Локне, где посадники Ярополка захватили в 1127 г. половецких послов. Есть две Локни: одна течет мимо города Суджи и впадает в реку того же имени к северу от него; другая протекает верстах в 13 южнее реки Выря и соединяется с ним[299]. Но так как половецким послам пришлось бы идти назад от Выря, чтобы попасть на вторую Локню, то естественнее предположить, что дело происходило на Локне, впадающей в реку Суджу[300].
Таким образом, в первой половине XII в. мы видим, что граница Северского княжества шла по реке Локне, затем переходила к реке Вырю, шла на юго-запад сухопутьем до города Вьяханя, потом до города Попаша на Суле, затем по этой реке начиналась область Переяславского княжества. Но, как кажется, на этой черте оканчивалось только сплошное население Северского княжества, далее шла, так сказать, боевая область, с городками, наблюдавшими за движением половцев. Мы видели, что игнорировать показания таких вещественных памятников, как городища, нет повода. Ясно обнаруживается это в определении благодаря им местонахождения Выря, Попаша и Вьяханя. Между тем, бросив взгляд на карту, мы замечаем и далее особенную правильность и целесообразность в распределении других городищ, находящихся далее на юг. Река Локня впадает в Суджу, которая верстах в 5 ниже соименного ей города соединяется с Пслом. Последний, начиная от города Гадяча, идет, делая несколько изгибов, на северо-восток, перерезывая таким образом интересующую нас местность почти поперек.
И вот на этой реке городища: Липецкое, Городецкое, Михайловское, Азацкое и Каменное. Первое находится в 2-х верстах от города Сум. Оно существовало в XVI в., как это видно из росписи 1571 г.: «…а Псел перелезти у Липецкого городища, да на верх Боровни»[301]. Городецкое городище существовало еще до 1642 г.[302] Каменное значится в акте разграничения земель между Россией и Польшей 1647 года, где постановляется возвратить России Каменное городище на Псле, от Путивля едучи до Псла, на Путивльской стороне, да к тому городищу слободу Каменную. Но оно существовало и к 1642 г.[303]
Таким образом древность этих трех городищ вполне ясна: они существовали ранее нового заселения данной местности, а следовательно, укрепления, остатками которых они являются, должны быть отнесены ко времени, предшествующему татарскому погрому. Что касается Михайловского и Азацкого городищ, то нет о них известий в документах, но положение их на линии городищ древних может служить, кажется, некоторым аргументом в пользу того, что они все возникли одновременно и служили одной и той же цели – быть оборонительной линией. Переходя на реку Ворсклу, мы снова находим целый ряд городищ. Укажем те, о которых говорят документальные источники. Таковы – Скельское, Бельское, Немеровское. В росписи границ между Россией и Польшей 1647 г. читаем: «…на Скельской горе вал от леса Стараго городища»… В 1642 году польские послы предлагали следующую границу: «рубеж идет до реки Ворскла, а Ворсклом вниз до Скельского городища, которое в царскую сторону останется, а рубеж от него меж Бельским городищем и оттуда через реку Ворсклу, Бельское городище разделить пополам»[304]. В одном акте 1689 г. мы видим городище Немеровское, а в росписи 1572 г. оно называется просто Немер[305].
Вверх по Ворскле существуют еще два городища между деревнями Литовкой и Боголюбовкой, из которых одно носит название Кукуева, а другое, по преданию, представляет остаток некогда бывшего здесь города[306]. Еще выше, на левом берегу реки Ворсклицы, также находится большое городище[307]. Замечательно, что везде в данной местности городища распределяются правильными линиями по течению рек. Выступает в их размещении цель воспользоваться естественными преградами и обезопасить их укреплениями. Между тем существуют городища и без всякой системы. Такова, например, купа городищ при вершине реки Коломака. Все пространство между двумя Мерчиками покрыто огромными городищами с беспорядочным устройством[308]. Эта системность указанных нами городищ в связи со свидетельствами документов об их глубокой древности заставляет видеть в них передовые укрепления эпохи, предшествующей монгольскому разорению. К числу их нужно отнести и те, которые располагаются по рекам Можу и Коломаку.
На устье первого в Донец еще в начале XVII в. находилось Змиевское городище[309]. За ним следует Кукулевское между рекой Ординкой и вершиной реки Мерефы. Глубокая древность его очевидна: огромные дубы по 7 или 8 аршин в обхвате растут по вершине вала и выключают слободских казаков от права на основание городища. На срубленных пнях этих дубов может лежать человек высокого роста, не занимая всего поперечника. Медные оконечники стрел, найденные тут при раскопке, также доказывают его древность[310]. На водоразделе между Можем и Коломаком лежит хазарское городище в урочище Хазаровском или Козаровском, среди огромного леса, который называется Ринцевым рогом. Оно само до того поросло лесом, что трудно осмотреть его[311]. Эта линия, продолжаясь на Коломаке, начинается Высокопольским городищем и затем продолжается городищем Коломацким.
О последнем мы имеем документальное известие в разъездной росписи 1571 г., где говорится: «Коломак перелезти под Коломацким городищем через Ровень, да полем через Муравский шлях, да на верх Адалага»[312]. Этот ряд древних укреплений нет возможности продолжить до Ворсклы, ибо мы не имеем никаких сведений о городищах Полтавской губернии, но едва ли можно сомневаться в том, что это продолжение существует. В сторону же противоположную эта оборонительная линия ясно доходит до устья реки Уды в Донец. Тут мы находим два городища – Мохначь и Кабаново. Оба они были в запустении уже в начале XVII в. Первое защищено Донцом, его заливами и озером Круглым. Кабаново находится при самом устье реки Уды[313]. И так трем природным оборонительным линиям, образуемым Пслом, Ворсклой и Кодомаком-Можем, соответствуют три ряда укреплений. Кроме древности городищ, заставляющей отнести их к дотатарской эпохе, кроме явной их системности и известной целесообразности их размещения, мы укажем еще на один-два факта, служащие подтверждением нашей мысли. Известно существование в XII в. северского города, Донца, в районе интересующей нас местности. Когда Игорь Святославич спасался из плена половецкого в 1185 г., он держал свой путь на север с берегов реки Тора и на одиннадцатый день пришел к городу Донцу; оттуда он направился в свой Новгород-Северский. Таким образом, опасность оканчивалась, лишь только князь прибыл в этот городок. «Город Донец, – говорит господин Аристов, – основательно ищут в окрестностях Харькова»[314]. Он указывает на свидетельства «Книги Большого Чертежа», разъездной росписи 1571 г. и подкрепляет их вычислением расстояния между устьем Тора и Донецким городищем в 8 верстах от Харькова, представляющего полную возможность пешему пройти его в 11 дней[315].
И все другие историки признают существующее еще и теперь упомянутое Донецкое городище остатком древнего города Донца[316][317]. Они также указывают на известие «Книги Большого Чертежа», доказывающее его существование до заселения слободской Украины. «А по левой стране вверх по Удам выше Хорошева городища, Донецкое городище, от Хорошева верст с 5». Свидетельство разъездной росписи приводится преосв. Филаретом. Оно гласит: «…да вниз по Удам (ехать) через Павлово селище к Донецкому городищу, да к Хорошеву городищу через Хорошев колодезь, да через Удския ровни…»[318] А раз только мы имеем свидетельство о существовании где-то в данной местности города, раз только благодаря приведенным документальным источникам есть возможность определить, что этот город находился на реке Удах, то невольно рождается вопрос: каким образом это укрепленное поселение могло существовать так далеко от границ Северского княжества?
Если мы предположим, что этот город был остатком некогда сплошного славянского населения в этой местности, то является вполне невероятным, чтобы он мог удержаться один до конца XII в., будучи совершенно отрезан от своей метрополии. Если же рассматривать существование здесь этого укрепленного пункта как результат военной (ибо другой в степи быть не могло) колонизации, то необходимо вспомнить, что всякое колонизационное движение идет постепенно, в особенности в страну, где был такой сильный и опасный враг, как половцы; один за другим выдвигаются укрепленные пункты, за ними следует население; они идут впереди, заслоняя собою переселенцев. Такой порядок колонизации был везде и всегда. Таким образом, при обоих предположениях необходимо признать, что город Донец не мог стоять одиноким в этой области, что он является как одно из звеньев целого ряда укреплений, поддерживавших друг друга. По мнению господина Барсова, Донец был крайним пунктом русских владений в сторону степей в XII в.[319] Его должны были поддерживать другие городки, раскинутые в недальнем расстоянии друг от друга. Остатками этих укрепленных линий и могут быть указанные нами городища. Если мы теперь осмотрим берега рек Уды и Донца, то и тут найдем две линии укреплений. Южнее Донецкого городища на реке Удах находится Хорошево. Мы видели уже, что оно упоминается в разъездной росписи 1571 г., стало быть известно было до поселения черкасов в этих местах[320]. Место его точнее определяется «Книгой Большого Чертежа», где читается: «А вверх по Удам с левыя страны, Хорошее городище, от устья верст с 20»[321].
Параллельно этому ряду укреплений на Удах, представителями которого являются два приведенные городища, существует целая линия остатков оборонительных пунктов по Донцу. Таковы городища Салтовское, Катковское, Гумнинья и Чугуевское, указанные в «Книге Большого Чертежа»[322]. Известия о них находятся и в других документах. Так первое из них в 1639 г. было отдано с угодьями товарищам Острянина, а в описании Салтова 1674 года говорится: «Город Салтов построен на Салтовском городище, обставлен дубовым лесом». Неразрывно с ним стоит Гумниньское городище в отписке Белгородского воеводы 1668 года, где читается: «…да они-ж (Чугуевцы) в Чугуеве стоят в сотнях по 50 чел. и на отхожих сторожах на татарских перелазах на реке Донце на Салтовском городище, да на Гумниньском по 37 ч.». Не менее важное свидетельство существует и о Чугуевском городище. Мы находим его в следующих словах царской грамоты 1641 г.; «В прошлом 146 (1638 г.) пришел в наше Московское государство из Литовския стороны Гетман Яцко Остренин, а с ним сотники и рядовые Черкасы»… (просили) «для крестьянския веры от погубленья избавить и устроить их на вечное житье на Чугуево городище… а город и острог поставят сами»[323]. Излишним считаем повторять, что эти данные неопровержимо доказывают существование указанных городищ до заселения слободской Украины. Если мы теперь бросим взгляд на карту, то системность и целесообразность в размещении городищ, о которой мы говорили и раньше, выступает еще сильнее: линии укреплений – Удская и Донецкая – не только имеют связь между собою, но и с теми, которые указаны выше. Звеном для первых двух служит городище Кабаново, при слиянии Уд с Донцом: «а на усть Уды Кабаново городище, по левой стране, от устья версты с 2»[324]. Замкнувшись этим городищем, Удская и Донецкая линии при посредстве укреплений Мохначевского и Змиевского соединяются с рядом городищ по Можу-Коломаку. Относительно двух упомянутых соединительных пунктов вмеются указания в «Книге Большого Чертежа», которые гласят: «А ниже Кабанова городища, с Крымской страны, вниз по Донцу Мухначево городище, от Кабанова верст с 5». «А ниже Мжа на Донце, с Крымской страны Змиево городище, а Змиев курган тож; от Мжа версты с 2»[325]. Если мы проследим течение рек Уд и Донца далее к их верховьям, то найдем на первой близ границы Курской губернии городище, которое в ранее приведенной росписи 1571 г. названо Павловым селищем, а по Донцу Нежегольское и Белгородское[326].
К несчастью, мы не имеем сведений о городищах Курской губернии. Известно только, что на реке Ворскле существует городище Хотьмыжское[327], которое могло служить соединительным звеном окраинных линий с внутренними – Ворсклянской и Локнинско-Псиольской. Если читатель припомнит теперь связь всех изложенных нами данных, обратит внимание, что в Московский период нашей истории делались разъезды, строились городки, были крепости лесные и болотные[328], то едва ли возможно (просто даже невозможно) отрицать, что и в домонгольский период делалось то же, ибо одинаковые обстоятельства жизни производят на свет и те же самые следствия: население стояло в обоих периодах в одних и тех же условиях – были половцы, явились татары. Возражение, что летопись не говорит нам о каких-либо других городах в данной местности, кроме Донца, не имеет силы: мы говорили раньше[329] и снова повторяем, что она не интересуется весьма многим, или, говоря иначе, интересуется весьма немногим. Напротив, иногда случайно сообщаемые ею факты имеют громадное значение. К числу таких относится, например, существование города Донца, о чем мы говорили выше. Имеется еще одно такого же рода летописное указание, получающее в соединении со всем прежним большую силу. Насколько нам известно, до сих пор на него мало обращали внимания. Вот что рассказывает нам летопись под 1174 г.: «Того же лета, на Петров день, Игорь Святославичь сововупив полкы свои, и еха в поле за Ворскол, и стрете половце, иже ту ловять языка; изъима е, и поведа ему колодник, оже Кобяк и Концак шле к Переяславлю. Игорь же слышав то поеха противу половцем, и перееха Вроскол у Лтавы к Переяславлю, и узьрешася с полкы половецькыми»…[330] По этому известию Игорь Святославич случайно наткнулся на половцев, которые ловили языка, на пространстве между Ворсклом и Коломаком.
Мы говорим так потому, что после расспросов половецкого пленника он тотчас же переправляется через Ворсклу у Лтавы, теперешней Полтавы[331], а для сего ему необходимо было подойти к реке Коломаку. Посмотрим теперь, как объясняет это сообщение господин Беляев. «Это известие, – говорит он, – кроме Серебряного, упоминает еще о Лтаве на Ворскле, следовательно указывает, что Переяславльские владения на юго-восток выдвигались не только за Сулу, но даже и за Ворсклу, ибо за Ворсклою Игорь встретил половцов, которые ловили там языка, т. е. искали тамошних жителей, чтобы узнать от них нужные для себя вести или употребить их проводниками; а отсюда мы видим, что на Ворскле еще не жили половцы, иначе бы им не за чем было ловить здесь языка»…[332]
Нам кажется, что Игорь шел из своих Северских владений и раз уже переправился через Ворсклу, которая, как мы видели раньше, имеет направление с северо-востока на юго-запад и только, приблизительно около Скельского городища поворачивает на юг, так что была на пути северских князей в степи. Сейчас за ней им приходилось переправляться за Мерл. Тут-то, точнее определяя местность, между этими двумя реками, и наткнулся Игорь на половцев, а потом уже, в силу собранных сведений, двинулся южнее и повернул на запад к Лтаве. Что северские князья ходили в степи, держась этого южного направления, видно из известия летописи под 1183 г., когда Игорь, собравши Северских князей, пошел в степи, «да яко бысть за Мерлом и сретеся с половци»…[333] Стало быть он шел по тому же пути, что и в 1174 г. Следовательно, те, кто должен был служить языком для половцев в 1174 г., жили где-то между Ворсклой и Мерлом. Область между течением последних не относилась уже к переяславским владениям. Может быть, в то время, когда Курское княжение причислялось к Переяславлю, и эта полоса земли терпела ту же участь, но со второй четверти XII в., когда Курск с Посемьем отошел во власть Северских князей, вместе с ним отошла и вирско-локнянская линия, должна была отойти и вся местность прямо на юг, тот приблизительно четырехугольник, который заключается с востока Донцом, а с юга Можем и Коломаком. Что эту боевую, как мы выразились, область северские князья считали порученною их защите, видно из их походов за Мерл. По нашему мнению, переяславские владения крайним своим пределом на восток имели Лтаву, т. е. Ворскла служила им границей, начиная с поворота на юг. Все к востоку, течения Псла, Ворсклы, Мерла, состояло в распоряжении князей северских.
Спешим сказать, что признаем эту местность не действительной областью Северского княжества: эта область была боевая и только находилась в ведении северских князей. Те, кого старались поймать половцы, составляли пограничную стражу, расположенную по городкам. Как и после, в период татарский, на их обязанности лежало делать разъезды, наблюдать за движением в степи. Весьма возможно, и даже необходимо, что в этих укрепленных пунктах жило и мирное население, занимавшееся различными промыслами. Нам кажется, что в пустыне языка ловить нельзя. Собственно, защита Северской территории выпала на долю населения Курского удела. Эта постоянная готовность отразить врага, постоянное стояние на страже родной земли с оружием в руках выработали из курян хороших воинов. Припомним слова Всеволода Курского, сказанные им Игорю Святославичу, о воинственности и боевой готовности курского населения. Мы приведем вторую половину этой характеристики, имеющую значение и в нашем вопросе. «Пути им ведоми, яругы им знаемы, луци у них напряжени, тули отворены, сабли изъострены; сами скачють, аки серии влеци в поле, ищучи себе чти, а князю славы»[334]. Сказано это в 1185 г., но знание степных путей, всех степных оврагов может быть приобретено только долгой сторожевой службой, долгим «рысканием в поле». «В этих чертах нельзя не узнать привычного к тревогам и опасностям порубежника, угрожаемого нападением от врагов хищных и коварных. Если порубежник вынужден был строить свой дом так, чтобы он служил в случае опасности надежным убежищем и защитой от неприятеля, если выезжая в поле или в лес, он должен был вооружаться и производить работы с соблюдением предосторожностей, – то само собой разумеется, он зорко присматривался к каждому предмету, чутко вслушивался в каждый звук, заучал до последних мелочей все особенности каждого холмика, каждой рытвины, и таким образом, ему становились все пути ведоми, а яруги знаеми, и привыкал он держать всегда наготове заостренную саблю и натянутый лук»[335].
* * *
Совершенно другой вопрос представляет, – с какого времени и как образовалась эта боевая область со своими оборонительными линиями. Некоторые факты дают возможность проследить постепенность этого образования укрепленных линий и движение военной колонизации на юг. В 1147 году мы находим следующее известие в нашей летописи: «И посажа посадникы свои Глеб Гюргевичь по Посемью за полем, и у Выря; половчи мнози ту заходиша роте с ним»[336]. Ясно, таким образом, что около Выря, т. е. сейчас за вирско-локнянской линией, в первой половине XII в. существовали кочевья половецкие.
В этот же период времени произошли крупные набеги на Стародуб, Новгород-Северский и Вырь[337]. После 1147 г. мы не встречаем уже больших набегов: происходят отдельные сшибки, в которых перевес остается на стороне северян. Так в 1160 г. Святослав Ольгович разбил половцев, причем погиб их князь, Сантуз. В 1167 г. Олег Святославич дрался с Боняком и снова разбил врагов. В 1168 г. Ольговичи ходили на половцев и во время лютой зимы захватили вежи князя Кози и Беглюка[338]. Мы не знаем, в какую местность предпринимались эти походы, равным образом, и какую они имели цель. Но значение их выясняется из сопоставления других фактов. В сороковых годах XII столетия, как мы видели, половецкие кочевья были у самого Выря. Нечего говорить, что область к югу тем более должна была находиться во власти кочевников. В 1111 г. в области Донца князья нашли врагов в жителях городков Шаруканя, Сугрова. Хотя, как мы скажем ниже, население их не принадлежало, собственно, к половецкому племени, но эти городки находились, во всяком случае, во власти врагов Руси[339].
На основании уже этой зависимости можно заключить, что в этой местности были половецкие кочевья. Ясное же указание на это дает нам летопись под 1109 г.: «В то же лето, месяца декабря в 2 день, Дмитр Иворович взя вежи половецкие у Дона; 1000 вежь взя послани Володимером князем»[340]. Еще и в 1170 г. между Самарой, Донцом и Осколом кочевали половцы, что видно из данных, сообщаемых летописцем о походе Мстислава Изяславича: «и взяша веже их на Угле реце, а другые по Снопороду, а самех постигоша в Чорнего леса… Бастии же и инии мнози гониша по них и за Вскол»[341]. Таким образом, было время, когда весь указанный нами четырехугольник состоял в зависимости от половцев. Но уже в семидесятых годах XII в. мы видим совсем иное. В 1174 г., как выше указано, половцы между Коломаком и Ворсклой ловят языка, следовательно, местность эта уже им не принадлежала: надо было в ней делать разведки, чтобы не наткнуться на русских.
В 1183 г. северские князья идут на половцев и только на реке Мерлом встречают Обовла Костуковича, который шел на Русь. «Половцы оборотилися противу Руским князем, и мы без них кушаимся на вежах их ударите»[342], – говорят князья Северян. Идя с целью забрать вежи, князья не находят их на всем пространстве от Выря и до Мерла, да и Обовла Костуковича встречают за последней рекой потому только, что он шел уже на Русь, а вежи, кочевья, стало быть, начинались еще южнее. Посмотрим, наконец, как двигается Игорь Святославич в 1185 г., во время своего знаменитого похода. Начиная от Новгорода-Северского до самой переправы через Донец у Змиевского городка, он шел тихо, собирая дружину: «тако идяхуть тихо, сбираюче дружину свою»[343]. Затем он «перебреде Донец, тако приде ко Осколу, и жда два дни брата своего Всеволода»[344]… Отсюда ясно видно, что до реки Оскола не было опасности со стороны врагов, потому что в противном случае нельзя было идти так неосторожно, собирая отдельные отряды, которые подходили постепенно; Игорь не решился идти за Оскол, не соединивши окончательно всех своих сил, следовательно, вражеская сторона и начиналась за этой рекой. Если Игорю пришлось переправиться через Донец, чтобы достигнуть Оскола, то, очевидно, он шел по правой стороне, именно к области нашего четырехугольника. Мы не знаем способа движения Всеволода, но путь, которым он двигался, очевидно, шел по левой стороне Донца[345].
Если князья назначили местом соединения, где Оскол сливается с Донцом, то, значит, вполне были уверены, что вся местность от Новгородсеверской области до Оскола не была занята врагами. Князья, соединившись, дошли до рек Сольницы или Тора, и тут только разъезды донесли им о близости половцев. Однако и после того русские ополчения двигались целую ночь и только на другой день, в обеденное время, нашли половецкие кочевья[346].
Таким образом, из приведенных данных вытекает само собой, что южная граница Северской земли шла от устья реки Оскола Донцом до впадения в него реки Можа, затем по течению последней, водоразделом к верховью Коломака и его берегом до реки Ворсклы. Теперь становятся понятными указанные нами выше походы северских князей: они имели целью очищение от половецких кочевьев местности в северу от указанных границ.
С каждым новым походом постепенно подвигались городки, забираясь все южнее и южнее. Насколько такой образ действия превосходил все другие, обнаруживается весьма ясно из того, что и знаменитый поход Мономаха 1111 года нисколько не мог изменить положения дел в этой местности, ибо городки Шарукань, Сугров, Балин оказываются во власти половцев и в 1116 г., когда они были взяты Ярополком Владимировичем и Всеволодом Давидовичем[347]. Но надо предположить, что и после того они снова были захвачены кочевниками, так как и в 1147 г. половцы занимали своими кочевьями всю область до самой вирско-локнянской линии. Более принес пользы поход Мстислава 1170 г., когда кочевники были оттеснены за Оскол, но успех этого предприятия в немалой степени зависел от существования уже сети укреплений к северу от направления похода.
Мы видели, что начало этой систематической борьбы с половцами северских князей и колонизации на юг можно датировать 1160 г. Обращаясь к истории Северской земли, ясно видим, что оно стояло в связи с внешней политикой этой области. Первый период ее обособленного состояния прошел в борьбе за независимость – это время княжения Олега Святославича. Затем в правление Всеволода Ольговича и Изяслава Давидовича, из которых один был искусным политическим комбинатором, хитрым выполнителем своих планов, другой – человеком, умевшим составить план, но не имевшим способностей его выполнять, – в это время Северская земля борется за равноправность своей княжеской семьи с Мономаховой. В этой бесплодной борьбе за Киев ослабла окончательно область Святославичей.
Битва новгород-северских полков с половцами. Миниатюра из Радзивилловской летописи
И вот среди них являются князья, которые указывают на бесполезность этой борьбы, на необходимость усиления своей области внутренним спокойствием, в то время как другая половина их продолжает эту борьбу и оканчивает исчезновением семейства Давидовичей. Первым, усвоившим такой взгляд на внешнюю политику своей области, был Святослав Ольгович. Но действительным основателем политики северских князей в отношения половцев должно считать Олега Гориславича[348]. Никто из современных князей не мог знать лучше его характера половцев, их нравов и обычаев, их боевой тактики, ибо никто из них не жил так долго среди кочевников, опираясь на них как на единственную силу против своих врагов.
На основании этого знания Олег и составил себе определенный план отношений к врагам Руси, принесший несомненную пользу его области. Одним из правил этой политики Олега было воздерживаться от бесполезных походов в глубь степей. Он старается всеми средствами отделаться от них. Так в 1095 г. Олег, по требованию Святополка и Мономаха, двинулся в поход, но не соединился с ними и не участвовал в разграблении половецких веж. В 1103 г. он на приглашение участвовать в походе прислал лаконическое: не «здоровлю». Так же он отнесся и к предприятию Мономаха 1111 г.[349]
Заслуга Олега на пользу родной области увеличивается еще более, если припомним, что ему приходилось идти вразрез с взглядами своих современников. Он старался влиять на кочевников другим способом, чем громкие походы, бывшие только паллиативами. Он не отказывается с этой целью принимать участия в мирных договорах с ними и в 1107 г. женил своего сына Святослава на дочери половецкого хана Аэпы. Вместе с этим Олег старается предупреждать и отражать набеги врагов. Поэтому, отказываясь принимать участие в походах, он всегда соединяет свои силы с другими князьями, когда дело идет о защите границ. Так в 1107 г. Олег вместе с Мономахом отражает Боняка и Шаруканя от Лубен. В 1113 г. он бьет половцев у Выря[350]. Нужно было быть постоянно готовым, чтобы поспевать на все угрожаемые пункты, но только таким образом можно было приучить половцев уважать русские границы, когда бы они знали, что всюду встретят готовый вооруженный отпор. Но Олег пошел дальше этого. Он взял в себе на воспитание сына половецкого хана, Итларя.
Это вместе с отказом участвовать в походе 1095 г. повлекло за собой обвинение в измене отечеству. «И Стародубу идохом на Олга, – пишет Мономах, – зане ся бяше приложил к половцем»[351]. В 1096 г. Святополк и Владимир потребовали Олега на суд в Киев «перед епископами и игуменами, перед боярами и горожанами». Олег отказался явиться на такое судилище и результатом отказа была новая война[352]. Северские князья и в последующее время постоянно держались политики, начертанной Олегом.
До восьмидесятых годов XII столетия мы не видим их походов в глубь степей: все ограничивается только мелкими стычками в вышеуказанном нами районе. С большой неохотой они принимают участие в тех движениях, которые предпринимались Святославом, сидевшим на киевском столе, князем, принадлежавшим к их же роду. Так в 1183 г. Ярослав черниговский убеждает отложить поход до лета, а когда летом Святослав снова зовет чернигово-северских князей, то они ему уже категорически заявляют: «далече ны есть ити вниз Днепра, не можем свое земле пусты оставити, но же пойдеши на Переяславль, то скупимся с тобою на Суле»[353]. Они не принимают участия и в походах 1184 и 1185 гг., хотя движение в этом случае и направлялось к Хоролу[354]. Только после, благодаря удали новгород-северских князей, предпринимается знаменитый поход Игоря Святославича.
Они понадеялись на свои силы, на ослабление половцев в области Донца их колонизацией, но результатом его явилось полное поражение и опустошение Северской области. В том же 1185 году Кза разорил окрестности Путивля, а в 1187 году половцы сделали набег и на Черниговскую область[355]. Так ослаблена была Северская земля походом 1185 г. Святослав Всеволодович, сердившийся на чернигово-северских князей на их неучастие в походах на половцев, однако же осудил это предприятие Игоря: «Не воздержавше уности, отвориша ворота на Русьскую землю», – говорит он про северских князей[356]. Творец «Слова о полку Игореве» влагает в уста Святослава слова, в которых высказывается мнение о рановременности этого похода. «О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! – говорит Святослав в «Слове», – рано еста начяла половецкую землю мечи цвелити, а себе славы искати»[357]. Только в 1191 г. северские князья могли снова собраться с силами и предпринять новый поход. Но тут Ольговичи действуют весьма осторожно. Они дошли только до Оскола, надо думать, до слияния его с Донцом, и, когда узнали, что половцы ожидают их с превосходными силами, ночью отступили[358]. Мы говорим, что эти походы предпринимались только в период последних пятнадцати лет XII столетия. До тех пор таких предприятий со стороны северских князей мы не видим: они стараются только быть всегда готовыми к отражению врагов и в этом отношении действуют удачно. Так в 1147 г., по известию Никоновской летописи, «в Нове городе Северском, помощью божиею и пречистые Богородицы, биша половцев»[359]. Вместе с этой оборонительной системой борьбы, нигде так не поддерживаются родственные связи с половцами, как в земле Северской. Об этом мы будем говорить несколько ниже.
Начало сражения Игоря Святославича с половцами на берегах Каялы и оттеснение русских войск от воды. Миниатюра из Радзивилловской летописи
Таковы были условия, давшие возможность Северской области менее страдать от набегов кочевников. Если созданию оборонительной сети укреплений способствовало географическое положение местности, то другие благоприятные условия были созданы самими северскими князьями и поддерживались ими со всей энергией. В этом их заслуга.
Граница Северской земли со стороны области половцев продолжалась рубежом с кочевниками земли Рязанской. От устья реки Оскола граница несомненно шла берегом этой реки до ее верховьев. Затем шел рубеж рязанский[360]. Мы уже говорили раньше, что между реками Доном и Осколом пролегала как бы большая дорога, перерезываемая на севере течением Быстрой Сосны. Обращаясь к историческим данным, мы видим замечательное явление: население располагается по левым берегам рек Дона и Сосны. Большая дорога остается не занятой. Мы не имеем ни одного известия, которое указывало бы на существование поселений к югу от реки Быстрой Сосны. На левом же берегу ее мы видим поселения в половине XII в. «Приходиша половцы на Резань на быструю Сосну, и многих пленивше идоша во своя», – рассказывает Никоновская летопись[361]. Еще раньше, именно в 1146 г., мы находим на этой реке город Елец[362]. Отсюда население спускалось по Дону и Воронежу на юг. Так мы имеем указание, что по реке Воронежу были города, из которых один известен по имени. Это – Воронеж или Воронаж. Когда в 1177 г. Всеволод суздальский разгромил Рязань, захватил и посажал в тюрьмы ее князей, то один из них, Ярополк Ростиславич, убежал в Воронеж, и «тамо прехожаше от града во град». Что эта область принадлежала Рязани, видно из того, что Всеволод требует выдачи этого князя у рязанцев, что они и исполняют[363].
На существование городов и поселений в этой местности указывает и тот факт, что рязанские князья в 1237 г., при появлении татар, «не пустячи к городом, ехаша против им в Вороняжь»[364]. Впоследствии, в конце XIII в., из этой области небольшая часть составила удел Липовецкий, о князьях которого мы имеем известие в Воскресенской летописи под 1284–1285 гг.[365] Но есть данные, указывающие, что рязанские поселения шли гораздо далее на юг, в область притока Дона реки Хопра. Сохранилось три грамоты XIV в., говорящие об известном Червленом Яре. Господин Иловайский на основании летописных известий и отрывка «из сказки Козловского попа» определяет область Червленого Яра следующим образом: «Червленый Яр в тесном смысле назывались: во первых, река, впадающая в Дон между Тихою Сосною и Битюгом; во вторых часть берега при устье Савалы, которая впадает в Хопер с правой стороны, пониже реки Вороны. Потом это название распространилось на земли лежащие между тем и другим Червленым Яром; а в XIV столетии под ним разумелось все степное пространство, заключенное между реками Воронежем, Доном, Хопром и Великой Вороной»[366].
О населении этой-то области и говорят нам вышеупомянутые грамоты. В первой, принадлежащей митрополиту Феогносту (1328–1353 г.)[367], мы читаем: «Благословение Феогноста… к баскаком и к сотником, и к игуменом и к попом и ко всем христианам Черленого Яру и ко всем городом, по Великую Ворону»[368]. Вопрос заключается в том, к какому времени должно отнести заселение этих местностей? Приведенные документы явились по случаю спора, возникшего между рязанским и сарайским епископами относительно интересующей нас области: каждый из них хотел присвоить ей своей епархии: «а ведаете, дети, – пишет митрополит Феогност, – занеже многажды речи и мятеж были промежи двема Владыкама Рязанским и Сарайским, про передел тъй»[369]. Оказывается, что этот спор происходил еще при митрополитах Максиме и Петре, которые считали эту область принадлежащей рязанской епархии[370]. Митрополит Максим правил от 1293 г. до 1304 г.[371], следовательно, существование населения в этой области восходит еще к концу XIII в. Притом оно было не недавнее, так как имело своих попов, монастыри, словом, могло уже представлять часть епархии.
В своем искании этой области рязанские епископы опираются на давность, на исконность принадлежности Червленого Яра к рязанской епархии, а следовательно, и Рязанской земле, и этот факт признают митрополиты Максим и Петр в своих грамотах, которые, к несчастию, до нас не дошли[372]. В этой давности убедился, наконец, и епископ сарайский Софоний и дал отступную грамоту[373]. Какая же давность могла иметь силу при решении этого вопроса? Очевидно, принадлежность этой области к рязанской епархии и существование в ней населения должно было восходить ко времени до образования епархии сарайской. Последняя была учреждена в 1261 г.[374], а следовательно, и колонизация Червленого Яра вполне была завершена до этого года. Если бы эта колонизация началась после 1261 г., если бы эта область не составляла части рязанской епархии уже издавна, то спор между двумя епископами никаким образом не мог бы быть разрешен. Разгром Рязанской области от татар произошел в 1237 г., и промежуток времени до основании сарайской епархии составит всего 24 года (1261–1237 гг.). Мы не находим возможности, чтобы за такой короткий период успела колонизоваться такая отдаленная от Рязани область, какой был Червленый Яр, притом колонизоваться так, чтобы составить часть епархии с приходами и монастырями.
В 1237 г. вся местность от Воронежа до Рязани была опустошена[375], и странно было бы, чтобы напуганное, разогнанное население сейчас после погрома обратилось к колонизационному движению. Это было бы совершенно неестественно. Устрашенный народ, несколько придя в себя, способен бывает только занять свои старые пепелища, что мы и видим в области рек Дона и Воронежа. Факт, применимый при тех же самых обстоятельствах к другим областям, имеет полную силу и в отношении Червленого Яра. Только потом, гораздо позже, когда Русь освоилась с татарами, могло начаться и началось действительно движение русской колонизации на восток и юго-восток. Жители Червленого Яра также были разогнаны и, когда улегся первый ужас, когда татары заняли южные степи, только возвратились в покинутые города и села. И так, по нашему крайнему разумению, Червленый Яр представлял из себя вполне заселенную область до 1261 г., ибо в противном случае епископ рязанский не имел бы на него права, а за короткий промежуток 24 лет колонизационного движения в такой силе, чтобы создать города и монастыри, быть не могло.
Мы решаемся отодвинуть окончательное заселение Червленого Яра, а тем более начало колонизации в эту область, еще далее, думаем, что ко времени нашествия татар 1237 г. тут существовали уже города, и полагаем, что епископ Рязани имел на своей стороне еще более солидную давность, чем та, которую мы привели в наших соображениях. Мы осмеливаемся думать, что право рязанской епархии на Червленый Яр восходит ко времени отделения ее от Черниговской епископии. Это произошло между 1187 и 1207 гг.[376] После всего сказанного для нас не будут уже казаться странными и невероятными два известия Никоновской летописи, имеющие большую важность в нашем вопросе и вполне отвечающие сделанным нами соображениям.
Под 1148 г., между прочим, находится следующее сообщение: «Князь же Глеб Юрьевич иде к Резани, и быв во градех Черленого Яру и на Велицей Вороне, и паки возвратися к Черниговским князем на помощь»[377]. Эти данные, сообщаемые Никоновской летописью, нисколько не стоят в противоречии с фактами и могут быть приняты за достоверные. Другое известие весьма странное, крайне сомнительное, будучи поставлено в одиночку, получает некоторый смысл в ряду ранее приведенных фактов. Под 1155 г. Никоновская летопись повествует: «Того же лета приходиша татарове в Резань на Хапорть и много зла сотвориша, овех избиша, а других вплен отведоша»[378]. «Нет сомнения, – говорит господин Иловайский, – что здесь дело идет также о половцах; а Хапорть испорченное название Хопер»[379]. Очевидно, не без основания этот факт отнесен к XII столетию, и постановка имени татар вместо половцев могла явиться совершенно случайно, благодаря, например, тому, что запись событий, которой пользовались составители Никоновского свода, прошла через многие руки переписчиков, причем позднейший из них, современник уже татарских набегов, совершенно непроизвольно сделал замену одного имени другим. Эти два сообщения Никоновской летописи указывают на существование населения в области Червленого Яра еще в середине XII столетия. Припомнив наши соображения относительно спора епископов Рязани и Сарая, мы, кажется, должны будем прийти к выводу, что границы Рязанской области еще в XII столетии заходили довольно далеко на юг. Они могут быть определены течением рек таким образом: начиная от верховьев реки Великой Вороны вниз по ее течению, потом по Хопру, весьма возможно, до его устья, затем рекой Доном до впадения в него с правой стороны Быстрой Сосны, по течению последней и, наконец, сухопутьем до границ Северской земли.
Все очерченное пространство, в области рек Хопра, Дона, Воронежа, не представляло из себя в те отдаленные времена открытой степи, что доказывается остатками лесов, существующими и теперь по речным берегам[380]. Холмистая поверхность, вследствие прохода здесь Донецкого кряжа, также могла способствовать борьбе населения с кочевниками. К какому же времени надо отнести это колонизационное движение, результатом которого явились еще в середине XII в. поселения по Великой Вороне, Хопру и Дону? Нам кажется, что честь этой колонизации придется приписать не князьям земли Рязанской, а ее населению. Эта колонизация не была княжеской. Весьма возможно, что она относится к тому именно периоду истории Рязани, о котором не сохранилось в летописях никаких известий, и была вызвана стремлением населения в югу, где до прибытия половцев кипела торговля, когда Дон играл важную роль как торговый путь.
В период от 1123 г., когда в Муромо-Рязанской области явился отдельный князь, Ярослав Святославич, до 1146 г., в период самый тихий в истории этой земли, эта колонизация могла быть упрочена деятельностью рязанских князей. Удаляя так эпоху колонизации, мы тем самым отрицаем возможность существования в какое бы то ни было время половецких кочевьев к северу от приведенных границ и на юг от реки Прони. В самом деле, какие данные мы имеем для утверждения этого факта? Летописи не дают нам ни одного известия, которое могло бы служить основанием для этого вывода. Мы знаем только, например, такое место летописи в рассказе об осаде Пронска Всеволодом Юрьевичем в 1207 г.: «А сам князь великый ста за рекою с поля половецьского»[381]. Но, по нашему мнению, это название могло явиться совершенно случайно, хотя бы потому, что когда-нибудь половцы стояли здесь станом во время набега, или будучи призваны самими рязанскими князьями. Это могло быть просто урочище возле города. Во всяком случае, на нем нельзя основывать никакого заключения.
Нельзя отрицать, конечно, что кочевники прорывались сквозь южные границы княжества и бывали в своих набегах под самой Рязанью. Так в 1148 г. «в Резани тысяцкий Константин многих половец поби взагоне»[382]. Но не всегда, когда летопись говорит: «приходиша половцы на Резань», должно разуметь не самый город, а скорее область целого Рязанского княжества. Таких известий мы имеем еще два: одно под 1187 г. и другое 1195 г., – оба, отличающиеся стереотипностью[383]. В защите родной области князья рязанские проявили не менее энергии, чем их соседи, Ольговичи. Мы привели только что известие Никоновской летописи, указывающее на тот факт, что население этой области привыкло к борьбе с кочевниками и, не дожидаясь своих князей, расправлялось с хищниками под начальством своих тысяцких. Князья, несмотря на постоянные почти неурядицы, следят за безопасностью границ своей земли и бьют половцев. Так в 1177 г. «князь Роман Глебович Рязанский изби много половец»[384].
Рядом с этим предпринимаются походы в глубь степей. Они начинаются довольно рано. Первый из них относится в 1160 г. Как можно судить по рассказу летописи, причиной этого цредприятия было занятие половцами какой-то области, может быть, Червленого Яра и проникновение их еще далее к северу[385]. «Половцем же рассыпавшимся в поле и бежавшим во свояси», – говорит летопись. Первая стычка произошла где-то за Доном, и кочевники были оттеснены до Ржавцев (Никон. лет., стр. 178–179). В настоящее время есть Ржавчик в области реки Савалы, и река Ржавка в Саратовской губернии[386]. Победа над половцами дорого стоила князьям: они только с немногими возвратились из этого похода. В нем принимали участие соединенные силы князей рязанского, муромского, пронского и ростово-суздальского. В 1199 г. было предпринято новое движение в степи. Инициатива в нем принадлежала Всеволоду Юрьевичу. Незадолго перед этим князь Владимира Клязменского заставил ходить в своей воле князей рязанских, и, нам кажется, целью этого похода со стороны Всеволода было не более, как снискание популярности у рязанского населения. Предприятие кончилось ничем: половцы не были даже разбиты, а спокойно удалились на юг к морю, чтобы с уходом русских ополчений снова без помехи придвинуться в границам Рязанской области. Таким образом, поход мог только раздражить кочевников после разорения их зимовищ на берегах Дона[387]. Гораздо удачнее было движение рязанских князей в 1205 г.: они взяли половецкие вежи[388].
Половецкий воин. Каменное изваяние. Краеведческий музей г. Краснодара
Вот все, что мы можем пока сказать об отношениях земли Рязанской к врагам южных степей. Мы встретили один факт, весьма интересный, указывающий на развитие воинственности в рязанском населении, – это факт борьбы самого населения с кочевниками. Рядом с этим, благодаря постоянной борьбе с врагами северными и южными, рязанцы были не чужды жестокости, но вместе с тем в них развилась стойкость и свободная резкость тона, с какой они не боялись обращаться к таким, например, врагам, как Всеволод суздальский[389]. Но об этом влиянии соседства кочевников мы еще будем говорить.
Переходим теперь к Переяславскому княжеству. Наш славный источник, летописи, изобилует известиями о набегах половцев на различные местности этой области, но из них историк гораздо менее может извлечь данных, чем из тех отрывочных, редких сообщений, какие мы видели, говоря о землях Северской и Рязанской. Дело в том, что данные летописи, касающиеся интересующей теперь нас местности, отличаются крайней стереотипностью. Об одном и том же пункте вы находите несколько известий, но всегда в одной и той же форме, почти без всяких новых подробностей, так что является уже как бы одно известие, из которого только можно узнать, что туда-то «приходиша половци» тогда-то и тогда-то. Такой характер летописных сообщений не дает почти возможности для проведения границы Переяславского княжества со стороны степей половецких.
Мы раньше видели, что бо?льшая часть набегов кочевников выпала на долю Переяславского княжества. Этому способствовало его географическое положение, растянутость его границ. Это была Украина, как называет эту область летопись[390], передовой пост Русской земли со стороны степи, принимавший на себя первые удары кочевых масс. Сильно страдало его население; много терпели и князья этой области. «И седех в Переяславли 3 лета и 3 зимы, – рассказывает Мономах, – и с дружиною своею, и многи беды прияхом от рати и от голода». Одна страница духовной этого князя, в которой рассказывается о деятельности его в Переяславле, ясно показывает, живо рисует нам положение князей этой области, полное беспокойств, тревог и неустанной деятельности. Нужно было постоянно опасаться нападения, не зная даже, откуда оно придет, встретить врагов там, где их нельзя было ожидать. Половцы, иногда довольно большими партиями, пробирались в самую середину княжества. «И ходихом за Супой и едучи к Прилуку городу, и сретоша ны внезапу половечьские князи, 8 тысяч, и хотехом с ними ради битися, но оружье бяхом услали наперед на повозках, и в нидохом в город»[391]. Князьям и дружине приходилось не снимать с себя оружия. Несмотря, однако же, на энергию большей части сидевших в Переяславле князей, борьба с половцами была неудачна для этой области. Немало этому способствовало то обстоятельство, что Переяславль был тесно связан с Киевом, и все междоусобия поэтому, возникавшие из-за киевского стола, постоянно захватывали и это княжество. Боролись ли Ольговичи с Мономаховичами, шел ли Юрий суздальский оспаривать великокняжеский стол у Изяслава Мстиславича, – войска врагов непременно захватывали территорию этого многострадального княжества. Внимание правивших в нем князей постоянно отвлекалось от борьбы с кочевыми врагами. Для них не было никакой возможности воздвигать новые укрепления, когда приходилось заботиться лишь о возобновлении старых городов, разоряемых и половцами, и войсками князей северских и суздальских. Вот почему мы не видим здесь наступательного движения славянского племени, а напротив, скорее постоянное отступление. Нужно удивляться, как вся Переяславская область не была стерта с лица Русской земли и не сделалась местом половецких кочевьев. Этому могло, пожалуй, воспрепятствовать только то обстоятельство, что выдвинулась довольно далеко колонизация из Северской земли, и на правой стороне Днепра образовался сильный оплот в виде черноклобуцких поселений, так что Переяславское княжество было обнято двумя боевыми областями, а с конца XII в. начинается и период, более для него спокойный, ибо борьба идет на других пунктах Руси.
Мы уже раньше говорили, что границы, намеченные летописью для области племени северян, нельзя признать точными[392]. Нет никакого сомнения, что славянские поселения некогда занимали гораздо большее пространство на восток в область рек Псла и Ворсклы. Это доказывается существованием в тех местностях городов. Число их, известное нам, весьма ограниченно. По совершенно случайным летописным известиям, можно указать: Лтаву (теперь Полтава) на Ворскле, недалеко от впадения в нее Коломака[393], Переволоку (Переволочна)[394], на берегу Днепра, выше впадения Ворсклы, Голтов (Голтва), при впадении реки Голтвы в Псел[395], Хорол, на реке того же имени[396]. Что все эти города были результатом не колонизации, которая имела бы место в период занятия степей кочевниками, а движения славянского племени в доисторическое время, доказывается тем, что первый город, взятый половцами, был Переволока в 1092 г.[397], следовательно, он существовал до их появления в южнорусских степях.
В тот же период мы видим и все упомянутые города[398], вследствие чего и их возникновение придется отнести к той же докочевнической эпохе. Интересно, что эта местность со своим населением осталась вне попечений Владимира Святого во время укрепления им границ своего государства. Он провел линию укреплений по Суле, и все, что было на восток за нею, оставлялось на произвол судьбы. Но можно сказать утвердительно, по крайней мере, что до конца XII в. население в области между реками Ворсклой и Сулой сохранялось, потому что в 1174 г. мы находим город Лтаву еще существующим[399]. Однако должно думать, что местность у нижнего течения рек Ворсклы и Псла была на первых же порах отхвачена половцами, вместе с взятием Переволоки, и население, можно предполагать, отступало к среднему их течению. Прочной, довольно сильной границей, которая долго выдерживала удары кочевников, была река Сула со своими городами на правом берегу. Ее течение, собственно, и считалось пределом Переяславского княжества. Но и за ней местность до реки Ворсклы не признавалась еще вполне вражеской стороной, не считалась очень опасной. На это указывает следующий рассказ летописи о походе на половцев 1111 г.: «…а в пяток быша (Русские) на Суле; в суботу поидоша и быша на Хороле и ту и сани пометаша; а в неделю поидоша, в ню же хрест целуют, и приидоша на Псел и оттуди сташа на реце Голте и ту пождаша и вои, и оттудо идоша Ворьскла, туже завтра, в среду, хрест целоваша и взлошиша всю свою надежю на хрест, со многими слезами…»[400] Очевидно, в данном районе существовали еще укрепленные пункты, которые могли служить защитой в случае опасности отрядам, собиравшимся постепенно.
На Голтве князья совокупляют уже все свои силы, поджидают другие отряды, не решаются двигаться мелкими частями. Стало быть, с этой реки начиналась уже бо?льшая опасность, но все-таки еще и не неприятельская область. Только на берегу Ворсклы князья целовали крест, поручали себя его защите, ибо тут уже вступали на территорию, занятую половецкими кочевьями. Таким образом, местность между реками Сулой и Ворсклой была такой же боевой стороной, с разбросанными укрепленными городками, как и область между Вырем и Можем-Коломаком, с той только разницей, что последняя явилась результатом княжеской колонизации, а первая заключала в себе старые славянские поселения.
Судя по известию летописи, центр поселений северян, берега реки Сулы, действительно, оказываются покрытыми целым рядом городов. При Владимире Святом, как известно, было обращено внимание на укрепление ее побережья. Замечательно, что все известные нам города размещены по правому берегу, за исключением одного Горошина. Самым северным укрепленным пунктом является город Ромен[401]; затем идут Коснятин[402], Лубны[403], Лукомль[404]; Горошин[405], Буромля[406]. По одному факту можно судить, что и после, в XII в., князья заботились о поддержании посульской боевой линии.
Так в 1116 г. Ярополк Владимирович, князь переяславский, построил город Желни и населил его пленными дручанами[407]. М. А. Максимович и вслед за ним господин Барсов признают его в теперешнем Жовнине[408], находящемся на правой стороне Сулы, недалеко от ее впадения в Днепр. Несколько ниже Кснятина вливается в Сулу река Удай, по правому берегу которой лежат и теперь города Пирятин и Прилуки[409]. Они сохранились до настоящего времени. Но по большему числу городищ, существующих на берегах Удая[410], должно думать, что население здесь было довольно густое. Мы не имеем никаких указаний в летописи об укреплениях по реке Супою, хотя было для нашего летописца несколько удобных случаев упомянуть о них. Несмотря на это, нет никакого основания допустить, чтобы берега его были совершенно оставлены без защиты: Супой направляется прямо с севера на юг и представляет самую близкую к Переяславлю естественную защиту с востока. Если мы на нижнем течении его находим город Песочен[411], то тем более должно предположить существование поселений и укрепленных пунктов на его берегах у верховьев и против Переяславля. Еще южнее Песочна, на левом берегу Супоя, можно полагать местонахождение города Дмитрова[412]. Нам кажется также, что предположение М. А. Максимовича относительно древности теперешнего Ташаня заслуживает вероятия. «Ташань еще и в исходе прошлаго столетия назывался городищем»[413].
Положение его на правом берегу Супоя, в 25 верстах от Переяславля, дает возможность видеть в нем древний укрепленный пункт, защищавший с востока столицу княжества. С юга Переяславль был защищен валами. Это видно из рассказа летописи о приходе в 1095 г. половецких князей Итларя и Китана на мир к Переяславлю: «И приде Итларь у город Переяславль, а Китан ста межи валома с вои…»[414] Следы этих укреплений существуют и до настоящего времени. Великий вал идет от Днепра, проходит в 8 верстах к югу от Переяславля, направляется к селу Малым Каратулям, Стрякову и далее к Супою. Еще на десять верст южнее проходит малый вал, соединяющийся затем с великим[415]. Западная сторона Переяславля была прикрыта двумя городами: Глебовым и Демянском[416]. Таким образом, мы видим три укрепленные линии: по Суле, по Супою и по Трубежу. Но они мало приносили пользы. Защищенный, по-видимому, со всех сторон Переяславль часто подвергался посещениям половцев. Очевидно, мало принималось мер для предупреждения их набегов. До чего небрежно относились к этому, видно из двух эпизодов, занесенных в летопись. В 1107 г. Боняк захватил коней под самым Переяславлем, а в 1167 г. половцы недалеко от этого города захватили некоего Шварна со всей дружиной[417]. Кроме тех условий, о которых мы говорили, не благоприятствовавших Переяславцам в их борьбе с кочевниками, мы замечаем еще и недальновидность политики князей, особенно в первое время. Это сказывается, например, в неуменье выбрать место для заключения с половцами мирных договоров. Половецкие князья являлись на такого рода сделки не одни, а с большими силами. И вот вместо того, чтобы стараться не пропускать их дальше границ, князья сами знакомят половцев с географией Переяславского княжества. Так в 1101 г. половецкие князья прислали послов к русским, собравшимся на Золотче, с предложением о мирных переговорах. Наши князья согласились с условием, чтобы половцы собрались у Сакова, который лежал не только не на границе, но даже к северо-западу от Переяславля на берегу Днепра[418]. Кроме того, во время Мономаха и Святополка Изяславича со стороны самих русских происходили нарушения международного права в отношении половцев. Воззрение на них, как на нечто низшее, проявляется не только у князей, но и дружины.
Так в 1093 г. кочевники, узнав о смерти Всеволода, прислали послов к Святополку, как новому киевскому князю, для возобновления мирного договора. «Он, изоимов послы всажа в погреб». Конечно, результатом была осада Торческа[419]. Мономах поступил гораздо хуже. В 1095 г., как мы говорили, Итларь и Китан пришли к Переяславлю на мир. Первый доверчиво вошел в самый город и ночевал на сеновале у боярина Ратибора. Ночью, посоветовавшись со своей дружиной, Мономах послал торков в стан Китана. Они выкрали Святослава Владимировича, бывшего у него заложником, убили его самого. Утром Владимир прислал сказать Итларю, чтобы он шел завтракать к Ратибору, а оттуда явился бы в нему. В избе боярина половецкого князя заперли, разобрали потолок и сквозь отверстие убили стрелами вместе с приближенными. Рассказ летописи об этом событии отличается подробностями, указывающими, что он писан очевидцем. Летописец старается оправдать Мономаха и всю вину свалить на советы дружины[420], но это совершенно напрасно, ибо даже в своем поучении Мономах хвалится тем, что весьма немногих только половецких князей выпустил живыми. Вот, например, что рассказывает он с полным хладнокровием: «А самы князи Бог живы в руце дава: Коксусь с сыномь, Аклан Бурчевичь, Таревьскый князь Азгулуй и инех кметий молодых 15, то тех живы вед, исек вметах в ту речку в Славлий»[421]. Перебив так низко половецких князей, Итларя и Китана, Мономах и Святополк послали еще с требованием в Олегу Гориславичу или убить, или выдать сына Итларя. Олег отказался[422]. Если Святополк и Мономах были выразителями взглядов современного им общества, то должно признать, что Олег Гориславич головой стоял выше их всех. После, в последующие княжения, политика Киева и Переяславля в отношении половцев изменяется.
Замечательно, что большее количество половецких набегов на Переяславскую область приходится на время княжения там Мономаха. В 1096 г. Куря опустошил окрестности Переяславля; вслед за ним туда же явился Тугорхан. Тогда же Куря сжег город Устье[423]. В 1110 г. половцы воевали у Переяславля и сожгли много сел. В 1092 г. они взяли Песочень, Прилуки и Переволоку. К этому же времени относится взятие Горошина[424]. Вот крупные набеги, известные из летописи. Но, несомненно, было много и таких, о которых наши источники не упоминают, и при том довольно большими партиями. Так по рассказу Мономаха, как мы видели, он с дружиной неожиданно встретил около Прилук отряд половцев в 8000 человек[425]. Какое значение имели в истории борьбы с кочевниками походы в глубь степей, об этом мы скажем несколько ниже. Далее, в период от 1126 до 1167 г., крупные набеги, повторявшиеся чуть не каждый год, имели связь с той упорной борьбой, которая происходила между князьями киевским, черниговскими и суздальским. Из нападений, происшедших в это время, нам известны: на Баручь 1126 г., в 1150 г. на Переяславль; туда же в 1154 г. и 1167 г.[426] Чем далее, тем более число набегов на Переяславское княжество уменьшается.
В конце XII в., в великое княжение Святослава Всеволодовича, наступает затишье. К этому времени относятся набеги на Серебряный и Баручь, в 1174 г., на Переяславль в 1179 г., на Дмитров в 1183 г., на Переяславль и Римов в 1185 г., как следствие знаменитого похода Игоря Святославича на половцев[427]. Последнее нападение, известное нам, произошло в 1210 г. Тогда половцы явились к Переяславлю, пожгли много сел и взяли большое количество пленных[428].
Мы замечаем, что со второй половины XII в. набеги становятся реже, хотя, однако, нельзя сказать, чтобы они сделались менее опустошительны[429]. Так в 1179 г. у Переяславля Кончак «много зла створи крестьяном, оних плениша, а иные избиша, множайшия же избиша младенець»[430]. Князья не успевали подавать везде помощь. Это было совершенно невозможно. Население городов защищалось само своими силами. Но трудно было устоять и укреплениям. Вот как, например, геройски защищались жители Римова. «Римовичи же затворишася в городе и возлезше на забороле, и тако, Божиим судом, летеста две городници с людми, тако к ратным, и на прочая гражаны найде страх; да котореи же гражане выидоша из града и бьяхуться ходяще по Римьскому болоту, то те и избыша плена, а кто ся остал в городе и те вси взяти быша»[431]. Во всяком случае, в этот период половцы действуют гораздо осторожней, менее дерзко. Это обусловливалось, как мы сказали, изменением политики киевских князей. Кочевники являются на мир только в пограничные места. Так в 1155 г. они пришли к Каневу, в 1156 г. к Зарубу, в 1172 г. к Песочному (Ипат. лет., стр. 330, 333, 337, 379, 454). Стоит князьям явиться у Треполя, как половцы стараются поскорее убраться. Несмотря на это, Переяславское княжество потерпело большой урон как в своем народонаселении, так и в своих границах.
Своими успехами половцы обязаны своему энергичному князю Кончаку, заклятому врагу Руси. Летопись иначе не называет его, как «окаянным, богостудным». Своей военной деятельностью, своей непримиримой враждой к русскому народу Кончак надолго стал памятен своим врагам. О нем, несомненно, были песни, ходили рассказы, передававшиеся из уст в уста. Отрывок таких народных преданий представляет рассказ летописи под 1201 г. Мы коснемся его еще несколько ниже. Ненависть к Руси он приобрел от своего отца, загадочного Отрока, которого походы Мономаха загнали на Кавказ. Кончак принял на себя обет отмстить Руси, но именно отмстить только Руси киевской и переяславской. Когда в 1185 г., после поражения Игоря Святославича, Кза уговаривал Кончака воспользоваться ослаблением сил Северской земли, отсутствием по ее городам князей и дружины и напасть на нее, Кончак не согласился. «Пойдем на Киевскую сторону, – говорил он, – где суть избита братья наша, и великий князь наш Боняк»[432]. Нападениями на Русь 1174, 1179, 1184, 1185 и 1187 гг. руководил Кончак. Как видно, это был человек выдающегося ума. Он не мог не видеть превосходства русского оружия и потому решил ввести некоторые усовершенствования в своих войсках. Половцы разоряли укрепления, но это им не всегда удавалось. Кончак для бо?льшей успешности своих нападений на русские города ввел у себя греческий огонь, чтобы сжигать деревянные укрепления русских, и особенные луки, которые могли приводиться в действие едва пятьюдесятью человеками[433]. Хотя первый поход его в 1184 г. не удался и русские захватили в плен метателя «живого огня», но усовершенствования не пропали, как видно, даром. Восточные части Переяславского княжества были почти лишены укреплений и народонаселения. Летопись говорит, что Кончак «снесе Сулу»[434]. Это произошло раньше 1185 г., ибо Посулье в «Слове о полку Игореве» поставлено в числе утерянных Русью областей. «Див кличет вреху древа: велить послушати земли незнаеме: Влзе и Поморию и по Сулию, и Сурожу, и тебе тьмутораканьскый блеван»[435]. Половцы, «по Рсии и по Сули грады поделиша…»[436]. Конечно, нельзя понимать этих известий в буквальном смысле.
Битва Игоря Святославича с половцами. Иллюстрация В. А. Фаворского к «Слову о полку Игореве»
Нельзя не согласиться с мнением М. А. Максимовича, что даже и после нашествия татар Русь киевская и переяславская не подверглись окончательному запустению[437]. Это доказывается тем, что мы находим в XVI в. существующими те же самые города, какие были и в дотатарскую эпоху. Так «Книга Большого Чертежа» указывает на Суле Буромлю, Горошин, Лукомль[438]. Если местность окончательно лишается своего населения, то не могут удержаться те же самые названия поселений, что были за несколько веков перед тем, как снова данная область начала заселяться. Предание может держаться только при непрерывном преемстве населения, при такой же передаче его из уста в уста. Отчего, например, мы в той же местности имеем много городищ безыменных. Считая их остатками древних городов, мы должны, очевидно, думать, что население их в неизвестное для нас время окончательно оставило свои пепелища. Мы видим иногда города, основанные вновь на старых городищах, но уже с названиями совершенно новыми. Несомненно в таких случаях, что старое население в давнюю эпоху покинуло свой древний город, памятником которого осталось городище без названия. Новые поселенцы не знали и не могли знать названия этого прежнего поселения и окрестили свой город новым, своим именем. Стало быть, где только мы видим прежние, старые названия местностей, мы имеем полное право думать, что преемственность населения данной местности не прекращалась. Вот почему мы вполне разделяем мысль господина Срезневского, что задолго до усиленной колонизации были русско-славянские поселенцы в южных степях и память о степях, знакомство с местностью юга не прерывались[439].
Мы должны признать, что и население Посулья не было окончательно уничтожено, а только сделалось крайне редким, удержалось в трудно доступных местах, лесных и болотистых[440]. Как бы ни было, Переяславское княжество было страшно обессилено. Мы раньше говорили, что нет никакой возможности точно провести границу Переяславской области с кочевниками. Мы приблизительно только можем сказать, что в лучшую пору для Переяславского княжества границы его на востоке и юге омывала река Сула; на западе и частью юге пределом ему служили берега Днепра. Но, несмотря на то, что «снесение» посульских поселений относится к семидесятым годам XII в., мы, например, встречаем такие факты. В 1155 г. половцы являются на мир и располагаются на берегах Супоя. В 1140 г. они проникают еще далее, именно к Малотину[441]. Да и Канев, около которого собирались обыкновенно обе стороны на мир, лежал далеко вглубь от намеченных нами границ. Провести границы сообразно указанным фактам препятствует существование южнее их тех городов, о которых мы уже говорили (Песочень, Дмитров, Желни, Переволока).
На основании этих противоречивых фактов приходится или видеть в выборе этих местностей для мирных переговоров новый пример нетактичности русских князей, а это мы видели и раньше, или сделать несколько иное предположение. На основании отрывочных и летописных известий можно указать местности, которые были заняты кочевыми племенами, родственниками половцев, торками, поселенными в пределах Переяславского княжества русскими князьями. Еще в 1055 г. мы видим поселения их около Воиня. Затем в 1080 г. летопись говорит: «заратишася торци Переяславлестии на Русь»[442]. Очевидно по самому известию, что они были уже в известном подчинении у русских князей и кочевали где-то около Переяславля. Под этими торками переяславскими разумелись те, которые жили около Воиня, а также и занимавшие местность около Баруча, как это мы сейчас увидим. Кочевья этих союзников Руси занимали на юге Переяславской области пространство между Воинем и Зарубом, ибо под 1105 г. мы находим в нашем источнике такое сообщение: «пришед Боняк зиме на Зарубе и победи торкы и берендее»[443].
Можно предположить, что поселения их простирались и далее на юг, до рек Супоя, Сулы. Тогда укрепления Песочное, Горошин, Буромлю, Желни нужно рассматривать как передовые, служившие для наблюдения над степью и удержания в повиновении этих торков, не особенно надежных союзников Руси. Стало быть, уже и в XI столетии здесь произошло отступление славянского населения, оно не занимало уже этих местностей сплошь, а задерживалось только в укрепленных пунктах, которые нами указаны. Может быть, конечно, существовали и другие городки на этом пространстве, не упоминаемые летописью. Границы же действительные, до которых простиралось сплошное население Переяславской области, приходится сильно сузить. Они шли от впадения Трубежа в Днепр, где стоял некогда город Устье, затем вверх по Трубежу. Поворачивая к востоку, граница шла валами до реки Супоя. Передовым городом к югу от валов и был Воинь, теперь Воиницы[444]. На пограничность его указывают следующие факты. В 1079 г. Роман Святославич с половцами дошел только до Воиня и здесь остановился. В 1110 г. Святополк, Владимир и Давид двинулись на половцев, дошли до Воиня и воротились. В том же году половцы, пришедши к Воиню, отступили[445]. Таким образом, это был наблюдательный пункт, укрепление, следившее за движением на юге от валов. Дошедши до Супоя, приблизительно от Городища, граница шла к северу по берегам упомянутой реки. Чтобы наметить ее далее, мы должна сначала признать гипотезу, принимаемую учеными относительно одной местности. Под 1140 г. мы читаем: «того ж лета прииде половецьская земля и князи половецьскии на мир, Всеволод ис Киева, Андрей ис Переяславля, к Малотину и створиша мир с ними»[446]. Если Малотин не что иное, как теперешние Малютенцы, то в таком случае мы имеем право вести рубеж от Супоя до реки Оржицы, затем берегом последней до ее впадения в Сулу. На левом берегу Оржицы и находился Малотин. Ниже его, на том же берегу, мы находим городище. Потом граница шла вверх по Суле и соединялась с рубежом северским у ее верховьев.
Антропологическая реконструкция воина-половчанина из кургана у села Квашниковка Саратовской области. XII–XIII вв.
Таким образом, славянское племя под давлением кочевых масс в этих местностях совершало отступление. Оно сохранилось, как мы видели, в отдельных укрепленных поселениях в области между реками Ворсклой и Сулой, затем вытесняемое все далее и далее; оно уже в XI в. задерживалось лишь по городкам у низовьев Супоя, Сулы, а в конце XII в. ту же участь испытало и население Посулья, сохранившись в разбросанных укрепленных пунктах. Эти оазисы славянского населения в степях не уничтожились и во время нашествия татар, что доказывается сохранением тех же названий для поселений и в эпоху составления «Книги Большому Чертежу». Они дожили до нового заселения степей и послужили оплотом для новых переселенцев. Предоставленные самим себе, они были в постоянной борьбе с половцами, затем с татарами. Здесь эти жители еще древнего периода, испытывавшие постоянные нападения половцев, остались среди степей уже опытными воинами, а в борьбе с татарами развили еще более свои боевые способности. Они вместе с тем не покидали занятия своих отцов и оставались по-прежнему, как и в период дотатарский, земледельцами. Как тогда, так и теперь они были земледельцы-воины. Отдаленные от центра Литовского княжества, не подвергаясь новым порядкам, они частью сохранили старые древнерусские бытовые черты жизни, частью выработали новые, оригинальные. Они составили ядро того, что потом явилось в виде казачества. Мы еще раз возвратимся к этим древним общинам и снова скажем о них несколько слов.
Мы рассмотрели все те факты, которые дают нам наши источники относительно судеб областей Рязанской, Северской, Переяславской в их упорной борьбе с кочевниками. Нам остается теперь поговорить о Поросьи. Это не было отдельное княжество, а просто военные поселения, образованные русскими князьями для защиты Киева с юга. Под именем Поросья разумелась область, ограничиваемая с севера рекой Стугной, с юга рекой Росью, по берегам которой и были расположены главнейшие города этих военных поселений. Обе эти реки впадают в Днепр с правой стороны. Не только эта местность, но и пространство далее к югу было заселено в глубокой древности. Так на берегах реки Тясмина отыскиваются римские монеты; над Бугом и Тясмином встречаются монеты царей Понта, Босфора и города Ольвии[447], что указывает на торговые сношения с этими промышленными центрами берегов Черного моря. Все пространство от реки Тясмина до северных берегов Стугны наполнено могилами, городищами, валами, свидетельствующими о некогда бывшем здесь многочисленном населении[448]. На основании летописного рассказа о расселении славянских племен можно думать, что поляне, жившие на правой стороне Днепра, занимали область и по течению реки Роси; далее к югу их поселения смешивались с дулебскими, так как, надо предполагать, дулебы жили не только по верхнему течению Буга, но и по берегам его притоков, например, Синюхи и Соба; затем вниз по Бугу, Днепру, Днестру шли жилища уличей и тиверцев до берегов Черного моря[449].
Таким образом, население между реками Тясмином[450] и Высью[451] на юг и Стугной на севере принадлежало двум племенам: полянам и дулебам. Еще до эпохи княжеской колонизации, которая началась, по летописи, при Владимире Святом, мы видим там существование городов. Так под 980 г. упоминается город Родня, стоявший на устье Роси[452]. Летопись, говорящая обо всем при случае, не упоминает о других городах в этой местности, но нельзя сомневаться, что они существовали в большом числе. Построение городов Владимиром Святым имело целью не заселение местности по Стугне[453], а ее укрепление; это же стремление нужно видеть и в деятельности Ярослава, поселившего поляков по Роси и строившего здесь города[454]. Хотя таким образом боевая граница и была при нем несколько отодвинута к югу, все-таки население, занимавшее область между Росью и реками Тясмином и Высью, было оставлено беззащитным. Но, надо думать, впоследствии, при последующих князьях, укрепленные пункты явились и здесь. Можно сказать, что берега Тясмина принадлежали Руси. Здесь были в конце XII в. княжеские ловища. Так в 1190 году Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич заключили мир с половцами и охотились по Тясмину[455]. Есть также некоторое основание предполагать, что в это время границей славянских поселений была река Высь. В том же году половцы делали частые, усиленные нападения на Поросье, но расположились своим станом по берегам реки Выси и отсюда только предпринимали свои экспедиции[456]. Между действительными границами Руси и земли Половецкой всегда оставалась нейтральная полоса. Так на правой стороне Днепра половецкие кочевья начинались лишь за рекой Ивлей. На ее берегу стояла пограничная половецкая стража[457]. Нет никакой возможности в настоящее время сказать, какой реке принадлежало это имя. Из двух летописных известий, приведенных нами, можно только вывести, что Ивля протекала к западу от днепровского луга на три дня пути, следовательно, нейтральная полоса между границами Руси и земли Половецкой была довольно широка. Какие города были построены Владимиром Святым по Стугне, какие Ярославом по Роси, какие укрепления явились в последующее время, нет возможности разграничить вследствие случайности географических известий летописи.
Половецкий шлем. Реконструкция
Можно только говорить о городах этой боевой области, не касаясь вопроса о времени их происхождения. Первая линия укреплений шла по реке Стугне. На левом берегу ее находился главный город всего Поросья – Торческ[458]. С полной вероятностью может быть принято мнение господина Ревякина, что этот город находился у существующего теперь села Старых Безрадич, при западной оконечности которых, на довольно обширной горе, обрывистой со всех сторон, находится древний замок с уцелевшими земляными укреплениями и следами внутри его построек и глубокого колодезя; замок этот окрестными жителями называется Торческим[459]. Выше по Стугне стоял Василев, теперь Васильков[460]. Устье реки Стугны было сильно укреплено. Тут мы находим Треполь, упоминающийся первый раз под 1093 г. На самом берегу Днепра стоял город Халеп. На юго-запад от него на реке Красной, сливающейся со Стугной, находился Красен. Где-то около последнего был и Варин[461]. Если мы будем смотреть на городок находящийся при селе Стайках как на остаток древнего города[462], то увидим, таким образом, полукруг укреплений около Треполя. За этими-то городами Святополк построил в 1095 году на Витичевом холме город Святополчь, несколько ниже Халепа, на берегу Днепра, и перевел в него жителей Юрьева и местностей за городом Саковым[463]. И теперь еще в Витичеве есть городище, памятник Святополкова города[464].
Теперь мы должны остановиться на вопросе о местонахождении города, для которого не найдено места до сих пор. Это – Юрьев. Возьмем выдающиеся известия летописи. Мономах рассказывает: «потом на Торческый город и потом на Гюргев (гонихом) по половцих и паки на той же стороне у Красна половци победихом»[465]. Торческ находился на левой стороне Стугны, а Красен к югу от нее, т. е. уже на правой. По смыслу рассказа выходит, что Юрьев был на той же стороне, где и Красен, стало быть, также в югу от Стугны. Далее. Под 1159 годом читаем: «Половце же бежаша от Белаграда на Гюргев, и много их изоимаша берендчи и Гюргевци, а оно их во Рси истопе»[466]. Отсюда ясно, что Юрьев находился на пути от Белгорода перед Росью: берендеи и юрьевцы, преследуя половцев, пригнали их к Роси. Итак. Юрьев находился где-то между Стугной и Росью. Но вот известие, имеющее решающее значение: 1162 г. «том же лете придоша половци мнози к Гюргеву, и взяша вежи многи по Роту… черный же клобук весь свкупившеся ехаша по них и постигоша я на Рси и много биша их, и полон весь отъимаша у них[467]». Половцы пришли к реке Руту или Роту[468] и взяли тут черноклобуцкие вежи, но также очевидно, что эти вежи были у Юрьева, так как сказано, что половцы пришли в Юрьеву. Итак: взятые вежи – у Рута; взятые вежи – у Юрьева, следовательно, Юрьев – у Рута. Из всех этих фактов вытекает необходимость искать Юрьева: между Стугной и Росью, ближе к последней, в недальнем от нее расстоянии, и около реки Рута. Этим условиям вполне удовлетворяет городище между деревнями Соколовкою и Глушками, с трех сторон окруженное Ротом и болотами, а с четвертой валом. Пространство его 136 десятин – 400 саженей. По народному преданию, здесь находился город Соколов[469]. Имя, конечно, не имеет для нас особенного значения. Важно только, что место этого городища вполне удовлетворяет всем условиям. Мало этого. Мы знаем, что в 1103 г. Святополк возобновил Юрьев[470]. Надо думать, что он был вновь выстроен на том же приблизительно месте, где находился и раньше. И вот невдалеке от указанного городища, на берегу той же реки, есть другое земляное укрепление в 3780 квадратных саженей. Оно находится у самого села Соколовки в 51/4 версты от великого вала, идущего от Устимовки до Саливанек[471]. Одно из этих городищ и может представлять остатки старого Юрьева, другое – нового. Соколовка расположена на правой стороне Рута. Тут же находится и старое земляное укрепление. Оно таким образом менее защищено, чем второе. На месте его и можно положить старый Юрьев, который в силу малозащищенности своей был уничтожен. Вторично, надо думать, Юрьев был выстроен на месте второго городища, в неприступной почти местности, омываемой с трех сторон рекою Рутом, на левой его стороне[472].
Направляясь далее, вниз по течению Днепра, мы найдем город – Иван[473], возле Ржищева. Ниже его был Заруб, важный пункт, около которого совершалась переправа через Днепр: здесь был брод[474]. Затем, несколько выше устья Роси, стоял, да и теперь стоит, Канев. Около него часто велись мирные переговоры с половцами; здесь князья ожидали греческих купцов, плывших с юга по Днепру[475]. При самом впадении Роси в Днепр был, как мы уже говорили, город Родня[476]. Им начинался ряд укреплений по берегам этой реки. Первым городом на левом берегу Роси, у ее изгиба на север, был Дверен или Дерновый[477]. Затем шли на левом берегу Корсунь[478], на правом – Богуславль[479], существующие и в настоящее время. На берегу также Роси находился и город Товаров. Нам кажется, что его можно приурочить, вместе с Арцыбашевым, к с. Сиварке, где и до сих пор существует городище[480]. Где-то среди этих городов размещались и те шесть берендейских укрепленных поселений, о которых говорит летопись под 1177 г.[481] Мы выше предположили, что Ростовец находился на месте нынешней Белиловки, на реке Ростовице[482]; тут же нужно искать и Неятин[483], и берендейские города, которых остатки являются, может быть, в городищах, рассыпанных в изобилии между реками Ростовицей, Росью и Роской. Далее, вверх по Роси, стоял город Володарев[484]. К югу мы знаем лишь Боровое, упоминаемое под 1190 г. и приурочиваемое господином Максимовичем к местечку Боровице на берегу Днепра[485]. На самом конце занимающей нас области стоял Куниль, на правом берегу Горского Тикича, при впадении в него речки Безымянной[486]. Вот и все города, какие мы можем указать на Поросьи. Основное население этих городов было славянское, и летопись ясно отличает его от позднейших тюркских поселенцев. Вот, например, место из летописи, находимое под 1146 г.: «и ту прислашася к нему чернии клобуци и все Поросье»; «и ту совокупишася вси клобуци и поршане»[487].
В 1152 г. Изяслав Мстиславич послал своего сына на половцев «и дав ему силу многу, печенеги каневские, и берендеи, и торки, и ижеславцы, и порсяне»[488]. Иногда, впрочем, летопись кратко означает все население Поросья именем поршан[489]. Среди этих давних славянских жителей Поросья в XI в. князья стали селить тюркских кочевников, спасавшихся от надвигавшихся с востока половцев. Мы уже говорили, что в 1080 г. торки были в некоторой зависимости от князей и кочевали около Переяславля[490]. В 1095 г. они уже состояли в действительной службе у Руси, ибо помогали Мономаху выкрасть его сына Святослава из половецкого лагеря[491]. Постепенно прибывали новые колена и принимались князьями на службу. Так Мономах рассказывает, что к нему пришли из степей половецких торки читеевичи[492]. В своих первых походах на половцев князья склоняли торков переселяться на Русь и забирали с собой их вежи. В 1103 г. русские «заяша печенеги и торки с вежами»[493]. Наконец последнее большое переселение этого племени в русские пределы совершилось в 1116 г. Тогда половцы окончательно вытеснили их с Подонья и заставили уйти на Русь[494]. Вместе с ними явились и печенеги, небольшое количество которых вместе с торками оставалось у Дона. Итак, известно переселение в пределы Руси двух племен: печенегов и торков[495], но оказывается, что на службе у князей кроме них были: берендеи, каепичи, турнеи, коуи, боуты[496]. Трудно определить, какие это были племена.
Мы не знаем в степях в домонгольский период таких племен, а потому придется допустить, что это ранее выделившиеся роды из тех же самых торков и печенегов. Когда эти племена только что приходили в знакомство с Русью, то последняя не знала еще хорошо своих новых союзников. Потом, при большом ознакомлении с ними, русские различили их отдельные роды, которые обособились еще гораздо раньше, так что представляли отдельные, самостоятельные единицы. Как прежде Русь называла их всех одними лишь именами печенегов и торков, так теперь она отдельные роды их приняла за самостоятельные племена. Только однажды, вскользь, летопись как бы дает нам знать, что берендеев она считает одним из торкских родов. Так Никоновская летопись, рассказывая об ослеплении Василька, говорит: «и приступи турчин (очевидно торчин), именем Берендей»[497]. Летописец обратил родовое имя в собственное. Нельзя считать это домыслом самих составителей Никоновского свода, ибо то же самое мы находим и в Ипатьевской летописи: «Торчин, именем Береньди»[498]. Затем можно утвердительно сказать, что турпеи – это один из родов торков. Мы знаем, что около Переяславля кочевали торки. В 1026 г. половцы пришли к Баручу. «Беже весть Ярополку, и повеле гнати люди и торкы в Баручь и в прочая городы»[499]. А в 1150 г. Мстислав Изяславич из Канева «послася на ону сторону к турпеем»… «Ростислав же (Юрьевич) остави брата в Переяславли, а сам гна к Сакову и сгони турпее у Днепра, и поимав е, переведее Переяславлю»[500]. Саков и Баруч находились в одной и той же местности, к северо-западу от Переяславля, следовательно, турпеи – не более как кочевавшие здесь торки. Вот единственные два случая, когда можно сделать такой вывод, как приведенный нами выше. Везде же, во всех известиях летописи, печенеги, торки и берендеи ставятся как отдельные племена. Укажем несколько примеров. 1121 г.: «Прогна Володимер береньдичи из Руси, торци и печенези сами бежаша»[501]. 1169 г.: «и ту придоша ему берендичи вси, и торцы и печенези»[502]. 1162 г.: «а Рюрик пойде ис торцьского… и с берендеи, и с куи, и с торкы, и с печенеги»[503]. Вся эта масса разных тюркских кочевых родов носила на Руси общее имя черных клобуков, т. е. черных шапок.
Черные клобуки не были особенный какой-нибудь народ, отличный от торков и берендеев, а это название было общим для торков и берендеев, для ковуев и печенегов, и для всех других мелких племен, осевшихся на Руси. Мы приведем выдающияся известия[504]. В 1162 г. у Рюрика были в войсках: берендеи, ковуи, торки и печенеги. Через несколько строк все они названы черными клобуками: «и начама просити черные клобуци у Мстислава наперед, ать соглядаем, княже, велика ли рать»[505]. В 1172 г. у Мсьтислава были торки и берендеи. «Торцы и берендичи льстяху им». Об этом братья предупреждают его и говорят: «а черный клобукь нами лестить»[506]. Прося читателя за другими фактами обратиться к статье господина Самчевского, мы ограничиваемся приведенными, из которых ясно видно, что имя «черный клобук» имело собирательное значение. Оно было родовым, а все прочие имена являлась видовыми. «Черные клобуки» есть не более как перевод тюркского выражения «каракалпаки» или «кара-тули»[507] – черные шапки. Где же, в каких местностях можно указать поселения этих черных клобуков? Мы уже встречали их на Поросьи и в Переяславском княжестве. В области последнего они кочевали к югу от городов Воиня и Заруба и к северу в окрестностях Баруча и Сакова[508]. Что касается Поросья, то здесь их вежи были главным образом на Белоцерковской степи или Перепетовом поле, в местности, огражденной реками Стугной и Росью. Так мы приводили уже известие летописи, стоящее под 1162 г.: «придоша половци мнози к Гюргеву, и взяша вежи многи по Роту. – черный клобук весь свкупившеся ехаша по них, и постигоша я на Рси»[509]. Тянулись их кочевья, и по берегу Днепра. Так в 1193 г. «половци воеваша по Убережи»[510]. Убережь, по вполне вероятному объяснению господина Барсова, – побережье Днепра[511].
Есть несколько фактов, указывающих на пребывание черных клобуков и в городах. Даже есть известие, будто были города, исключительно населенные тюрками. В летописи мы находим, например, такое сообщение: «Половци же взяша 6 городов Береньдичь»[512]… Были и печенеги каневские[513]. Но во всяком случае пребывание черных клобуков по городам в большом или меньшем количестве несомненно. Их князьям давались в управление города. В конце XII столетия мы знаем трех черноклобуцких князей, владевших городами в Поросьи. Кунтувдей сначала сидел в Торческе, затем ему дан был город Дерновый на Роси. Неизвестно, какие города принадлежали Чюрнаю и Кульдеюрю: летопись их не называет[514]. Это были, как видно, люди выдающиеся. Про Кунтувдея летописец говорит, что он «бе муж дерз и надобен в Руси»[515]. Его вместе с Кульдеюрем мы видим в походе Игоря Святославича на половцев к Хоролу в 1183 г.[516] О Чюрнае мы ничего не знаем, но по ходу дела с Кунтувдеем объясняется, что он имел также большой вес у князей, ибо по его доносу Святослав Всеволодович арестовал Кунтувдея[517]. Можно предположить, что черноклобуцким князьям давались те города, где в населении преобладал черноклобуцкий – тюркский элемент. Хотя не в таком количестве, как на Поросьи и в Переяславской области, поселения тюрков были и в других областях. Так Ковуев мы находим в Черниговском княжестве, берендеев в дружине на Белоозере, а если верить Никоновской летописи, то печенеги служили князьям рязанским[518].
Роль черноклобуцкого населения в истории Руси, особенно южной, весьма значительна. Оно принесло новый тюркский элемент на Русскую землю, который с веками расплавился в славянстве и не мог не оказать влияние на славянское население в культурном отношении. Как на севере чистый славянский тип изменился под влиянием финским, так на юге не могло пройти бесследно влияние тюрков, не могло не отразиться на последующих поколениях южноруссов. Не менее важное значение должно признать за черноклобуками в ходе политических событий на Руси и в борьбе ее с половцами.
Половецкая сабля из Краеведческого музея г. Краснодара
Теперь мы и намерены сказать несколько слов о значении их как союзников Русской земли. Мы видели характер половецких набегов, видели, как быстры и неожиданны были их нападения, как неуловимы были их отряды во время вторжений и отступлений. Предупредить набегов не было никакой возможности. Оставалось только бросаться за ними в погоню, стараться перерезать их путь отступления и отбить полон. Не всегда это удавалось, но не было и никакого другого способа оборонить души христианские от тяжкого рабства где-нибудь в Центральной Азии. Нечего и говорить, что пешая рать не годилась для быстрых преследований. Была у русских и конница, но ей невозможно было соперничать со степными наездниками в быстроте, ловкости, в уменье владеть луком и стрелами. Надо было выставить силу равную по качеству, и такая сила сама явилась служить Руси, не зная, куда спасаться от своих сильных врагов половцев. Русь приобрела в черных клобуках легкое подвижное войско. Они были незаменимы, когда нужно было преследовать врага, уходившего с награбленной добычей. Так, когда половцы ограбили Поросье в 1155 г., «Василько же с Берендичи спостиг, изби е»[519]. В 1162 г. черные клобуки нагнали половцев на Роси и отняли пленных[520]. В 1172 г. половцы ограбили города Полоный и Семычь. Наскоро была собрана погоня из ста человек переяславцев и полуторатысячи берендеев, настигла половцев и отняла полон[521]. Когда нужно было поразить врагов неожиданностью, застать их врасплох, тогда черные клобуки были незаменимы. Так в 1187 г. они двинулись с князьями к Татинскому броду на Днепре. Спустя несколько времени Святослав и Рюрик послали черных клобуков на половецкие вежи за Днепр под начальством Романа Нездиловича, и экспедиция удалась, ибо черные клобуки заранее проведали, что половцы ушли на Дунай[522]. Никто лучше их не мог разведывать о положении врага, никто ловче не умел пробраться в неприятельский стан. Припомним, как удачно торки прокрались в лагерь Китана и не только выкрали Святослава Владимировича, но и убили самого половецкого князя. Когда нужно было опустошить неприятельскую область, то пускали черных клобуков, или нужно было сделать быстрое нападение, – они действовали и в этом случае, – и то и другое называлось «пускати на вороп»[523]. Словом, черные клобуки, как летучее, легкое войско, с одинаковой степной тактикой, с одинаковой привычкой и уменьем владеть тем оружием, какое было и у кочевников половцев, черные клобуки, несомненно, были полезны Руси, но польза, приносимая ими последней в ее борьбе с половцами, несколько уменьшалась благодаря действию чересчур сильных обстоятельств.
С того времени как половцы появились на границах Европы, должна была начаться сильная вражда между ними и торками и печенегами, вражда, возникающая непременно между племенем торжествующим и племенами, вытесняемыми из своей дедовской территории. Печенеги и торки «задаются» за русских князей и мстят своим врагам, отстаивая Русскую землю. Но вот прошли годы, десятки лет, ни торки, ни печенеги еще не ославянились. Мы в 60-х годах XII столетия видим их все еще кочевниками, которым ничего не стоило подняться в один час и перекочевать со всеми своими семьями и стадами куда угодно. Так в 1151 г. черные клобуки говорят Изяславу и Ростиславу: «А к нам приставите брата своего Володимира, ать поедем в своим вежам, займуче же хочем веже свое и жены свое и дети свое и стада своя, и што своего всего, пойдем же к Киеву; а вы будете до вечера в Киеве, и мы будем»[524]. И действительно, они явились к Киеву «и с вежами и с стады и скоты их…»[525] Если на них и оказывала влияние культура оседлого славянского населения, если черноклобуцкие князья и вообще знать каракалпацкая усваивали себе нравы и обычаи русских, то все-таки они оставались еще вполне кочевниками, с инстинктами степняков; они не могли не сознавать своего родства с половцами: и образ жизни, и язык, и тот же тип лица, – все это говорило и тем и другим, кипчакам и русским черным клобукам, – что они родичи, и притом родичи весьма близкие. Ничего нет странного поэтому, что между тюрками Поросья и Переяславля и тюрками степей завязались скоро кровные связи. Сами черноклобуцкие князья, более других ославянившиеся, и те при первом неудовольствии готовы были наделать Руси всяких хлопот. Мы увидим ниже, как русские князья льстили черным клобукам и заискивали у них. Трудность ладить с ними увеличивалась потому, что князьков каракалпацких было много[526], князьков, готовых для личных выгод сделать все. На Руси им уже нельзя было делать наездов друг на друга. Они заменили их ссорами, подкапываньем один под другого. Вот, например, для характеристики эпизод из жизни Поросья в XII в.
Зимой 1190 г. один из черноклобуцких князьков, Чюрнай, сделал донос на другого такого же князька, Кунтувдея. Последний был посажен в Торческе[527], главном городе всего Поросья. Это, очевидно, было завидно Чюрнаю, получившему в свое владение один из второстепенных городов. Святослав Всеволодович, поверив Чюрнаю, не разобрав дела, приказал схватить Кунтувдея. Узнав об этом, Рюрик Ростиславич стал уговаривать его освободить торческого князя, указывая на пользу, приносимую им Русской земле его храбростью. Оказывается, Рюрик лучше Святослава знал натуру степняка. Он предвидел худые последствия этого дела. Он добился от Святослава освобождения Кунтувдея, который был приведен к присяге, и вместе принял меры для безопасности Поросья. Он не ошибся. Что значила для тюрка эта вынужденная клятва, когда он чувствовал правоту своего дела, считал себя опозоренным. Понятно, что он, «не стерпя сорома своего», бежал к половцам. Они с охотой приняли Кунтувдея. Князь Торческа стал подбивать их сделать набег на Русь. Несмотря на то, что всего лишь летом был заключен мир между Русью и половцами, последние решили помочь Кунтувдею. Они прежде всего сделали наезд на городок Чюрная, взяли острог, зажгли двор, захватили все его имущество, двух жен и много челяди. Отсюда Кунтувдей со своими союзниками отступил к реке Выси. Дав передохнуть коням, половцы двинулись к Боровому, но узнав, что Ростислав Рюрикович находится в Торческе, отступили. В отмщение за эти набеги черные клобуки решили сами сделать наезд на половецкие кочевья. Лучшие люди их собрались, поехали к Ростиславу в Торческ и сказали ему:
«Этой зимой половцы часто нас разоряют. Мы не знаем, подунайские они, что ли?[528] Отец твой далеко, а к Святославу и не шлем: толку не будет, потому что сердит на нас за Кунтувдея».
Ростиславу понравилась мысль их. Он послал сказать Ростиславу Владимировичу:
«Брат, я хотел бы поехать на вежи половецкие, а отцы наши далеко, и других старших нет. А будем мы с тобой за старших. Приезжай ко мне поскорее!»
Соединившись с черными клобуками, они неожиданно явились у Протолчи, где захватили много стад и веж, которым некуда было спастись. За Днепр князья не могли перебраться, ибо был ледоход. С богатой добычей они отступили. Но половцы быстро узнали о своем несчастии. Они не побоялись ледохода и вплавь переправились через Днепр. На третий день они настигли черных клобуков на реке Ивле. Ими предводительствовали два сына Урусобы, Кольдечи и Кабан, Бегбарс и четыре Кочаевича. К ним пристал со своим отрядом еще один половецкий князь, Ярополк Томзакович. Ростислав Рюрикович пустил вперед стрелков. Половцы не выдержали смелого их нападения и смешались. Стрелки и черные клобуки «въвертешася» среди них, много взяли живых, много перебили. Попался тут в руки черным клобукам и половецкий князь Кабан. Они не повели его к Ростиславу, уладились с ним за выкуп и выпустили его.
Этот набег русских не прошел даром. Половцы под начальством двух ханов, Итогда и Акуша, явились на Поросье и стали опустошать его малыми загонами. Одному из них удалось захватить «языка», от которого они узнали, что Святослав стоит в наблюдательном положении у города князя Кульдеюра. Половцы без потерь отступили. Святослав, стоя у Кульдеюрева, не знал, что делают половцы, а они узнали, где он. Когда Святослав затем поехал к Киеву и оставил сына, Глеба, в Каневе, половцы сейчас проведали об этом. Все это заставляет подозревать, что в данном случае черные клобуки сочувствовали более своим соплеменникам, чем русским. Это обнаружилось скоро после этого, а пока половцы напали на Товаров. Но Глеб зашел им с тыла, они бросились к реке Роси, где их много погибло. Кунтувдей бежал. Прошел год с небольшим. Он все жил у половцев. Осенью 1192 г. черные клобуки снова стали подбивать Ростислава идти на половецкие кочевья. Рюрик не пустил его. Тогда Святослав решил сам наказать половцев за их набеги, которым прошло уже года полтора. Он с черными клобуками двинулся к Днепру, очевидно, той же дорогой, какой шел Ростислав, – к Протолче. Дошли до Днепра, а за него… за него черные клобуки не захотели ехать, «бяхуть-бо, – говорит летопись, – сватове им седяще за Днепром близ», переругались со Святославом, и все воротились «во свояси». Тогда Рюрик решил помочь делу. Он послал в землю половецкую звать Кунтувдея назад. Половцы вместе с ним приехали к Рюрику. Он одарил их, возобновил мирный договор, а Кунтувдея оставил у себя и дал ему город Дерновый «ради Русской земли».
Так уладилось дело Кунтувдея. Оно рисует нам довольно живо отношения черных клобуков к Руси и земле Половецкой. Имеются еще два факта, показывающие, как сильно было тяготение каракалпаков к кипчакам, как сознавалась ими родственная связь с последними. В 1187 г. Святослав и Рюрик решили неожиданно напасть на половцев, которые, по слухам, были на левой стороне Днепра у Татинского брода[529]. «Князем же руским идущим на ня, – говорит летопись, – ис черных же клобук даша весть сватом своим в половцы». Половцы успели бежать[530]. В другой раз, во время большого похода Мстислава, «бысть весть половцем от кощея от Гаврилкова от Иславича». Половцы успели скрыться, побросавши свои вежи[531]. Что здесь под именем кощея разумеется какой-нибудь каракалпак, это видно из дальнейшего рассказа летописи об этом походе. У Мстислава были черные клобуки, которых он и пустил на «вороп». Князья потом были недовольны на него за то, что он тайно от них «пусти на вороп седельникы свое и кощее»[532]. Очевидно, это было бранное слово. Им крестили и половцев. Так певец «Слова о полку Игореве» говорит, обращаясь к Всеволоду: «Аже-бы ты был, то была бы чага (половецкая пленница) но ногате, а кощей по резане»[533].
Шаткость, непрочность отношений черных клобуков в Руси сознавалась современным обществом. Князья постоянно могли опасаться с их стороны измены. Когда Игорь Святославич отправился в поход, взяв с собой черниговских Ковуев, ничего не знавший Святослав тяжелый сон видел. «Сыпахуть ми, – рассказывает он про свой сон, – тещиими тулы поганыих тльковин великый жемчюг на лоно»…[534] т. е. «сыпали на меня крупный жемчуг из пустых колчанов поганых союзников». Сон был в руку, потому что в главной битве с половцами первые бежали Ковуи и тем расстроили войска Игоревы[535]. Они были причиной несчастия, причиной слез старика Святослава.
Мы не останавливаемся на легких набегах половцев на Поросье. Тут повторялось то же, что и в остальной Руси: наезды, погони, набеги самих русских. Все это мы видели, рассказывая и о деле Кунтувдея.
Кроме борьбы оборонительной, русские вели с половцами и борьбу наступательную. Они сами предпринимали походы в глубь степей половецких. Мы видели, что земля Северская раздвинула путем военной колонизации свои пределы далеко на юг в область Дона; что Поросье отстаивало успешно свои границы; что даже Переяславское княжество уцелело, хотя и сильно сузилось в своих пределах.
Таким образом, можно сказать, что Русь в этой почти четырехвековой борьбе со степью вышла победительницей: кочевнические волны разбились о нее. Она на своих плечах вынесла эту борьбу и всей грудью прикрыла Европу. Но, будучи знакомы теперь с ходом этой борьбы, с бедствиями областей Переяславской, Киевской, Северской, с теми усилиями, какие пришлось делать их населению, чтобы удержать свою прадедовскую территорию, мы вправе честь защиты Руси и Европы отдать по справедливости Руси Южной. Только в некоторой степени с ней может в этом отношении соперничать область Рязанская.
Половецкая баба из музея г. Евпатории
Испытывала нападения кочевников и Венгрия, но до нее доходили лишь ослабленные волны этого неистощимого моря среднеазиатских наездников. Немало вытерпела и Византия. Отчаянно приходилось ей защищаться против печенегов и половцев с севера, против турок сельджуков и османов с юга. Разделившись в давние времена, эти тюркские братья как бы стремились подать друг другу руку на территории Византии, снова соединиться после долгой разлуки. Может быть, младшие братья, сельджуки и османы, не сокрушили бы этой дряхлой, покрытой внутри и снаружи неизлечимыми, зловонными болячками империи, если бы ее окончательно не потрясли северные – печенеги и половцы. Византия не просуществовала бы долго и предоставленная самой себе, но тюрки лишь ускорили смерть неизлечимо больного. Византия пала под ударами среднеазиатских братьев. Дорога в Европу с юга была открыта. Оплотом Запада с этой стороны является Венгрия. Но это было уже позже, когда западноевропейские государства окрепли настолько, что могли бы и сами с успехом выдержать борьбу с турками. Путь с востока оберегала Русь. Она-то, вынесши на своих плечах четыре века борьбы с кочевниками, на себя приняла и первые удары татарских полчищ. Это были последние волны, но первые – выдержала Русь Южная. Таково значение вековой оборонительной борьбы южнорусского населения со степью.
Обратите внимание на территорию, которую занимали кочевники, на их быт, и вы придете к заключению, что борьбы наступательной Русь вести не могла, что все походы в глубь степей были совершенно бесполезны. Разбитые кочевники рассыпаются в разные стороны на необъятном пространстве степей, бегут со своими вежами в глубь их, – преследовать их бесполезно, догнать их нет возможности. «Со славой и честию великой» возвращаются русские ополчения из похода, а кочевники в глубине степей собираются с силами, вновь придвигаются в границам Руси, и их летучие отряды снова грабят, жгут, убивают, уводят в плен. Они сторицей вознаграждали себя за потери, понесенные ими при походе князей.
Трудно сказать, как смотрело население Руси на эти смелые предприятия своих князей. Мы знаем лишь мнение летописцев, но это еще не есть голос народа. Они смотрят на эти походы с религиозной точки зрения, как на подвиги, предпринимаемые во славу Бога для сокрушения врагов его, «поганых». «Вложи Бог в сердце русским князьям мысль благу», – говорит летописец по поводу похода 1103 г. Знаменья небесные предшествуют походам; чудеса Божии способствуют победам князей. Перед походом 1103 г. были знаменья в луне и солнце, а поход 1111 г. был возвещен явлением огненного столпа над Печерским монастырем. Двинулись русские, и вот в главной битве «падаху половци перед полком Володимеровым, невидимо бьеми ангелом, яко се видяху мнози человеци, и главы летяху невидимо стинаеми на землю»… Взятые в плен половцы говорили Руси: «како можем битися с вами? а друзии ездяху верху вас в оружьи светле и страшни, иже помогаху вам?» «Токмо се суть ангели, – объясняет летописец, – от Бога послани помогать хрестьяном»[536]. Как подвиг на пользу христианства рассматривали эти походы и князья с более пылкими, воинственными натурами. «Не дай Бог, – говорит Игорь Святославич, – отказываться от похода на поганых: они нам всем общий враг»[537]. Молодые дружинники, полные отваги, стремились положить свои головы за христиан православных и подбивали князей на смелые предприятия. Напали половцы в 1093 г. на Поросье, и идет совет у князя с дружиной. Говорят князю старшие, опытные дружинники: «Не покушайся на них ударить, ибо у тебя мало сил!» «У меня 8 сот отроков, которые могут стать против них», – отвечает князь. А эти молодые дружинники усиленно подбивают князя: «Пойди, князь!»[538]
Но дорого покупалась слава, к которой стремились южные молодые дружинники. Поэтому иначе смотрят на дело старшие бояре, не всегда одобрявшие, как мы видели, смелые движения князей. Князья других областей не всегда участвуют в походах, стараясь отделаться от них. Мы видели, как относились к ним князья Северской земли. «Не можем своей земли пусты оставити»[539]. Такой факт вовсе не указывает на рознь, на игнорирование интересов всей Руси, а только на сознание бесполезности этих предприятий, которыми не достигалось ничего. Северская земля ведет сама борьбу с кочевниками, двигает колонизацию. Когда Мстислав Владимирович с большими усилиями защищал Переяславль, князья полоцкие не хотели идти к нему на помощь, а напротив, «молвяху Бонякови шелудивому во здоровье»[540]. Смоляне, призванные в 1183 г. на защиту Руси после поражения Игоря Святославича у Дона, остановились у Треполя, собрали вече и отказались идти дальше. «Мы пошли только до Киева, – говорили они, – и если бы здесь была война, мы дрались бы; зачем нам искать неприятеля где-то в другом месте: мы уже утомились»[541].
В этих фактах мы не имеем права видеть какой-то розни. Каждая область со своими собственными князьями во главе была совершенно автономна в своих внутренних распорядках. Князья мирились, воевали, не имея права требовать поддержки у соседних областей. Заключались союзы, ряды, но это уже свободное соглашение, а никак не обязанность. Суздальская земля ведет борьбу с болгарами, Новгород с финскими племенами, Рязань – с кочевниками; и ни одна не получает помощи от других областей. У каждой области были свои враги, и каждой из них предоставлялось вести дело самозащиты. Защищать себя – как бы относилось к внутренним распорядкам. Как другие области боролись со своими врагами, так Чернигов, Киев, Переяславль должны были отстаивать себя от своих врагов-кочевников: это были их внутренние распорядки, их личные интересы, а не интересы всей Руси, а потому Смоленск, Полоцк, Новгород имели право относиться к этому так, как они относились.
Мы знаем семь походов князей в степи. По направлению движения русских ополчений мы можем приблизительно определить цель каждого похода. В 1107 г. русские имели целью, как прямо говорит летопись, отразить Шаруканя и Боняка от границ Переяславского княжества[542]. В 1111 г. князья шли через Сулу, Хорол, Псел, Голтву и Ворсклу. Тогда они зашли очень далеко, к Донцу и Тору, но направление похода указывает, что и теперь цель была та же, что и в 1107 г., – оттеснить врагов от Переяславской области[543]. В 1184 г. Кончак двинулся на Русь с намерением предать все опустошению. Святослав Всеволодович собрал силы соседних князей, двинулся навстречу половцам и разбил Кончака на Хороле[544]. Таким образом, в трех этих случаях князья двигались по одному и тому же направлению. Мы видим, что количество князей, принимавших участие в этих походах, весьма ограниченно. В 1107 г. участвовали: Мономах, Святополк Киевский, Олег Новгород-Северский и дети Мономаха; в 1111 г. мы видим тех же самых; только присоединился Давид Черниговский, зато не было Олега Святославича; в 1184 г. идут Рюрик Киевский, Святослав Черниговский, Владимир Глебович Переяславский и сын Романа Мстислав.
Несколько иначе относятся князья, когда дело идет об общерусских интересах. Такими были интересы торговые. Мы в разных местах уже видели, что торговля с востоком и югом, хотя и затруднилась с занятием степей кочевниками, но не прекращалась. Пути, по которым прибывали купцы с заграничными товарами в Русь и ездили русские торговцы за границу, носили название Греческого, Залозного, Соленого. Они были очень древние, и Мстислав Изяславич называет их путями «дед и отец». Нам не место здесь вдаваться в исследование, по каким направлениям шли они. Видно, что кочевники, затрудняя постоянно торговые сношения Руси, иногда грозили захватить в свои руки эти торговые пути. По этому поводу в 1170 г. Мстиславу Изяславичу пришлось созвать на совет князей. «Братье! – говорил он, – пожальтеси о Русской земли и о своей отцине и дедине, оже несут (половцы) хрестьяны на всяко лето у веже свои, а с нами роту взимаюче, всегда переступаюче; а уже у нас и Гречьский путь изъотимають и Соляный, и Залозный». И князья единодушно согласились принять участие в походе, чтобы «поискати отец своих и дед своих пути и своей чести»[545].
В этом предприятии участвовали князья почти всей Южной Руси. Перечислив тринадцать князей, летопись добавляет: «и инии мнози». Побивши половцев на реке Орели, князья затем вышли к Каневу и дождались «гречников» и «залозников»[546]. Это делалось и раньше. В 1168 г. Ростислав собрал князей, и долго стояли они у Канева, пока не прибыли купцы по греческому и залозному пути. Здесь мы видим всех князей левого берега Днепра[547]. Надо думать, что с такою же целью стояли все лето у Канева в 1192 г. Рюрик и Святослав со всеми своими князьями[548].
Двинувшись с намерением обезопасить на некоторое время торговые пути, русские в 1170 г. спустились по берегу Днепра до Снопорода (Самары) и побили половцев на Орели. Очевидно, такое направление похода имело особое значение. Если нет сомнения, что греческий путь шел Днепром, то Соленый и Залозный где-то у впадения Самары в Днепр отделялись от первого и разветвлялись: один мог идти на восток, другой на юго-восток к Перекопу. В 1103 г. князья двигались по тому же самому направлению.
Они зашли еще южнее, достигли острова Хортицы (Ипат. лет., стр. 183). Можно поэтому предполагать, что целью этого похода было главным образом оттеснить кочевников от пути греческого. В 1187 г. Рюрик и Святослав снова отправились на юг и, как в 1103 г. Мономах, достигли Самары (Ипат. лет., стр. 440). Так что и этот поход, надо думать, был предпринят защиты торговых путей. В этих предприятиях, как мы видели, участвует гораздо больше князей, чем в тех, которые были сделаны в 1107, 1111 и 1185 гг. и именно потому, что здесь имелись ввиду общие интересы для всей земли.
Знаменитый поход Игоря Святославича стоит совершенно отдельно. Это не было предприятие, вызванное общими интересами Руси. Оно не имело целью даже в защиту Русской земли. Оно было результатом отваги молодых северских князей, их стремления «поискати» древнего Тмутораканя, продолжавшего существовать и быть торговым пунктом на Азовском море. Есть основание предполагать, что по Дону также пролегал торговый путь из Руси на юг, в Крым. Большую вероятность имеет предположение господина Малышевского, что сам создатель «Слова» бывал в «Тмуторакани, видел всю важность и богатство этого города и старался, может быть, подбивать князей на смелое предприятие – “поискати” их “дедины”». Таких поджигателей на громкие подвиги должно было быть много. Впереди виделась слава громкая не только на Руси, во и в Европе, манила и возможность возвращения древних северских городов, богатых Корчева и Тмутораканя. Как было сдержаться, как было не испробовать счастья! И разгорается сердце князя. А тут дружинники не перестают воодушевлять его своими речами. «Дон ти, княже, кличет и зовет князя на победу!» – говорят они[549]. Общее воодушевление побеждает князя. «Хощу, восклицает он, копие преломити конець поля половецкого с вами, Русичи; хощу главу свою приложити, а любо шеломом испити Дону»[550]. Певец «Слова» дает нам понять, что и в Киеве еще раньше знали о существовании в земле Северской этих стремлений. Толкуя Святославу виденный им страшный сон, бояре говорят ему: «Се бо два сакола слетеста с отня стола злата поискаши града Тьмутароканя, а любо испити шеломом Дону»[551]. Вероятно, северянами высказывались не раз их мечты и желания. Да и действительно было о чем мечтать! Какою бы славою покрылось имя князей северских и их дружинников, удайся их предприятие. Успех его имел бы, может быть, громадные последствия, оказал бы большое влияние на ход русской истории. Но это мы можем говорить о важности, о великом значении его, можем, по справедливости, видеть огромную пользу для всей Руси в возвращении к ней азовского побережья, можем видеть здесь общерусские интересы. Став же на точку зрения современников этого события, должно будет признать этот поход частным, областным предприятием. Так и взглянула Русь.
Напрасно певец «Слова» старается возбудить всех князей на мщение половцам за поражение и плен Игоря, напрасно он поет им панегирики. Они остались равнодушны к несчастью князей северских. Какие области могли ожидать нападения половцев, те принимают меры. Ярослав Всеволодович собрал войско в Чернигове; Владимир и Олег, сыновья Святослава, были посланы защищать Посемье. Напрасно Владимир Глебович Переяславский посылал к Рюрику, Святославу и Давиду. «Се половцы у мене, а помозите ми», – писал он. Святослав посылал к Давиду; Давид стоял у Треполя с Смольнянами, а они не хотели идти дальше. Князья опоздали помочь Переяславлю. Сильно разорена была его область. Поплатилось, как мы видели раньше, и Посемье. Долго не могла оправиться Северская земля от этого поражения, ибо на берегах реки Каялы погибли лучшие ее силы.
В первых годах XIII столетия предпринимает походы в глубь степей знаменитый Роман. Летописи говорят о двух таких предприятиях этого князя. Одно имело место в 1201 г., а другое в 1204 г.[552]
Известия об этих двух походах очень кратки, так что нет возможности сказать, что имелось в виду князьями: хотели ли они оттеснить кочевников от границ Руси или защитить торговые пути. Скорее их нужно считать результатом политики соседней Византии.
В конце XII в. произошло восстание болгар против византийского господства. Делом возвращения самостоятельности Болгарии управляли Петр и Асень, может быть, потомки прежних болгарских царей. Сильно потерпела в борьбе с ними Византия. Участие в ней (борьбе) принимали и половцы на стороне болгар[553]. В 1200 г. они вместе с влахами сделали вторжение в пределы Византии и, разоривши лучшие места страны, безнаказанно удалились и вскоре, может быть, явились бы, по словам Никиты Хониата, у ворот самой столицы, если бы не пришла помощь с севера. «Галицкий князь, Роман, собравши неожиданно большое и храброе войско, напал на землю половцев и без всякого труда разорил ее. Этим он прекратил набеги половцев и оказал помощь “Римлянам”, поставленным в крайнюю опасность»[554]. Оказывается, что в 1200 г. в Византии был галицкий посол[555], через которого, вероятно, и просил греческий император помощи у русских князей. Повлияли тут, конечно, и убеждения киевского митрополита[556]. Не много князей участвовали в походе 1204 г. Это были: Рюрик Киевский, Ярослав Переяславский, Роман Галицкий «и инии князи»[557].
Теплым словом помянул Никита Хониат галицкого князя Романа за спасение своего отечества, но галицко-волынская летопись, вообще неравнодушная к Роману, пропела ему панегирик. Она дает ему имя самодержца, «одолевша всим поганьскым языком… устремилбося бяше на погныя яко и лев, сердит же бысть яко и рысь, и губящее яко и коркодил, и прехожаше землю их, яко и орел, храбор бо бе яко и тур»[558]. Две победы над половцами вызвали эту похвальную оду. Половцы нисколько не изменили своих отношений к Руси, и к 1210 г. мы видим их новый набег на Переяславскую область. Заметим, что в Ипатьевской летописи недостает нескольких годов, и мы не можем уверенно сказать, что за этот пропущенный период половцы не предпринимали экскурсий на русскую территорию. Чтобы оказать действительную поддержку Византии, наши князья должны были направить свое движение прямо на юг, к Черному морю и Дунаю. Двигаясь по этому пути, русские, кроме немощи Греции, очищали и свой греческий торговый путь. Это-то, вероятно, и вызвало такую громкую похвалу Роману со стороны нашего летописца.
Таким образом, походы в глубь степей половецких имели двоякую цель: одни – цель частную – оттеснение кочевников от границ какой-либо области; другие – цель общую – защитить торговые интересы всей Руси. Если для Русской земли важны были сношения с югом и востоком, то и обратно большое значение придавали торговле с Русью купцы востока, запада и юга. Вот почему известия о походах передавались быстро и в Западную Европу, и в Грецию, вероятно, и к арабам. За границей не могли знать цели каждого похода, и все они принимались как попытки облегчить торговлю иностранцам с Русью, обезопасив движение торговых караванов. Понятно, почему «ко всем странам дальним, к грекам и к венграм, к полякам и к чехам, даже до Рима, прошла слава» о походе 1111-го года[559]. Вполне справедливо немцы и венециане, греки и мороване пели славу Святославу и осуждали Игоря за его неудачный поход[560], давший половцам случай усилиться и стеснить торговое движение в южнорусских степях.
Кочевники, являясь опасными врагами Руси, вместе с тем представляли из себя силу, всегда готовую за известную плату поддержать какое угодно дело. Мы видим их наемные отряды в войнах наших князей с соседними государствами. Так печенеги участвовали в походах на Грецию Игоря в 944 г.[561] и Святослава в 970 г. Но служба одних колен у этого князя нисколько не помешала другим склониться на сторону греков и напасть на русских в порогах[562].
Детали половецкого щита. Краеведческий музей г. Краснодара
Когда русские познакомились с торками, то не упустили воспользоваться и их услугами. В 985 г. Владимир Святой ведет их на болгар[563]. С появлением половцев князья нашли новую силу для своих военных предприятий. Польша и Венгрия начинают испытывать это на себе. В 1092 г. их ведет на границы первой Василько Ростиславич. Есть одно польское известие, показывающее, что русские князья навели половцев на пределы Польши и в 1119 г. Тогда была опустошена Краковская область и разрушена Вислица. По нашей летописи, это событие относится к 1120 г.[564] Несчастной Вислице пришлось испытать вторично разорение от половцев, которых на этот раз привел галицкий князь Владимирко[565]. Особенно часто приходилось испытывать вторжение кочевников Венгрии. Кроме того, что, начиная с семидесятых годов XI в., половцы сами делают набеги на Венгрию с юго-восточной ее стороны, против венгров наводят их русские князья. В 1097 г. Святополк Киевский задумал отнять удел у Ростиславичей. Разбитый один раз, он послал сына своего Ярослава просить помощи у венгров. Сторону галицких князей принял изгнанный владимирский князь, Давид Игоревич. Он привел знаменитого Боняка. На левом берегу реки Сана, близь города Перемышля, в угле между реками Вягром и Саном, половцы наголову разбили венгров. По словам венгерских историков, их соотечественники никогда не терпели такого поражения[566].
После смерти Романа Мстиславича начинается ожесточенная продолжительная борьба за Галичь. Претендентами являются кроме русских князей и венгры. Они стараются в первое время, под видом поддержки Даниила, захватить Галицкую область в свои руки, что им иногда и удается. В 1206 г. Рюрик ведет половцев на Галичь. На Серете произошло сражение, в котором галичане и венгры были разбиты. Призывал половцев Мстислав в 1213, в 1217 и 1219 гг.
Князь Даниил Галицкий. Скульптор Э. Мысько
В 1229 г. произошел интересный факт: у Галича сошлись братья, как враги: в войске венгров были половцы Бегбарсовы, очевидно из тех, которые раньше поселились в Венгрии, – а на стороне Даниила были половцы с князем Котяном[567]. Испытала силу их и Литва. В 1251 г. Даниил посылал своего брата, Василька, с половцами на Ятвягов. В 1253 г. галицкий князь водил их против Мендовга[568]. Брали себе в помощь половцев и князья суздальские. Так в 1183 г. Всеволод Юрьевич во время похода на волжских болгар принял предложение половцев участвовать вместе с ним в этом предприятии[569].
Только на пользу Руси могло бы служить соседство кочевников, если бы их роль ограничивалась лишь участием во внешних войнах русских. Но, к несчастью, гораздо чаще степняки являлись деятельными участниками во внутренних событиях земли Русской. Разные обстоятельства побуждали русских князей приглашать кочевников. Мы знаем таких приглашений, конечно, более крупных, 34. Кроме подарков, известной платы за труды, союзники обогащались большой добычей, безнаказанно грабя мирных жителей. Действия этих наемников нисколько не показывали в них добрых помощников, и населению было также чувствительно их посещение, сделано ли оно по приглашению или без него. В 1094 г. они, будучи призваны Олегом против Мономаха, грабили и разоряли окрестности Чернигова, перебили много народа, увели большое количество пленных, которые потом были распроданы в рабство[570]. В 1172 г. Глеб Юрьевич нанял половцев против Мстислава Изяславича, и они сильно опустошили Киевскую область[571]. В 1234 г. приведенные Изяславом Владимировичем кочевники разорили окрестности Киева[572].
Когда образовались военные поселения черных клобуков, то они начинают принимать деятельное участие в междоусобиях русских князей. Находясь в тесной связи с Русью, составляя население целой ее области – Поросья, эти приятели тем не менее не особенно щадили своих новых соотечественников. В 1151 г., помогая Изяславу Мстиславичу, черные клобуки явились у Киева «и с вежами и с стады и скоты их и многое множество, и велику пакость створиша, оно ратнии, а оно свое, и монастыри оторгоша, и села пожгоша, и огороды вси посекоша»[573]. Призывавшие их князья не могли воспретить грабительств и опустошений, ибо рисковали тотчас же быть ими покинутыми. Когда Иван Ростиславич, князь Берлади на Дунае, наняв половцев для войны со своим двоюродным братом, галицким князем Ярославом, не дозволил им разграбить город Ушицу, они тотчас же оставили его[574].
Князья не только не могли держать в строгом повиновении своих степных союзников, но даже должны были стараться подделываться под них, привлекать их к себе всякими способами. При малейшем поводе черные клобуки изменяли князьям. Вот самый интересный факт отношения каракалпаков к русским князьям. В 1159 г. Изяслав Давидович (из фамилии князей черниговских) задумал ослабить Галичь отделением в нем удела для Ивана Берладника. Как киевский князь, он имел в своих войсках и черных клобуков. Он осадил Белгород. В это время против него подвигались силы Мстислава, Владимира и Ярослава Галицкого. Берендеи показывали вид, будто деятельно принимают участие в штурмах Белгорода, а сами между тем сговаривались друг с другом совсем о другом. Во главе заговорщиков стояли черноклобуцкие князья Тудор Сатмазович, Каракозь Мнюзович и Карас Косей. Они отправили одного пленника ночью к Мстиславу Изяславичу с таким письмом: «В нас, князь, для тебя и добро и зло; если ты хочешь любить нас как твой отец, и дашь нам по лучшему городу, то мы отступим от Изяслава». Мстислав обрадовался их предложению, в ту же ночь отправил к ним с их посланцем Олбыря Шерошевича, принял все их условия и принес им в этом присягу[575]. Черные клобуки сознают свою силу и говорят смело князю: «В наших руках твое счастие и несчастие», и князь сознает это и целует им крест на всей их воле. Вот что они говорили князю, когда находили для себя опасным далее поддерживать его: «Князь, сила у твоего врага велика, а у тебя мало дружины; не погуби нас, ни сам не погибни; но ты наш князь; когда силен будешь, и мы с тобой, а теперь не твое время, поезжай прочь!»[576].
Они приглашают князей на киевский стол[577], и князья прежде, чем пойти для добывания его, стараются склонить их на свою сторону. Юрий Суздальский, претендовавший на киевское княжение, сначала посылает на юг своего сына, Ростислава, чтобы под рукой разведать о состоянии умов на Поросьи. Только Изяслав Мстиславич вовремя узнал, в чем дело и, арестовав сынка, выпроводил его к батюшке[578].
О важном значении черных клобуков знали и соседи Руси. Тот же Изяслав Мстиславич, желая убедить венгерского короля подать ему помощь, пишет: «А все ти скажуть твои мужи и брат твой Мьстислав, како ны Бог помогл, и пакы како ся по нас яла Русская земля вся и чернии клобуци»[579].
В мирное время князья старались располагать к себе черных клобуков подарками и угощениями. Так в 1195 г. Давид Смоленский, будучи в гостях у Рюрика в Киеве, позвал к себе на обед черных клобуков «и ту, – говорит летопись, – попишася у него вси чернии клобуци, и одарив их дарьми многими и отпусти их»[580].
Такие же приятельские отношения русские князья стараются поддержать и с половцами. Можно было их поднять и золотом[581], которое было главной силой, возбудительно действовавшей на кочевника, но золото могло быть у всякого; всякий мог надбавкой платы перетянуть половцев на свою сторону. Поэтому князья всех родов стремятся заключать родственные связи с половецкими ханами. Так как черные клобуки гораздо ближе жили к областям Мономаховичей, были пограничными соседями их уделов, так как другим князьям трудно было сноситься с Поросьем, то суздальские и северские князья по бо?льшей части опираются на половцев. Особенно дружественные отношения были с ними у Ольговичей. Первый пример брачного союза между русскими князьями и половецкими ханами мы видим в 1094 г. Тогда Святополк Изяславич Киевский женился на дочери Тугорхана[582]. Этим браком предлагалось хоть несколько обезопасить Русь от половецких набегов. Но это не привело к желаемой цели. Мы видим нападения тестя Святополкова на Переяславль и в 1096 г.[583]
По таким же побуждениям был заключен брак между сыновьями Владимира Мономаха и Олега Святославича и дочерьми половецких ханов: Юрий Владимирович женился на дочери Аэпы, внуке хана Осеня, а Святослав Ольгович на дочери другого Аэпы, внуке Гиргеня[584]. Но и это не принесло пользы. Далее начинают являться браки уже с целью иметь сторонников в земле половецкой на случай междоусобной борьбы. Так в 1117 г. Мономах женил своего сына Андрея на дочери Турк-хана[585]. Рюрик Ростиславич получил от отца в жены дочь половецкого хана Беглюка[586]. В 1205 г. Всеволод Суздальский сосватал для своего сына, Ярослава, дочь половецкого хана Юрия Кончаковича[587]. Особенно последний брак показывает, что тут имелось в виду не оградить земли от набегов, а запастись родственниками в степи, ибо Суздальская земля была совершенно закрыта от половецких вторжений.
Всеволод на примере своего отца Юрия видел, как полезно иметь приятелей среди кочевых наездников. Понимал это и Мономах, ибо ему самому уже приходилось опираться на степные силы. Понятно, что не лишним для себя считал Даниил Галицкий сделать своим сватом половецкого хана Тегака[588]. В 1187 г. Владимир Игоревич возвратился из половецкого плена с женой, дочерью знаменитого Кончака. На Руси сыграли вторично свадьбу, ибо она была уже раз совершена в степи, и Владимир вернулся домой сам-третий[589].
Были браки и с романическим характером. Святослав Владимирович имел вотчимом половецкого хана Башкорда. Оказывается, что его мать после смерти первого своего мужа, Владимира Давидовича, увлеклась степным красавцем и бежала к нему в кочевья[590]. Вероятно, это не единичный факт. Князья, особенно Ольговичи, старались поддерживать тесную родственную связь с половцами, ибо находили в них единственную поддержку в своих притязаниях. Половцы также более склонялись на сторону князей северских, что выразилось тем, что мы видим их большей частью на стороне Ольговичей. Они всегда были готовы оказать им помощь и дружественно заявляли об этом. «Спрашиваем о твоем здоровьи, – говорили дядья Святославу Ольговичу через своего посланца, – а когда велишь нам с силою к тебе прийти»? И вслед за тем они явились к нему со своими отрядами[591]. Посмотрите, как в свою очередь обращались русские князья к половецким ханам. «Отче, – говорил Даниил Котяну, – измяти войну сю, приими мя в любовь собе»[592].
На примере Игоря Святославича видно, как радушно держали половецкие ханы русских князей в своих кочевьях. Заметим, что Игорь был пленник. Они для безопасности только окружили его почетной стражей из 20 человек, в числе которых было пять из высшего сословия, но эта стража беспрекословно исполняла все приказания Игоря. Ему позволялось иметь при себе пять или шесть русских слуг. С ними и своей стражей он ездил свободно, куда хотел, тешился охотой. Ему разрешено было иметь при себе священника со всем необходимым для совершения службы[593]. Тем больше радушия и гостеприимства должны были оказывать половцы князьям, являвшимся к ним добровольно. Были князья, которые всю свою жизнь провели в степи среди своих половецких родственников. Таков, например, Изяслав Владимирович, внук Кончака по матери, племянник Юрия Кончаковича.
Уже из того обстоятельства, что половцы были в родственных связях со всеми почти княжескими родами Руси, можно видеть, что в истории Русской земли они сыграют роль силы уравновешивающей, которая не даст возможности вполне восторжествовать какому-нибудь одному стремлению, проводимому какой-либо из княжеских семей. Такова в действительности и была роль кочевников в политических событиях Древней Руси.
Существует несколько взглядов на ход истории русской. Нам не у места здесь входить в рассмотрение этих теорий. Нам кажется только, что нельзя вполне признать мнения, отрицающего существование в древний период нашей истории сознательных идей, стремлений у русских князей. Если идее не удалось осуществиться, это еще не значит, что ее не было. Идея самовластия могла существовать и, по нашему мнению, существовала в действительности. Появиться ей было откуда. Традиции Византии находили у нас место, и как же объяснить иначе деятельность Мономаха, Мстислава, его сына, Андрея и Всеволода Суздальских. Всякая идея есть нечто составное. Содержанием его являются идеи детальные. Чтобы выполнить идею самовластия, надо было заняться достижением ее деталей: 1) уничтожить или сделать полными подручниками удельных князей, 2) лишив земли возможности иметь каждой своего князя, подавить вече, 3) осилить боярское начало, не дав ему возможности развиться в политическую силу, а затем уже 4) обратить всех в «холопей государевых». Таково содержание идеи самовластия. Если она не существовала во всей своей полноте в головах русских князей, хотя этого мы не знаем, то мы вполне утвердительно можем сказать, что две первые детали ее сознавались.
Великий князь Владимир Мономах. Художник В. П. Верещагин
Идею централизации, как одну из детальных идей самовластной тенденции, некоторые князья, как Святополк, прозванный окаянным, старавшийся перебить князей, как Мономах, как Мстислав, его сын, отправлявший в ссылку князей, как Андрей, выгнавший своих братьев и племянников и посылавший сказать князьям: «не велю вам быть в Русской земле: не хо?дите в воле моей»; как его брать, Всеволод, задавивший Рязань, заковывавший и садивший князей в погреба, – старались проводить. Если в домонгольский период не удалась централизация, если в самой Суздальской области после Всеволода мы видим вновь дробление на уделы, это только показывает, что сторонников этой идеи ни в современном обществе, ни среди князей, ни среди народа не было. Внушало и поддерживало ее только духовенство, усвоившее византийские традиции.
Идея централизации была в головах только немногих князей, и сочувствия не встречала. Эти личности стояли вразрез с воззрениями массы. В этом обстоятельстве, что удельно-вечевой порядок все-таки вполне сохранился, несмотря на попытки централизации, что до самого нашествия монголов мы не видим успехов этих начинаний, а напротив, идея погибает, лишь умирает проводивший ее князь, и торжествуют стремления удельно-вечевые, – этим обстоятельством вполне опровергается мнение, видящее во всем ходе истории удельно-вечевого периода подготовление к созданию у нас самодержавия, причем главным деятелем является народ. Были попытки централизации, может быть, существовало уже сознательно стремление к самовластию, но они встречали сильное противодействие в князьях и в населении. Но мы невольно увлеклись от нашего предмета в сторону. Мы намерены когда-нибудь поговорить специально о значении удельно-вечевого периода в русской истории. Здесь мы хотели только указать на существование у нас централизационных стремлений в древний период.
Князья, вначале рассаживаемые по областям для большей связи их с центром, вскоре сливают свои интересы с областными, стремятся к обособлению, признавая только семейное единение с киевским князем, но не политическое подчинение. Уже мы видим, что Ярослав отказывается вносить Киеву определенную дань; Мстислав, сидя в далекой Тмуторакани, является в Русь только для того, чтобы заставить киевского князя поделиться с ним Русской землей и признать его самостоятельность; князь туровский, Святополк, еще при жизни Владимира заводит сношения с Польшей, чтобы иметь поддержку для заявления своей автономности, и попадает за это в тюрьму. Таким образом, областные стремления нашли себе точку опоры в самой княжеской семье.
Святополк понял всю опасность такого положения вещей и решил централизовать области, перебив князей. И вот централизация опирается на кочевников. Святополк нанимает печенегов и с ними борется против Ярослава, бывшего на тот час представителем федеративных стремлений[594]. Не помогли печенеги киевскому князю, ибо против них была выставлена другая наемная сила – дружины Западной Европы. Умер Святополк, но идея не умерла. Она снова всплывает при Всеволоде Ярославиче и его сыне Владимире Мономахе… «Всеволод же, – говорит летопись, – седе Кыеве на столе отца своего и брата своего, переемь всю власть Рускую»[595]. В последних словах заключается глубокий смысл. За ним наступает княжение недалекого Святополка Изяславича, при котором всеми делами заправляет умный и ловкий Мономах. Начинается борьба между ним и его энергичным противником, Олегом Гориславичем Северским.
Борьба этих двух личностей, возвышавшихся головой над современным обществом, была столкновением снова двух идей: централизационной и федеративной. И снова первой пришлось обратиться к помощи кочевников, и Владимир Мономах посылает половцев своему сыну против Олега[596]. Когда Мстислав Владимирович, севший в Киеве после Мономаха, решил привести в повиновение своей власти князей полоцких, то и ему пришлось употребить в дело кочевников. Так в 1128 г. он послал против них в числе прочих сил и торков 600[597]. Таковы факты, которые можно указать по нашим источникам. Нам кажется, что их было гораздо больше. Но если киевским князьям приходилось опираться на степняков для приведения в послушание областных князей, то и последние приводили кочевников в защиту своих прав. Об этом мы имеем уже массу известий. Приведем два-три факта. Тот же самый Олег Гориславич в своей борьбе с киевскими князьями постоянно опирается на половцев. Он приводил их несколько раз. В 1078 г. он вместе с Борисом Вячеславичем разбил при помощи степняков Всеволода Ярославича. В 1091 г. он привел их под Чернигов и заставил Мономаха уступить ему свое отцовское княжение. Не без его ведома, кажется, в 1096 г. Боняк, Куря и Тугорхан делали набеги на Переяславскую область[598]. Также надо предполагать, что при помощи половцев ограбил Олешье Давид Игоревич в 1084 г., будучи лишен удела киевским князем[599]. В 1135 и 1136 гг. Всеволод Ольгович Черниговский ведет войну с киевским князем Ярополком Владимировичем, защищая князей-изгоев. Он также призывает половцев[600].
После смерти Мстислава Владимировича идея великокняжеской власти, как идея централизационная, переходит на север, в Суздаль, где проводниками ее являются Андрей и Всеволод. Но на юге остался ее след. Мономах, проводя эту идею, справедливо видел большое значение в установлении наследственной великокняжеской власти. Он оставляет киевский престол своему старшему сыну, Мстиславу. Это было полное нарушение княжеских прав. Тут назначение наследника передавалось совершенно на волю великого князя и устанавливалась наследственность. Но мысль Мономаха не нашла себе продолжателей среди его семьи. Мы видим, что после Мстислава садится в Киеве брат его Ярополк, а не сын Изяслав. Мономаховичи вывели из этого факта деятельности своего отца совсем иную идею – первенства Мономахова рода на Руси, принадлежности ему одному Киевской области, а, стало быть, и великокняжеского стола. Понятно, что другая семья – Ольговичей – не могла позволить развиваться и упрочиться новому, случайно возникшему принципу, и открывает упорную борьбу с линией Мономаха. В ней деятельное участие принимают и кочевники, причем черные клобуки являются постоянно на стороне Мономаховичей, а половцы помогают Ольговичам. Так в 1146 г. Всеволод Ольгович водил половцев против Володимирка Галицкого, который противился утверждению рода Святославичей на киевском столе[601]. Изяслав Давидович не раз пользовался их успехами, то подводя их на Переяславль, то выгоняя Мономаховичей из уделов[602]. Но и эта идея – первенства рода Мономахова – вскоре осложнилась. Семья старшего сына Владимирова Мстислава присвоила себе одной право занимать киевский стол. Младшая линия, в лице Юрия Владимировича Долгорукого, протестует и ведет половцев против Мстиславичей. Юрий приглашает их в 1149, 1151, 1152 и 1154 годах[603].
Но борьба, вызванная этими стремлениями, заставляла каждого князя опасаться за самостоятельность своего удела: желание противодействовать принципам, являвшимся у других родов княжеских или у отдельных личностей князей внушало мысль о необходимости усилиться самому, увеличить на будущее время свои средства для борьбы. На половцев не всегда можно было рассчитывать: их могли призвать и противники. Отсюда появилась мысль о внутренней централизации в областях. Являются князья, стремящиеся уничтожить уделы в тех землях, где они сидели. Она возникала прежде всего у князей галицких. Первый, начавший осуществлять эту идею, был Владимирко Володаревич. Он выгнал своего племянника Ивана Ростиславича и сосредоточил всю Галицкую область в своих руках. Затем то же самое стремление мы видим и в земле Северской. Представителем его является здесь Изяслав Давидович, который старается лишить новгородсеверского удела Святослава Ольговича и тем собрать всю Северскую область в своих руках. Когда Суздаль сильно стал теснить землю Рязанскую, стремясь сделать ее князей подручниками своего, то и тут вспыхивает идея централизации. Проводниками ее являются здесь два князя: Роман и Глеб. Стараясь осуществить свой план – уничтожения уделов в своей земле, – князья опираются на отряды кочевников. В 1156 г. Изяслав Давидович ведет их против своего племянника, Святослава Владимировича[604]. Глеб Рязанский при помощи половцев перебил шесть удельных князей своей области[605]. Но еще более сильную поддержку находят у степняков те, кому приходилось бороться против централизации. В борьбе с Изяславом Черниговским князю новгородсеверскому помогают его дядья по матери половчанке[606]. Если Святослава поддержали города, не хотевшие признать власти Давидовича, то подобной поддержки не мог найти Берладник в городах галицких, где всякое значение земства было придавлено князем и боярством. Он находит поэтому помощь только лишь у половцев. В 1159 г. он вместе с ними разорял дунайские города, принадлежавшие галицкому князю, грабил галицких рыболовов и затем двинулся в пределы Галицкой области, но после неудачной осады Ушицы должен был снова бежать к киевскому князю, Изяславу Давидовичу[607].
Великий князь Изяслав Давидович. Художник В. П. Верещагин
Вот факты, которые вполне достаточно рисуют роль кочевников в политических событиях Древней Руси. Несмотря на то что борьба из-за всех указанных стремлений шла в продолжение веков, мы видим, что ко времени нашествия татар порядок удельно-кочевой вполне сохраняется. Ни одна из идей не торжествует. Мы видим кочевников на разных сторонах. Теперь они дают перевес одному стремлению, после, поддерживая его противников, не дают возможности ему развиться, и оно исчезает. Были, конечно, и другие причины такого исхода дел, но вполне ясно выступает при этом и значение степных наездников как силы, уравновешивающей, парализующей всякие начинания к нарушению присущего Древней Руси политического устройства.
Но если такова была роль кочевников в нашей древней истории, то соседство их с Русью имело другие, не менее важные последствия. Будучи силой, постоянно готовой поддержать всякое стремление, они этим самым способствовали ослаблению Русской земли. Ведя с ними постоянную борьбу, занятое постоянно защитой жизни, имущества, своих пепелищ, стараясь сохранить древнюю связь с южными культурными странами, население Южной Руси направляло все свое внимание сюда, на свои южные границы, не имело ни времени, ни возможности осмотреться, обратить свой взгляд на другие события, совершавшиеся на земле Русской. На юге не могло сложиться никакого прочного порядка; понятно, что только на севере, удаленном и защищенном от кочевников, должны были собираться силы; могли под шум борьбы, которую вел юг со степью, слагаться и упрочиваться новые государственные идеи; князья севера спокойно могли следить за ходом политических дел на юге Руси и никуда не растрачиваемые свои силы употреблять на распространение своего влияния по всей Русской земле. А силы на север должны были прибывать постоянно.
Поселение юга, спасаясь от опасного соседства кочевников, должно было уходить, искать более спокойных мест для своих земледельческих занятий. Это дало возможность князьям севера вести деятельно колонизацию, строить новые города. Их доходы, их силы военные должны были расти. Даже если бы население юга не стремилось на север, если бы оно не покидало своих старых пепелищ, то и тут получилась бы огромная разница между севером и югом. Область Суздальская была окружена финно-угорскими племенами, по культуре весьма низко стоявшими, борьба с которыми не была опасной и упорной. Тут происходило скорее истребление, чем борьба. Вместе с тем слабое по культуре туземное население быстро поддавалось ославянению, ассимилировалось, сливалось с пришельцами-колонистами. Сама страна способствовала успехам колонизации. Выдвинулась новая колония, заняла новый кусок финской территории, она сейчас может укрепиться, закрыться лесами, болотами от нападений и из этого нового притона двигаться далее, создавать новые городки, которые в свою очередь будут под защитой природных условий страны.
Куда и как могла вести свою колонизацию Русь южная? И соседи, и местность у нее были совсем иного характера. Ровная, безграничная степь, все более и более с появлением на ней кочевых масс очищающаяся от лесов, не представляла никакой защиты для колонистов. Враг был с более сильной культурой, устойчивый в своих обычаях и образе жизни. Мы видели, что черные клобуки, живя среди славянского населения более столетия, не изменили своих степных привычек. Если они и подвергались влиянию славянской культуры, то чисто внешним образом. С течением времени ханы присваивают себе имена Глебов, Ярополков, Юриев; может быть, их жизнь в шатре сделалась несколько комфортабельнее, потеряла часть своей грубой простоты, но, конечно, это все не имело никакого значения, и степняк оставался таким же степняком. Кочевник, уничтожавший в своих набегах целые поселения, не допустил бы никогда выдвинуться колонизации в степи, уничтожил бы первые ее попытки.
Мы видели, каких трудов стоило Северской земле провести свои военные поселения в область Дона, хотя местность здесь и представляла некоторые благоприятные условия. Значит, избытку населения некуда было идти. Уже по этому одному должно было начаться движение на север, а страх за свою жизнь еще более усилил его. Таким образом под влиянием соседства кочевников постепенно совершалось усиление северных областей. Если татары потом и разогнали и перебили его население, то это уже не могло изменить дела. Известия летописцев об истреблении жителей надо считать сильно преувеличенными. Население разбежалось под защиту лесов и болот, но потом снова вышло из своих убежищ. Северная Русь спустя каких-нибудь сто с лишним лет могла выставить для борьбы с татарами значительные силы. Это показывает, что количество ее населения было не особенно мало. Это-то обилие его и было следствием постоянных переселений с юга, начавшихся под давлением соседей-кочевников в древний период русской истории.
Этим мы заканчиваем третью главу. Мы переходим теперь к изложению судеб окраинного славянского населения, насколько позволяют наши крайне скудные источники.