ГЛАВА ВТОРАЯ. ЧЕШСКО-ПОЛЬСКИЙ СОЮЗ 60 —80-х годов X в.

Раннефеодальный период — бурная эпоха в исто-рии Европы, начавшаяся общим кризисом рабовладельческой системы, падением могущественной Римской империи и великим переселением народов. В рамках этой эпохи происходило становление феодального строя и образование на развалинах и пепелищах античного мира феодальных европейских государств, олицетворявших собой в то время прогрессивную тенденцию исторического развития.

Территориальные границы феодальной формации в Европе оказались, однако, значительно более широкими, чем границы погибшей рабовладельческой цивилизации. Феодальные государства стали образовываться и на обширных территориях Центральной, Восточной и Северной Европы, не знавших рабовладельческого способа производства.

В этом широком и многоплановом процессе, главным стержнем которого была смена рабовладельческой формации формацией феодальной во всеевропейском масштабе, весьма активную, наравне с германскими, решающую роль сыграли славянские народы. При этом следует говорить не только о значении активных выступлений против очагов рабовладения в Европе южных и восточных славян, чему посвящено много работ в советской исторической литературе1, но и о важной роли

западнославянских передвижений в обширных районах Центральной и Восточной Европы. Западные славяне не просто занимали земли, освободившиеся после отхода на запад германцев, но и в известной мере ускорили этот отход, потеснив с востока германские племена и приняв, таким образом, косвенно участие в ликвидации очага рабовладельческого строя в Западной Европе2.

В задачи настоящей работы не входит, разумеется, сколько-нибудь детальное рассмотрение вопросов, связанных со славянскими передвижениями конца античности и начала средневековья. Для этих вступительных замечаний достаточно подчеркнуть тот факт, что, определяющую роль в становлении феодальной Европы сыграли именно славянские, наряду с германскими, перемещения племен во II—VII вв. н. э, Роль, на первый взгляд, довольно значительная, если не решающая, таких кочевых народов, как сарматы, языги, гунны, болгары или авары, принимавших участие в общеварварском штурме Римской империи, была в действительности не более чем второстепенной, вспомогательной. Охватывая взглядом события эпохи переселения народов в широкой исторической перспективе, можно сказать только,

рии народов СССР. М.— Л., 1941; Ю. М. Брайчевский. Об “антах” Псевдомаврикия. СЭ, 1953, № 2; А. П. К а ж д а что натиск кочевых народов в довольно серьезной мере облегчил ход вековой борьбы европейского варварского мира с могущественной средиземноморской империей3. Как только опустошительный, но еще более очистительный смерч великого переселения народов перестанет метаться над Европой и лишь на Востоке будут еще сверкать зарницы и слышаться глухие раскаты успокаивающейся бури, перед взором исследователя возникнет романо-германо-славянская Европа, уверенно двинувшаяся по пути феодального развития, Европа, в которой славянские народы выступят в качестве равноправного и равноценного строителя нового строя. И это не было случайностью, ибо в Европе творцами новой, феодальной эпохи были, да и могли быть, только народы-земледельцы, какими с древнейших времен являлись славянские племена 4. Поэтому так нелепо звучат голоса тех буржуазных историков, которые пытаются изобразить славян некоей пассивной массой, неспособной к самостоятельной политической активности и постоянно нуждающейся в иноземных вождях-организаторах. По мнению этих историков, не только германцы, но и даже азиатские кочевники с их примитивным бытом и строем выступали в то время как сила, подчинившая себе славян, которые якобы заимствовали у этих кочевников многие черты своей хозяйственной культуры и государственной организации5. Столь же откровенно враждебными славянству являются взгляды и тех буржуазных ученых, которые, вопреки всем данным языка, материальной культуры и даже письменных источников6, пытаются доказать пастушеско-охотничий, неземледельческий характер славянской культуры I тысячелетия н. э.7

Искони земледельческий характер славянской культуры подчеркивали в свое время и некоторые объективные представители германской исторической науки, признававшие даже, что славяне в области развития земледелия первоначально значительно опережали своих германских соседей8. Сейчас настолько много собрано археологических научных данных, что земледельческий характер древней славянской культуры вынуждены сегодня признавать и некоторые явно не склонные как-либо преувеличивать способности славян к самостоятельному развитию зарубежные, в том числе и буржуазные немецкие, историки9.

Полностью оказались несостоятельными ранее бытовавшие даже в русской и польской буржуазной историографии представления о примитивности древнего быта славян, о бродячем охотничье-промысловом или пастушеском характере их жизни в Х—XII вв.10 Известно, что распространение подобного рода точек зрения создавало питательную среду для всякого рода теорий завоевания, в частности норманнской теории, принижающих или даже полностью отрицающих какие-либо способности славянских народов к самостоятельному социальному и государственному развитию, к общественному прогрессу. Славяне, бывшие важнейшим субъектом европейской истории, превращались таким образом в инертную массу, требующую для своего движения вперед внешнего толчка.

Таковы в самых общих чертах те причины, которые обусловливали в прошлом и обусловливают сегодня научную актуальность разработки сложных проблем переломного в истории Европы периода великого переселения народов и перехода их на путь феодального развития. ,

Переходный от античности к средневековью период великого переселения народов и становления феодальных отношений был вместе с тем временем формирования новой, коренным образом отличной от античной, этнической и политической карты Европы. Само собой разумеется, что это был длительный и сложный процесс.

Главным его содержанием, начиная от заключительного этапа великого переселения народов, была консолидация более или менее мелких государственных образований — так называемых племенных княжеств — в крупные политические организмы. Происходило формирование относительно единых раннефеодальных государств, политический аппарат которых был в состоянии обеспечить торжество новых феодальных отношений. Границы таких единых раннефеодальных государств, естественно, определялись прежде всего рамками расселения родственных племен— “народцев”11 , связанных между собой единством происхождения.

Эпоха формирования классового общества, как известно, является временем складывания народностей. Между процессами феодализации общества, образованием относительно единого раннефеодального государства и интеграцией племен-“народцев” в средневековые народности существовала вполне определенная связь, довольно четко прослеживаемая на примере исторического развития славянских народов в эпоху раннего средневековья12. Именно эту связь имел в виду Б. Д. Греков, когда писал об основной исторической задаче, стоявшей перед раннефеодальными государствами. Задача эта заключалась в том, что они, “сплачивая доселе разрозненные племена, устанавливая свои политические границы и организуя силы для их защиты, дают возможность для дальнейшего роста производительным силам страны, способствуют расширению и усилению крупного землевладения за счет крестьянских общин, увеличению числа крупных землевладельцев, распространению их власти над целыми общинами  и от-дельными их членами, создавая, таким образом, условия и предпосылки для развития крепостнического строя” 13.

Внешняя опасность — угроза иноземного порабощения,— являясь сама по себе фактором второстепенным, играла в этом длительном процессе политической и этнической консолидации роль своеобразного катализатора процесса, как правило, ускоряя его 14 или даже вызывая к жизни эфемерные, недолговечные и пестрые политические объединения, не связанные ни этнической, ни экономической, ни культурной общностью.

Охарактеризованный таким образом процесс политической и этнической консолидации, образования относительно единой раннефеодальной государственности и в связи с этим формирования средневековых народностей особенно четко прослеживается в историческом развитии стран Восточной и Центральной Европы. Говоря о Западной и значительной части Юго-Восточной Европы, где формирование нового феодального строя происходило на базе социально-экономического синтеза распадающегося первобытнообщинного строя и отмирающего античного способа производства15, а образование народностей сопровождалось этническим синтезом местного и пришлого населения, где сохранялись в идеологии господствующих классов унаследованные от античности идеи универсальной монархии, следует, разумеется, считаться с более сложным ходом развития, не укладывающимся в рамки данной выше схемы. Зато эта схема вполне применима для характеристики исторического процесса всех трех стран — Киевской Руси, Древ-нечешского и Древнепольского государств,— развитие отношений между которыми является предметом настоящего исследования. В целом в эту схему вполне удовлетворительно укладываются основные процессы, происходившие в рамках раннефеодального общества у полабо-прибалтийских славян 16, где складывание единой раннефеодальной государственности тоже, по-видимому, сопровождалось образованием на базе племенной интеграции средневековых народностей, о чем свидетельствует факт постоянного употребления для их 'наименования в средневековых источниках со времен Карла Великого 17 одних и тех же собирательных названий: лютичи, сербы, бодричи 18.

 В определенной мере, как показывают это последние исследования немецких историков-марксистов 19, близкий к рассматриваемому ход развития был характерен и для раннефеодальной Германии X в., политический центр которой переместился в Саксонию, хотя было бы, без сомнения, неправильным отрывать немецкий 'исторический процесс X в. от предшествовавшего периода времени— эпохи Империи Карла Великого, особенно от времени существования Восточнофранкской империи, имевшей в своем развитии много элементов, показательных для западноевропейского исторического процесса.  В данной связи нет оснований касаться спорного вопроса о том, каким временем следует датировать начало раннефеодального периода в истории восточных и западных славян, следует ли его относить уже к VII в. или отодвигать к VIII или IX вв.20, хотя некоторые общие соображения делают весьма правдоподобной именно первую дату21. Учитывая замедленность всех основных социально-экономических процессов в рассматриваемую эпоху, следует предполагать, что и процесс формирования раннефеодального государства у славян был очень длительным и вряд ли ограничивался сравнительно   коротким   периодом   в   одно-два   столетия.   Общеизвестно, что оформлению Древнечешского государства предшествовала бурная эпоха   существования   Велико-моравской державы,  распространявшей  свою  власть  и на чешские земли, а еще ранее так называемой державы Само. Материальная и духовная культура Древней Руси   своими   корнями   уходит   в   культуру   восточнославянских   племен   заключительной   стадии   великого переселения народов. “...Культура, созданная в VI столетии анТСкими   племенами,— пишет   Б. А. Рыбаков,— послужила основой для Киевского государства, для богатой и яркой культуры Киевской Руси...”22. А образованию    Древнерусского    государства    предшествовало существование  более  мелких  государственных  объеди-нений,  среди  которых важную  роль  сыграли,  по-видимому,   росы   в   Поднепровье23.   Об   этом,   в   частности, свидетельствует установленное уже в советской исторической науке южное происхождение термина “рос”, связанного с древней этнической  жизнью Северного Причерноморья  и   Поднепровья24,  а  также   тот   факт,  что

первоначально   под   Русью   понималась   прежде   всего Киевская, Переяславская и Черниговская земли 25.

Можно говорить и о более длительной, чем позволяют судить письменные источники, метрике Древнеполь-ского государства. Консолидация племенных княжений и здесь началась задолго до X в. К середине IX в. явно обозначился уже процесс образования крупного политического организма во главе с племенным княжеством вислян. Воспоминания о государстве вислян сохранились и в польской средневековой исторической традиции26. Великоморавское завоевание, правда, временно прервало этот процесс, определив вместе с тем переход центра политической жизни в Великую Польшу, к племени лолян27. Однако по сравнению с Киевской Русью, уже в IX в. пытавшейся штурмовать границы Византии, ведшей широкую политику на Востоке и Юго-Востоке, по сравнению с Древнечешским государством, в определенной мере выступившим наследником Великой Моравии, Польша явно отставала в своем социально-экономическом и политическом развитии не только в VII— VIII, но даже и в IX в. Это отставание неизбежно бросается ,в глаза и при сопоставлении польского исторического процесса с развитием государственности у лолабо-прибалтийских славян, для которых соседство с Империей Карла Великого, а затем Восточнофранкской империей, а также наличие постоянной угрозы иноземной агрессии являлись первоначально факторами, безусловно, способствовавшими политической и даже этнической консолидации 28. Замедленность темпов польского исторического процесса в период до X в. следует, по-видимому, связывать с тогдашним периферийным положением польских земель в Европе, отрезанных от передовых стран раннефеодального мира, крайней слабостью политических, экономических и культурных контактов со странами Средиземноморья и Причерноморья, где особенно интенсивно протекал в это время процесс феодализации29. Здесь имеются в виду Византия, Италия, мусульманская Испания и Арабский Восток.

К X в. в общем положении польских земель наступили весьма существенные изменения. К этому времени очи уже перестали быть далекой периферией феодальной Европы, чему в большой мере способствовало экономическое и политическое укрепление Древнерусского и Древнечешского государств, являвшихся соседями польских славян. Вместе с тем прогресс в области производительных сил и новых феодальных производственных отношений явился основой, на которой смогла возникнуть крупная, относительно единая раннефеодальная монархия Пястов, уже в течение X в. сумевшая объединить в своих рамках все этнографически польские земли. Ярким проявлением происходившего в это время выравнивания темпов социально-экономического развития Польши по сравнению с другими западнославянскими и восточнославянскими странами является отмечаемый археологами именно для X—XIII вв. факт относительного единства материальной культуры у всех славянских народов; такой близости в уровнях и формах ее развития нельзя проследить на всей обширной территории славянского мира ни в один из предшествовавших периодов истории30.

И если города на Руси31 или в соседних с Польшей западнославянских странах32 появились раньше, чем в Польше33, то в X в. можно отметить появление городской жизни и в польских землях, где она возникала, как и всюду в других странах, в наиболее густонаселенных и развитых сельскохозяйственных районах, на пересечении удобных путей сообщения 34.

А историческое значение появления городов как центров ремесла и торговли достаточно хорошо известно. То обстоятельство, что возникновение городской жизни является важнейшим, переломным моментом в историческом развитии общества, было прекрасно показано еще Ф. Энгельсом, которому принадлежат замечательные слова: “Недаром высятся грозные стены вокруг новых укрепленных городов: в их рвах зияет могила родового строя, а их башни достигают уже цивилизации”35.

Появление на исторической сцене городов означало торжество классового строя, в данном случае — строя феодального, интересам развития которого служили относительно единые раннефеодальные государства, в чьих рамках в свою очередь быстро развивался процесс интеграции племен и образования народностей36.

Процесс выравнивания темпов социально-экономического и политического развития Руси, Чехии и Польши в X в., когда не только завершалось формирование Древнерусского и Древнечешского, но и происходило оформление Древнепольского раннефеодального относительно единого государства, когда Польша, наряду с Русью и Чехией, выступила активным и сильным участником международных отношений в Центральной и Восточной Европе, и определил X век как начальную грань настоящего исследования.

Такова общая посылка, исходя из которой была намечена начальная грань работы. Два конкретных соображения побудили еще более уточнить ее, избрав начальным этапом исследования 60-е годы X в. Очевидно, что за исключением тех случаев, когда историк является свидетелем грандиозных военных катастроф, связанных с гибелью больших ценностей материальной культуры, или крупных перемещений больших масс народонаселения, археологические памятники, взятые сами по себе, не могут претендовать на роль главного источника, характеризующего процессы внешнеполитического развития человеческих обществ. В этой области — в области изучения международных политических связей — первое слово всегда принадлежало и будет принадлежать источникам письменного происхождения 37.

Между тем, если за политическим развитием Руси и Чехии есть все же возможность следить по материалам письменных источников на протяжении почти всего X в., то применительно к Польше такая возможность появляется, только начиная с 60-х годов этого столетия. Первое письменное свидетельство о Древнепольском государстве, если не считать упоминания о Малопольском княжестве вислян в составленном на рубеже IX—X вв.

лишь на некоторые из них- В В Мавродин Основные этапы этнического развития русского народа. ВИ, 1950, № 4; Л. В. Ч е-р е п н и н. Исторические условия формирования русской народности до конца XV в. Сб. “Вопросы формирования русской народности и нации”. М., 1958; A. G i е у s z t о г. Uuagi о ksztaltowaniu sie narodo-wosci polskiej. Pochodzenie polskiego jezyka literackiego. Wroclaw, 1956.

житии Мефодия38, относится к 60-м годам X в., т. е. ровно на сто лет позже, чем соответствующее упоминание о Руси39. В 60-е годы X в. сведения о Древнепольском государстве почти одновременно появляются в источниках как восточного 40, так и западного происхождения41, что, несомненно, отражало собой явление резко возросшей международной активности этого раннефеодального политического организма. С этого момента Древнепольское государство уже не исчезает со страниц письменных источников. С 60-х годов появляется возможность непрерывно следить за развитием польско-чешских отношений, а с 80-х годов за отношениями между Русью и Польшей.

Вторым обстоятельством, повлиявшим на избрание 60-х годов в качестве начальной грани исследования, явились важные события, происходившие в эти годы в Германии. Дело в том, что и для Германии 60-е годы X в. были весьма важным переломным рубежом. Перенос при Генрихе I Птицелове центра политической жизни раннефеодальной Германии в Саксонию происходил параллельно с ее военным и политическим усилением, получившим свое оформление в акте провозглашения Германской империи при Оттоне I в 962 г. Стоявшая во главе Империи Саксонская династия в своей внешнеполитической программе совершенно определенно пыталась использовать агрессивную имперскую универсалистскую идеологию, рассматривая себя при этомв качестве наследницы традиций Каролингской империи42.

Конечно, сам по себе акт провозглашения Германской империи не мог бы еще определить начальной грани исследования, посвященного польско-чешско-русским отношениям X—XI вв., однако в сочетании с нарастающим процессом политической консолидации Древне-польского государства, в связи с активным выступлением его на международной арене, акт этот хорошо подчеркивает объективно важный, переломный характер 60-х годов X в. для западнославянских стран вообще, не случайность, а закономерность первого упоминания о выступлении на исторической сцене Древнепольского государства именно в это время.

Германский феодальный натиск на востоке не только угрожал Польше и Чехии и неизбежно втягивал обе эти западнославянские страны в общеевропейскую политическую жизнь, самым существенным образом влиял на расстановку политических сил в Центральной и Восточной Европе, но и оказывал самое непосредственное воздействие на развитие польско-чешско-русских отноше-ний, о чем не раз придется еще подробно говорить впоследствии.

Но если заключительный этап формирования относительно единых раннефеодальных государств на территории Руси, Польши и Чехии был избран в качестве начальной грани исследования, то вполне естественным представляется завершить его на периоде перехода к феодальной раздробленности, когда решающая роль в сфере политической жизни все более заметно перемещается из общегосударственного центра на периферию, начинает падать значение центральной княжеской власти, возникают новые политические центры, связанные с интересами удельных князей и местной знати и соперничающие между собой. По мере нарастания цетро-бежных тенденций в рамках относительно единых раннефеодальных государств все более сложным становится проследить главное направление в их внешней поли-

тике, пока торжество тенденций феодальной раздробленности не приведет к тому, что вместо одной главной политической линии перед исследователем окажется некая сумма различных, часто взаимно друг друга исключающих, политических интересов и планов.

Постоянные споры и вооруженные конфликты между удельными князьями и поддерживавшими их группировками знати, в которые часто по желанию борющихся сторон вмешивались иноземные силы, весьма существенно изменяли весь облик политической жизни страны, придавали ему совершенно отличный от периода относительного политического единства характер. На сцену выступали новые политические факторы, политическую жизнь определяли новые интересы, внешнеполитические отношения и связи приобретали новое значение, поэтому и изучение русско-польско-чешских отношений периода феодальной раздробленности нуждается в самостоятельном тщательном исследовании43.

В советской литературе уже давно и прочно утвердился взгляд на феодальную раздробленность как на закономерный и прогрессивный этап в истории феодального общества, обусловленный в первую голову дальнейшим ростом производительных сил и развитием феодальных отношений. Несмотря на тяжкие для народа последствия феодальной усобицы, несмотря на резкое ухудшение международных условий его существования, в период феодальной раздробленности продолжался прогресс как в области производства, так и в сфере производственных отношений, а сложившиеся еще в предшествовавшую эпоху народности свято сохраняли чувства единства земли, единства своего исторического прошлого и будуще го. В период феодальной раздробленности быстро прогрессировавшие в своем экономическом развитии города играли очень активную роль в политической жизни, наряду со знатью определяя своими выступлениями формы новой политическоИ государственной организации общества44.

Сыграв свою историческую роль в становлении феодальных отношений, в политическом подавлении основного эксплуатируемого класса в феодальном обществе — крестьянства, раннефеодальная относительно единая государственность, как каждое государство бывшая прежде всего, как указывал В. И. Ленин, “аппаратом принуждения”45, машиной классового угнетения, сходила с исторической арены, уступая свое место государственным формам организации общества, свойственным эпохе феодальной раздробленности.

Нужно сказать, что постепенно вызревавшие в рамках относительно единого раннефеодалыюго государства тенденции феодальной раздробленности, которые стали проявляться чуть ли не с того момента, как завершилось его формирование, развивались с разной степенью интенсивности и в разное время восторжествовали на Руси, в Польше и Чехии. В середине XI в. стадии феодальной раздробленности достигли Чехия и Русь. В Чехии новый политический строй полхчил свое оформление в так называемом “Законе сеньората” Бржетислава I (1055г.)46, на Руси поря тки феодальной раздробленности возобладали после смерти Ярослава Мудрого в 1054 г.47 Позже своих соседей вступила на путь феодальной раздробленности Польша, где переход к новому политическому порядку можно связывать с резким ослаблением центральной княжеской власти в начале 80-х годов XI в.,48 а его окончательное оформление с “Завещанием” Болеслава Кривоустого (1138 г.)49. Любопытно, что вызревание

системы феодальной раздробленности находит немедленное отражение в нумизматическом материале. Речь идет о процессе так называемой “территориализации” монеты. В Чехии процесс этот начинается в период около 1050г., в Польше —около 1070 г.50 В Киевской Руси переход к феодальной раздробленности находит свое отражение в архитектуре: грандиозное строительство Ярослава Мудрого в Киеве сменяет более скромное строительство его преемников в других политических центрах страны. В их постройках появляются уже местные черты, накладывающие отпечаток своеобразия на исходные киевские образцы51.

Но если Чехия и Русь фактически одновременно вступили в период феодальной раздробленности, то сам характер политического членения государства получил в этих странах существенно отличный облик. Чехия никогда не знала такой степени политической раздробленности страны, как Русь52, разделившаяся в конце концов на множество больших и малых уделов, среди которых постепенно выделялись новые крупные политические центры, группировавшие вокруг себя более мелкие феодальные княжества. Гораздо ближе к русскому стоял польский исторический процесс, для которого также характерна крайняя пестрота и дробность феодального членения, с одной стороны, и выделение новых крупных центров, осуществлявших объединительную политику, с другой.

Здесь не ставится задача дать объяснение всем этим сложным явлениям феодальной раздробленности на Руси и у ее соседей. Для целей настоящей работы вполне достаточна констатация самого факта перехода Руси и Чехии к порядкам феодальной раздробленности уже в середине, а Польши — в 80-х годах XI в. Поскольку в задачи 'предпринимаемого исследования входит изучение

польско-русско-чешских отношений в период существования относительно единых раннефеодальных государств на территории Руси, Польши и Чехии, постольку середина XI в. представляется его естественной заключительной гранью.

      В пользу избрания именно этой грани говорят два существенных обстоятельства.  На   1054 г — год смерти великого   Киевского   князя   Ярослава — падает     такое крупное и важное по своим историческим последствиям событие,   как   окончательное   разделение   христианской церкви на католическую и православную. Учитывая хорошо  известную  для средневековья   роль   религиозной идеологии для развития общества, легко понять, какое важное значение должно было иметь это событие для политического  общения   Руси,    ставшей     православной страной, с оказавшимися в католическом лагере Польшей и Чехией   Религиозные противоречия являлись величайшим тормозом на пути развития нормальных культурных,  экономических  и  политических  отношений  между народами,   связанными   между   собой  узами   кровного родства и близкого соседства

Другим обстоятельством, побудившим  автора ограничить свое исследование серединой XI в , явилось сознание того факта, что вторая половина, точнее 70-е годы, XI в  принесла с собой новые и чрезвычайно важные явления в политической жизни Европы и прежде всего Германской   империи,   игравшей  очень   крупную   роль  во внешнеполитическом развитии Чехии и Польши. Развернувшаяся   между   императорской   властью  и   папством борьба за инвеституру не только изменила расстановку политических сил в Центральной Европе   Вместе с разделением церквей она пробудила у папства особый интерес   к   восточноевропейским   делам,   способствовала усилению его происков на  Руси и в Польше, где Рим искал  союзников против  германского  императора.  Поэтому нет ничего удивительного в том росте антиримских настроений на Руси, который легко отметить для второй половины XI в 53 и который наложил и не мог не наложить особый отпечаток на развитие отношений

между Русью и Польшей уже в 60—70-е годы54. В главе Польского госуаарства русские люди усматривали теперь не только союзника Рима, но и проводника его влияния на Востоке Короче говоря, в политических отношениях Руси и ее западнославянских соседей выдвигались на первый план новые факторы, изучение которых должно явиться предметом особой работы

Переходя к характеристике задач настоящей работы, уместно сделать несколько замечаний относительно ее объема и метода исследования Совершенно очевидно, что изучение польско-р^сско-чешских отношений не может вестись изолированно, вне связи с теми сложными внутренними процессами, которые развивались на Руси, в Польше и Чехии При этом в поле зрения исследователя, само собой разумеется, должны постоянно находиться не только явления, покгзательные для расстановки политических сил внутри господствующего класса феодалов, проявлявшие себя иа разных этапах с разной степенью интенсивности тенденции к феодальной раздробленности, противоречия, возникавшие между отдельными представителями правивших династий, взаимоотношения между светскими и церковными феодалами, но прежде всего классовая борьба закрепощаемого крестьянства, политические выступления городского населения. Последнее особенно существенно потому, что важнейшей исторической задачей раннефеодального государства в качестве аппарата классового насилия, как уже указывалось, было именно политическое подавление классов непосредственных производителей материальных ценностей, без чего (невозможен был прогресс в развитии феодальных отношений. Вместе с тем XI век был временем общего экономического подъема городов, что, естественно, должно было сказаться на их роли как фактора политической жизни раннефеодального общества.

Рассматривая общий ход развития политических взаимоотношений Руси, Польши и Чехии, исследователь, разумеется, не может не считаться с тем фактом, что речь идет об общении трех родственных и сознававших это родство народов, причем их политические отношения и связи являлись лишь частью более широкого общения,

охватывавшего сферу культурной и экономической жизни. О том, что сознание единства происхождения славянских народов было в ту эпоху важным элементом их национального, народного самосознания, лучше всего, пожалуй, свидетельствуют слова русского летописца Нестора, писавшего в начале XII в.: “По мнозех же времянех сели суть Словени по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска, и от тех Словен разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седше на котором месте, яко пришедше седоша на реце имянем Морава и прозвашася Морава, а друзии Чеси нарекошася, а се ти же Словени Хровате Белии и Серебь и Хорутане. Волхом бо нашедшем на Словени на Дунайский и седшем в них и насилящем им. Словени же ови пришедше седоша на Висле и прозвашася Ляхове, а от тех Ляхов прозвашася Поляне. Ляхове друзии Лутичи, ини Мазовшане, ини Поморяне. Такоже и ти Словене пришедше и седоша по Днепру и нарекошася Поляне, а друзии Древляне, зале седоша в лесех, а друзии седоша межю Припетью и Двиною и нарекошася Дреговичи. Инии седоша на Двине и нарекошася Полочане, речьки ради, яже втечеть в Двину, имянем Полота. От сея прозвашася Полочане. Словени же седоша около озера Илмеря, и прозвашася своим имянем и сделаша град и нарекоша и Новъгород. А друзии седоша по Десне и по Семи по Суле и нарекошася Север. И тако разидеся Словеньский язык, тем же и грамота прозвася Словеньская”55.

В этих словах летописца поражает его необыкновенно хорошая осведомленность о западнославянских делах. Он не только помнит об общности происхождения славянских народов, сознавая вместе с тем, что речь идет не об одной, а о нескольких народностях, но и отмечает такие характерные для Польши и Чехии явления, как этническое своеобразие Моравии, Поморья или Мазовии, что было естественным следствием сложности и неравномерности процесса этнической консолидации западнославянских народностей56. Особенно интересно, что в полном соответствии с современным языкознанием57 лето-

дисеа относит к лехитской ветви западного славянства, помимо поляков, и прибалтийских славян.

Чувства славянской взаимности нашли отражение и в первой польской хронике Галла Анонима. Галл отмечает, что “Польша является северной частью земли, населенной славянскими народами”, а “земля славянская... тянется от сарматов, которые называются и гета-ми, до Дании и Саксонии, от Фракии через Венгрию..., спускаясь через Каринтию, кончается у Баварии; на юге же возле Средиземного моря, отклоняясь от Эпира, через Далмацию, Хорватию и Истрию, ограничена пределами Адриатического моря и отделяется от Италии там, где находятся Венеция и Аквилея”. Эта земля, окруженная многими враждебными народами, “никогда, однако, не была никем полностью покорена. Это край, где воздух целителен, пашня плодородна, леса изобилуют медом, ьоды — рыбой, где воины бесстрашны, крестьяне трудолюбивы, кони выносливы” 58.

Эти восторженные слова о величии и богатстве славянских земель звучат в устах Галла Анонима тем более красноречиво, что он был, по-видимому, не прирожденным поляком, а, скорее всего, иноземцем, нашедшим приют и службу в Польше.

Приведенные свидетельства источников ясно показывают, как не прав западногерманский историк М. Хелман, не сумевший обнаружить в славянском средневековье даже “следов проявления чувства славянской общности” 59.

Гораздо более близким к истине был выдающийся русский историк В. О. Ключевский, когда он писал в своих лекциях: “Всего важнее в (летописном. — В. К..) своде идея, которой в нем освещено начало нашей истории. Это — идея славянского единства”60.

Сознание единства происхождения и языковая близость, несомненно, благоприятствовали развитию культурных и экономических контактов между Русью и западнославянскими народами, не заслоняя вместе с тем от современников факта их самостоятельного национального существования. В последнем убеждает не только проци-

тированный выше отрывок из исторического сочинения Нестора, но и постоянное противопоставление поляков и чехов, русских и поляков в первых исторических трудах польского и чешского происхождения. Речь идет о хрониках так называемого Галла Анонима61 и Козьмы Пражского62.

Правда, все три названных источника возникли в начале XII в., но это, по-видимому, не меняет сколько-нибудь существенно сути дела. При сложности и длительности процессов консолидации средневековых народностей не будет большим риском пользоваться данными начала XII в. для характеристики явлений XI столетия.

К сожалению, состояние источников таково, что на их основании нет абсолютно никакой возможности даже попытаться сколько-нибудь полно охарактеризовать культурные связи Руси, Польши и Чехии рассматриваемого времени. Сведения, извлекаемые из них, позволяют лишь положительно решать вопрос о самом факте рус-ско-чешско-польского культурного общения.

Анализ русского летописания свидетельствует как будто бы, что русским летописцам были доступны некоторые памятники не только южнославянского, но и западнославянского происхождения63. Более того, в русской летописи могли отражаться и отдельные красочные сюжеты из западнославянской устной традиции, проникавшей на Русь и бытовавшей в древнерусском обществе64. Династические браки, заключавшиеся между представителами правящих родов — Рюриковичами, Пшемыслови-чами и Пястами,— тоже, конечно, способствовали развитию культурных связей между Русью и западнославянскими странами, помогали им лучше понимать друг друга, точнее разбираться в существе политических явлений, происходивших у соседей. Прямым свидетельством этого являются некоторые важные сведения о внутриполитическом развитии Польши конца правления Болеслава Храброго, попавшие, со слов польской княжны — супруги Изяслава Ярославича65, не только в летопись в житийную литературу67

Само собой разумеется, что в том же направлении должны были действовать и довольно частые посольства, которыми обменивались между собой Русь, Польша и Чехия.

Воины, знатные и даже духовные лица, оказавшиеся в плену, даже в том случае, если позднее им удавалось так или иначе освободиться, может быть, еще в большей мере, чем браки и посольства, содействовали культурному общению, росту знаний друг о друге в соседних странах. Да это и неудивительно, если учесть, что, попадая к своим славянским соседям, пленный оказывался в весьма близких для него условиях материальной жизни и быта, сталкивался с людьми, говорившими на близких ему языках. Об обычае “сажать пленных на землю” рассказывается в нашей летописи. После похода 1031 г. Ярослав “посадил” захваченных им пленных поляков на реке Роси, где уже в следующем году началось сооружение оборонительных городов68. Аналогичным образом поступал с русскими пленными и Болеслав Храбрый69, который, покидая в 1018 г. Киев, захватил с собой не только большое число рядовых воинов и других лиц, но и бояр Ярослава, его сестер и даже духовных70. Судя

по рассказу о Моисее Угрине71, браки между пленными и победителями не представлялись чем-то абсолютно немыслимым, хотя плен и являлся тогда, согласно обычному праву, важнейшим источником рабства. Очевидно, только часть из русских пленников Болеслава (в числе 800 человек) сумела впоследствии, благодаря князю Ярославу, вернуться на родину72, иные умерли в плену, другие могли даже поступить на польскую службу. В том, что последнее предположение не является чисто умозрительным, свидетельствует весьма любопытный археологический памятник. В Польше, в расположенном недалеко от Лодзи Лютомирске, были обследованы захоронения воинов, содержащие русский и скандинавский погребальный инвентарь и вещи, происходящие из при-черноморских степей. Судя по находкам, здесь покоились останки воинов, прибывших в Польшу с территории Киевской Руси не позднее конца X или самого начала XI в. Этот русский отряд пробыл на службе польских князей приблизительно до 1030 г.73

Отрицательное влияние на развитие культурных связей восточного и западного славянства оказали существовавшие между ними религиозные различия, после разделения в 1054 г. христианской церкви па католическую и православную превратившиеся в острые религиозные противоречия. Особенно ярко влияние религиозных различий в исследуемое время сказалось в области литературного общения, обмена и распространения памятников письменности. Показательно, например, что сохранившиеся источники дают возможность нарисовать достаточно яркую картину чешско-русских литературных связей, которым посвящена довольно значительная историография ласти письменности фактически нельзя сказать ничего определенного. Дело здесь, разумеется, прежде всего в том, что в Чехии в течение довольно длительного времени и в условиях церковного подчинения латино-римской иерархии продолжали сохраняться живые и крепкие традиции церковнославянской письменности и богослуже, ния, унаследованные от Великоморавской державы75.

Иначе сложились обстоятельства в Польше. Правда, и в Польшу, точнее в Малую Польшу, христианство с церковнославянским обрядом богослужения проникло еще в конце IX столетия76, а некоторые его следы, возможно, сохранялись даже до XII в.77 Тем не менее церковнославянские традиции в польской письменности были столь слабы, что они не могли в сколько-нибудь существенной мере способствовать польско-русскому литературному общению. Если добавить к этому тот факт, что принятие Польшей в 966 г. христианства по латинскому обряду надолго затормозило создание письменности на польском языке78, то отрицательные последствия религиозных различий для культурного общения между восточным и западным славянством станут совершенно очевидными. Латинская письменность не могла способствовать литературным контактам и связям между ними.

Более благоприятные условия сложились для развития польско-чешских контактов и связей в области письменности. Дело в том, что официальное принятие христианства польским князем Мешко I в 966 г. было самым тесным образом связано не только с политическим польско-чешским союзом, скрепленным браком Мешко и дочери Болеслава I Чешского Добравы, но и с развитием чешско-польских культурных и церковных связей. Вместе с Добравой в 965 г. при дворе польского князя появились чешские священники, Чехии же Польша оказалась обязанной и новым языком литургии и своей церковной терминологией 79.

Наряду с культурными контактами, важную роль в истории русско-польско-чешского соседства, без сомнения, должны были играть контакты экономические, способствуя распространению в Польше, Чехии и на Руси конкретных и важных сведений друг о друге. Вопросы экономических связей западнославянских стран с Русью, а также их связей со странами Западной Европы и Востока в X—XI вв. довольно подробно разработаны и освещены как в общей, так и в специальной литературе80. Важную роль в польско-русских экономических связях играло Поморье81, особенно город Волин82. Поэтому здесь вполне достаточно ограничиться лишь некоторыми предварительными замечаниями, имея в виду, что к вопросам экономических связей и торговых путей автору еще не -раз придется возвращаться по ходу последующего изложения.

Отмечая важность экономических связей между восточным и западным славянством, нельзя не учитывать вместе с тем относительности этого понятия для рассматриваемого времени. Торговые контакты между славянскими странами имели весьма ограниченный размер и не затрагивали основ материальной жизни общества. Дело тут, разумеется, не в том, что торговле между соседями препятствовали периферийный характер пограничных местностей, их слабая заселенность или наличие труднопроходимых пограничных лесов, как полагают некоторые исследователи83.

Гораздо большее значение имели другие факторы, а именно: крайне натуральный характер хозяйства, однотипность и чрезвычайная близость материальной культуры восточных и западных славян. Предметами торговли между ними при таких условиях могли быть лишь оружие, некоторые предметы роскоши и быта, изготовление которых в силу тех или иных условий оказывалось

специфической чертой хозяйственной   жизни   одной   из рассматриваемых стран.

Значительно более важным представляется при таких условиях участие славянских стран в широкой торговле, связывавшей тогда страны Востока и Запада и прямо затрагивавшей обширные территории Восточной Европы. В результате этой торговли восточноевропейские страды получали необходимое им серебро, а феодальная знать могла пользоваться дорогими иноземными предметами роскоши, украшавшими ее быт и подчеркивавшими ее привилегированное общественное положение. В свою очередь из славянских стран шли такие редкие и имеющие большой спрос на Востоке товары, как меха и шкуры, янтарь, мед и воск и, наконец, “говорящие орудия” — невольники.

Об огромных по тем временам масштабах этой торговли свидетельствуют значительные массы серебра, найденные в сохранившихся кладах описываемой эпохи. Серебро в IX—X вв. поступало главным образом с Востока. В настоящее время в странах Восточной и Северной Европы зарегистрировано свыше 1400 находок мусульманского серебра, содержавших приблизительно 200 000 монет84. Этот не повторявшийся более в истории поток восточного серебра в страны Восточной и Северной Европы начинает резко уменьшаться в конце X и иссякает полностью в XI в.85, после чего главным поставщиком серебра становится Запад.

Некоторые богатые клады, содержащие монеты восточного или западного происхождения, могли быть зарыты в свое время вернувшимися из удачной экспедиции пиратами86, иные из них могли принадлежать князьям и крупным боярам, знати. По-видимому, часть из них действительно была припрятана странствующими иноземными купцами. Однако старая точка зрения, согласно которой основная масса кладов являлась собственностью иностранных купцов87, в настоящее время явно

не выдерживает критики88. Тот факт, что иностранное серебро являлось в то время в Восточной Европе не только сокровищем, но и выполняло функцию денег как средства товарного обращения89, тогда как первые монеты русского или польского чекана играли главным образом репрезентативную, подчеркивающую политическую самостоятельность чеканившего их князя роль90, в сочетании с наблюдением, что монетные клады, как правило, сопутствуют поселениям91, полностью убеждает в том, что основная масса восточноевропейских кладов принадлежала местному населению — боярам, купцам и ремесленникам. А отсюда, естественно, следует вывод: местные купцы были главной активной силой, организующей торговые операции на восточно- и центральноевропейском отрезке транзитной торговли между Востоком и Западом. Тем самым их торговые транзитные операции оказываются теснейшим образом связанными с экономическими контактами между собой стран Восточной и Центральной Европы, следовательно, Руси, Польши и Чехии, на что, впрочем, имеются прямые указания как в русских92, так и в арабских93 и немецких94 источниках.

Наконец, последнее общее замечание относительно объема настоящего исследования.

Изучение исторических отношений и связей восточного и западного славянства, разумеется, предполагает и самое пристальное внимание к вопросам политического развития, расстановки политических сил в Восточной, Северной и Центральной Европе в целом. Русско-польско-чешские отношения складывались не сами по себе, а в тесной связи с общеевропейским политическим развитием X—XI вв. Поэтому, рассматривая польско-русские и чешско-русские отношения, нет абсолютно никакой возможности трактовать их вне связи с отношениями, складывавшимися между Польшей, Чехией и Германской империей, о чем уже говорилось выше, или не учитывать такого важного международного фактора того времени, как полабо-прибалтийское славянство и его героическая борьба с германским феодальным натиском на Восток. Развитие событий в Прибалтике или на Севере Европы сказывалось не только на политике Руси в отношении ее западных соседей, но и на польско-русских и польско-германских отношениях. Важным фактором в развитии русско-польско-чешских отношений, естественно, не могла не быть подымающаяся раннефеодальная Венгрия, а развитие и направление внешней политики Киевской Руси на Западе в определенной мере определялось ее восточной политикой, ее упорной и сложной борьбой с напиравшей на русские земли кочевой степью.

Изучение русско-польско-чешских отношений должно, по мнению автора, вестись таким образом, чтобы в поле зрения постоянно находились политические явления, возникавшие и развивавшиеся на обширной территории от Балтики до Черного моря и от Волги до Лабы с учетом политической активности Константинополя и Рима. Только при таких условиях можно будет достаточно определенно и точно не только выяснить значение политических отношений и связей восточного и западного славянства для общеполитического развития Центральной и Восточной Европы, но и правильно оценить значение этих отношений для собственного политического развития Киевской Руси, Древнечешского и Древнепольского государств, что, как указывается ниже, является одной из задач настоящей работы.

Обычно формулированию основных задач исследо-вания предшествует в работах, аналогичных настоящей, критический разбор историографии вопроса. К сожалению, состояние историографии таково, что сделать подобный разбор в одном месте фактически не представляется возможным, ибо до сих пор в исторической литературе фактически не делалось попыток дать анализ польско-русско-чешских отношений в таком объеме и в таких хронологических рамках, как это мыслит себе автор настоящего исследования. Как правило, польско-русские и чешско-русские, как впрочем, и польско-чешские, польско-немецкие, чешско-немецкие и другие отношения исследовались либо изолированно друг от друга, либо предметом исследования являлись отдельные моменты из истории восточно- и центральноевропейских международных отношений X—XI вв. Восточная политика Киевской Руси отрывалась от западной, самостоятельно и даже в изоляции от общих процессов, происходивших в Восточной Европе, рассматривалась восточноевропейская политика Римской курии, часто без учета их трактовались и вопросы политических противоречий Византийской и Германской империй.

Зато ряд интересных и крайне важных для данной работы тем и проблем оставались в тени, не исследовались или исследовались главным образом попутно, как например, польско-чешские отношения 60-х годов X в. или русско-чешские начала XI столетия.

При таком крайне неоднородном и пестром характере литературы, учитывая также ее необычайно большой объем, единственным выходом из положения представлялось распределить анализ историографии в соответствующих главах исследования, связывая его таким образом с разрешением основных проблем и тем работы.

Аналогичным образом оказалось необходимым поступить и с характеристикой источников, к тому же давно и многократно опубликованных и много раз подвергавшихся критической оценке в литературе. Поскольку источники эти не образуют сколько-нибудь однородного комплекса, поскольку они крайне неравномерно освещают основную тему исследования, не являющуюся для них центральной линией характеристики исторических событий, поскольку, наконец, показания их неизбежно должны взаимно сопоставляться и корректироваться, отрыв обзора источников от соответствующих историографических обзоров по главным проблемам и темам работы представлялся совершенно неприемлемым.

Здесь, может быть, следует отметить только тот факт, что настоящая работа основана на изучении современных или наиболее близких к исследуемым событиям источников.

Итак, автору остается перейти к последней части вступительных замечаний к работе с тем, чтобы сформулировать главные, магистральные проблемы, разрешению которых посвящено это исследование.

Первой задачей, само собой разумеется, будет попытка возможно полнее восстановить и проанализировать общий ход русско-польско-чешских отношений за столетний период их развития с середины X до середины XI в. При этом автор неизбежно будет ограничен составом имеющихся источников, как указывалось, крайне неравномерно освещающих избранную им тему. В настоящее время можно считать твердо установленным, что сохранившиеся источники характеризуют далеко не полно всю совокупность политических отношений Руси и Польши в описываемый период и что действительная картина русско-польских отношений была сложнее и ярче, чем та, которая отразилась в летописях и хрониках 96. Для русско-чешских отношений обстоятельство это следует подчеркнуть с еще большей категоричностью.

Тем не менее, привлекая всю совокупность источников, используя факты внутриполитического развития изучаемых стран, а также увязывая ход русоко-польско-чешских отношений с общим политическим развитием Восточной, Центральной и Северной Европы, можно все же рассчитывать, что удастся значительно расширить и пополнить традиционную для литературы картину исторических отношений и связей Руси с западным славянством в X—XI вв. Конечно, нарисованная таким образом картина, безусловно, будет содержать в большей или меньшей мере дискуссионные и гипотетические элементы, что, впрочем, для изучаемого периода является не только неизбежным, но даже обязательным условием исследования.

Двигаясь намеченным выше путем, можно надеяться дать достаточно обоснованные решения таких вопросов, как вопросы о роли русско-польско-чешских отношений в общей системе тогдашних политических отношений в Восточной и Центральной Европе, о месте русско-польско-чешских отношений в собственной системе международных связей и отношений каждой из рассматриваемых стран — Киевской Руси, Польши и Чехии.

После этого, думается, окажется возможным на достаточно прочной базе рассмотреть проблемы значения и роли для восточноевропейского политического развития византийско-германских противоречий, точнее определить действительную силу влияния восточноевропейской политики Римской курии на внешнеполитическое развитие Руси и Польши, т. е. сделать попытку разрешить именно те проблемы восточноевропейской истории до середины XI в., которым столь исключительное значение придавалось не только в старой, но и в новейшей историографии96.

В ходе разрешения всех этих проблем естественно должен будет, по мнению "автора, выкристаллизоваться и ответ на один из важнейших вопросов центрально- и восточноевропейского политического развития эпохи раннего средневековья —должно будет определиться действительное значение русско-польско-чешских отношений, самого факта существования в Центральной и Восточной Европе относительно единых и сильных ранне-феодальных славянских государств для хода восточной экспансии Германской империи, для развития германского феодального натиска на Восток, уже тогда, в X—XI вв., представлявшего страшную опасность для  исторических судеб всего западного славянства.

Параллельно решению первой группы проблем в настоящей работе предполагается постановка или решение и второй группы вопросов, преимущественно связанной с внутренним общественным развитием восточного и западного славянства.

Настоящее исследование должно будет, как это видно из предшествующего изложения, поставить и по возможности ответить на вопрос о значении и роли процесса образования славянских народностей для внешнеполитического развития относительно единых ран-нефеодальных монархий Рюриковичей, Пястов и Пше-мыслидов.

Далее, в задачи автора входит проследить значение классовых интересов и классовой солидарности феодалов в области внешней политики, причем не только применительно к феодалам славянских стран, но и к германским феодалам.

Влияние городского населения на внешнюю политику раннефеодального государства, поскольку это позволят источники, тоже явится предметом исследования автора этой работы. А политическая активность горожан в сочетании с изучением экономических связей и главных торговых путей должна, разумеется, помочь и в разрешении сложного вопроса о том, какую роль торговые пути и торговые интересы играли в политической практике, в сфере внешней политики ран-нефеодальных славянских государств X—XI вв.

Таков тот довольно широкий, как представляется, круг вопросов, который явится объектом анализа в предлагаемой работе. Разумеется, не все они при настоящем состоянии источников и литературы могут быть разрешены с одинаковой степенью аргументированности. Иные, возможно, удастся только поставить, т. е. собрать достаточное число фактов, чтобы заявить об их научной актуальности. Учитывая это, автор исходил из посылки, что в развитии историографии даже сама по себе только обоснованная постановка вопроса может сыграть полезную роль, может способствовать общему прогрессу научного исследования.