Глава I «ПИСЬМО О ПУТЕШЕСТВИИ В ИСПАНИЮ»
Глава I
«ПИСЬМО О ПУТЕШЕСТВИИ В ИСПАНИЮ»
Путешествие: таможни, транспорт, постоялые дворы. — Разнообразие испанского пейзажа. Изгнание морисков и его последствия. Экономический спад и его причины. Упадок городов; роль иностранцев. Испанский темперамент и провинциальный партикуляризм. — Королевство Франция и королевство Испания
Долгое время занимаясь изучением кастильского языка, чтобы глубже проникнуть в смысл восхитительных художественных произведений, в которых светлые умы обрисовали нам характеры и нравы жителей своей родины, я захотел изнутри узнать этот гордый и благоразумный народ, который, казалось, только затем и появился на исторической сцене, чтобы указывать другим, как жить, и распространять свое влияние на различные народы.
Между тем я извлек большую пользу из этой истинной и великой школы, каковой является путешествие в чужую страну, но у меня не было достаточно времени в Испании, чтобы прояснить для себя все вопросы, и я не удержался от того, чтобы расспросить людей, достойных доверия, о том, чего не смог увидеть сам, и о том, что могут знать только те, кто родился, вырос и живет в этих краях. Таким образом, все представлено так, как я это увидел или узнал. Неудивительно, что я, пытаясь охватить самые различные аспекты жизни, где-то ненароком солгу, сам того не желая, или ошибусь, даже не узнав об этом.{1}
Я пересек границу Испании в том месте, где это удобнее всего, переплыв через Бидасоа, реку или, вернее говоря, поток, который разделяет два королевства. Жители обоих берегов этой реки говорят на языке, бесписьменном и понятном только в этой местности. Поэтому общение между людьми на этой границе было всегда, даже тогда, когда между двумя народами шла война. В Ируне, первом населенном пункте, принадлежащем королю Испании и находящемся в четверти лье от упомянутой реки, не спрашивают ни паспорт, ни причину, по которой вы сюда приехали, и по отношению к вам не чувствуется ни опасения, ни недоверия. Только представитель инквизиции спросит у вас, нет ли в вашем багаже каких-нибудь произведений, запрещенных Святой Церковью (к которым в основном относятся сочинения теологов-еретиков), и заставит вас заплатить за этот контроль скромный взнос, который там называется налогом инквизиции.{2}
Первая таможня королевства находится непосредственно там, где кончаются горы Басконии, недалеко от города Витория. Именно здесь начинается Кастильское королевство, которое включает в себя всю Испанию, кроме королевств Наварра, Арагон-Каталония и Валенсия. Тем не менее и эти три королевства являются неотъемлемой частью испанской монархии и обязаны подчиняться ее королю; но они сохраняют свои фуэрос (fueros), то есть определенные привилегии, одна из которых представляет собой большое неудобство для путешественника, как я многократно имел случай убедиться: между Кастилией и упомянутыми королевствами — или лучше сказать провинциями — существуют своего рода «сухопутные гавани», обязательные для путешественника переходы, где помещаются таможня и охрана; через эти контрольные пункты невозможно проехать, не зарегистрировав под страхом сурового наказания свои упряжки, товары и деньги и не заплатив за все, что считается хоть в какой-то мере новым. Поэтому нужно иметь при себе паспорт, что, однако, порой не мешает таможеннику делать вид, что он сомневается в его подлинности, заявляя, что документ недействителен, и пытаясь проверить, нет ли в вашем багаже еще чего-нибудь такого, что вы не включили в декларацию; на самом же деле он хочет лишь выманить у вас несколько пистолей за разрешение продолжить путь.
Однажды я пожаловался одному знатному испанцу на назойливость этих людей, подобных гарпиям, подстерегающим проезжающих, особенно иностранцев, чтобы подвергнуть его унижению. Он ответил мне, что снисходительное отношение к этим канальям объясняется тем, что основной доход короля заключается именно в этой форме налогов, и на произвол сборщиков закрывают глаза, чтобы те лучше исполняли свой долг. Впрочем, сбором этих налогов занимаются в основном португальские евреи, именующие себя христианами; когда они вдоволь наворуются и набьют себе доверху карманы золотом и деньгами, их пытаются поймать в ловушку инквизиции, обвиняя в том, что они называют себя испанцами лишь для того, чтобы быть принятыми в Испании, а на самом деле они обыкновенные богохульники. Тогда их заставляют вернуть награбленное и поджаривают на медленном огне, чтобы они поплатились за все грехи и все зло, причиненное королю и его подданным.{3}
Кроме этих неудобств на таможне есть еще и другие обстоятельства, задерживающие путешественника, особенно простои из-за отсутствия лошадей. И при этом нет другой страны в мире, где почта была бы лучше обеспечена лошадьми, которых меняют через каждые два — четыре лье, поэтому всадники могут скакать во весь опор, преодолевая за день до тридцати лье. Но королевская почта служит лишь для пересылки писем и для сверхважных курьеров, отправляемых из Мадрида в другие крупные города и на границы королевства, чтобы оттуда достичь Фландрии и Италии (если этому не мешает война с Францией); и хотя Филипп II позволил обращаться к услугам почты частным лицам, ею не пользуются для того, чтобы куда-нибудь добраться, и передвижение на мулах остается наиболее популярным. Люди знатного происхождения, желающие путешествовать с комфортом, арендуют подстилку, которую тащат два мула; но мало того, что этот транспорт очень медленный, он еще и чрезвычайно дорогой. Самой обычной считается поездка верхом на муле. Мне пришлось договориться в Сан-Себастьяне с погонщиком мулов (moco de mulas), чтобы он одолжил мне двух животных и служил проводником до Мадрида.{4}
Что касается пищи, то я научился путешествовать так, как принято в этой стране, то есть покупать съестное по случаю в различных местах, поскольку невозможно найти на протяжении всего долгого пути какой-нибудь постоялый двор, как это бывает во Франции или Италии, где можно пообедать и устроиться на ночлег. Вот что вы должны проделывать каждый день: прибыв в маленькую гостиницу, вы спрашиваете, есть ли свободные места; получив утвердительный ответ, нужно либо отдать сырое мясо, которое вы везете с собой, либо пойти в мясную лавку, либо дать денег посыльному, чтобы он туда сходил и принес все, что необходимо. Поскольку же зачастую у вас воруют часть того, что вы просите принести, самое разумное — привезти мясо в своей сумке и каждый день запасаться провизией на следующий день в тех местах, где есть все необходимое — хлеб, яйца и масло. По дороге можно встретить охотников, убивших куропаток или кроликов и готовых уступить их вам по сходной цене.{5}
Кажется странным, что в этих придорожных гостиницах нельзя найти ничего, кроме того, что вы принесли с собой. Причина кроется в налогах, которые называются millions и которые распространяются на все, что можно есть и пить. В каждом поселке или городке право торговать мясом и другой провизией приобретается у короля откупщиком, и все это может продаваться только тем, кто купил у него это право.
Постоялые дворы имеют жалкий вид: когда смотришь на всю эту грязь вокруг, пропадает аппетит. Кухня представляет собой место, где посередине разводится огонь под трубой или дымоходом, откуда извергается такой густой дым, что порой кажется, что вы оказались в лисьей норе, из которой выкуривают укрывшегося там зверя. Женщина или мужчина, похожие на оборванных нищих, одетые в грязные лохмотья, наливают вам вино из бурдюка козлиной или свиной кожи. Даже самое лучшее вино, которое производится повсюду в этой стране, после хранения в таких мешках, служащих вместо винного погреба (поскольку только в Каталонии и в королевстве Валенсия для этой цели используются бочки), приобретает невыносимый привкус шкуры и шерсти животного, превращаясь тем самым в отвратительное пойло. Но если вы путешествуете в сезон фруктов, вы сможете найти здесь фиги, виноград, яблоки, а также восхитительного вкуса апельсины.
Поскольку стол, накрытый в столовой, является общим для всех, хозяева, слуги, погонщики мулов едят вместе, каждый свое, после чего отправляются спать — одни на соломе, другие в постелях, которые еще хуже этих подстилок: считайте, что свершилось чудо, если блохи и клопы позволят вам хоть на мгновение сомкнуть глаза. Вот что говорит об этом Гусман де Альфараче, который провел ночь в одном из таких пристанищ (venta) Андалусии: «Если бы я сейчас предстал перед родной матерью, вряд ли она узнала бы меня, — такое количество блох ползает по мне, как будто я болен корью; когда я встаю утром, у меня нет ни одного живого места без укуса — ни на теле, ни на лице, ни на руках».{6}
Небольшой компенсацией за столь плохое обращение является то, что вы мало потратите в этих гостиницах, поскольку вам придется выложить ровно ту сумму, которая указана в тарифе, написанном на табличке под названием el arancel. Хозяин обязан вывешивать ее так, чтобы каждый мог прочесть то, что на ней написано; там можно увидеть цену, размер которой определен королевским указом и которая весьма умеренна, ибо обычно не превышает одного реала (который приблизительно равен четырем су) за постель, одного реала за еду и одного реала за свечу и услуги. Но хозяева гостиницы (venteros) порой оказываются мошенниками под стать разбойникам с большой дороги, так что утром, прежде чем садиться на своего мула, не забудьте проверить все свое снаряжение, а то можете чего-нибудь не досчитаться.
* * *
Хотя отец Мариана и заявляет в своей «Истории», что земля Испании является одной из самых лучших в мире и ни одна другая не превосходит ее целебными свойствами климата и обилием плодов,{7} однако следует признать, что природа здесь не лучше, чем во Франции, и что сухость климата этой страны и суровость ее гор (за исключением провинций Бискайя, Астурия и Галисия) в сочетании с беспечностью жителей способствуют тому, что б?льшая часть этой страны остается невозделанной и дикой. Горы, пересекающие Испанию во всех направлениях, не имеют растительности, на них нет деревень, как во Франции, они состоят из высоких, голых и изрезанных скал, которые называют sierras или penas; если они чуть менее высоки и покрыты низкорослыми деревьями, то их называют просто «горами» и пасут там своих домашних животных. Среди этих гор встречаются и совершенно плоские равнины, как в Кастилии, но большинство из них обрабатывается лишь в окрестностях крупных городов и на расстоянии лье или полулье вокруг деревень, однако селения так удалены друг от друга, что порой можно скакать на лошади целый день, не встретив ни одной живой души, разве что попадется какой-нибудь пастух, стерегущий свое стадо. Большая часть Арагона еще более бесплодна, там нет никакой растительности — ни деревьев, ни травы, разве что тимьян да другие растения, служащие кормом для овец, которых, как мне говорили, каждый год пригоняют сюда из Франции в количестве более двухсот тысяч.{8}
Конечно, Испания не всегда и не везде производит такое удручающее впечатление. Порой достаточно, чтобы умелая рука человека заставила бить воду из земли или подвела воду реки, дабы вырастить прекрасные сады среди этих пустынь. В долине Ла-Манча — которая является одной из самых засушливых — я видел вокруг деревень большое количество колодцев, называемых norias, куда ставят колеса, на которых крепятся горшки с землей; мулы, приводящие в движение эту машину, заставляют воду подниматься наверх, откуда она попадает в резервуары и потом течет по маленьким желобкам, орошающим землю, на которой благодаря этому произрастают всевозможные виды зерновых и овощей.{9}
Но похоже, что природа отвела для самых плодородных и приятных мест удаленные части страны. Когда попадаешь в Андалусию, взгляд с удивлением обнаруживает обширные пространства, занятые лесами, оливковыми и апельсиновыми деревьями и кипарисами.{10} Самые восхитительные места расположены в окрестностях Гранады, где мавры, которые долгое время жили в этом королевстве, подвели со Сьерры, покрытой снегами, с помощью двух каналов и канав воду, орошающую долину и цветущие холмы вокруг нее, делающую эту местность одним из самых красивых мест в мире.
Прекрасная земля находится в королевстве Валенсия. Эта земля столь богата, что ее называют regalada (что означает подаренная), будто бы она является подарком небес. Дожди здесь бывают редко, поэтому их заменяет вода фонтанов, которая подводится с помощью маленьких желобов из кирпича в глубь садов. Все королевство зелено от деревьев, травы и виноградников, а в болотистых местах здесь сажают рис; повсюду растут пальмы, лимоны, апельсины, шелковицы (поскольку там разводят шелковичных червей), а также тростник, из которого добывают сладкую воду для приготовления сахара.{11}
Но этот дивный сад Испании утратил почти все свое богатство и красоту после того, как король Филипп приказал в 1610 году изгнать всех морисков, живших в его королевстве и которых здесь было больше, чем в любой другой провинции. Это чрезвычайно суровое решение, лишившее короля множества добропорядочных и деятельных подданных, породило различные мнения и споры; одни сожалели о чрезмерной жестокости, вследствие которой целый народ потерял свою родину; другие восхищались действиями, которые не только свидетельствовали о благочестии короля-католика, но и изгоняли из королевства лжехристиан, которые, памятуя о том, что их предки в течение нескольких веков были хозяевами Испании, поддерживали постоянные связи с африканцами, турками и другими врагами монархии.
Мне захотелось поподробнее узнать об истинных причинах этого королевского приказа, но даже и сегодня существует такая разница во мнениях самых образованных и самых благоразумных людей, что по этому вопросу следует предоставить слово им.
Осуждающие решение короля Филиппа III и его советников отмечают, что в течение многих веков испанцы позволяли, чтобы мавры, жившие на отвоеванных у них территориях, сохраняли веру в Магомета и что испанцы из-за своей занятости, поскольку вели постоянные войны, разрешали маврам обрабатывать землю и заниматься различными ремеслами, к чему христиане не были приучены. Они говорят, что когда король Фердинанд и королева Изабелла завладели Гранадой, в результате чего вся Испания оказалась в их власти, они сначала обещали маврам этого бывшего эмирата уважать их религию, но потом нарушили свое обещание и стали охотиться за всеми, кто отказывался креститься; между тем великий король Филипп II, видя, что мавры, живущие в его королевстве, не только тайно хранят веру в свой Коран, но и сохраняют свою одежду, обычаи и язык, приказал, чтобы их рассеяли по всей Испании, дабы они, смешавшись с христианами, разом утратили и воспоминания о своих предках, и силу, которая заключалась в их численности; вот почему эти мориски — так называют обращенных в христианство мавров — перестали представлять угрозу для веры и для безопасности монархии, несмотря на то, что в глубине души некоторые, или даже большинство из них, оставались привязаны к своей лже-религии. Теперь, говорят сторонники этой точки зрения, самой большой добродетелью считается обращать в свою веру нечестивцев и наставлять нехристей, а не выгонять их из собственного дома, и мудрый политик не должен, если только его к этому не вынуждают обстоятельства, применять повсеместно наказания, от которых государство только слабеет, а не исправляется.
Более многочисленны те, кто приветствует решение, которое они называют одновременно благоразумным и героическим, и кто, не отрицая вреда, нанесенного этим решением Испании, полагает, что нельзя даже сравнивать этот вред с уроном и общей опасностью, которые угрожали королевству все то долгое время, пока мориски продолжали в нем жить. Как можно надеяться, говорят они, привести к вере в Христа столь упрямых людей, которые более века упорно сопротивлялись как проповедям, так и преследователям и которые остались столь же верны Корану, как и африканские мавры? Пасторы, коим было поручено разъяснять маврам католическую доктрину, хорошо знали, что даже если те и соблюдали обряды христианской религии, делали это притворно, из страха перед инквизицией; поскольку их вынуждали исповедоваться перед Пасхой, они прилежно являлись на исповедь, но не каялись ни в одном из своих грехов; никогда они не обращались к священникам, чтобы те причащали больных, а порой, опасаясь, как бы те не пришли сами по долгу службы, утаивали свои болезни, создавая видимость скоропостижной кончины — во всяком случае, так говорили домочадцы, злонамеренно скрывавшие правду.{12}
Впрочем, их число не уменьшалось, а, напротив, стало увеличиваться с тех пор, как Филипп II изгнал их из бывшего Гранадского эмирата — увеличиваться по причине того, что никто из них не служил в армии и не уходил в монастырь, но все они женились и имели много детей, которых воспитывали в ненависти к христианству. И вот сложилось так, что большинство этих морисков, в количестве до 70 тысяч семей, собрались на землях Валенсийского королевства, прямо у берегов Берберии, откуда часто прибывали пираты, сходившие по ночам на берег со своих бригантин и похищавшие христиан — мужчин, женщин и детей, чтобы увезти своих пленников в Алжир и другие города; поскольку же король Испании вел постоянные войны с маврами и турками из Берберии, испанские мориски вполне могли встать на сторону врага и помочь ему. Так что мудрое провидение помогло изгнать их из этой страны.
Но, как бы то ни было, королевство Валенсия с той поры оставалось разоренным и множество деревень, где жили мавры, так до сих пор и не заселено, а земли не обрабатываются. Испания не смогла оправиться от столь большой потери, которую некоторые оценивают в несколько миллионов человек; но я не думаю, что она была столь велика, поскольку, кроме Арагона, откуда также пришло большое количество морисков, которые превратили в цветущий сад долину Эбро, в других частях страны их было не так уж много.{13}
Помимо этого, по словам некоторых авторов, есть еще несколько причин, ослабивших Испанию. Завоевание колоний в Америке и их заселение вызывали каждый год отток населения из Испании. Многие люди обосновывались на новых землях, полагая, что они лучше тех, которые они оставили, и надеясь найти там свое счастье. Но сокровища Перу дали Испании лишь мнимые богатства и завоевание Южной Америки стоит расценивать скорее как кару небесную, нежели милость Божию.{14}
В самом деле, испанцы, сделавшиеся хозяевами этих сокровищ, использовали их не только для того, чтобы вести крупномасштабные войны во времена правления Карла V и его сына Филиппа, но и чтобы покупать у других народов все, в чем испытывали нужду, так что Испания служила всего лишь каналом, по которому золото из Южной Америки прибывало в Европу для того, чтобы обогатить другие страны. Так, если сравнить земной мир с телом, то Испания предстает ртом, который получает добротное вкусное мясо, пережевывает его, подготавливая для того, чтобы отправить к другим частям, а сама лишь чувствует его вкус или смакует то, что застревает в зубах.{15} Таким образом, Испания не может обходиться без торговли с другими народами, даже в состоянии войны, как это было во время войны с Францией, когда торговля осуществлялась не только в Бискайе, Наварре и Арагоне, где она практически всегда была разрешена, но и по всей Испании, где ее отстояли, поскольку Прованс всегда поддерживал связи с Валенсийским королевством просто из нужды в продовольствии; по тем же причинам Бретань и Нормандия, а также другие провинции, расположенные на океанском побережье, поддерживают отношения, соответственно, с Бильбао и Кадисом. Я говорю не только о пшенице и тканях, привозимых из этих областей; завозятся также и многие другие виды ремесленной продукции, от скобяных изделий и вплоть до шпаг, так что неверно было бы думать, будто все хорошие клинки делаются в Толедо.
Результат не замедлил сказаться: мануфактуры Испании, когда-то процветавшие, сегодня почти все разорены, поскольку, вместо того чтобы выпускать свою продукцию, например, из шерсти и шелка, как это делалось в былые времена, испанцы отправляют сырье в чужие страны — в Голландию, Францию и Англию, где из него вырабатывают ткани и потом продают им же, но по очень высокой цене. Поскольку же большая часть торговли Испании перешла в руки иностранцев, города, где еще совсем недавно процветали ремесла и товарооборот, пришли в упадок и превратились лишь в тень того, чем они были прежде: например, Бургос, когда-то богатый благодаря торговле кастильской шерстью, практически утратил свою коммерческую значимость; Сеговия, производившая великолепные сукна, сегодня практически пустынна и очень бедна.{16}
Однако остается еще несколько больших и красивых городов, но, кроме Мадрида, все они находятся за пределами Кастилии. Сарагоса, построенная на реке Эбро, похожа на Тулузу больше, чем какой-либо другой город Франции, из тех, что я видел, поскольку в ней так же много больших кирпичных домов; мне показали там старинный замок, называемый Альхаферия (Aljaferia), который когда-то был резиденцией королей и который сегодня принадлежит инквизиции. Барселона, почти такая же большая, как Лион, окружена каменной стеной, отделяющей ее от пригородов, где находятся порт и мол, на строительство которых были потрачены огромные деньги, поскольку когда-то корабли были вынуждены стоять вдалеке от рейда и без прикрытия, вследствие чего они часто подвергались нападениям со стороны корсаров из Берберии. Внутри этих городских стен располагаются узкие, но весьма оживленные улочки. Около главного собора находится дворец, именуемый Депутацией, где представители испанских сословий решают судьбы страны; на стенах большого зала висят портреты правителей — начиная с бывших графов Барселоны и до нынешнего короля; наш Карл Великий и его сын Людовик Благочестивый тоже занимают там свое место. В Валенсии также есть своя Депутация, устроенная точно так же, но самое красивое здание здесь — расположенная на главной площади Торговая палата, или Lonja, в которую ведет большая каменная лестница.{17} Я уже не говорю о Севилье, поскольку она и так хорошо известна в целом мире из-за того, что через нее осуществляется связь с колониями Южной Америки.
Примечательной особенностью этих городов служит то, что в них живет множество французов, из которых одни занимаются различными ремеслами, а другие приезжают торговать товарами, привезенными из Франции. Меня уверяли, — хотя в это слабо верится, — что в Каталонии живет больше французов, чем местных жителей, что в Валенсии их насчитывается около пятнадцати тысяч, и больше десяти тысяч в Сарагосе, куда они приезжают из Гаскони и Оверни (самые нищие из них прибывают из Жеводана — вот почему испанцы всех французов называют «оборванцами»). Причиной такой многочисленности здесь французов и чужеземцев из других стран служит возможность быстро поправить материальное положение, поскольку прибывающие сюда бедняки в скором времени становятся зажиточными, а порой и превращаются в богачей. В самом деле, из-за того, что ручной труд в Испании стоит очень дорого, ремесленники там зарабатывают много, особенно если умеют больше, чем испанцы, которые презирают ремесло, именуя его «ничтожным». Каменщиками и плотниками здесь работают большей частью иностранцы, зарабатывающие в три раза больше, чем у себя дома. В Мадриде вы не найдете разносчика воды, который не был бы иностранцем, большинство портных — также чужеземцы. Даже земля не везде возделывается испанцами, и в Арагоне в сезон пахоты, посева и уборки урожая появляется большое количество крестьян из Беарна, которые зарабатывают много денег, сея для местных жителей пшеницу и потом убирая ее.{18}
Что касается торговцев, то они, помимо выгоды, получаемой от торговли, пытаются ввозить французские медные монеты, такие, как лиард, чтобы обменивать их в Испании на серебро, поскольку покойный король Филипп повысил номинальную стоимость монет из биллона,[4] поэтому серебро в Испании дешевле, чем во Франции, из чего можно извлечь немалую выгоду.{19} Трудность состоит в том, чтобы вывезти серебро из Испании, поскольку это строго запрещено законом. Тем не менее, как мы видели в Памплоне, после ярмарок, на которые собиралось большое количество французских торговцев, они знали способы, как переправить свой барыш на другую сторону гор. Если они не могли получить разрешение (которое предоставлялось очень редко), то находили крестьян, которые брались доставить им его за один-два процента в Сен-Жан-Пье-де-Пор, первый населенный пункт Наварры, остававшийся французским; эти крестьяне были знакомыми, пользовавшимися доверием людьми, которые, чтобы избежать встреч со стражниками, осуществляли переход ночью или по мало известным дорогам через скалы и песчаные равнины, где можно было встретить лишь коз да пастухов.{20}
Даже нищие со всех стран приезжают сюда на поиски счастья. Немцы имеют обыкновение ежегодно приезжать сюда целыми ватагами; рассказывают, что, покидая свои дома, они обещают дочерям привезти приданое, собрав милостыню в деревнях и по дороге, имея в виду, что Испания для них приблизительно то же, что для Кастилии колонии в Южной Америке. Множество странников прибывает из Франции. Они идут в Сантьяго-де-Галисия, одни — будучи верующими, других гонит нищета, и мы часто встречали их в Бискайе с палками и дорожными флягами, в плащах с изображением морской раковины. Но даже в городах столько нищих, калек, настоящих или мнимых слепых, прибывших из других стран, что кажется, как говорил один из испанских авторов, никто из них не хочет оставаться где бы то ни было в другом месте, и вся нищета Европы хлынула в Испанию.{21}
Примечательно, что такое количество людей прибывает в Испанию с целью разбогатеть, тогда как большая часть Испании, как я уже говорил, бедна и убога. Но, помимо того, что все думают, будто все золото Перу хлынуло сюда, и надеются урвать кое-что для себя, сами испанцы, несмотря на проклятия, которые они адресуют приезжим, не препятствуют тому, чтобы эти чужеземцы жили за их счет и ели их хлеб. Причины этой ужасной бедности заключаются, на мой взгляд, не в природе и климатических условиях страны, а в характере ее обитателей. Их головы затуманены манией благородства, и они предпочитают нищету или службу какому-нибудь вельможе занятию ремеслом или промыслом; и, если необходимость вынуждает их посвятить себя этим занятиям, они все равно норовят казаться благородными дворянами. Сапожник, оставив свои колодки и шило и нацепив шпагу и кинжал, едва ли снимет шляпу перед тем, на кого только что работал в своей мастерской.{22}
Таким образом, хотя они зачастую бывают восхитительны в своих невзгодах, перенося со стойкостью сильной души как удары судьбы, так и успехи, и несмотря на то, что среди них много учтивых, приветливых, воистину храбрых людей, их вполне заслуженно называют гордецами, от самого маленького до самого большого, поскольку они презирают весь остальной мир и считают, что он создан лишь для того, чтобы служить им, чему весьма способствует полное незнание ими других стран — сколь ни удивительно (а это истинный факт), когда речь идет о нации, покорившей столько других народов. Но дворянство и вельможи вовсе не покидают Мадрид и не отправляются на войну и в другие страны, разве что в тех случаях, когда их туда посылают с каким-нибудь поручением; именно поэтому они, не расставаясь со своим домашним очагом, даже не знают, где находится Амстердам — в Европе или в Южной Америке, а простые горожане и бедные крестьяне едва ли думают, что есть какие-то другие земли, кроме Испании, и другие короли, кроме их правителя.{23}
Не меньшее презрение питают друг к другу и сами испанцы, живущие в разных частях страны. Каждый считает себя выше всех остальных и обвиняет арагонца, каталонца, валенсийца, кастильца во всех мыслимых пороках и всех бедах своей провинции. На мой беспристрастный, поскольку я не принимал участия в их раздорах, взгляд, гордость и важность являются отличительными чертами жителей Кастилии, у арагонцев же не меньше гордыни, но их высокомерный и упрямый нрав не смягчается добротой. Каталонцы более предприимчивы, чем другие испанцы, и меньше других отличаются от нас, французов, как по причине схожего климата, так и из-за большого количества наших соотечественников, которые обосновались в этой провинции, где у многих выросло потомство и их кровь смешалась с кровью жителей этой страны. Нрав жителей Валенсии и Андалусии можно считать более легким, чем у других испанцев, которые считают их плохими солдатами, поскольку те слишком изнежены и склонны к наслаждениям.
Эти сплетни и споры — обычные темы для бесед, когда встречаются несколько жителей различных провинций. Но если вдруг среди них появляется кастилец, то все дружно набрасываются на него, точно собаки, увидевшие волка. Они жалуются, что кастильцы их тиранят, что никого, кроме кастильцев, не учитывают при распределении почестей и вознаграждений, хотя они своей доблестью столь же и даже больше, чем кастильцы, посодействовали возвышению испанской короны и укреплению могущества страны, чем кичится Кастилия, на их взгляд, совершенно случайно получившая приоритет среди королевств Испании; ибо, говорят они, если бы у Фердинанда, короля Арагона, был от Изабеллы, королевы Кастилии, сын, а не дочь Хуана, вышедшая замуж за Филиппа Австрийского и ставшая матерью Карла V, этот сын именовался бы Арагонским и собрал бы под своим скипетром все Испанское королевство. На что кастильцы возражают, что благодаря императору Карлу V и его сыну Филиппу II Испания завоевала среди других стран ту славу, которая у нее есть сегодня, и что именно Кастилия добавила огромные и богатые владения Америки к землям, отвоеванным когда-то у мавров, как говорится в рефрене:
A Castilla у a L?on,
Nuevo mundo dio Colon,
что означает: Христофор Колумб завоевал Америку, чтобы расширить Кастильское королевство, хотя выгода от этого была всей стране. Кроме того, добавляют они, Кастилия обрела право главенства той верностью, с которой она всегда служила королям, тогда как другие провинции восставали против них.{24}
Мне кажется, что в этих спорах именно у кастильцев есть основания упрекать других, ибо нет другой части страны, которая была бы столь же обременена налогами, как она, и многие ее жители даже отправляются в другие провинции, — вот почему Кастилия полупустынна, — в то время как Бискайя и Наварра, которые сами по себе не столь богаты, более густо населены и их земли возделываются, потому что они меньше страдают от налогового бремени. Причина в том, что только в Кастилии король пользуется абсолютной властью, в то время как страны, которые объединились под короной во времена Католических королей, сохраняли, как я уже говорил, свои обычаи и привилегии, которые у них были как у иностранцев внутри королевства.{25} Каждое из этих бывших королевств сохранило свои сословные представительства, именуемые Кортесами, которые король созывает время от времени, чтобы просить у них субсидии; однако, тогда как кортесы Кастилии голосовали за оказание королю такой услуги, кортесы Арагона, Каталонии и Наварры часто отказывали ему или давали очень мало.
Несмотря на то, что Филипп II в прошлом веке воспользовался восстанием в Сарагосе, чтобы ограничить независимость арагонцев, он не осмелился отменить все их свободы, которыми они так дорожили, что готовы были на все, чтобы их защитить. Король Испании не обладает полной судебной властью, а границы, разделявшие бывшие королевства, обозначены каменными столбами; алькальды, альгвасилы и прочие слуги закона могут переступить эти границы лишь после того, как положат на землю свой жезл, называемый vara, знак их власти;{26} в Арагоне существует Верховный суд — хранитель древних обычаев страны, куда каждый подданный, личность или имущество которого подвергаются угрозе, может подать жалобу, чтобы наказать судью, который плохо вел его дело. Кроме того, горожане могут воспрепятствовать тому, чтобы войска, прибывающие из Кастилии, расквартировывались на их территории, причем король всякий раз должен просить у них разрешения, которое он получает с большим количеством ограничений. Не меньше дорожат своими правами и каталонцы, особенно жители Барселоны, которые управляют своим городом и близлежащей территорией посредством Совета и с большой неохотой терпят королевские войска, проходящие по землям их графства, опасаясь, как бы король не использовал вооруженные силы для урезания их свобод. От этих двух провинций королю довольно мало пользы, так же, как и от Наварры, которая обеспечивает ему лишь безопасность границ до Пиренеев, являющихся естественной труднопреодолимой преградой, которую Бог воздвиг между Францией и Испанией. Но опасение, что жители этих провинций могут вернуться в подданство своего бывшего и законного государя, каковым был король Франции и которому они сохранили привязанность, не позволяет монарху обременять их денежными поборами.
Что же касается Португалии, которую король Филипп II вновь присоединил к своему государству как наследник ее бывших правителей, то все преимущества оказались у португальцев, а все тяготы легли на Кастилию. Дело в том, что король Филипп должен был поклясться, что не назначит ни одного кастильца в правительство этой страны, тогда как португальским дворянам позволялось занимать любые должности и носить любые титулы Испании. К тому же из Португалии прибыло множество лжехристиан, которые берут на откуп налоги и доходы Кастильского королевства и, отдавая государю лишь часть собранного, обогащаются за счет бедных людей. Несмотря на это, португальцы ненавидят испанцев, что вынуждает короля держать в крупных городах этой страны специальные гарнизоны, опасаясь, как бы португальцы не подняли мятеж.
Таким образом, для того чтобы защищать такое огромное государство (власть которого простирается также над Неаполем, Миланом, Франш-Конте и Фландрией), король Испании располагает лишь помощью и поддержкой Кастильского королевства и теми богатствами, которые галионы привозят из Америки. К тому же из этих сокровищ он получает лишь малую часть; действительно, американское серебро, еще не прибыв в Севилью, уже предназначалось откупщикам и сборщикам податей, с которыми король заключал контракт, чтобы они каждый год отчисляли казне суммы, необходимые для поддержания армии и удовлетворения других государственных нужд. Эти «услуги», как они их называют, имеют скорее разрушительные последствия для государства, нежели поддерживают его, поскольку откупщики, почти все будучи иностранцами (когда-то это были в основном выходцы из Генуи, а нынче большей частью португальцы, как я уже говорил), не заботятся о государственных интересах, а лишь добиваются разрешения на вывоз из королевства того, что они заработали, представляя собой насос или губку, поглощающую все золото и серебро Испании.
Поэтому, если сравнивать два могущественных государства — Испанию и Францию, первое, имея более обширную территорию и будучи более богатым (во всяком случае, так полагают) за счет сокровищ Южной Америки, на деле слабее, как из-за сепаратизма составляющих его королевств и владений, так и из-за нежелания его жителей заниматься торговлей и другими полезными делами; король же Франции владеет лишь одним королевством, но единым, и его подданные, преданные и послушные, приносят ему своим трудом сокровище, гораздо большее и надежное, чем все золото Перу.
* * *
Возвращаясь во Францию, я проехал через то самое Ронсевальское ущелье, столь знаменитое благодаря великому сражению, которое здесь проиграл Карл Великий сарацинам, и, добравшись до вершины возвышающейся над ним горы, я остановился, чтобы посмотреть в одну сторону — на Испанию, которую я покидал, в другую — на Францию, куда я направлялся.
Испания показалась мне выжженной землей, где лысые горы, за которыми видны лишь голые скалы, скрывают скудную растительность и долины, в которых едва видна зелень и всего лишь редкие знаки того, что там существует человеческое счастье.
Франция же, напротив, предстала моим глазам прекрасным садом, в котором природа выставляет напоказ свои возвышенности и низины, свои земли, свои равнины и долины; и даже те места, которые видны, но которые при этом не являются самыми прекрасными во Франции, казались мне чем-то поразительным и чудесным, когда я сравнивал их с теми, которые только что покинул.
Но следует сказать, что то, что я говорил о различии двух народов, вовсе не мешает мне уважать Испанию и восхищаться мудростью, сдержанностью, благоразумием и таким изобилием нравственных и политических добродетелей, которые во всем блеске мы находим в людях, живущих на ее земле.