Глава 3.10 АРЕСТ МЕРЕЦКОВА

Глава 3.10

АРЕСТ МЕРЕЦКОВА

Гипотеза, которая будет изложена в этой главе (подчеркнем еще раз главе, которую читатель может без малейшего ущерба пропустить), базируется на следующих четырех допущениях.

1. Репрессии, которые волна за волной накатывались на высшие эшелоны сталинской номенклатуры, включая руководителей армии, флота и военной промышленности, были незаконными — но они не были случайными.

Если и не все, то многие аресты и расстрелы были вызваны не стихийными вспышками слепого гнева Сталина, а отражали беспощадную борьбу кланов в его ближайшем окружении. Начало войны изменило лишь «цену вопроса»: если ранее борьба шла за близость к Хозяину и связанные с этим привилегии, за должности, госзаказы, премии и ордена, то теперь на кон была поставлена жизнь. По глубоко верному замечанию И. Бунича, «немецкие генералы, рискуя собственной жизнью, устраивали заговоры против Гитлера, а советские генералы устраивали заговоры, спасая собственную жизнь».

2. Главным средством устранения конкурентов была, естественно, клевета. В мирное время (если к истории сталинской империи вообще применимо такое словосочетание) содержание клеветы могло быть самым разнообразным: «вредительски тормозил постановку на вооружение нового истребителя», «вредительски торопил с постановкой на вооружение ненадежного и не соответствующего требованиям ВВС истребителя», «вредительски занизил план производства бронебойных снарядов с тем, чтобы оставить Красную Армию безоружной перед лицом врага», «вредительски завысил план производства бронебойных снарядов с тем. чтобы внести хаос и дезорганизацию в работу военной промышленности» и т.д. После начала войны. тем более — после ТАКОГО начала, самым ходовым товаром на рынке клеветы стали обвинения в «потере бдительности», «вредительской беспечности», «преступном бездействии» и пр.

3. Гитлеровское руководство — в отличие от советских историков — вовсе не было уверено в том, что Финляндия вступит в войну. К тому же «вступить в войну» можно по-разному. Предоставление аэродромов и якорных стоянок — это один уровень участия, пропуск немецких войск через территорию северной Финляндии — другой, а тотальная мобилизация всех людских и экономических ресурсов страны и переход в наступление силами 16 дивизий создают совершенно другую ситуацию. В Берлине понимали, что союз с нацистами вызывает значительное неприятие во всех слоях финского общества, и поэтому были крайне заинтересованы в том, чтобы «первый выстрел» произвела Красная Армия. Причем этот «выстрел» должен был быть как можно более заметным и громким.

4. После 22 июня 1941 г. десятки высокопоставленных командиров Красной Армии перешли на сторону врага. Это не гипотеза, это факт. Не исключено, что некоторые генералы (и иные, близкие к принятию важнейших военных решений руководители) начали свое сотрудничество с противником еще до 22 июня 1941 г.

Определившись с исходными допущениями, познакомимся теперь ближе с главным действующим лицом исторической трагедии.

Кирилл Афанасьевич Мерецков родился 7 июня 1897 года в деревне Назарьево Зарайского уезда Рязанской губернии. С пятнадцати лет работал слесарем на заводах и фабриках Москвы. В мае 1917 года, в неполные 20 лет вступил в партию большевиков. Летом 1918 г. организовал в городе Судогда Владимирской губернии отряд Красной Гвардии, с которым принимал участие в подавлении «кулацких мятежей». Был ранен в боях, после выздоровления направлен учиться в только что созданную Академию Генерального штаба. Гражданская война продолжалась, и Мерецков, так же как другие слушатели Академии, несколько раз отправлялся на фронт. Некоторое время в 1920 г. он был помощником начальника штаба 6-й кавалерийской дивизии, командиром которой был Тимошенко — будущий нарком обороны СССР.

После окончания Академии в 1921 г. молодой штабной офицер начинает стремительно подниматься по служебной лестнице. В июле 1928 г., в возрасте 31 года он становится заместителем начальника штаба Московского военного округа, затем — начальником штаба Московского и Белорусского военных округов. В Белорусском округе, находившемся на границе с главным на тот момент потенциальным противником — Польшей, Мерецков был начальником штаба при Уборевиче — одном из наиболее ярких советских командиров, ставшем в 1937 г. главным фигурантом «военно-троцкистского заговора». В январе 1935 г. Мерецкова назначают начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, т.е. начальником штаба еще одного будущего «врага народа» — кавалера ордена Красного Знамени № 1 (по другим сведениям, орден № 1 был вручен Нестору Махно), будущего маршала Блюхера. Осенью 1936 г. Мерецкова отправляют в Испанию, где он исполняет обязанности военного советника при Генеральном штабе республиканской армии.

Любого из этих трех эпизодов биографии: связь с «разоблаченным врагом народа» Уборевичем, связь с «разоблаченным врагом народа» Блюхером, личное участие в неудавшейся попытке Сталина закрепиться за Пиренеями, было бы достаточно для того, чтобы навсегда исчезнуть в кровавой мясорубке 1937–1938 годов. Так в дополнение ко всему Мерецков в 1931 г. был еще и на стажировке в Германии. Однако ничего страшного не произошло — Мерецков продолжил свое неуклонное восхождение, не пропуская «ни одной ступеньки». В сентябре 1938 г. его назначают командующим Приволжским, а в следующем году — Ленинградским военным округом. Несмотря на трагический провал лично им разработанного плана «освобождения» Финляндии, Мерецков получает звезду Героя Советского Союза, звание генерала армии и в августе 1940 г. становится начальником Генерального штаба РККА.

Выше этого мог быть только пост наркома обороны СССР, но такая вершина была Мерецкову недоступна в принципе — он не входил в число статусных «героев Гражданской войны», соратников Ворошилова, Тимошенко, Буденного, Кулика по 1-й Конной армии, сообщников Сталина в расправе с Троцким и троцкистами. В любом случае, должность начальника Генштаба означала допуск к важнейшим военным секретам страны. Мобилизационный план, планы стратегического развертывания Красной Армии, планы производства боевой техники и боеприпасов, оперативные и мобилизационные планы округов — все эти сверхсекретные документы проходили через руки начальника Генштаба. Соответственно, назначение на такую должность означало высшую степень доверия товарища Сталина к молодому (43 года) генералу армии.

В январе 1941 г. кривая непрерывного карьерного роста Мерецкова сделала первый, пока еще вполне обратимый, изгиб. Сталин назначает на пост начальника Генштаба «восходящую звезду» советского генералитета, героя Халхин-Гола Г.К. Жукова. Отставка Мерецкова была более чем почетной. Он сохранил звание генерала армии и получил назначение на должность заместителя наркома обороны СССР по боевой подготовке войск. Накануне большой войны это был важнейший пост, назначение на который опять же свидетельствовало о полном доверии к Мерецкову со стороны Сталина и его ближайшего окружения, включая самого наркома обороны Тимошенко.

21 июня 1941 г. решением Политбюро ЦК (т.е. фактически — решением Сталина) Мерецков назначается полномочным представителем высшего командования Красной Армии на Северном фронте и немедленно уезжает к месту новой службы в Ленинград. 23 июня 1941 г., на второй день войны, создается Ставка Главнокомандования. При Ставке был образован институт «постоянных советников Ставки». Мерецков вошел в их число, наряду с такими доверенными людьми Сталина, как Молотов, Берия, Шапошников, Жданов, Кулик, Маленков, Мехлис…

Падение Мерецкова с вершин власти в слепящую тьму лубянских подвалов было молниеносным и ошеломляющим. 23 июня его отзывают из Ленинграда в Москву и через несколько дней (точная дата ареста неизвестна) передают в руки палачей НКГБ. Единственное, что можно сказать со всей определенностью, — это только то, что арест заместителя наркома обороны не мог произойти без прямой санкции самого «Хозяина». Никакие «бериевские сатрапы» такие вопросы самостоятельно не решали (не говоря уже о том, что в указанный период времени товарищ Берия прямого отношения к руководству НКГБ не имел). В начале сентября 1941 г. Мерецкова освобождают и прямо из тюремной камеры, снова в должности представителя Ставки, отправляют на Карельский фронт. Вскоре его назначают командующим 7-й армией, затем — Волховским и Карельским фронтами.

Здоровье и силы Мерецкова были безвозвратно подорваны. По распространенной исторической легенде. Сталин даже разрешал изувеченному пытками генералу докладывать сидя. Хрущев в своих мемуарах пишет: «Когда я видел Мерецкова в последний раз, это был уже не Мерецков, а его тень. Раньше он был молодой генерал, физически крепкий, сильный человек, а теперь он еле ходил…» Хотя больших (да и малых) успехов в командовании фронтами Мерецков так и не достиг, Сталин наградил его званием маршала (26 октября 1944 г.) и кавалера высшего полководческого ордена «Победа» (8 сентября 1945 г.). В августе 1945 г. Сталин позволил Мерецкову стать номинальным руководителем 1-го Дальневосточного фронта и победителем японской Квантунской армии. Эпитет «номинальный» является лишь констатацией грустной правды — Мерецков не знал ни вверенные ему войска, ни противника; последний раз на Дальнем Востоке он был 9 лет назад. И если бы Япония к тому моменту не была уже нокаутирована американскими бомбардировками, то такое командование могло бы привести к самым печальным последствиям… Но Сталин, видимо, решил подарить Мерецкову возможность войти в историю войны в ореоле хотя бы одной яркой победы.

Вокруг истории неожиданного ареста и еще более удивительного освобождения К.А. Мерецкова выросло много всяких легенд. В частности, приходится нередко читать о том, что «арест Мерецкова был предрешен задолго до июня 41-го». В качестве доказательства этого тезиса приводятся слухи о том, что к моменту ареста «следователи» уже накопили показания 40 человек о «вредительской деятельности» Мерецкова. Подобная «логика» основана, увы, на элементарном непонимании механизма функционирования сталинской диктатуры. На каждого без исключения высшего военного или партийного сановника непрерывно копился компромат. Эта система была отлажена и поставлена на «поточное производство». Причем, по установленному в конце 30-х годов порядку, «особисты» регулярно докладывали высшим командирам Красной Армии «компромат», накопленный на их подчиненных. Разоблачительные «показания» 40 или 140 осведомителей, хранящиеся в секретном сейфе, были таким же неотъемлемым атрибутом образа жизни высшей сталинской номенклатуры, как и черный служебный автомобиль (марка которого строго ранжировалась в зависимости от занимаемого поста), госдача с инвентарными номерами на столах и диванах, закрытая для простых смертных поликлиника…

Поясним сказанное одним, но чрезвычайно ярким примером. 8 мая 1940 г. Сталин освободил Ворошилова от должности наркома обороны. И не просто «освободил» — а дал подписать на прощание многостраничный «Акт о приеме наркомата обороны СССР тов. Тимошенко от тов. Ворошилова» [146]. В этом удивительном документе было перечислено два десятка направлений работы оборонного ведомства. по каждому из которых констатировались «неудовлетворительное состояние», «исключительная запущенность» и подмена дела «бумажными отчетами». Причем это «обвинительное заключение», однозначно свидетельствующее о том, что товарищ Ворошилов развалил оборону страны так тщательно и всесторонне, как не смог бы развалить ее и вражеский агент, пробравшийся в Кремль, подписали (кроме самого Ворошилова) новый нарком обороны Тимошенко и два секретаря ЦК — Жданов и Маленков. И что же? Этот акт свидетельствовал о том, что «арест Ворошилова был уже предрешен»? Да ничего подобного — Ворошилов был тогда же назначен на высочайший пост руководителя Комитета Обороны при СНК СССР. Формально рассуждая, нарком Тимошенко был у него в подчинении. 30 июня 1941 г. «маршал-вредитель» Ворошилов вошел в состав Государственного Комитета Обороны, т.е. в число тех пяти человек (Сталин, Молотов, Ворошилов, Маленков, Берия), в руках которых была сосредоточена вся полнота власти в стране. Примечательно, что ни нарком обороны Тимошенко, ни тогдашний начальник Генштаба Жуков в эту «пятерку сильнейших» не вошли.

Арест генерала армии Мерецкова не был единичным явлением тех безумных дней. Начиная со второй половины мая 1941 г. по высшему эшелону военного руководства СССР катилась, все более и более разрастаясь в размерах, лавина арестов так называемого «дела авиаторов». В течение двух месяцев, без остановки на войну, были арестованы:

- трое бывших командующих ВВС Красной Армии (Локтионов, Смушкевич, Рычагов);

- начальник Главного управления ПВО СССР (Штерн);

- помощник главкома ВВС по авиации дальнего действия (Проскуров);

- начальник штаба ВВС РККА и его заместитель (Володин и Юсупов);

- командующий ВВС Дальневосточного фронта (Гусев);

- заместитель командующего ВВС Ленинградского ВО (Левин);

- командующий ВВС Северо-Западного фронта (Ионов);

- командующий ВВС Западного фронта (Таюрский);

- командующий ВВС и начальник штаба ВВС Юго-Западного фронта (Птухин и Ласкин);

- командующий ВВС Московского ВО (Пумпур);

- помощник командующего ВВС Орловского ВО (Шахт):

- помощник командующего ВВС Приволжского ВО (Алексеев);

- начальник Военной академии командного и штурманского состава ВВС (Арженухин);

- начальник НИИ ВВС (Филин);

- начальник НИП авиационных вооружений (Шевченко).

Этот список, разумеется, далеко не полный. Он включает в себя только командиров самого высокого ранга. Одновременно с «делом авиаторов» раскручивалось (правда, в несколько меньшем темпе и масштабе) «дело артиллеристов», в рамках которого были арестованы нарком вооружений Ванников, нарком боеприпасов Сергеев, его заместители Ходяков, Иняшкин, Шибанов и Хренков, заместитель начальника ГАУ Савченко, его заместители, конструкторы артиллерийских систем, десятки других командиров, инженеров, управленцев…

Арест Мерецкова произошел одновременно с арестами авиационных командиров. Что, однако, не может само по себе служить доказательством взаимосвязи этих «дел». В любом случае, одно — и при этом очень важное — различие заключается в том, что Мерецкова освободили, а всех вышеназванных обвиняемых по «делу авиаторов» расстреляли. Расстреляли в несколько «заходов» с 16 октября 1941 г. по 23 февраля 1942 г., но расстреляли всех. А вот Мерецкова Сталин помиловал, что может считаться, наверное, самой большой странностью и загадкой «дела Мерецкова».

Переходя теперь от слухов, загадок и догадок к документам, мы обнаруживаем, что на сегодняшний день известно ровно два документа, непосредственно относящихся к истории с арестом и освобождением Мерецкова.

Оба эти документа были опубликованы газетой «Труд», № 230 от 14 декабря 2001 г. Звучит это несколько странно и совсем не «академически», но реальность именно такова. Первым «документом» является сообщение руководства Центрального архива ФСБ о том, что следственное дело К.А. Мерецкова уничтожено. Именно так — не утеряно, не засекречено, а уничтожено. Вторым документом является письмо, с которым 28 августа 1941 г. сам Мерецков обратился к Сталину. Письмо это, которое по здравой логике должно было быть уничтожено вместе с якобы уничтоженным «делом Мерецкова», уничтожено не было. Центральный архив ФСБ любезно предоставил (а мог, заметим, и не предоставить — архив ведомственный, в систему государственной архивной службы не входит, решения мельчайших клерков этого учреждения обжалованию не подлежат) корреспонденту «Труда» Сергею Турченко этот документ, который и был опубликовал в статье «Письмо из Лефортово». Вот полный текст этого письма:

«Секретарю ЦК ВКП (б) Сталину И.В.

В напряженное время для нашей страны, когда от каждого гражданина требуется полностью отдать себя на защиту Родины, я, имеющий некоторую военную практику, нахожусь изолированным и не могу принять участие в освобождении нашей Родины от нашествий врага. Работая ранее на ответственных постах, я всегда выполнял Ваши поручения добросовестно и с полным напряжением сил.

Прошу Вас еще раз доверить мне, пустить на фронт и на любой работе, какую Вы найдете возможным дать мне, доказать мою преданность Вам и Родине.

К войне с немцами я давно готовился, драться с ними хочу, я их презираю за наглое нападение на нашу страну, дайте возможность подраться, буду мстить им до последней моей возможности, не буду щадить себя до последней капли крови, буду бороться до полного уничтожения врага. Приму все меры, чтобы быть полезным для Вас, для армии и для нашего великого народа.

28.VIII. — 41 г. К. Мерецков».

Какую содержательную информацию можно извлечь из этого текста? О причинах ареста, о предъявленных обвинениях в явном виде не сказано ни единого слова. Нет в этом письме и столь естественных в подобных обстоятельствах слов о собственной невиновности, о ложности и необоснованности предъявленных обвинений.

И лишь в последнем абзаце появляется фраза, заслуживающая пристального внимания: «К войне с немцами я давно готовился, драться с ними хочу, я их презираю за наглое нападение на нашу страну, дайте возможность подраться…» Странные слова. Третий месяц идет война, уже названная Великой Отечественной. В народное ополчение записалось (по официальным данным) два миллиона человек из числа имеющих законное освобождение от призыва по мобилизации. И в такое-то время профессиональный военный в звании генерала армии считает необходимым доказывать, убеждать, заверять Сталина в том, что он «хочет драться с немцами», что он их «презирает».

С чего бы это? Остается предположить, что кто-то (возможно, сам Сталин) ранее усомнился в желании Мерецкова «драться с немцами».

Предположение это не такое уж невероятное. По крайней мере, известен реальный и задокументированный случай, когда товарищ Сталин задавал подобные вопросы. Дело было 1 августа 1938 г., во время вооруженного конфликта с японцами у печально знаменитого озера Хасан. Тогда Сталин в телефонном разговоре с командующим войсками Дальневосточного фронта маршалом Блюхером задал ему такой вопрос: «Скажите, т. Блюхер, честно, есть ли у Вас желание по-настоящему воевать с японцами? Если нет у Вас такого желания, скажите прямо, как подобает коммунисту…» [146]. Не приходится сомневаться в том, что маршал Блюхер ответил на такой вопрос прямо, правильно, «как подобает коммунисту». Но это уже не помогло изменить уготованную ему участь…

Кроме опубликованного относительно недавно письма Мерецкова Сталину, существуют еще широко известные, многократно переиздававшиеся мемуары маршала Мерецкова [93]. Загадочная история, связанная с арестом и счастливым избавлением от неминуемого, казалось бы, расстрела, обойдена в мемуарах полным, абсолютным молчанием. На первый взгляд. При более внимательном чтении можно найти в воспоминаниях Мерецкова довольно странный фрагмент, возможно, имеющий самое прямое отношение и к загадке ареста, и к главной теме нашего исследования. Так как стиль в данном случае столь же важен, как и содержание, цитата будет неизбежно длинной: «…Вероятно, миллионы советских людей еще помнят, как провели они вечер перед незабываемым воскресеньем 22 июня 1941 года. Не забыл этого вечера и я.

Меня вызвал к себе мой непосредственный начальник, нарком обороны, находившийся последние дни в особенно напряженном состоянии. И хотя мне понятна была причина его нервного состояния, хотя я своими глазами видел, что делается на западной границе, слова наркома непривычно резко и тревожно вошли в мое сознание. С.К. Тимошенко сказал тогда:

Возможно, завтра начнется война! Вам надо быть в качестве представителя Главного Командования в Ленинградском военном округе. Его войска вы хорошо знаете и сможете при необходимости помочь руководству округа. Главное — не поддаваться на провокации.

— Каковы мои полномочия в случае вооруженного нападения? — спросил я.

— Выдержка прежде всего. Суметь отличить реальное нападение от местных инцидентов и не дать им перерасти в войну. Но будьте в боевой готовности. В случае нападения сами знаете, что делать.

Итак, продолжает действовать прежняя установка. Сохранить мир для страны, насколько удастся: на год, на полгода, на месяц. Соберем урожай. Возведем новые оборонные предприятия. Вступят в строи очередные механизированные корпуса. Наладим производство быстроходных самолетов. Быть может, улучшится международная обстановка. А если и не улучшится, если все же война начнется, но не сейчас, а потом, то тогда легче будет вступать в нее. Выиграть время во что бы то ни стало! Еще месяц, еще полмесяца, еще неделю. Война, возможно, начнется и завтра. Но нужно попытаться использовать все, чтобы она завтра не началась. Сделать максимум возможного и даже толику невозможного…» [93].

В свете всего, что известно сегодня о планах и действиях высшего военно-политического руководства СССР, настойчивые многословные рассуждения о «сборе урожая» и строительстве «новых оборонных предприятий» выглядят каким-то горячечным бредом. Вечером 21 июня 1941 г. в Кремле отчетливо осознали, что до начала войны остались считанные дни или даже часы. Надеяться на «улучшение международной обстановки» было уже поздно. Ни построить новые предприятия, ни собрать еще только зреющий на полях урожай до начала боевых действий уже не удастся. Никаких сомнений в этом более не могло быть. По донесениям войсковой разведки, немцы снимали проволочные заграждения на границе, а в воздухе висел рокот моторов идущих к границе танков. К востоку от границы на базе приграничных военных округов были уже развернуты фронты, штабы которых по приказу наркома Тимошенко выдвигались на полевые командные пункты. Отсчет времени пошел на часы и минуты, и заместитель наркома обороны СССР генерал армии Мерецков это прекрасно знал. Какие уж тут «урожаи»…

Все абсурдное становится абсолютно логичным, если только предположить, что речь шла не о войне с Германией, а о войне с Финляндией. Вот тогда весь этот длинный, эмоционально взвинченный монолог становится вполне разумным. Даже если война с Финляндией начнется «на месяц, на полмесяца, на неделю» позже, это уже даст огромное выигрыш для Красной Армии. И Тимошенко, и Мерецков вечером 21 июня понимали, что Гитлер все-таки смог опередить их. Красной Армии придется вступить в войну в крайне тяжелой ситуации: мобилизация еще не завершена (хотя в рамках скрытой мобилизации сделано было немало), оперативное развертывание группировок войск на западном ТВД еще только начинается, десятки дивизий Второго Стратегического эшелона находятся в железнодорожных вагонах, разбросанных на гигантских пространствах от Дальнего Востока до Смоленска и Шепетовки. Еще один противник (Финляндия) и еще один действующий фронт на северных подступах к Ленинграду сейчас совсем не ко времени.

И Тимошенко, и Мерецков, и сам Сталин катастрофу такого масштаба, которая произошла в реальности, не ожидали. В Москве надеялись на то, что даже в столь неблагоприятной обстановке Красная Армия лишь немного попятится назад, а затем сможет перейти в контрнаступление. Это не гипотеза, это факт. Директива № 3, отправленная в войска в 9 часов вечера 22 июня за подписью Тимошенко и Жукова, ставила задачу занять Люблин и Сувалки «к исходу 24 июня». Возможно, это было обычное «планирование по-советски»: если хочешь получить машину кирпича — закажи две, одну, может быть, и привезут. Пусть и не 24 июня, а 4 июля, но перенести боевые действия на территорию противника Сталин надеялся в самом ближайшем будущем.

При таких представлениях о возможном развитии военно-политической ситуации оттянуть начало войны с Финляндией хотя бы на пару недель было чрезвычайно важно. После перехода Красной Армии в решительное наступление на Западе финское руководство десять раз подумало бы о том, нужно ли ему «пристегивать» свою страну к разваливающейся телеге Третьего рейха. Вот поэтому вечером 21 июня перед Мерецковым и могла быть поставлена задача «сделать максимум возможного и даже толику невозможного» для того, чтобы война с Финляндией «завтра не началась».

На следующих страницах мемуаров Мерецкова мы обнаруживаем прямое подтверждение гипотезы о том, что в возможность оттянуть начало воины с Финляндией он верил и к реализации этой возможности стремился. «…На советско-финляндской границе пока было спокойно. Видимо, Финляндия выжидала, чтобы принять наиболее благоприятное для себя решение. Но сколько собиралась она ждать? Месяц, неделю, день?.. В связи с этим группе офицеров штаба округа я поручил подсчитать, чего и сколько может понадобиться округу при различных ситуациях, если Финляндия выступит тотчас, выступит позднее или не выступит совсем (подчеркнуто мной. — М.С); если нам пришлют подкрепление, не пришлют его или мы сами должны будем помогать другим округам и т.д… В мирное время невозможно предусмотреть все комбинации, которые могут возникнуть после начали войны, особенно когда сама война идет не так, как предполагали. В таких случаях нужно проявлять максимальную оперативность и перестраивать планы в соответствии с конкретными обстоятельствами…».

23 июня 1941 г. установка на максимально возможную отсрочку начала боевых действий была фактически подтверждена поступившими в штабы Северного фронта и Северного флота указаниями «границу не перелетать и не переходить, никаких боевых действий против Финляндии впредь до особого распоряжения не производить!»

Затем наступил лень 24 июня, и кто-то доложил Сталину полученную из «достоверных источников» информацию о том. что на финских аэродромах сосредоточены огромные силы немецкой авиации (600 боевых самолетов, т.е. даже больше, чем было о реальности в составе всего 1-го Воздушного флота люфтваффе). Этот «кто-то» смог убедить Сталина в достоверности своих таинственных «источников». Возможно, после того, что произошло утром 22 июня на Западном фронте, долго убеждать Сталина и не пришлось. В обстановке всеобщей нервозности и неразберихи, которые царили в Кремле в те дни и часы, было немедленно и без рассуждений принято решение «нанести упреждающий удар по аэродромам противника в Финляндии».

Может быть, не знакомый с донесениями загадочных «достоверных источников» Мерецков имел неосторожность возразить. Может быть, просто недостаточно горячо поддержал очередное мудрое решение всезнающего «вождя». В обстановке дошедшей уже до пределов массового помешательства — «шпиономании» этого могло оказаться достаточно для того, чтобы прозвучал вопрос: «Скажите честно, товарищ Мерецков, как подобает коммунисту, есть ли у вас желание по-настоящему воевать с немцами и их пособниками? Если нет у вас такого желания, скажите прямо…»

Вот после этого и произошло все то. что произошло в реальности.

Кто и. самое главное, зачем подбросил Сталину эту явную дезинформацию? Ответа на этот вопрос нет, и едва ли достоверный ответ на такие вопросы будет в обозримом будущем найден. Дезинформация могла быть внедрена по разведывательным каналам германскими спецслужбами, крайне заинтересованными в провоцировании полномасштабной войны между Финляндией и СССР. Люди, доложившие эту дезинформацию Сталину, могли и сами не осознавать того, что противник использует их в своих целях. Не исключен и вариант прямой и осознанной измены.

С другой стороны, все могло произойти и без участия противника, просто в рамках очередного приступа межклановой борьбы в ближайшем окружении Сталина. Спасая себя или стремясь «завалить» Тимошенко, кто-то мог настойчиво обратить внимание Сталина на «близорукость и преступную беспечность» армейского руководства, которое уже «проспало» один внезапный удар противника и теперь готовится проспать второй такой же удар по Ленинграду. Одним словом — поле для догадок и конспирологических версии открывается самое широкое… Увы, в рамках имеющейся (можно сказать, отсутствующей) источниковой базы ничего более определенного сказать невозможно.

Предположим далее, что спустя некоторое время Сталин получил исчерпывающее доказательство того, что «достоверные источники» его обманули. Этим доказательством был факт отсутствия хотя бы единичных налетов немецкой авиации на Ленинград. Что бы и как бы ни докладывали ему о «блестящих результатах» налета на «аэродромы немцев в Финляндии», Сталин не был настолько наивен и настолько несведущ в военном деле, чтобы поверить в то, что «сталинские соколы» одним махом уничтожили на земле все 600 самолетов противника. Отсутствие налетов на Ленинград лучше любых агентурных «источников» свидетельствовало о том, что никакой немецкой авиации на финских аэродромах нет и не было. Более того — и хуже того — к концу лета 1941 г. Сталин получил самые убедительные подтверждения того, что провоцировать Финляндию на войну не следовало. В конце августа 1941 г. финские войска, не дожидаясь сталинских «уступок», полностью вернули себе все потерянные по условиям Московского мирного договора 1940 г. территории, а в Приладожской Карелии даже продвинулись гораздо далее на восток от границы 1939 г.

Иногда, правда, очень редко, Сталин вспоминал о своих верных слугах, которых «оклеветали подлецы». Редко, но такое бывало. Такое произошло, например, с арестованным 7 июня 1941 г. наркомом вооружений Ванниковым.

В порядке ответной благодарности товарищ Ванников возглавил позднее советский «атомный проект» и вручил товарищу Сталину «боеприпас» немереной мощи. Ну а вначале сентября 1941 года судьба улыбнулась и Мерецкову.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.