Глава 3.2 «БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ НАЧАЛИ НЕМЦЫ…»

Глава 3.2

«БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ НАЧАЛИ НЕМЦЫ…»

«Командующим 14-й, 7-й и 23-й армиями, командирам 19-го СК и 50-го СК.

На рассвете 22 июня немцами началась бомбежка Севастополя, Либавы, Виндавы. Начались боевые действия [в] районе Кристынополь Киевского военного округа и границах Прибалтийского ОВО. Боевые действия начали немцы…» [196].

С этой директивы Военного совета для войск Ленинградского округа началась война. Примечательно, что совершенно очевидный для современного читателя факт («боевые действия начали немцы») не был столь заурядным для современников событий. Видимо, поэтому ВС округа счел нужным специально его подчеркнуть…

В первые дни войны войска Ленинградского округа оказались в особом положении. От начавших боевые действия немцев их отделяла 400-километровая полоса территории, находившейся в зоне ответственности Прибалтийского ОВО. Это обстоятельство позволило провести мобилизацию и оперативное развертывание Северного фронта в плановом, «штатном» режиме. В 10.45 22 июня в штабы армий был отправлен приказ того самого содержания, которого до начала артиллерийской канонады на границе так и ни дождались армии Прибалтийского, Западного, Киевского округов: «Ввести в действие план прикрытия немедленно». Все планы прикрытия мобилизации и развертывания приграничных округов (в том числе и план прикрытия ЛенВО) предполагали активные действия авиации по сопредельной территории. Но так как утром 22 июня вопрос о способе и масштабе ведения «активной обороны» на финской границе еще не был решен, то следом затребованием ввести в действие план прикрытия шла следующая фраза: «Переход и перелет границы до особых указаний не производить» [197].

Не встречая вооруженного противодействия, войска округа (фронта) действовали вполне слаженно и четко.

Оперсводка № 01 штаба 23-й армии сообщает, что уже к 19.40 22 июня стрелковое корпуса армии (19-й СК и 50-й СК) «заняли район прикрытия согласно плана» [198]. В 22.00 22 июня подписана оперсводка № 01 штаба Северного фронта: «Войска Северного фронта занимают свои районы [по] плану прикрытия и приступили к отмобилизованию по МП-41 (мобилизационный план 41-го года. — М.С.)… 1-я тд следует по ж/д на ст. Алакуртти, к 20.00 прибыло два эшелона… Полуостров Ханко. Части в боевой готовности. Семьи военнослужащих эвакуируются 22 июня в 18.00 теплоходом „Иосиф Сталин“… Нарушения границы наземными частями в течение дня на фронте 7-й и 23-й армий не отмечалось» [199].

В тот же день, 22 июня, пришли в движение и главные ударные соединения Северного фронта: 1-й и 10-й мехкорпуса. Первый по счету боевой приказ (без номера, написан от руки) командир 10-го МК генерал-майор И.Г. Лазарев отдал в 8.50 22 июня: «Поднять части и привести в боевую готовность. Быть готовым к выступлению» [200]. Следующий приказ того же дня (без номера и без указания точного времени): «После истечения срока боеготовности частей в ночь на 23.6.41 подготовиться к выступлению. Ориентировочно район к-хи [кирхи] Хейниоки» [201]. Странно, но этот приказ ещё содержат указание: «Огнеприпасы на руки не выдавать».

Но уже в 23.10 22 июня командир корпуса приказал «укомплектовать боевые машины положенными боеприпасами. Стрелкам выдать на руки».

К вечеру 23 июня соединения 10-го МК (21-я и 24-я танковые дивизии. 198-я моторизованная дивизия) вышли из пунктов предвоенной дислокации и сосредоточились на южных окраинах Ленинграда. В ночь с 23-го на 24 июня огромный, грохочущий и изрядно дымящий «железный поток» 10-го мехкорпуса (по состоянию на 1 июня 1941 г. в корпусе числилось 469 исправных танков, 86 бронемашин, 34 гусеничных тягача, 1090 автомашин, 450 мотоциклов) прошел через Ленинград на север в сторону Выборга [202]. Дивизии корпуса имели задачу выйти в район ст. Кямяря, п. Хейниоки, п. Муола, ст. Тали (см. карту № 6).

В штаб 1-го мехкорпуса первое по счету боевое распоряжение (б/н) поступило в 10.50 22 июня: «Комвойсками приказал 3-ю тд и 163-ю мсд поднять и подготовить к выступлению. Время выступления и маршрут будет дан дополнительно» [203]. В 14.15 22 июня командир корпуса генерал-майор М.Л. Чернявский отдал боевое распоряжение №1: «Командирам 3-й тд, 163-й мсд, 5-го мцп (мотоциклетный полк). Подготовить части в полную боевую готовность. Части рассредоточить в укрытых местах своих лагерей и принять все меры охранения. Готовность к выступлению постоянная…» [204]. Наконец. в 22.11 22 июня дивизии 1-го мехкорпуса получили приказ начать немедленно марш по маршруту Псков–Луга–Красногвардейск (Гатчина) и к утру 24 июня сосредоточиться в районе южных пригородов Ленинграда (Пушкин, Пулково). Все это вполне соответствовало всем известным предвоенным планам, в соответствии с которыми 1-й МК как главный резерв командования фронта сосредотачивался южнее Ленинграда.

Однако внимательное знакомство с оригиналами документов позволяет обнаружить и нечто новое. Так, боевой приказ (б/н) на выдвижение 163-й моторизованной дивизии, подписанный командиром 1-го МК в 22.05 22 июня, напечатан на оборотной стороне топографической карты [205]. Возможно, в штабе корпуса не нашлось на тот момент чистого листа писчей бумаги, а счет времени шел уже на часы и минуты. Для первого дня войны, начавшейся отнюдь не по планам советского командования, в этом ничего удивительного нет. Примечательно другое: в штабе мехкорпуса, дислоцированного в районе Пскова. «под рукой» оказалась не топографическая карта Псковской области, и не карта соседней Латвии, и даже не карта вражеской Германии, а топографическая карта… Финляндии. Этими картами 163-я мд была обеспечена в избытке. На обратной стороне листов топографической карты южной Финляндии отпечатаны приказ о паролях и отзывах на 24 июня [206], распоряжение командира дивизии об усилении разведбата взводом танков БТ-5 от 24.00 24 июня [207], докладная записка об обстоятельствах аварии бронемашины «БА-20» от 26 июня…

Нарушая хронологию изложения событий, сразу же отметим, что на фронт войны с «белофиннами» 163-я мд так никогда и не попала. 30 июня 1941 г., в связи с катастрофической обстановкой, сложившейся в полосе Северо-Западного фронта после форсирования немцами Западной Двины (Даугавы), 1-й мехкорпус был из состава Северного фронта исключен и переброшен в новый (а фактически — старый, исходный) район Пскова — Острова, навстречу наступающим частям 4-й танковой группы вермахта. Для войны с немецко-фашистскими захватчиками на своей территории довоенные планы и довоенные карты уже не годились. Более того, они стали опасным «вещдоком». Поэтому 29 июня начальник оперативного отдела штаба Северного фронта генерал-майор Тихомиров отдает следующее распоряжение начальнику штаба 1-го мехкорпуса полковнику Лимаренко: «Имеющиеся в корпусе карты с собой не брать. Выслать одну машину 1,5 т за получением новых наборов карт» [208].

Получив это указание, полковник Лимаренко в 23.20 29 июня отдал следующий приказ своим подчиненным: «Немедленно в штаб корпуса командирам 3-й тд и 163-й мcд выслать по одной машине и по одному представителю для поездки в штаб Северного фронта для получения карт. Ранее полученные карты, все без исключения (подчеркнуто мной. — М.С.), подготовить к сдаче и сдать непосредственно на склад карт в Ленинграде» [209]. Сдать «все без исключения» так и не удалось. Уже после фактического разгрома 163-й мд, 31 июля 1941 г., список оперативных дежурных по управлению 163-й мд выполнен опять же на обороте карты Финляндии… [210].

Вернемся теперь в 23 июня 1941 г. Максимальная протяженность маршрута частей 1-го МК на марше к Гатчине составляла 200-250 км. Для гусеничных машин (танков, артиллерийских тягачей) марш такой протяженности представляет большую и трудную задачу. Трудную, но вполне решаемую. Как выше уже было упомянуто, 56-й танковый корпус Манштейна прошел 300 км от границы до Даугавпилса (Двинска) за четыре дня. Примерно такой же по протяженности рейд совершил от границы до Даугавы и 41-й танковый корпус Рейнгардта (см. карту №8). Причем немцы не просто маршировали, а (как все еще принято считать) «преодолевали ожесточенное сопротивление частей Красной Армии».

Соединения 1-го МК (3-я танковая и 163-я моторизованная дивизии). не встречая ни малейшего противодействия со стороны наземного или воздушного противника, вышли в район Красногвардейска (Гатчины) за двое суток, но с огромными «потерями». Сбор отставших на марше колесных и гусеничных машин продолжался еще несколько дней. Судя по оперативной сводке № 7 штаба 1-й тд, даже к 28 июня из 337 танков дивизии в исправном состоянии в районе сосредоточения находилось всего 255 единиц. Из 40 тяжёлых трехбашенных танков Т-28 отстали на марше по причине «горения фрикционов» 17 машин [211]. Лишь к 1.00 30 июня (оперативная сводка №11) число исправных танков выросло до 278 [212]. Если у танков могли «сгореть фрикционы», то потери личного состава в ходе марша в глубочайшем тылу не имеют ни какого объяснения.

Тем не менее, по документам штаба 3-й тд в дивизии на 28 июня числилось всего 7359 человек (начсостав — 665, младший начсостав — 1147, рядовых — 5547) [213]. Это очень странные цифры. По штату в танковой дивизии должно было быть 10941 чел. личного состава. Уже к 1 июня 1941 г укомплектованность 1-го МК личным составом составляла 87% [214]. После 1 июня части и соединения западных округов пополнились личным составом в рамках так называемых БУС («большие учебные сборы»), т.е. скрытой мобилизации. 23 июня мобилизация в Советском Союзе стала открытой и всеобщей, и войска Ленинградского округа (Северного фронта) были в целом пополнены мобилизованными резервистами до штатных норм.

Никаких пояснений по поводу того, что численность личного состава 3-й тд к 28 июня составляла (еще? уже?) 67% от штатных норм, в документах штаба дивизии не обнаруживается. Некоторое же представление о том, как происходил марш частей 1-го мехкорпуса можно получить из приказа, подписанного командиром и начштаба корпуса после 25 июня (точная дата в документе не указана): «Сосредоточение соединений корпуса, произведенное из Пскова в район Красногвардейска, показало, что штабы соединений и частей не умеют организовывать, обеспечивать, регулировать марш и управлять им. Командиры частей и подразделений не командуют колоннами, не организуют их боевого обеспечения, технического замыкания, эвакуации и восстановления отставшей и аварийной материальной части. Движение колонн происходит неорганизованно и стихийно. Пунктов сбора аварийных машин не назначают. Командный состав подразделениями на марше не руководит. Командиры машин шоферами не управляют, машины двигаются и останавливаются как хотят. Дисциплина марша отсутствует совершенно. Сигнальных флагов на машинах нет. Колонны неуправляемы, машины не имеют своих постоянных мест в колоннах…» [215].

Трудно поверить, что речь в приказе идет о первом по номеру и времени формирования мехкорпусе Красной Армии, созданном на базе 13-й и 20-й Краснознаменных танковых бригад, «ветеранов» первой финской войны. По укомплектованности танками, бронемашинами, тягачами и автомобилями 1-й МК входил в «пятерку» лучших мехкорпусов РККА. В сентябре 1940 г. корпус участвовал в крупных учениях, в ходе которых танковые части корпуса в течение 7 дней совершали марши, форсировали реку Великая и затем успешно прорвались в оперативную глубину обороны условного «противника»…

Впрочем, несравненно более значимым было направление движения, а не его темп и организованность. Дальнейшие события (когда буквально через несколько дней после сосредоточения в районе Гатчины части 1-го МК двинулись назад, ко Пскову и Острову) показали, что если бы темп марша был нулевым, то для пользы дела это было бы еще лучше. Тогда же, в первые дни войны, командование Северного фронта продолжало с упорством заведенной «музыкальной шкатулки» исполнять пункт за пунктом предвоенный оперативный план. Прорыв немецких танковых дивизий к Шяуляю, Каунасу и Вильнюсу не оказал никакого видимого влияния на решения и действия советского командования в Ленинграде. Да и трудно сказать — знало ли командование Северного фронта о катастрофическом развитии событий в полосе Северо-Западного фронта (Прибалтийского военного округа).

С позиций сегодняшнего дня вопрос этот звучит дико, и тем не менее — 24 июня, на третий день войны штаб Северного фронта отдал боевое распоряжение № 5. Пункт 3 этого документа воспринимается сегодня только как образец «кладбищенского» юмора. «Опыт первых дней войны показал, что в борьбе с немцами огромную роль играет инициатива комсостава. Благодаря проявленной инициативе удалось остановить наступление немецких войск на западном и юго-западном фронтах, за исключением одного участка, где немцам удалось продвинуться до 20 км, благодаря огромному превосходству в силах» [223].

Повторим еще раз — это не текст передовицы из районной многотиражки. Это боевое распоряжение штаба фронта.

Документ с грифом «сов. секретно», которым командиры армий, корпусов и дивизий должны были руководствоваться в своих практических действиях. Стоит отметить и то, что документ этот появился, вероятно, в ходе определенной борьбы мнений. От руки (предположительно — заместителем начштаба фронта, генерал-майором Тихомировым) внесено два красноречивых исправления. После слов «удалось остановить» от руки вписано: «почти повсеместно».

Слова «за исключением одного участка» зачеркнуты и вписано: «на отдельных участках». Но и с этой правкой картина трагических событий на западных границах была искажена до неузнаваемости. Утешая (или обманывая) себя и своих подчиненных, командование Северного фронта продолжало отрабатывать пункт за пунктом уже безнадежно устаревший предвоенный оперативный план.

Не успела еще 163-я моторизованная дивизия сосредоточиться в районе Гатчины, как из штаба Северного фронта поступило (в 14.30 24 июня) боевое распоряжение №5: «В 17.00 24.6.41 дивизии выступить из занимаемого района и сосредоточиться а районе Сами, Педрисе, Раквере. По прибытии в указанный район установить наблюдение за Финским заливом по северному берегу Эстонской ССР. Основная задача — не допустить высадки морского и воздушного десанта на этом участке» [216]. Еще раньше, 22 июня (время в директиве не указано), 191-я стрелковая дивизия, входящая в состав резервов командования Северного фронта, получила приказ «немедленно выступить походом и занять для обороны участок южного побережья Финского залива от Нарвы до порта Кунда» [217]. Предусмотренная в довоенном Плане прикрытия Ленинградского округа — и ставшая совершенно абсурдной в реально сложившейся ситуации — оборона эстонского побережья от «морских десантов противника» продолжилась и дальше.

В 5 часов утра 26 июня боевым распоряжением №8 штаба С.ф. бронепоезд №60 был отправлен на участок Нарва–Таллин [218]. 26 июня в 7.45 командир 1-го МК получил боевое распоряжение № 8 штаба СФ, в соответствии с которым ставилась задача «один танковый батальон „Т-26“ отправить в Эстонскую ССР на станцию Тапа (между Раквере и Таллином. — М.С.)» [219]. Приказ был выполнен, и в 10.40 27 июня 3-й танковый батальон 25-го танкового полка (163-й мл) был отправлен по ж/д на ст. Тапа [220].

Следует, правда, уточнить, что не все эти приказы о переброске частей Северного фронта с пассивного участка (южные пригороды Ленинграда) на еще более пассивный (северное побережье Эстонии) были выполнены. Так, уже в 0.15 25 июня в 163-ю мотодивизию через делегата связи от штаба С.ф. майора Добровольского (на листке бумаги размером с коробку папирос, написано от руки) поступило новое распоряжение начальника штаба фронта: «Командиру 163-й мсд. Командующий фронтом приказал приостановить движение. Районах остановки части замаскировать и обеспечить их поворот» (подчеркнуто в тексте. — М.С.) [221]. Куда именно предстояло поворачивать, никто еще не знал. 25 июня командир 163-й мд отдал своим подчиненным следующий приказ: «Всем частям срочно составить приказы проекты на марш. Пункты марша не проставлять, так как будут указаны дополнительно… Все возимое имущество, боеприпасы и вооружение на ночь загружать на машины» [222].

В то время как на южном участке гигантского по протяженности Северного фронта происходили эти лихорадочные перестроения, на заполярном Севере, за тысячу километров от Ленинграда, грохотали орудийные залпы настоящей войны. Правда, пока еще орудия были зенитными, а война шла в воздухе и на море, но не на земле.

Судя по «Хронике Великой Отечественной войны на Северном морском театре» (многотомное документальное описание боевых действий флота, составленное в 1945–1949 гг. Историческим отделом наркомата ВМФ), впервые немецкие самолеты-разведчики были обстреляны зенитной артиллерией Главной базы Северного флота (Полярный–Мурманск) в 20.50 18 июня [224]. В тот же день над Кандалакшей был зафиксирован пролет трех неизвестных самолетов. 19 июня в 11.32 зенитные батареи открыли огонь по немецкому разведывательному «Юнкерсу-88», который на большой высоте (7500 м) прошел над Главной базой. Было израсходовано 240 снарядов, увы, безрезультатно. 20 июня в 16.45 неизвестный самолет появился в небе над Североморском и был также безрезультатно обстрелян зенитной артиллерией Северного флота. Стоит отметить, что никаких следов пресловутого «приказа Сталина, запретившего сбивать немецкие самолеты-разведчики» в документах и реально состоявшихся событиях не обнаруживается. По самолётам-нарушителям вели массированный огонь (всего в составе ПВО Северного флота было 17 четырехорудийных 76-мм зенитных батарей), а если и не сбили, то отнюдь не по причине излишнего миролюбия…

22 июня в 10.35 утра Военный совет Северного флота получил приказ наркома ВМФ: «Выслать подводные лодки в район Вардё включительно до маяка Вайдагубский с задачей нести неограниченную войну против транспортов и боевых кораблей, не допуская их в Варангер-фьорд» [224] (см. карту № 9). Таким образом перед Северным флотом была поставлена задача начать боевые действия в территориальных водах оккупированной немцами Норвегии. Вечером в 18.50 22 июня поступила новая директива наркома ВМФ №7/27, в которой задачи формулировались еще более решительно.

«1. Продолжать уничтожение авиации противника совместными с армией ударами и уничтожение транспортов в Варангер-фиорде подлодками.

2. При малейшем признаке движения уничтожать транспорта в Петсамо огнем миноносцев и батарей и совместными с армией ударами авиации. Миноносцам вести огонь из Кутовая.

3. Запретить использование противником островов Айновские огнем полевых батарей» [225].

23 июня в директивах из Москвы были введены некоторые ограничения на действия флота в норвежских водах: «Заместитель Народного Комиссара ВМФ адмирал Исаков приказал ВС СФ свою авиацию дальше Петсамо и Вардё не высылать, а в Порсангер-фьорде и Тана-фьорде разрешил использовать не больше двух подлодок; остальные подводные лодки должны были запирать вход в Варангер-фьорд и прикрывать подходы к Кольскому заливу и Горлу Белого моря» (см. карту №9).

В тот же день (23 июня) был еще раз подтвержден запрет на открытие боевых действий против Финляндии: «Народный Комиссар ВМФ дал директиву Военному совету Северного флота по приказанию Ставки Главного командования впредь до особого распоряжения против Финляндии никаких боевых действий не производить» [224].

Судя по мемуарам бывшего наркома ВМФ. этому решению предшествовала горячая дискуссия: «22 июня на нашей сухопутной границе с Финляндией было сравнительно спокойно. Однако немецкая авиация уже в тот день бомбила корабли и аэродромы Северного флота. Поздно вечером 22 июня я долго разговаривал по телефону с командующим флотом контр-адмиралом А.Г. Головко. „Глупое положение: нас бомбят, а мы считаем Финляндию невоюющей стороной!“ — горячился Арсений Григорьевич. „Но ведь против вас действует пока лишь немецкая авиация, к тому же с норвежских аэродромов“, — пояснил я…» [192].

Немецкая авиация продолжала вести усиленную воздушную разведку в районе Главной базы Северного флота.

«С 4.50 по 19.30 авиация противника производила одиночные и групповые налеты на ГБ СФ и побережье Мотовского и Кольского заливов, п-овов Средний и Рыбачий. При этом были сброшены две бомбы в районе ГБ Полярное, две — в Мурманске и одна — в районе Ура губы, некоторые бомбы были замедленного действия. В 5.48 в проливе Перейма два самолета противника сбросили по нашему буксиру две бомбы, упавшие за его кормой…

Самолеты противника обстреливались зенитным пулеметным огнем и атакoвывaлись нашей истребительной авиацией… Командующий Северным флотом указал командирам частей, что в течение 22-23 июня ряд кораблей обстрелял свои самолеты. СКА „МО“ обстреляли свой „И-15“, преследовавший самолет противника, эсминцы „Куйбышев“ и „Урицкий“ обстреляли свой „СБ“ несмотря на оповещение. Командующий Северным флотом приказал действовать смело, решительно, без нервозности…» [224].

Приступили к активным боевым действиям и ВВС Северного флота. Так, 23 июня девять бомбардировщиков СБ из состава 72-го САП (смешанный авиаполк) совершили боевой вылет на разведку и бомбардировку аэродрома Хебуктен (рядом с норвежским городом Киркенес). Правда, аэродром они из-за низкой облачности не обнаружили. На следующий день бомбардировщики 72-го авиаполка аэродром Хебуктен нашли: судя по записям в ЖБД Северного флота, на аэродроме после бомбового удара «наблюдался пожар», а по данным радиоразведки флота, «в 18-53 радиостанция Киркенес оповестила свои самолеты о повреждении аэродрома». При возвращении с задания один СБ был сбит немецкими истребителями. Это была первая потеря в небе Заполярья.

В тот же день, 24 июня, была одержана и первая победа: старший лейтенант Б. Сафонов (будущий лучший ас Заполярного неба) на истребителе И-16 в 19.40 сбил немецкий «Юнкерс-88» из состава бомбардировочной группы люфтваффе KG-30. Не исключено, что был сбит и еще один бомбардировщик противника: лейтенант Рогожин на И-16 в районе острова Кильдин атаковал «юнкерс», который затем скрылся в облаках. В тот же день на аэродроме Хебуктен после выполнения боевого задания разбился Ju-88 (бортовой номер 2342, по принятой в люфтваффе количественной оценке — «поврежден на 65%») Возможно, неудачная посадка была вызвана повреждениями самолета после боя с советским истребителем [224, 226].

В оперативной сводке №06 штаба Северного фронта (не путать с флотом) от 10.00 25 июня события третьего дня войны в Заполярье описаны следующим образом: «В период с 12.30 24 июня противник совершил ряд налетов на Мурманск, Шангуй, Териверка, м. Мишуков группами от одного до пяти бомбардировщиков. Потерь и разрушений нет. Нашей ЗА (зенитная артиллерия) и авиацией Северного флота сбито три самолета…» [248].

Завершая короткий обзор событий первых дней войны на Северном фронте, вернемся теперь к главной теме, к событиям советско-финляндского противостояния. Строго говоря, «событий» (если понимать под этим словом активные боевые действия сторон) почти не было.

На сухопутном фронте их не было вовсе. Уже в первой по счету директиве Военного совета Северного фронта содержалось вполне конкретное указание: «Границу с Финляндией не переходить и не перелетать. Нарушителей уничтожать на своей территории» [227]. С другой стороны, начиная с 22 июня 1941 г. слово «противник» (неотъемлемо присутствующее практически в каждом приказе, оперативной сводке, донесении и т.д.) или по умолчании относится к соседу за советско-финской границей, или же прямо и ясно включает в себя и финскую армию. Например, в боевом приказе №01 штаба 23-й армии, подписанном в 16.30 23 июня 1941 г., читаем:

«1. Противник (финская и германская армии) группируются на территории Финляндии до одной пехотной дивизии на Петрозаводском и до семи пехотных дивизий на Выборгском направлениях.

2. 23-я армия имеет задачей, обороняя укрепления вдоль госграницы, Кексгольмский и Выборгский укрепрайоны, прочно удерживать их и не допустить вторжения противника на нашу территорию» [228].

Еще более удивительная фраза обнаруживается в журнале боевых действий 23-й армии. Теоретически этот документ должен был вестись непосредственно во время описываемых в нем событий. Практически же — и особенно в обстановке катастрофического разгрома первых недель войны — записи в ЖБД часто делались задним числом или даже людьми, не бывшими свидетелями и участниками описываемых боевых действий. Так, например, ЖБД Западного фронта с описанием событий первых дней войны подписан генерал-лейтенантом Маландиным, который первую неделю войны провел в Москве и лишь после разгрома фронта и ареста высшего комсостава приступил к исполнению обязанностей заместителя начштаба фактически заново созданного Западного фронта [229]. Судьба 23-й армии Северного фронта не была столь трагична, а в июне 41-го штаб армии действовал в обстановке всего лишь «приближенной к боевой». Поэтому достаточно трудно предположить — когда же была сделана запись, датированная 23 июня, которая гласит: «Нарушив мирный договор, войной против СССР выступила также и Финляндия» [230].

Это очень странная запись. Даже не вдаваясь в дискуссию о том, какая из сторон «пошла войной» на другую, нарушив при этом мирный договор, можно однозначно констатировать, что для 23 июня 1941 г. эта фраза сильно опережала реальные события. Оперативные сводки штаба 23-й армии, 10-го и 1-го мехкорпусов с монотонным постоянством сообщают о том, что «встреч с наземным и воздушным противником не было, потерь нет». Сообщение же о том, что «Рюти объявил Финляндию в состоянии войны с Советским Союзом», полетело из штаба в штаб ранним утром 27 июня, т.е. даже с фактическим опозданием на один день. Первая запись о реальных боевых действиях на фронте 23-й армии («в течение дня и ночи 29.6 противник группами от роты до батальона пытался проникнуть через госграницу») появилась еще через два дня [231].

Скорее всего, загадочная запись от 23 июня была сделана в ЖБД 23-й армии задним числом, но и в этом случае она достаточно наглядно свидетельствует об общем настрое командного состава Северного фронта: Финляндия безоговорочно считалась «противником», начало войны с которым есть лишь вопрос времени. Разумеется, подобные «настроения» возникли не только (и не столько) в Ленинграде, но и в Москве. И здесь мы должны согласиться с профессором В.Н. Барышниковым в том, что «в СССР безальтернативно отнесли Финляндию к одному из давних участников немецкой коалиции в войне против Советского Союза».

Один из немногих представителей высшего военно-политического руководства СССР, остановивший в своих мемуарах внимание на событиях начала 2-й советско-финской войны, бывший нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов неоднократно использует такие фразы:

«…Несмотря на мирный договор, заключенный с Финляндией в марте 1940 года, мы не обольщали себя надеждой, что правительство Рюти будет добрым соседом… Зная многочисленные факты, мы не сомневались: если Финляндия не вступила в войну против нас одновременно с Германией 22 июня, то только из тактических соображений…»

Практически те же мысли и настроения выразил в своих опубликованных в 1968 г. воспоминаниях бывший командующий Северным фронтом (Ленинградским ВО) М.М. Попов: «Трудно было найти причину того, что ни немцы, ни финны не начали сразу же наступление одновременно с развертыванием боевых действий на западных границах нашей страны» [194].

Примечательно, что даже Берлин вынужден был занять не столь «безальтернативную» позицию. Как известно, Гитлер в своем радиообращении в 6 часов утра 22 июня 1941 г. в целях очевидно провокационных заявил: «…Сотрудничая со своими финскими товарищами, соратники победителей Нарвика держат берега Ледовитого океана. Германские дивизии под командованием победителя Норвегии охраняют финляндскую землю вместе с героями финляндских битв за освобождение, действующими под руководством своего маршала…» [121].

Эта декларация вызвала возмущение в Хельсинки и недоуменные вопросы в Лондоне и Вашингтоне. В результате Риббентроп на встрече с иностранными журналистами вынужден был фактически дезавуировать заявление Гитлера. В изложении самого маршала Маннергейма события развивались так: «Поскольку Финляндия не обязывалась вступать в воину вместе с немцами, и это обстоятельство мы неоднократно подчеркивали, у Гитлера не было никакого права на такое одностороннее заявление. Не могу удержаться от мысли, что такой поступок преследовал цель поставить Финляндию перед свершившимся фактом, что вынудило бы русских на нападение, но, с другой стороны, я уверен, что русские в любом случае вряд ли бы отказались от нападения на Финляндию…

…Чтобы разъяснить позицию Финляндии, министерство иностранных дел в тот же день разослало нашим заграничным представителям, в том числе работавшим в Москве и Берлине, циркулярную телеграмму, где указало, что Финляндия желает остаться на позиции нейтралитета, но будет защищаться, если на нее нападет Советский Союз. Это заявление повторили спустя два дня еще раз в предназначенном для посольств информационном бюллетене. Наше заявление было принято во внимание и в Германии, судя по замечанию, прозвучавшему на пресс-конференции на Вильгельмштрассе, в котором было сказано, что нашу позицию не поняли и что поэтому Финляндию следует впредь считать нейтральной страной. Министр иностранных дел Англия, выступая в парламенте, заявил, что Англия считает Финляндию нейтральной (подчеркнуто мной, — М.С.) и что, насколько известно, в отношениях Финляндии и Советского Союза не произошло никаких изменений…» [22].

Как бы то ни было, но, подойдя к последней зыбкой грани между миром и войной, обе стороны — и Финляндия, и Советский Союз, — пока еще не перешагнули ее. Возможностей для предотвращения вооруженного конфликта оставалось все меньше, но они еще были. Самое главное — вплоть до 25 июня жертв еще не было. По счастливому стечению обстоятельств кровь не пролилась даже в тех случаях, когда теоретически это было возможно.

Первой боевой операцией финского флота, имевшей важное значение, стала высадка войск на Аландских островах. Эти острова, перекрывающие вход в Ботнический залив (т.е. в территориальные воды Швеции и Финляндии), принадлежали Финляндии, но в силу многочисленных международных договоров должны были иметь статус демилитаризованной зоны. Для контроля за соблюдением этого режима на островах находилось советское консульство. Идея захвата Аландов в первые же дни войны и прорыва КБФ в Ботнический залив неизменно присутствовала в оперативных планах советского командования по меньшей мере с весны 1939 г. Независимо от того, что знала и чего не знала финская разведка о планах советского руководства, стратегическое значение Аландских островов, «цепью» перекрывающих вход в Ботнический залив, было очевидно для любого военного специалиста.

В ночь с 21-го на 22 июня с материка на архипелаг на 23 кораблях было переброшено 5000 финских военнослужащих с боевой техникой, включавшей в числе прочего 69 орудий. Несмотря на то, что появление финских войск на островах (бесспорно нарушающее международные договора) не создавало прямой угрозы для Советского Союза (точнее говоря — создавало лишь дополнительные препятствия для возможного вторжения советского флота в территориальные воды Финляндии и Швеции), реакция последовала мгновенно. Уже в 6 часов утра 22 июня (т.е. в то самое время, когда в далекой Москве еще только началось(!!!) совещание в кабинете Сталина) самолеты ВВС КБФ нанесли бомбовые удары по финским кораблям и укреплениям на острове Корпо (30 км западнее Турку). Однако, насколько можно судить по имеющимся источникам, потерь судов и жертв среди личного состава не было. Персонал советского консульства (31 человек) был принудительно, но также без жертв, вывезен на материк на финском корабле и затем вернулся на Родину [26].

До 25 июня не привели к потерям и жертвам и установленные финскими подводными лодками минные заграждения в Финском заливе. Первые минные постановки были произведены в ночь с 21 на 22 июня. Затем они были продолжены 23 и 24 июня (встречающиеся иногда сообщения о якобы имевших место минных постановках 17 или даже 14 июня являются вымыслом). Минные заграждения были выставлены в западной части главных судоходных фарватеров Финского залива, в районе острова Гогланд (Суурсаари), маяков Родшер и Вайндло.

В работе М.Йокипии, правда, содержится утверждение о том, что минные заграждения были выставлены и в «заливе Кунда» у побережья Эстонии. Кунда — это маленький поселок (5 тыс. человек в начале 90-х годов) в месте впадения одноименной речушки в воды Финского залива. Соответственно. там с давних времен была рыбачья пристань (а в новые времена появился цементный завод). Что и зачем было там минировать, причем в самом первоочередном порядке, не ясно. Примечательно, что ни в мемуарах наркома ВМФ Кузнецова, ни в мемуарах бывшего командующего КБФ (а позднее — доктора исторических наук) адмирала Трибуц о финских минных заграждениях в бухте Купля ничего не сказано. Не удивительно, что многие современные российские компиляторы сочли необходимым «усилить и исправить» в этом вопросе многострадальную книгу М.Йокипии и заменили в своих измышлениях «залив Кунда» на Нарвский залив или Копорскую губу. Самые же бессовестные пошли еще дальше на восток и безо всяких сантиментов «заминировали» Кронштадт…

Краснознаменный Балтфлот начал установку минных заграждений в районе острова Гогланд на несколько дней позднее. Первое же сообщение о появлении минных заграждений в центральной части Финского залива поступило утром 24 июня. «Тральщики, конвоировавшие транспорт „Казахстан“, обнаружили в восьми милях юго-западнее маяка Вайндло шесть плавающих мин… Все шесть мин находились в районе, где, согласно официальным данным, полученным в 1944 г. от финского командования, их подводная лодка поставила зарождение И-3. То ли финны совершали какие-то типовые ошибки при подготовке своих подлодочных мин, или последние имели какие-то технические дефекты, но многие из них либо всплывали при постановке, либо срывались с якоря чуть позже…

…4 июля минный заградитель „Урал“ и эсминец „Калинин“ поставили в проходе между островами Вайндло и Родшер минное заграждение 14-А. В охранении находились сторожевой корабль „Пурга“ и два катера МО… За несколько минут до окончания минной постановки, когда отряд подходил к району неизвестного в то время финского заграждения И-78, впереди, слева и справа от курса обнаружили пять всплывших мин противники… Обнаруженные мины расстреляли катера МО. сопровождавшие отряд…» [106].

Первой потерей стал советским дозорный катер №143, подорвавшийся на установленной финскими подлодками мине в районе маяка Вайндло. Но это произошло в ночь на 3 июля, т.е. через неделю после официального объявления войны.

Возвращаясь к событиям 22–24 июня 1941 г., следует, конечно, признать, что полностью отрицать любые возможные потери на линии соприкосновения двух армий (например, во время действий групп войсковой разведки на сопредельной территории, а такие действия по крайней мере со стороны Красной Армии — известны) не приходится. И тем не менее возможность выбора между «худым миром» и полномасштабным вооруженным конфликтом еще сохранялась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.