ГЛАВА IX ЦИННА И СУЛЛА.

ГЛАВА IX

ЦИННА И СУЛЛА.

Выше уже было описано напряженное и неопределенное положение в Италии в начале 667 г. [87 г.], когда Сулла отплыл в Грецию: наполовину подавленное восстание; главная армия, командование над которой было более чем наполовину узурпировано очень ненадежным в политическом отношении генералом; в столице смута и непрекращающиеся интриги. Победа олигархии, одержанная с помощью вооруженной силы, создала множество недовольных, несмотря на проявленную умеренность, а может быть, вследствие этой умеренности. Капиталисты под ударами финансового кризиса, равного которому Рим еще не переживал, сетовали на правительство за изданный им закон о процентах и за то, что оно не сумело предотвратить италийскую и азиатскую войны. Повстанцы, сложившие оружие, не только утратили свои гордые надежды на равноправие с господствующими римскими гражданами, но и их старые договоры с Римом были отменены, и они очутились в новом положении совершенно бесправных подданных. Общины между Альпами и По были тоже недовольны сделанными им половинчатыми уступками, а новые граждане и вольноотпущенники были озлоблены отменой законов Сульпиция. Столичная чернь страдала от всеобщего притеснения и возмущалась тем, что режим меча не хотел уступить место узаконенному господству дубины. Благодаря необычайной умеренности Суллы, в столице осталось много приверженцев тех лиц, которые после подавления революции Сульпиция объявлены были вне закона. Они всячески стремились добиться для последних разрешения вернуться. Особенно не жалели для этой цели хлопот и денег некоторые богатые и уважаемые женщины. Ни одна из этих причин недовольства сама по себе не угрожала в ближайшем будущем новым насильственным столкновением между партиями. Большей частью они носили преходящий и беспрограммный характер. Но они питали общее недовольство и сыграли уже более или менее значительную роль в убийстве Руфа, в неоднократных покушениях на Суллу, а также в результатах консульских и трибунских выборов в 667 г. [87 г.], выпавших отчасти в пользу оппозиции.

Имя человека, которого недовольные поставили во главе государства, Луция Корнелия Цинны, прежде почти не упоминалось. Знали лишь, что он храбро сражался в союзнической войне. О его личности и его первоначальных замыслах мы знаем меньше, чем о каком-либо другом из партийных вождей в эпоху римской революции. Объясняется это, по всей видимости, тем, что у этого грубого субъекта, руководимого исключительно самым низменным эгоизмом, вообще не было вначале широких политических планов.

После первого его выступления тотчас пошел слух, что он продался новым гражданам и клике Мария за солидную денежную сумму. Это обвинение представляется весьма правдоподобным. Но если оно даже ложно, то во всяком случае характерно, что над Цинной тяготело подобное подозрение; против Сатурнина и Сульпиция оно никогда не высказывалось. Движение, во главе которого стал Цинна, действительно кажется ничтожным по своим мотивам и целям. Оно исходило не столько от политической партии, сколько от горсти недовольных, не имевших в сущности политических целей и серьезной точки опоры. Главной своей целью они поставили добиться законным или незаконным путем возвращения изгнанных. Кажется, Цинна был вовлечен в заговор лишь позднее и только потому, что для внесения своих предложений заговорщики вследствие ограничения власти трибунов нуждались в консуле. Они нашли, что среди кандидатов в консулы на 667 г. [87 г.] Цинна больше всех годится для роли их орудия, и выдвинули его на этот пост.

Среди второстепенных вождей движения были более способные люди, как например, народный трибун Гней Папирий Карбон, который создал себе имя своим пламенным красноречием среди народных масс, и в особенности Квинт Серторий, один из талантливейших римских офицеров и во всех отношениях прекрасный человек. Он был в личной вражде с Суллой с того времени, когда добивался должности народного трибуна; эта вражда привела его в ряды недовольных, с которыми он по своему характеру не имел ничего общего. Проконсул Страбон, хотя и не ладил с правительством, держался в стороне от этой фракции.

Пока Сулла находился в Италии, союзники по понятным причинам ничего не предпринимали. Но как только грозный проконсул не столько по настоянию консула Цинны, сколько ввиду серьезного положения дел на Востоке, отплыл из Италии, Цинна, поддерживаемый большинством коллегии трибунов, предложил законы, которые входили в план оппозиции, как ответ на сулланскую реставрацию 666 г. [88 г.]. В этих законах заключалось равноправие для новых граждан и вольноотпущенников, как это предложил Сульпиций, и восстановление в правах тех, кто был объявлен вне закона после подавления революции Сульпиция. Новые граждане массами стекались в столицу, чтобы вместе с вольноотпущенниками напугать противников, а в случае надобности принудить их силой. Однако правительственная партия твердо решила не уступать. Один консул стоял против другого, Гней Октавий против Луция Цинны, трибун против трибуна. В день голосования обе партии прибыли на форум большей частью вооруженными. Трибуны сенатской партии заявили интерцессию. Когда на самой ораторской трибуне противники обнажили против них мечи, Октавий ответил насилием на насилие.

Сомкнутые ряды вооруженных сторонников Октавия не только очистили Священную улицу и форум, но учинили в собравшейся толпе свирепую резню, несмотря на приказы своего вождя, более доступного чувству человеколюбия. В этот «день Октавия» форум был залит потоками крови в такой мере, как этого не бывало ни прежде, ни впоследствии. Число трупов определяли в десять тысяч. Цинна обратился к рабам с призывом, чтобы они своим участием в борьбе завоевали себе свободу. Однако его призыв не увенчался успехом, точно так же как год тому назад призыв Мария. Вождям движения оставалось только спасаться бегством. По закону, против вождей заговора нельзя было применить дальнейших мер, пока не истечет годичный срок их должности. Однако какой-то пророк, надо думать, скорее из преданности правительству, нежели в религиозном экстазе, предсказал, что изгнание консула Цинны и шести народных трибунов, стоявших на его стороне, вернет стране мир и спокойствие. Следуя не конституции, а божескому указанию, так удачно подслушанному пророком, сенат отрешил Цинну от консульства, выбрал на его место Луция Корнелия Мерулу и объявил вне закона бежавших главарей. Казалось, весь кризис кончится тем, что в Нумидии окажется еще несколько человек, оказавшихся за бортом.

Не подлежит сомнению, что движение на этом и закончилось бы, если бы не следующие два обстоятельства. Сенат в своей обычной дряблости не заставил беглецов немедленно покинуть Италию, и эти беглецы получили возможность выступить в роли борцов за эмансипацию новых граждан и, так сказать, возобновить восстание италиков в своих интересах. Не встречая никаких препятствий, они появились в Тибуре, в Пренесте, во всех значительных городах Лация и Кампании, населению которых были предоставлены права граждан. Они везде требовали денег и солдат на общее дело и везде получали их. Получив эти подкрепления, они подошли к армии, осаждавшей Нолу. В те времена армии были настроены демократически и революционно, если вожди не умели привязать их к себе своей импонирующей личностью. Речи бежавших из Рима магистратов, — некоторые, как то: Цинна и Серторий, к тому же имели хорошую репутацию у солдат по последним походам, — произвели сильное впечатление. Противоконституционное низложение популярного консула, нарушение сенатом прав суверенного народа произвели впечатление на солдат, а золото консула, или, точнее, новых граждан, убедило офицеров, что конституция действительно была нарушена. Армия, стоявшая в Кампании, признала Цинну консулом, и каждый принес ему присягу в верности. Эта армия стала основным ядром, к которому стекались новые толпы из среды новых граждан и даже от союзнических городов. В скором времени из Кампании двинулись по направлению к столице большие толпы, состоявшие, главным образом, из новобранцев. Другие толпы двигались к столице с севера. По призыву Цинны прошлогодние изгнанники высадились на этрусском побережье у Теламона.

Их было примерно не больше 500 вооруженных людей, главным образом, рабы бежавших и набранные в Нумидии всадники. Но Гай Марий, который уже год тому назад готов был связаться со столичной чернью, велел взломать тюрьмы, в которых местные землевладельцы запирали на ночь своих сельскохозяйственных рабов. Марий дал им оружие, чтобы они завоевали себе свободу, и они пошли за ним. Эти рабы, затем новые граждане и стекавшиеся со всех сторон изгнанники со своими приверженцами, вскоре усилили армию Мария до 6 000 человек. Он мог снабдить экипажем 40 кораблей, которые стояли на якоре у устьев Тибра и охотились за кораблями, везущими в Рим хлеб. С такими военными силами Марий отдал себя в распоряжение «консула» Цинны. Вожди кампанской армии колебались. Более предусмотрительные, а именно Серторий, предостерегали от слишком тесной связи с Марием; его имя должно было поставить его во главе движения, но всем было известно, что он совершенно неспособен к какой-либо государственной деятельности и обуреваем безумной жаждой мести. Однако Цинна оставил без внимания эти предостережения и утвердил Мария на посту главнокомандующего с проконсульской властью в Этрурии и на море.

Таким образом тучи собрались над столицей, и нельзя было больше медлить, необходимо было призвать на ее защиту 83 правительственные войска. Но войска Метелла задерживались италиками в Самнии и у Нолы. На помощь столице мог поспешить только Страбон.

Он действительно прибыл и расположился лагерем у Коллинских ворот. Со своей сильной и испытанной в бою армией он имел возможность быстро и полностью уничтожить слабые еще толпы повстанцев. Однако это, очевидно, не входило в его планы. Он не помешал мятежникам окружить Рим.

Цинна стал со своим отрядом и с отрядом Карбона на правом берегу Тибра против Яникула, а Серторий у Сервиевой стены на левом берегу реки напротив Помпея. Армия Мария постепенно разрослась до трех легионов; кроме того в его распоряжении было несколько военных кораблей. Он занимал один за другим города на побережье. Под конец при помощи измены он завладел даже Остией и отдал ее своим диким бандам на грабеж и убийства. Это было как бы прологом к надвигавшемуся царству террора. Столице угрожала большая опасность уже потому, что затруднялись сношения ее с внешним миром. По приказанию сената городские стены и ворота были приведены в состояние обороны, и гражданскому ополчению было велено занять Яникул. Бездеятельность Страбона вызывала удивление и возмущение одинаково среди знати и простого народа. Возникало подозрение, что он ведет тайные переговоры с Цинной, но, вероятно, оно было лишено основания. Страбон дал серьезный бой отряду Сертория и послал консулу Октавию подкрепление, когда Марию, благодаря содействию одного из офицеров гарнизона, удалось проникнуть на Яникул; это подкрепление дало возможность прогнать мятежников с большими для них потерями. Все это показывает, что Страбон нисколько не намеревался примкнуть к вождям мятежников, а тем более подчиниться им. Планы его, очевидно, были другие: продать свою помощь против мятежников напуганному правительству и гражданам за избрание в консулы на следующий год и таким образом взять бразды правления в свои собственные руки.

Между тем сенат не был склонен отдаваться в руки одного узурпатора для того, чтобы отделаться от другого. Поэтому он стал искать других средств. Постановлением сената было предоставлено право римского гражданства всем италийским городам, которые участвовали в восстании союзников, сложили оружие и тем самым, как сдавшиеся, лишились своих прежних союзнических прав 84 .

Таким образом как бы официально констатировалось, что в войне с италиками Рим поставил на карту свое существование не ради какой-либо великой цели, а только для удовлетворения своего тщеславия. Теперь, при первом временном затруднении, Рим, для того чтобы собрать на несколько тысяч солдат больше, пожертвовал всем, чего достиг в союзнической войне столь высокой ценой. Действительно, в Рим прибыли войска из городов, которым эта уступчивость шла на пользу. Но вместо многих обещанных легионов они прислали в общем не больше десяти тысяч человек. Еще важнее было бы достигнуть соглашения с самнитами и с жителями Нолы и, таким образом, получить возможность использовать войска вполне надежного Метелла для обороны столицы. Однако самниты предъявили такие требования, которые напоминали кавдинское иго. Они потребовали возвращения захваченной военной добычи и выдачи пленных и перебежчиков, сохранения за собой захваченной ими у римлян добычи, и, наконец, дарования права римского гражданства как самим самнитам, так и перешедшим к ним римлянам. Даже в своем крайне тяжелом положении сенат отвергнул столь унизительные условия мира. Однако он приказал Метеллу оставить на месте только небольшой отряд, а все сколько-нибудь освободившиеся войска лично повести из южной Италии в Рим. Метелл повиновался; но в результате самниты напали на оставленный Метеллом слабый отряд его легата Плавтия и разбили его; гарнизон города Нолы вышел из города и сжег соседний город Абеллу, бывший в союзе с Римом. Тогда Цинна и Марий согласились на все требования самнитов. Какое им было дело до чести Рима! Самнитские подкрепления усилили ряды мятежников. Чувствительной потерей было также, что после неудачного для правительственных войск сражения город Аримин был занят мятежниками. Таким образом отрезан был важный пункт, соединявший Рим с долиной По, из которой ожидались подкрепления и съестные припасы. Наступили нужда и голод. Большой и многолюдный город, в котором было сосредоточено много войск, был плохо снабжен продовольствием. Марий всячески старался отрезать подвоз припасов в Рим; он уже прежде преградил Тибр плавучим мостом, а теперь, завоевав Анций, Ланувий, Арицию и другие пункты, завладел также открытыми до тех пор сухопутными путями сообщения. Одновременно Марий заранее утолял свою жажду мести: повсюду, где он встречал сопротивление, он приказывал убивать всех граждан, за исключением предателей. Последствием голода были заразные болезни, они свирепствовали в войсках, густо скученных вокруг столицы. Из армии ветеранов Страбона погибло от болезней, как сообщается, 11 тысяч человек, в войсках Октавия — 6 тысяч. Однако правительство не отчаивалось, а скоропостижная смерть Страбона была для него счастливым событием. Страбон умер от моровой язвы 85 . Народные массы, которые по многим причинам ненавидели Страбона, стащили его труп с погребальных носилок и волочили его по улицам. Уцелевшие остатки армии Страбона консул Октавий присоединил к своим войскам. По прибытии Метелла и по смерти Страбона правительственная армия снова была по крайней мере на уровне сил противника и могла пойти на сражение с ним. Для этого она выстроилась у Албанской горы.

Однако дух солдат правительственной армии был сильно поколеблен. Когда перед ними появился Цинна, они встретили его радостными возгласами, словно он все еще был их полководцем и консулом. Метелл счел целесообразным уклониться от сражения и отвести войска в лагерь. Даже сами оптиматы начали колебаться, и среди них возникли разногласия. Одна партия, во главе которой стоял почтенный, но упрямый и недальновидный консул Октавий, упорно восставала против всяких уступок; более опытный в военном деле и осторожный Метелл старался достигнуть соглашения. Однако свидание Метелла с Цинной вызвало сильное озлобление среди крайних элементов в обеих партиях: Цинна был для Мария слабохарактерным человеком, а Метелл для Октавия — изменником. Солдаты, и без того сбитые с толку и не без основания не доверявшие руководству не испытанного в боях Октавия, уговаривали Метелла принять на себя командование. Когда Метелл отказался, солдаты начали массами бросать оружие и даже переходить на сторону врага. Настроение граждан становилось с каждым днем все более угнетенным и тяжелым. Когда Цинна объявил через глашатаев, что рабам, перешедшим на его сторону, будет дарована свобода, последние массами устремились из города в неприятельский лагерь. Однако, когда было сделано предложение, чтобы сенат обещал свободу рабам, вступившим в армию, Октавий решительно воспротивился этому.

Правительство не могло скрывать от себя, что оно побеждено и что ему остается лишь заключить, если возможно, соглашение с главарями банды подобно тому, как настигнутый разбойниками путешественник заключает его с атаманом разбойников. К Цинне были отправлены послы. Однако они заупрямились в вопросе о признании Цинны консулом, а он тем временем придвинул свой лагерь совсем близко к городским воротам. Тогда дезертирство усилилось в такой мере, что сенат уже не мог ставить какие-либо условия и просто подчинился консулу, объявленному прежде вне закона. Сенат лишь просил Цинну воздержаться от кровопролития. Цинна обещал, но отказался подкрепить свое обещание клятвой. Марий, сидевший рядом с ним во время переговоров, мрачно хранил молчание.

Городские ворота растворились. Консул во главе своих легионов вступил в столицу. Однако Марий с насмешкой напомнил, что он, Марий, объявлен вне закона, и отказался вступить в город, пока закон не разрешит ему этого. Граждане спешно собрались на форуме, чтобы отменить прежнее постановление. Итак, Марий вступил в город, и вместе с его появлением начался террор. Было решено не выбирать отдельных жертв, а предать смерти всех видных лиц из партии оптиматов и конфисковать их имущество. Городские ворота были закрыты. Пять дней и пять ночей беспрерывно продолжалась бойня. Но и потом ежедневно еще убивали отдельных скрывшихся или позабытых лиц. Целые месяцы продолжалась кровавая расправа во всей Италии. Первой жертвой пал консул Гней Октавий. Он неоднократно высказывался, что лучше умереть, чем сделать малейшую уступку людям, не признающим закона. Верный своему принципу, он и теперь отказался искать спасения в бегстве. В консульском облачении он ожидал на Яникуле прибытия убийц, которые не заставили себя ждать. Среди убитых были Луций Цезарь (консул 664 г. [90 г.]), прославившийся победой при Ацеррах; его брат Гай, который своим несвоевременным честолюбием вызвал смуту Сульпиция и был известен как оратор, поэт и приятный собеседник; Марк Антоний (консул 655 г. [99 г.]), после смерти Луция Красса бесспорно первый юрист своего времени; Публий Красс (консул 657 г. [97 г.]), который отличился в испанской и союзнических войнах и еще во время осады Рима. Вообще погибло множество самых видных членов правительственной партии. Среди них алчные сыщики особенно усердно преследовали богатых. Особенно плачевной была смерть Луция Мерулы, который вопреки своему желанию стал преемником Цинны. По этому поводу он был обвинен в уголовном преступлении и вызван в комиции. Чтобы избежать неминуемого осуждения, Луций Мерула перерезал себе артерии. Сняв с головы жреческую повязку, как это требовалось от умирающего фламина, Луций Мерула испустил дух у алтаря великого Юпитера, жрецом которого он был. Еще более плачевной была смерть Квинта Катула (консула 652 г. [102 г.]), который некогда, в более счастливые дни своей жизни, участвовал в самой блестящей победе и самом блестящем триумфе того же Мария. Теперь на все мольбы родственников своего старого соратника Марий давал краткий ответ: «Он должен умереть!».

Зачинщиком всех этих злодеяний был Гай Марий. Он указывал жертвы и назначал палачей; лишь в исключительных случаях, как по отношению к Меруле и Катулу, соблюдались некоторые правовые формы. Не раз один взгляд Мария или молчание, которым он встречал приветствовавших его, равнялись смертному приговору, и последний всегда тотчас же приводился в исполнение. Жажда мести Мария не утолялась даже после смерти жертвы. Он запрещал хоронить трупы. Он приказывал выставлять головы убитых сенаторов у ораторской трибуны на форуме; впрочем, в этом отношении его предшественником был Сулла. В некоторых случаях Марий приказывал волочить трупы убитых по форуму; труп Гая Цезаря он приказал пронзить еще раз мечом на могиле Квинта Вария, который, как можно думать, был некогда привлечен Цезарем к суду. С трудом удалось отговорить Мария от намерения лично отправиться в убежище, где был найден Антоний, и собственноручно заколоть его. Человека, который принес голову Антония, когда Марий сидел за столом, Марий публично обнял. Палачами служили для Мария, главным образом, его легионы из рабов, особенно отряд ардиеев. Справляя сатурналии своей свободы, они грабили дома своих прежних господ и убивали и насиловали всех, кто попадался им под руку. Даже товарищей Мария приводил в отчаяние этот безумный террор. Серторий умолял консула во что бы то ни стало положить конец этому; Цинна тоже был испуган. Однако в такие времена безумие само становится силой, люди бросаются в пропасть, чтобы спастись от головокружения. Нелегко было обуздать свирепого старика и его банду, и меньше всего хватало для этого мужества у Цинны. Напротив, он даже выбрал Мария на следующий год своим сотоварищем по консулату. Режим террора наводил ужас на умеренных сторонников победившей партии немногим меньше, чем на побежденную партию. Только капиталисты не были недовольны тем, что наконец чужая рука взялась основательно унизить гордых олигархов, причем капиталистам досталась лучшая часть добычи благодаря обширным конфискациям и аукционам; в эти дни террора капиталисты получили в народе прозвище мародеров.

Виновнику этого террора, престарелому Гаю Марию, судьба послала исполнение обоих его главнейших желаний. Он отомстил всей своре аристократов, которая отравляла ему радость побед и подливала горечь к его поражениям. За каждый булавочный укол он мог отплатить ударом кинжала. Кроме того он в следующем году еще раз становился консулом. Теперь наконец осуществилась его мечта о седьмом консульстве, которое предсказал ему оракул и которого он добивался в течение тринадцати лет. Боги ниспослали ему то, чего он желал. Однако и теперь еще, как в древних сказаниях, они роковой иронией ввергали человека в гибель, исполняя его желания. В первые свои консульства Марий был гордостью своих сограждан, в шестом — он сделался их посмешищем, а теперь, на своем седьмом консульстве, он был обременен проклятием всех партий и ненавистью всего народа. Марий от природы человек прямой, способный и честный, был заклеймен, как безумный глава гнусной банды разбойников. Он сам, кажется, чувствовал это. Дни проходили словно в опьянении, а по ночам он не находил успокоения во сне и должен был пить, чтобы забыться.

Марий заболел горячкой. Во время болезни, продолжавшейся семь дней, он бредил, что одерживает в Малой Азии победы, лавры которых были предназначены Сулле. Он умер 13 января 668 г. [86 г.] семидесяти с лишком лет, обладая всем тем, что он считал могуществом и почетом, умер естественной смертью. Немезида, как видно, капризна и не всегда отплачивает кровью за кровь. Впрочем, разве не являлось возмездием то, что при известии о смерти прославленного спасителя народа Рим и Италия вздохнули чуть ли не с большим облегчением, чем при известии о победе на Раудийских полях?

И после смерти Мария произошло еще несколько фактов, напоминавших время террора. Так например, Гай Фимбрия, больше всех других запятнавший свои руки в крови во время мариевских убийств, пытался убить на похоронах Мария всеми почитаемого и пощаженного даже Марием великого понтифика Квинта Сцеволу (консула 659 г. [95 г.]). По выздоровлении Сцеволы Фимбрия подверг его уголовному преследованию за то, что, как острил Фимбрия, Сцевола не дал себя убить. Но в общем оргии убийств прекратились. Под предлогом выплаты жалованья Серторий собрал бандитов Мария, окружил их своими надежными кельтскими войсками и приказал перебить их. Число их определяли по меньшей мере в 4 тысячи.

С террором пришла тирания. Цинна не только в течение четырех лет (667—670) [87—84 гг.] возглавлял государство в качестве консула; но он постоянно сам себя назначал, а также своих сотоварищей и не спрашивал согласия народа. Эти демократы словно с умышленным пренебрежением устраняли суверенное народное собрание. Ни прежде, ни потом ни один из вождей партии популяров не пользовался такой абсолютной властью в Италии и в большей части провинций, не пользовался ею так долго и почти беспрепятственно, как Цинна. Однако и ничье правление не имело столь ничтожного и бесплодного характера. Конечно, вернулись к закону, предложенному Сульпицием и впоследствии внесенному самим Цинной, закону, по которому новым гражданам и вольноотпущенникам предоставлялось такое же право голоса, как и всем полноправным гражданам; постановлением сената (670) [84 г.] этот закон был формально утвержден. Назначены были цензоры (668) [86 г.], которые должны были во исполнение нового закона распределить всех италиков по 35 гражданским округам. При этом по воле случая за недостатком подходящих кандидатов выбран был в цензоры тот самый Филипп, который в качестве консула 663 г. [91 г.] провалил план Друза о даровании италикам права голоса; теперь этот Филипп должен был вносить италиков в списки граждан. Разумеется, теперь были отменены реакционные учреждения, введенные Суллой в 666 г. [88 г.]. Кое-что было сделано в угоду пролетариату; так например, вероятно, были отменены ограничения раздач хлеба, введенные несколько лет тому назад; так, по предложению народного трибуна Марка Юния Брута, весной 671 г. [83 г.] приступили к задуманному Гаем Гракхом основанию колонии в Капуе; так, Луций Валерий Флакк Младший провел закон о долгах, по которому все частные долги сокращались до ? капитальной суммы, и должник освобождался от уплаты остальных трех четвертей. Однако эти меры, единственные созидательные меры во время всего правления Цинны, были все без исключения продиктованы потребностями момента. В основе их — и это, пожалуй, самое ужасное во всей катастрофе — лежал не какой-либо хотя бы и неправильный план, а вообще не было никакого политического плана. Угождали черни, но в то же время без малейшей надобности раздражали ее бесцельным нарушением законного порядка выборов. Могли бы найти опору в партии капиталистов, но нанесли ей чрезвычайно чувствительный удар изданием закона о долгах. В сущности опорой режима были, без всякого с его стороны содействия, новые граждане. Пользовались их поддержкой, но не позаботились урегулировать странное положение самнитов, которые номинально стали теперь римскими гражданами, а на деле же, очевидно, считали настоящей целью борьбы свою территориальную независимость и не складывали оружия, готовясь защищать ее от всех и каждого. Убивали видных сенаторов, как бешеных собак, но палец о палец не ударили, чтобы преобразовать сенат в интересах правительства или хотя бы терроризировать его надолго, так что правительство не могло положиться и на сенат. Для Гая Гракха свержение олигархии не означало того, что новый властитель на своем созданном им самим троне может вести себя так, как обычно ведут себя коронованные ничтожества. Но Цинна возвысился не силой своей воли, а благодаря чистой случайности. Удивительно ли, что он оставался там, куда занесла его волна революции, пока новая волна не смела его?

Такое же сочетание неограниченного могущества с полнейшим бессилием и бездарностью правителей мы видим и в том, как революционное правительство вело войну против олигархии, а между тем от исхода этой борьбы зависело в первую очередь существование этого же правительства.

В Италии оно повелевало безраздельно. Очень значительная часть старых граждан была настроена в принципе в пользу демократии. Еще значительнее было число умеренных людей, которые осуждали зверства Мария, но в случае восстановления олигархии ожидали лишь новый период террора, на этот раз со стороны противной партии. Злодеяния 667 г. [87 г.] произвели относительно слабое впечатление на всю нацию в целом, так как от них пострадала, главным образом, столичная аристократия; к тому же память о них в известной степени изгладилась в результате последовавшего затем трехлетнего более или менее спокойного режима. Наконец, вся масса новых граждан, пожалуй, 3?5 всех италиков, состояла если не из сторонников правительства, то во всяком случае из решительных противников олигархии.

На стороне правительства стояло, подобно Италии, также большинство провинций: Сицилия, Сардиния, обе Галлии и обе Испании. Квинт Метелл, которому удалось бежать от убийц, пытался удержать Африку за оптиматами. К нему направился из Испании Марк Красс, младший сын погибшего во время мариевских убийств Публия Красса. Он привел с собой набранный им в Испании отряд. Но между Метеллом и Крассом возникли разногласия, и оба вынуждены были ретироваться перед наместником революционного правительства Гаем Фабием Адрианом. Азия находилась в руках Митридата. Таким образом единственным убежищем для побежденной олигархии оставалась провинция Македония, поскольку она находилась во власти Суллы. Туда бежали жена и дети Суллы, с трудом спасшиеся от смерти, а также немало избежавших смерти сенаторов. Таким образом в главной квартире Суллы образовалось подобие сената.

Правительство не скупилось на декреты против проконсула олигархии. Через комиции Суллу лишили звания главнокомандующего, а также других почестей и отличий и объявили вне закона. То же постигло Метелла, Аппия Клавдия и других видных беглецов. Дом Суллы в Риме был разрушен до основания, его имения были разграблены. Но это не решало дела. Если бы Гай Марий прожил дольше, он, несомненно, сам отправился бы против Суллы в страну, о которой он бредил на смертном одре. О мерах, принятых правительством после смерти Мария, уже говорилось выше. Луций Валерий Флакк Младший 86 , который после смерти Мария стал консулом и главнокомандующим на Востоке (668) [86 г.], не был ни солдатом, ни офицером; сопровождавший его Гай Фимбрия, не лишенный военных способностей, был непокорен, а подчиненная им армия — втрое слабее армии Суллы. Одно за другим приходили в Рим известия, что Флакк, боясь быть разбитым Суллой, уклонился от встречи с ним и прошел в Азию (668) [86 г.]; что Фимбрия устранил Флакка и сам занял его место (в начале 669 г. [85 г.]); что Сулла заключил мир с Митридатом (669/670) [85/84 г.]. До сих пор Сулла хранил полное молчание по отношению к стоявшему у власти правительству Рима. Теперь сенату было послано письмо с извещением об окончании войны и предстоящем возвращении Суллы в Италию. Сулла обещал, что будет соблюдать права, предоставленные новым гражданам, писал, что карательные экзекуции хотя и неизбежны, но коснутся только зачинщиков, а не масс. Это предупреждение вывело Цинну из его бездействия. Если до сих пор все предпринятые им против Суллы меры сводились к тому, что он собрал лишь несколько отрядов войск и несколько кораблей в Адриатическом море, то теперь он решил срочно отправиться в Грецию.

Однако, с другой стороны, послание Суллы, которое по тогдашним обстоятельствам надо было считать весьма сдержанным, возбудило в среде умеренной партии надежды на мирное соглашение. По предложению Флакка Старшего большинство сената приняло постановление сделать попытку примирения и пригласить с этой целью Суллу прибыть в Италию. Сулле гарантировалась личная безопасность, а консулам Цинне и Карбону решено было предложить приостановить военные приготовления до получения ответа от Суллы. Сулла не ответил на предложения сената безусловным отказом. Конечно, он не прибыл сам в Италию, но объявил через своих послов, что не требует ничего, кроме восстановления сосланных в их прежнем положении и наказания по суду за совершенные преступления. Что же касается гарантии безопасности, то Сулла заявил, что не нуждается в ней, а, напротив, сам предоставит ее своим соотечественникам в Италии. Его посланцы нашли положение в Италии существенно изменившимся. Цинна, не считаясь с упомянутым постановлением сената, немедленно после заседания отправился в армию, чтобы руководить ее посадкой на суда.

Приказ отправиться в морское плавание в неблагоприятное время года вызвал бунт в главной квартире в Анконе среди войск, и без того недисциплинированных. Жертвой бунта стал Цинна (начало 670 г.) [84 г.]. Сотоварищ Цинны Карбон был вынужден отозвать обратно уже переправленные отряды, и, отказавшись от похода в Грецию, стал на зимние квартиры в Аримине.

Но это не изменило отрицательного отношения к предложениям Суллы. Сенат отвергнул их, не допустив даже послов его в Рим, и напрямик приказал Сулле сложить оружие. Это решительное выступление сената не было делом сторонников Мария. Теперь, в решающий момент, они были вынуждены отказаться от узурпированной до сих пор высшей должности в государстве и назначить новые консульские выборы на решающий 671 год [83 г.]. Выбраны были не прежний консул Карбон и не кто-либо из способных офицеров правившей до сих пор клики, не Квинт Серторий и не сын Гая Мария. Выбранными оказались Луций Сципион и Гай Норбан, оба — бездарности; ни один из них не умел сражаться, а Сципион даже не умел публично говорить. Для привлечения избирателей Сципион мог сослаться только на то обстоятельство, что был правнуком победителя Антиоха, а Норбан — что он был политическим противником олигархии. Приверженцев Мария не столько гнушались за злодеяния, сколько презирали за их ничтожество. Но если нация не желала слышать о них, то подавляющее большинство ее еще меньше желало слышать о Сулле и реставрации олигархии. Твердо решено было оказать сопротивление. Пока Сулла переправился в Азию, пока он перетянул войско Фимбрии на свою сторону, а сам Фимбрия покончил с собою, правительство в Италии воспользовалось предоставленной ему, таким образом, годичной отсрочкой для энергичных военных приготовлений. Утверждают, что когда Сулла высадился в Италии, против него стояло сто тысяч солдат, а впоследствии даже вдвое больше.

Против этой италийской силы у Суллы не было ничего, кроме его пяти легионов, численность которых, даже включая подкрепление из Македонии и Пелопоннеса, едва доходила до сорока тысяч. Правда, это войско за семь лет войн в Италии, Греции и Азии отвыкло от политиканства и было привязано к своему полководцу, который прощал своим солдатам все: кутежи, зверства и даже бунты против офицеров, требовал от них только храбрости и верности главнокомандующему и в случае победы обещал самые щедрые награды. Армия Суллы была предана ему со всем солдатским энтузиазмом, сила которого заключается в том, что он зачастую вызывает в душе одного и того же человека и самые благородные и самые низкие страсти. Солдаты Суллы, добровольно, по римскому обычаю, поклялись в том, что будут твердо стоять друг за друга, и каждый из них добровольно принес главнокомандующему свои сбережения для покрытия военных расходов. Однако, как ни важно было значение такого отборного и сплоченного ядра в борьбе с неприятельскими войсками, Сулла отлично понимал, что с пятью легионами нельзя одолеть Италию, если она окажет единодушное и решительное сопротивление. Ему нетрудно было бы справиться с партией популяров и ее бездарными самодержцами. Но против него в союзе с этой партией стояла вся масса тех, которые не желали реставрации олигархического террора, а главное, все новые граждане — как те из них, которых закон Юлия удержал от участия в восстании, так и те, восстание которых несколько лет тому назад привело Рим на край гибели.

Сулла отлично отдавал себе отчет в положении и был далек от слепого озлобления и упрямого эгоизма, отличавших большинство его партии. Когда государство было объято пожаром, когда убивали его друзей, разрушали его дома, ввергли в нужду его семью, он непоколебимо оставался на своем посту, пока не победил врага родины и пока не была обеспечена безопасность римских границ. В том же духе патриотической и благоразумной умеренности трактовал он и теперь италийские обстоятельства. Он делал все, что было в его силах, для того чтобы успокоить умеренные элементы и новых граждан и не допустить, чтобы под именем гражданской войны снова вспыхнула гораздо более опасная война между старыми римскими гражданами и италийскими союзниками. Уже в первом своем послании к сенату Сулла требовал лишь права и справедливости и категорически отказывался от террора. Согласно этому он обещал теперь безусловное помилование всем тем, которые отступятся от революционного правительства. Всех своих солдат он заставил поодиночке поклясться, что они будут относиться к италикам, как к друзьям и согражданам. Самые категорические заявления обеспечивали новым гражданам приобретенные ими политические права. Карбон даже намерен был поэтому потребовать заложников от всех италийских городов. Однако этот план провалился, так как вызвал всеобщее негодование, и ему воспротивился сенат. Главная трудность положения Суллы состояла в том, что при распространившемся вероломстве новые граждане имели все основания сомневаться если не в его личных намерениях, то во всяком случае в том, сумеет ли он после победы заставить свою партию сдержать слово.

Весной 671 г. [83 г.] Сулла со своими легионами высадился в Брундизии. Получив это известие, сенат немедленно объявил отечество в опасности и предоставил консулам неограниченные полномочия. Однако эти бездарные правители не приняли заранее мер, и предвиденная уже в течение нескольких лет высадка Суллы застала их врасплох. Армия находилась еще в Аримине, портовые города не были заняты войсками и, — что совсем невероятно, — на всем юго-восточном побережье не было ни одного солдата.

Последствия сказались очень скоро. Брундизий, крупный город, жители которого получили права граждан, без сопротивления открыл свои ворота полководцу олигархий, его примеру последовали вся Мессапия и Апулия. Армия Суллы проходила по этим областям, как по дружественной стране, и, помня о данной клятве, соблюдала самую строгую дисциплину. Со всех сторон стекались в лагерь Суллы рассеянные остатки партий оптиматов. Квинт Метелл прибыл из горных ущелий Лигурии, куда он спасся из Африки. Он снова в качестве коллеги Суллы принял звание проконсула, возложенное на него в 667 г. [87 г.] и отнятое революцией. Из Африки прибыл также с небольшим вооруженным отрядом Марк Красс. Правда, большинство оптиматов являлось в качестве знатных эмигрантов с большими претензиями, но без охоты к борьбе. Им пришлось выслушивать от Суллы резкие слова о знатных господах, которые ожидают своего спасения для блага государства, но сами не хотят даже вооружить своих рабов. Но, что важнее, стали являться уже перебежчики из демократического лагеря, например, образованный и уважаемый Луций Филипп, единственный консуляр, если не считать несколько явных бездарностей, связавшийся с революционным правительством и принимавший от него разные должности. Он нашел у Суллы самый любезный прием и получил почетное и легкое поручение занять для Суллы провинцию Сардинию. Такой же прием встретили Квинт Лукреций Офелла и другие дельные офицеры. Они немедленно получили назначения. Даже Публий Цетег, один из тех сенаторов, которых после мятежа Сульпиция Сулла объявил вне закона, был помилован и получил должность в армии. Еще важнее отдельных перебежчиков был переход на сторону Суллы области Пицена, происшедший в значительной мере благодаря стараниям сына Страбона, молодого Гнея Помпея.

Помпей, как и его отец, не был по убеждениям с самого начала сторонником олигархии. Он признал революционное правительство и даже поступил на службу в армию Цинны. Однако ему не прощали того, что его отец боролся против революции, к нему относились враждебно, и ему угрожала потеря его очень значительного состояния, так как от него потребовали судом возврата военной добычи, присвоенной или якобы присвоенной его отцом при взятии Аскула. Его спасло от разорения не столько красноречие консуляра Луция Филиппа и молодого Луция Гортензия, сколько протекция лично расположенного к нему консула Карбона; но горький осадок остался. Узнав о высадке Суллы, Помпей отправился в Пицен, где у него были обширные поместья и большие муниципальные связи, унаследованные от отца и приобретенные во время союзнической войны. В Ауксиме (Озимо) Помпей водрузил знамя партии оптиматов. Область, население которой большей частью имело права старых граждан, стала на его сторону. Молодые солдаты, большинство которых служили вместе с ним под начальством его отца, охотно поступали на службу к смелому вождю, который, несмотря на то, что ему еще не исполнилось 23 лет, был хорошим солдатом и полководцем, в кавалерийских стычках всегда был впереди всех и смело врубался в неприятельские ряды. Отряд пиценских добровольцев в скором времени разросся до трех легионов. Для подавления восстания в Пицен были посланы из столицы войска под начальством Клелия, Гая Каррины, Луция Юния Брута Дамазиппа 87 .

Молодой полководец умело воспользовался разногласиями, возникшими среди этих вождей. Он уклонялся от боя с ними или разбивал их поодиночке; ему удалось восстановить связь с главнокомандующим Суллой, кажется, в Апулии. Сулла приветствовал его как императора, т. е. как командующего самостоятельно и не под его начальством, а рядом с ним стоящего офицера. Он осыпал этого юношу такими почестями, каких не оказывал ни одному из своих знатных клиентов. По всей вероятности, это должно было быть также косвенным упреком по адресу бесхарактерных оптиматов.

Получив, таким образом, немаловажную моральную и материальную поддержку, Сулла вместе с Метеллом двинулся из Апулии в Кампанию через самнитскую территорию, где все еще продолжалось восстание. Туда же направились главные силы неприятеля, и казалось, там произойдет решающее столкновение. Армия консула Гая Норбана стояла уже у Капуи, где только что со всей демократической пышностью была основана новая колония. По Аппиевой дороге подходила также вторая консульская армия.

Однако еще до прибытия второй консульской армии Сулла уже стоял против армии Норбана. Сулла еще раз сделал попытку вступить в переговоры, но она привела лишь к тому, что его послам было нанесено оскорбление действием. Тогда его испытанные в боях войска с новым ожесточением бросились на неприятеля. В первом же могучем натиске с высот Тифаты они рассеяли стоявшую на равнине неприятельскую армию. С остатками своих войск Норбан устремился в революционную колонию Капую и в город новых граждан Неаполь, где был окружен Суллой. Войска Суллы, которым до сих пор внушало тревогу численное превосходство неприятеля, теперь, после этой победы, убедились в своем военном превосходстве. Не тратя времени на осаду остатков разбитой армии, Сулла приказал оцепить упомянутые города, а сам двинулся по Аппиевой дороге, по направлению к Теану, где стоял Сципион. Сулла и ему предложил перед битвой мир, и, кажется, вполне серьезно. Сципион по своей бесхарактерности пошел на это и заключил с Суллой перемирие.

Между Калесом и Теаном состоялась личная встреча обоих полководцев, оба были одинаково знатного происхождения, одинаково образованные и благовоспитанные и в течение многих лет товарищи по заседаниям в сенате. Началось обсуждение отдельных вопросов, и переговоры настолько подвинулись вперед, что Сципион отправил гонца в Капую запросить мнение своего коллеги. Между тем вмешались солдаты обоих лагерей; солдаты Суллы, которых он щедро снабжал деньгами, без большого труда уговорили за кружкой вина не особенно воинственных новобранцев Сципиона, что выгоднее быть с ними в дружбе, чем во вражде. Серторий тщетно предостерегал главнокомандующего об опасности такого братания. Соглашение, которое казалось столь близким, однако, не состоялось. От перемирия отказался Сципион. Однако Сулла утверждал, что уже поздно и мирный договор заключен. Тогда солдаты Сципиона, под предлогом, что их командующий незаконно аннулировал перемирие, стали массами переходить в ряды неприятеля. Сцена закончилась всеобщими объятиями, зрителями которой пришлось стать офицерам революционной армий. Сулла потребовал, чтобы консул отказался от своей должности. Сципион согласился. Тогда Сулла дал ему и его штабу конвой из своих всадников для сопровождения их туда, куда они пожелают. Однако, очутившись на свободе, Сципион снова возложил на себя знаки консульского достоинства и стал собирать новую армию, впрочем, без значительного успеха. Сулла и Метелл стали на зимние квартиры в Кампании и после вторичной безуспешной попытки соглашения с Норбаном осаждали Капую в течение всей зимы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.