ГЛАВА VIII ВОСТОК И ЦАРЬ МИТРИДАТ.

ГЛАВА VIII

ВОСТОК И ЦАРЬ МИТРИДАТ.

Революция с ее постоянно возобновляющимися вспышками держала римское правительство все время в напряженном состоянии и не давала ему передышки. Это было причиной того, что из его поля зрения выпали провинциальные дела вообще и особенно дела на азиатском Востоке. Далекие и невоинственные народы, жившие там, не привлекали внимания римского правительства в такой значительной мере, как Африка, Испания и заальпийские соседи. После совпавшего с началом революции присоединения царства Атталидов, нельзя указать на серьезное вмешательство Рима в восточные дела в течение целого поколения. Исключение составляет образование провинции Киликии в 652 г. [102 г.]; к этому шагу Рим вынужден был чрезмерной наглостью киликийских пиратов, и дело сводилось в сущности только к созданию в восточных водах постоянной стоянки для небольшого римского отряда и флота. Лишь после того, как решительное поражение Мария в 654 г. [100 г.] несколько упрочило господство реставрации, Рим снова стал уделять некоторое внимание событиям на Востоке.

Во многих отношениях положение в Египте оставалось таким же, как тридцать лет назад. Египетское государство со своими двумя владениями, Киреной и Кипром, распалось со смертью Эвергета II (637) [117 г.] отчасти юридически, отчасти фактически. Кирена досталась побочному сыну Эвергета Птолемею Апиону и навсегда отделилась от метрополии. Между вдовой последнего египетского царя Клеопатрой (ум. в 665 г.) [89 г.] и его двумя сыновьями, Сотером II Лафиром (ум. в 673 г.) [81 г.] и Александром I (ум. в 666 г.) [88 г.], началась борьба за обладание Египтом. В результате этой борьбы Кипр также надолго отпал от Египта. Римляне не вмешивались в эти распри. Даже когда в 658 г. [96 г.] Киренское царство досталось Риму по завещанию бездетного царя Апиона, Рим, правда, не отказался от этого приобретения, но в сущности предоставил стране полную свободу: ее греческие города Кирена, Птолемаида и Береника были признаны свободными городами и получили даже право пользования царскими доменами. Надзор африканского наместника носил в этой отдаленной стране еще гораздо более номинальный характер, чем надзор македонского наместника над эллинскими свободными городами. Вышеупомянутая мера, несомненно, вытекала не из эллинофильства римского правительства, а исключительно из его слабости и небрежности, но последствия были по существу те же, что при аналогичных условиях в Элладе. Страна так сильно страдала от междоусобных войн и узурпаций, что когда в 668 г. [86 г.] здесь появился один римский военачальник, жители обратились к нему с настоятельной просьбой ввести у них порядок и создать прочную власть.

Положение в Сирии за это время тоже мало изменилось, во всяком случае не изменилось к лучшему. В течение двадцатилетней войны за престолонаследие между двумя сводными братьями, Антиохом Грипом (ум. в 658 г.) [96 г.] и Антиохом Кизикским (ум. в 659 г.) [95 г.], войны, которую после их смерти продолжали их сыновья, государство, предмет раздора, существовало, можно сказать, лишь по имени. Киликийские владыки моря, арабские шейхи сирийской пустыни, иудейские князья и магистраты крупных городов обычно пользовались в Сирии большим влиянием, чем носители царской диадемы. Тем временем римляне обосновались в западной Киликии, а Месопотамия, имевшая важное значение, перешла окончательно в руки парфян.

Монархия Арсакидов переживала во времена Гракхов опасный кризис, главным образом вследствие нападений туранских племен. Правда, девятый Арсакид, Митридат II или Великий [630(?)—667(?)] [124(?)—87(?)], вернул государству его господствующее положение во внутренней Азии, отразил нападение скифов и расширил границы своих владений по направлению к Сирии и Армении. Однако к концу его жизни новые волнения поколебали его могущество. Знать и даже родной брат царя восстали против него; в конце концов брат сверг его с престола и приказал убить его. Между тем усиливалась Армения, которая до этого времени была незначительным государством. Эта страна со времени провозглашения своей независимости (I, 702) была разделена на 2 части: северо-восточную, или собственно Армению, составлявшую государство Артаксиадов, и юго-западную, или Софену, царство Зариадридов. Артаксиад Тигран (около 660 г.) [94 г.] впервые объединил ее в одно царство. Это удвоившееся могущество и слабость парфянского владычества дали новому царю всей Армении возможность не только положить конец зависимости от парфян и вновь приобрести уступленные им раньше области, но даже добиться для Армении той гегемонии в Азии, которая перешла от Ахеменидов к Селевкидам, а от них к Арсакидам.

В Малой Азии оставалось в основном то же территориальное деление, которое установилось под римским влиянием после распада царства Атталидов. С внешней стороны не замечалось еще никаких изменений в состоянии зависимых государств, а именно, царств Вифинского, Каппадокийского, Понтийского, княжеств Пафлагонии и Галатии, многочисленных союзов городов и свободных городов. Однако самый характер римского господства повсюду существенно изменился — отчасти потому, что при всякой тирании естественно происходит непрерывное усиление гнета, отчасти вследствие косвенного влияния римской революции. Вспомним конфискацию Гаем Гракхом земельной собственности в провинции Азии, десятинные сборы и пошлины и охоты на людей, устраиваемые там попутно сборщиками налогов. Римское господство в Азии, и без того уже тягостное, превратилось в невыносимый гнет: ни царская корона, ни крестьянская хижина не были ограждены от захвата. Казалось, каждый колос растет для римского откупщика десятины, каждый ребенок свободных родителей родится для того, чтобы стать жертвой римских рабовладельцев. Азиаты в своей беспредельной пассивности терпели и эту муку. Однако они оставались спокойными не из терпеливости и благоразумия, а только по свойственному восточным народам отсутствию инициативы. Если бы в этих мирных странах, среди этих изнеженных народов появился человек, способный подать сигнал к восстанию, то можно было бы ожидать изумительных и страшных событий.

В Понте царствовал в то время царь Митридат VI, прозванный Эвпатором (род. около 624 г., умер в 691 г.) [130—63 гг.]. С отцовской стороны он вел свое происхождение в шестнадцатом поколении от царя Дария Гистаспа Младшего, в восьмом — от основателя понтийского государства Митридата I. С материнской стороны он вел свое происхождение от Александридов и Селевкидов. После преждевременной смерти своего отца Митридата Эвергета, погибшего в Синопе от руки убийцы, одиннадцатилетний мальчик был объявлен царем около 634 г. [120 г.]. Однако царская диадема принесла ему только бедствия и опасности. Его опекуны и даже, как кажется, его собственная мать, привлеченная по завещанию отца к соправительству, замышляли убить мальчика-царя. Рассказывают, что Митридат, спасаясь от кинжалов своих законных опекунов, добровольно обрек себя на нужду и в течение семи лет скитался по стране, каждую ночь менял место ночлега и, как бездомный беглец в своем собственном государстве, вел жизнь бродяги-охотника. Таким образом мальчик, возмужав, стал закаленным, энергичным человеком. Наши сведения о Митридате основаны, главным образом, на письменных сообщениях современников, но легенда, складывающаяся на Востоке с быстротой молнии, рано украсила могущественного царя чертами своих Самсонов и Рустемов. Впрочем, эти черты в известной мере показательны, точно так же как венец из облаков характерен для горных вершин. В обоих случаях мы получаем лишь более красочную, более фантастическую, но не искаженную и не измененную по существу картину. Царь Митридат поражал своим исполинским ростом, и приходившиеся ему впору военные доспехи вызывали изумление азиатов, а еще больше италиков. Он обгонял в беге самых быстроногих диких зверей; он объезжал самых диких коней и умел проскакать, меняя лошадей, 25 немецких миль в один день. Он умел править одновременно шестнадцатью лошадьми, запряженными в колесницу, и неоднократно получал призы на бегах; правда, было бы опасно победить короля в таком состязании. На охоте он, мчась во весь опор на своем скакуне, без промаха попадал в дикого зверя. Но и за столом нелегко было найти равного ему; он устраивал пиршества для состязания в еде и питье и получал призы. Точно так же отличался он и в области гаремных утех, как об этом свидетельствуют найденные среди его бумаг нескромные записки его греческих любовниц. Свои духовные потребности Митридат удовлетворял самыми дикими суевериями — немало времени отнимали у царя толкование снов и греческие мистерии — и грубым усвоением эллинской цивилизации. Он любил греческое искусство и музыку, т. е. собирал драгоценности, богатую утварь, старинные персидские и греческие предметы роскоши; его коллекция колец приобрела широкую славу; он постоянно окружал себя греческими историками, философами, поэтами и во время пиршества устанавливал призы не только для того, кто больше всех съест и выпьет, но и для того, кто больше всех развеселит присутствующих своими шутками, и кто лучше пропоет. Таким был Митридат, как человек; таким же он был и как правитель-султан. На Востоке, где отношения между повелителем и подданными строятся не столько на основе нравственного закона, сколько на основе закона естественного, подданный верен, как собака, и как собака, фальшив; правитель же недоверчив и жесток. И в том и в другом отношении едва ли кто-либо превзошел Митридата. По его приказу были убиты или погибли в вечном заточении за действительную или мнимую измену его мать, брат, сестра, жившая с ним в браке, трое из его сыновей и столько же дочерей. И, быть может, еще возмутительнее, что в его секретных бумагах были найдены заранее заготовленные смертные приговоры для ряда его самых преданных слуг. Чисто по-султански поступил Митридат также в следующем: чтобы лишить своих врагов трофеев победителя, он велел умертвить своих двух жен-гречанок, своих сестер и всех женщин своего гарема, предоставив им только выбор рода смерти. Он занимался экспериментальным изучением ядов и противоядий в качестве важной отрасли государственного управления и пытался приучить свой организм к разного рода ядам. Он с ранних лет привык ожидать предательства и убийства от всех и в особенности от самых близких. Одновременно он приучился прибегать к предательству и убийству по отношению ко всем и в особенности к самым близким. Неизбежным результатом этого, как показывает вся история царствования Митридата, было то, что все его предприятия кончались неудачей вследствие предательства его доверенных лиц. При всем этом мы встречаем у него некоторые черты великодушия и справедливости. Наказывая предателей, Митридат обыкновенно щадил тех, кто был виновен только вследствие своих личных связей с главным преступником. Впрочем, на каждого жестокого тирана иногда находят подобные припадки справедливости. От многочисленных подобных ему султанов Митридат отличался своей неутомимой энергией. В одно прекрасное утро он исчез из своего дворца и пропадал без вести в течение целых месяцев. Все считали его погибшим. Однако Митридат вернулся; неузнанный никем, он обошел всю Переднюю Азию, изучив страну и население с военной точки зрения. Далее, он не только обладал даром красноречия; у каждого из двадцати двух подвластных ему народов он творил суд на языке этого народа, без помощи переводчика. Это — замечательная черта в неутомимом правителе разноязычного Востока. Такой же характер носит вся его правительственная деятельность. Насколько нам известно, — к сожалению, дошедшие до нас сведения не дают нам никаких указаний о внутренней политике Митридата, — она ограничивалась, как и деятельность всех других султанов, собиранием сокровищ, набором войск (причем, по крайней мере в ранние годы его царствования, их вел против врагов не сам царь, а какой-нибудь греческий кондотьер), затем стремлением присоединить к прежним сатрапиям новые. Мы не можем найти у Митридата, во всяком случае по дошедшим до нас сведениям, следов более возвышенных стремлений, сознательного поощрения культуры или серьезной попытки стать во главе национальной оппозиции, не видим у него оригинальной гениальности. У нас нет никаких оснований ставить его на одну доску хотя бы с такими великими правителями османов, как Магомет II и Сулейман. Несмотря на свое эллинское образование, которое шло к нему не лучше, чем римские доспехи к его каппадокийцам, он оставался типичным представителем Востока: грубым, сладострастным, суеверным, жестоким, вероломным, беспощадным. Однако он отличался такой физической силой, такой мощью, что его отвага, непреклонное мужество и стойкость нередко производили впечатление талантливости и даже гениальности. Правда, во время агонии республики было легче оказывать сопротивление Риму, чем во времена Сципиона или Траяна; правда, только переплетение событий в Азии с внутренними движениями в Италии дало возможность Митридату сопротивляться римлянам вдвое дольше Югурты. Однако, так или иначе, до войн с парфянами Митридат был единственным врагом, причинявшим римлянам серьезные затруднения на Востоке, и защищался он от римлян так, как лев в пустыне защищается от охотника.

Но по имеющемуся материалу мы не можем признать за Митридатом других достоинств, кроме этого стихийного сопротивления. Впрочем, как ни судить о личности этого царя, его историческая роль в высшей степени важна. Войны Митридата были одновременно и последним проявлением политической оппозиции Эллады против Рима и началом восстания против римского верховенства, восстания, вызванного совсем другими и гораздо более глубокими противоречиями; это было началом национальной реакции азиатов против народов Запада. Как личность Митридата, так и его государство были чисто восточными. Многоженство и гарем господствовали при дворе и вообще среди знати. Религией населения, как и официальной религией царского двора, был главным образом культ старых национальных богов. Эллинизм в государстве Митридата мало отличался от эллинизма армянских Тигранидов и парфянских Арсакидов. Малоазийские греки могли очень недолго надеяться найти в лице этого царя опору для своих политических мечтаний; в действительности в его битвах спор шел совсем о другом, чем в решающих битвах при Магнезии и Пидне. После длительного мирного периода между Западом и Востоком начался новый тур той гигантской борьбы, которая унаследована нашим поколением от марафонской битвы и, возможно, будет еще продолжаться тысячелетия.

Однако, несмотря на то, что вся жизнь и деятельность каппадокийского царя явно носят чуждый, неэллинистический характер, трудно с точностью определить преобладающий в них национальный элемент. Вряд ли удастся когда-либо выйти в этом отношении за пределы общих рассуждений и остановиться на чем-то конкретном. Во всей античной цивилизации нет страны со столь многочисленными и разнородными племенами, как Малая Азия; не было другой страны, где племена с древнейших времен переплетались и смешивались между собой в столь пестрых сочетаниях; ни в какой другой стране отношения между отдельными народностями не были поэтому столь неясны. Семитические народы располагались непрерывно от Сирии до Кипра и Киликии. По-видимому, к семитам принадлежало также основное население побережья Карии и Лидии. Северо-западный край Малой Азии заняли вифины, племя, родственное европейским фракийцам. Внутренняя часть страны и северное побережье были заселены главным образом народами индо-германского происхождения, более всего родственными иранцам. Относительно языков армянского и фригийского 71 несомненно, что они близки к зендскому; относительно каппадокийского языка это весьма вероятно. В языке жителей Мизии видят смешение лидийского и фригийского; это указывает на смешанное семитическо-иранское население, подобное примерно населению Ассирии. Что же касается стран, расположенных между Киликией и Карией, и в особенности Ликии, то, хотя именно здесь в изобилии сохранились остатки первоначального языка и письменности, до сих пор наука не пришла еще к надежным выводам относительно этой страны (Ликии), и можно только предполагать, что эти народы следует причислить скорее к индо-германцам, чем к семитам. Мы уже раньше изложили в главных чертах, как вся эта пестрая смесь народов была охвачена сначала сетью греческих торговых городов, а впоследствии подпала под влияние эллинизма, рожденного военным и умственным превосходством греческого народа.

Этими странами правил царь Митридат и прежде всего Каппадокией на берегу Черного моря, или так называемым Понтом; здесь северо-восточный край Малой Азии примыкает к Армении, и иранское население, находясь в постоянных сношениях с армянами, смешивалось с другими племенами, вероятно, менее, чем в остальной Малой Азии. Даже эллинизм не пустил здесь глубоких корней. За исключением побережья, где были расположены некоторые поселения, первоначально основанные греками, а именно значительные торговые пункты: Трапезунт, Амиз и Синоп, родина и столица Митридата, самый цветущий город во всем царстве, страна находилась в весьма примитивном состоянии. Правда, она не была пустынной, она и теперь еще принадлежит к самым привлекательным странам мира; хлебные поля чередуются здесь с лесами дикорастущих фруктовых деревьев, и, несомненно, во времена Митридата страна тоже была хорошо возделана и относительно густо заселена. Однако здесь вряд ли имелись города в собственном смысле слова. Здесь были только укрепленные замки, которые служили убежищем для земледельцев, а для царя хранилищами поступающих налогов. В одной Малой Армении насчитывалось семьдесят пять таких небольших царских замков. Не видно, чтобы Митридат серьезно содействовал развитию городов в своем государстве; это понятно, если учесть, что он фактически, хотя, быть может, и не совсем сознательно, осуществлял реакцию против эллинизма.

Зато тем энергичнее был Митридат в своем чисто восточном стремлении расширить во всех направлениях границы своего государства и без того уже немалого (впрочем, указываемое протяжение его границ в 500 немецких миль, несомненно, преувеличено). Войска, флот и послы Митридата действовали на Черном море, а также против Армении и Малой Азии. Но нигде не открывалось для него такое широкое поле действия, как на восточном и северном побережьях Черного моря. Мы должны бросить взгляд на эти страны и положение в них, как ни трудно и даже, пожалуй, невозможно дать действительно наглядную картину его.

Восточный берег Черного моря был до того времени почти неизвестен; сведения о нем начинают распространяться лишь благодаря Митридату. Митридат захватил у туземных князей страну Колхиду на реке Фазисе (Мингрелию и Имеретию) с важным торговым городом Диоскуриадой и превратил ее в понтийскую сатрапию. Еще успешней были предприятия Митридата в северных странах 72 . Обширные степи, лишенные холмов и лесов и простирающиеся к северу от Черного моря, Кавказа и Каспийского моря, по своим природным условиям мало пригодны для земледелия и вообще для оседлого заселения; различия температуры колеблются между климатом Стокгольма и Мадеры, кроме того здесь нередки случаи абсолютной засухи; по 22 месяца и больше не бывает ни дождя, ни снега. Так было всегда, хотя можно предполагать, что две тысячи лет тому назад климатические условия этих стран были несколько менее неблагоприятны, чем в настоящее время 73 . Различные племена, которые привел в эти области их кочевой инстинкт, подчинились местным условиям и вели — и отчасти ведут еще в настоящее время — кочевой пастушеский образ жизни. Со своими стадами рогатого скота, а еще чаще, с табунами лошадей они переходили с места на место в поисках новых пастбищ и перевозили все свои пожитки и утварь на повозках, заменявших им дома. Вооружение и способ ведения войны тоже соответствовали кочевому образу жизни. Жители этих степей сражались большей частью верхом и всегда врассыпную. Их вооружение состояло из шлема, кожаного панциря и щита, обтянутого кожей, затем из меча, копья и лука; таковы предки современных казаков. Аборигены страны, скифы, принадлежали, надо думать, к монгольской расе и по своим нравам и внешним признакам были родственны нынешним жителям Сибири. За ними двинулись с востока на запад сарматские племена, савроматы, роксоланы, язиги, которых обычно считают славянами, хотя те собственные имена, которые им приписываются, имеют больше родства с именами мидийскими и персидскими, и возможно, что эти народы скорее принадлежали к великому зендскому племени. В противоположном направлений двигались орды фракийцев, а именно геты, дошедшие до берегов Днестра. В промежутке (вероятно, как ответвления великого германского переселения народов, главная масса которого, по-видимому, не проникла до Черного моря) напирали по берегам Днепра так называемые кельты и бастарны, а у устьев Дуная — певкины. Нигде не возникло настоящее государство: каждое племя жило обособленно, подчиняясь своим князьям и старейшинам.

В резкой противоположности ко всем этим варварам находились греческие поселения, основанные на этих берегах в период мощного подъема греческой торговли. Они были основаны главным образом выходцами из Милета, частично как торговые пункты, частично как рыболовные центры — рыболовство имело тогда важное значение — и даже как земледельческие поселения; как мы уже говорили, северо-западное побережье Черного моря в древности представляло более благоприятные условия для земледелия, чем в настоящее время. За пользование землей эллины, как и финикияне в Ливии, платили местным властителям дань и поземельный налог. Главнейшим среди этих поселений был свободный город Херсонес (близ Севастополя), основанный на территории скифов на Таврическом полуострове (Крым), достигший, несмотря на неблагоприятные условия, некоторого благосостояния, благодаря хорошему управлению и солидарности своих граждан; далее, Пантикапея (Керчь) — на противоположном берегу полуострова, на пути от Черного моря к Азовскому; с 457 г. от основания Рима [297 г.] Пантикапеей управляли наследственные градоправители, которые впоследствии стали называться боспорскими царями — Археанактиды, Спартокиды и Перисады. Земледелие и рыбная ловля в Азовском море в скором времени обусловили процветание этого города. Во времена Митридата к территории Пантикапеи принадлежали также меньшая, восточная, часть Крыма с городом Феодосией и лежащие напротив, на азиатском материке, город Фанагория и Синдская область. В более благоприятные времена правители Пантикапеи покорили народы, жившие на восточном берегу Азовского моря и в долине Кубани; кроме того их флот господствовал на Черном море. Однако впоследствии Пантикапея уже не была тем, чем раньше. Прискорбный упадок эллинского народа нигде не ощущался так сильно, как на этих дальних рубежах. Во время своего расцвета Афины были единственным греческим государством, исполнявшим здесь обязанности ведущей державы; впрочем, эти обязанности диктовались им нуждой в понтийском зерне. С упадком морского могущества Аттики эти страны были в общем предоставлены самим себе. Греческим континентальным государствам никогда не удавалось решительно утвердить здесь свое влияние, хотя были неоднократные попытки в этом направлении со стороны Филиппа, отца Александра, и Лизимаха. Римляне, на которых после завоевания Македонии и Малой Азии, легла политическая обязанность охранять греческую цивилизацию здесь, где она в этом нуждалась, совершенно пренебрегали этим требованием собственных интересов и чести. Падение Синопа, упадок Родоса завершили изолирование эллинов на северном побережье Черного моря. Живую картину их положения по отношению к кочевым варварским племенам дает найденная в Ольвии (близ устьев Днепра, недалеко от Очакова) надпись, которая, по-видимому, составлена незадолго до Митридата. Граждане были обязаны не только посылать в лагерь варварского царя ежегодную дань, но также воздавать ему почести и подносить дары, когда он располагался лагерем близ их города или хотя бы только проезжал мимо него. Подобным же образом они должны были откупаться подарками и от низших вождей, а иногда даже от целой орды варваров, и плохо было, если подарки оказывались недостаточными. Городская казна дошла до банкротства, пришлось заложить драгоценности, принадлежавшие храмам. Тем временем у ворот города напирают дикие племена; они опустошают страну и уводят в плен массу землепашцев. А всего хуже, что более слабые из соседних варваров, скифы, пытаются овладеть обнесенным стеной городом, чтобы укрыться от нашествия более диких кельтов. В результате многие граждане покидают город; идет даже речь о том, чтобы окончательно отказаться от него.

Такое положение застал Митридат, когда его македонская фаланга, перейдя Кавказский хребет, спустилась в долины Кубани и Терека, и одновременно его флот появился у берегов Крыма. Неудивительно, что и здесь, как это уже было в Диоскуриаде, эллины повсюду встречали понтийского царя с распростертыми объятиями и видели своих спасителей в этом полуэллине и его каппадокийцах, вооруженных по-гречески. Теперь выявилось, что упустили здесь римляне. Как раз в это время от владетелей Пантикапеи потребовали уплаты непосильно увеличенной дани. Город Херсонес сильно теснили Скилур, царь хозяйничавших на полуострове скифов, и его пятьдесят сыновей. Владетели Пантикапеи охотно отказались от своей наследственной власти, Херсонес — от так долго охраняемой свободы, лишь бы спасти свое последнее достояние, свое эллинство. Эти жертвы не были напрасны. Храбрые полководцы Митридата Диофант и Неоптолем и его дисциплинированные войска легко справились со степными народами. Неоптолем разбил их у Пантикапеи, частично на водах пролива, частично зимой на льду моря. Херсонес был освобожден, замки тавров разрушены, и господство Митридата на полуострове было обеспечено сооружением ряда целесообразно расположенных крепостей. Диофант двинулся против ревксиналов или, как они назывались впоследствии, роксоланов (между Днепром и Доном), которые поспешили на помощь таврам. 50 000 роксоланов обратились в бегство перед 6-тысячной фалангой Диофанта, и понтийские войска достигли берегов Днепра 74 . Таким образом, Митридат завоевал здесь второе царство, связанное с Понтийским, и так же, как Понтийское, опиравшееся, главным образом, на ряд греческих торговых городов. Это царство называлось Боспорским и охватывало теперешний Крым, а также противоположный выступ азиатского материка. Оно вносило в царскую казну ежегодно 200 талантов и ежегодно поставляло в царские склады 180 000 шеффелей зерна. Сами степные народы от северного склона Кавказа до устья Дуная — во всяком случае, большая часть их — отдались под покровительство понтийского царя или заключили с ним договоры, и если не оказывали ему другой помощи, то во всяком случае стали неистощимым резервуаром для вербовки его армий.

Итак, самые значительные успехи имелись на севере; но одновременно царь направлял свои удары также на восток и на запад. Малую Армению он превратил из зависимого государства в составную часть Понтийского царства; еще важнее, однако, был тесный союз, который Митридат заключил с царем Великой Армении. Митридат отдал Тиграну в жены свою дочь Клеопатру; главным образом благодаря помощи Митридата Тигран освободился из-под господства Арсакидов и занял в Азии их место. По-видимому, между обоими царями было заключено соглашение, на основании которого Тигран должен был предпринять завоевание Сирии и внутренней Азии, а Митридат — Малой Азии и побережья Черного моря, причем оба обещали помогать друг другу. Не подлежит сомнению, что Митридат, как более предприимчивый и более даровитый, чем Тигран, был инициатором этого соглашения. Он хотел таким образом защитить свой тыл и приобрести себе могущественного союзника.

Наконец, в Малой Азии царь обратил свои взоры на внутреннюю Пафлагонию — побережье давно принадлежало понтийскому государству — и на Каппадокию 75 . Притязания Понтийского царства на Пафлагонию были основаны на завещании последнего из Пилеменидов в пользу царя Митридата Эвергета; правда, против этого завещания протестовали законные и незаконные претенденты и сама страна. Что касается Каппадокии, то понтийские цари не забыли, что эта страна и Приморская Каппадокия некогда составляли одно целое; эти цари все время носились с мыслью об их воссоединении. Митридат занял Пафлагонию совместно с вифинским царем Никомедом; они поделили страну между собой. Когда римский сенат воспротивился этому, Митридат покорился, Никомед же, назвав одного из своих сыновей Пилеменом, удержал на этом основании страну за собой. В Каппадокии политика союзников прибегала к еще худшим способам. Царь Ариарат VI был убит Гордием, как утверждали, по поручению и во всяком случае в интересах зятя Ариарата, Митридата Эвпатора. Его юный сын Ариарат мог оказать сопротивление вифинскому царю только благодаря оказавшейся двусмысленной помощи своего дяди. Этот последний потребовал потом за свою помощь, чтобы Ариарат разрешил возвратиться в Каппадокию спасшемуся бегством убийце Ариарата VI. По этому поводу дело дошло до разрыва и войны. Когда оба войска в боевой готовности стояли друг против друга, дядя вызвал племянника для переговоров и при этом собственной рукой убил безоружного юношу. После этого Гордий, убийца Ариарата VI, вступил по поручению Митридата в управление страной. Недовольное население, правда, восстало против него и призвало на престол младшего сына последнего царя, однако он не мог оказать длительного отпора войскам Митридата вследствие их численного превосходства. Юноша, призванный на престол народом, вскоре умер. Это развязало руки понтийскому царю, тем более что вместе с умершим прекратился род каппадокийских правителей. Точно так же как и в Вифинии, номинальным правителем Каппадокии был провозглашен самозванец. Государством стал управлять Гордий, наместник Митридата, принявший имя Ариарата.

Митридат правил северным и южным побережьем Черного моря, а также странами, расположенными далеко в глубь Малой Азии; таким могуществом давно уже не обладал ни один из туземных монархов. Источники его военной силы на суше и на море казались неисчерпаемыми: он вербовал своих воинов на пространстве от устья Дуная до Кавказа и Каспийского моря. Фракийцы, скифы, савроматы, бастарны, колхидцы, иберы (в теперешней Грузии) толпами стекались под его знамена. Главным образом он набирал своих солдат среди храбрых бастарнов. Колхидская сатрапия снабжала его флот льном, пенькой, смолой, воском и превосходнейшим строевым лесом, сплавлявшимся с Кавказских гор. В Финикии и в Сирии нанимались кормчие и офицеры для флота. По рассказам, царь вступил в Каппадокию с 600 боевых колесниц, 1 000 лошадей и 80 000 пехотинцев. А между тем он мобилизовал для этой войны далеко не все, чем мог располагать. При отсутствии римских или других значительных морских сил, понтийский флот, опираясь на Синоп и на гавани Крыма, всецело господствовал на Черном море.

Образ действия римского сената при смене престолонаследия после внезапной смерти Митридата V показывает, что римский сенат по отношению к Понтийскому царству применял свою обычную политику: держать в руках все более или менее зависимые от него государства. У малолетнего наследника Митридата была отнята Великая Фригия, отданная в свое время его отцу за участие в войне против Аристоника, или, вернее, за полученную от него порядочную денежную сумму, и присоединена теперь непосредственно к римской территории 76 . Однако, когда мальчик возмужал, сенат совершенно пассивно отнесся к его захватам и созданию огромной державы, для развития которой потребовалось около двадцати лет. Сенат допустил, что одно из зависимых от него государств стало военной державой с более чем стотысячной армией. Он допустил, чтобы это государство заключило самый тесный союз с новым великим царем Востока, ставшим во главе государств внутренней Азии отчасти с его же, сената, помощью. Сенат допустил, чтобы оно захватывало соседние азиатские царства и княжества под предлогами, которые звучали почти как насмешка над плохо осведомленной и отдаленной державой-покровительницей. Он допустил, наконец, чтобы царь этого государства утвердился даже в Европе и повелевал в качестве царя на Таврическом полуострове, а в качестве покровителя — вплоть до македонско-фракийской границы. Правда, в сенате иногда шла речь об этих делах. Однако в конце концов эта высокая коллегия успокоилась в деле о пафлагонском престолонаследии на том, что Никомед сослался на своего лже-Пилемена; очевидно, она не обращала внимания на обман, а, наоборот, была даже благодарна за всякий предлог, позволявший ей отказаться от серьезного вмешательства. Между тем жалобы становились все многочисленнее и настойчивее. Князья таврических скифов, которых Митридат вытеснил из Крыма, обратились в Рим с просьбой о помощи. Те из сенаторов, кто еще не забыл традиционных принципов римской политики, должны были вспомнить, что некогда при совершенно иных условиях вступление царя Антиоха в Европу и занятие его войсками Херсонеса Фракийского послужило сигналом к азиатской войне (I, 685). Они должны были понять, что теперь еще менее могло быть терпимо занятие Херсонеса Таврического понтийским царем.

Наконец, дело было сдвинуто с мертвой точки ввиду фактического воссоединения Каппадокийского царства под властью Митридата. К тому же Никомед Вифинский, который со своей стороны надеялся завладеть Каппадокией при помощи нового лже-Ариарата, но увидел, что его претендент устранен понтийским претендентом, обратился за помощью к Риму. Сенат постановил, что Митридат должен восстановить скифских князей: инертное правление сената так далеко увлекло его от правильной политической линии, что Рим был вынужден теперь, вместо того чтобы поддерживать эллинов против варваров, помогать скифам против своих соратников по культуре. Пафлагония была объявлена независимым государством, и лже-Пилемену Никомеда предписано было покинуть страну. Поставленному Митридатом лже-Ариарату тоже было предписано удалиться из Каппадокии, а так как представители страны отказались от предложенной им свободы, было решено, что народ сам выберет себе царя.

Постановления звучали достаточно энергично. Однако плохо было, что вместо того, чтобы отправить армию, сенат поручил выступить в Каппадокии наместнику Киликии, Луцию Сулле, который с горстью солдат сражался в Киликии против разбойников и пиратов. К счастию, память о былой энергии римлян была лучшей защитой римских интересов на Востоке, чем нынешняя политика Рима, а энергия и ловкость наместника восполнили отсутствие этих двух качеств у сената. Митридат воздержался от сражения и ограничился тем, что склонил великого царя Армении Тиграна, более свободного в своем положении по отношению к римлянам, послать войска в Каппадокию. Сулла быстро объединил свои войска с подкреплениями, прибывшими от азиатских союзников, перешел с ними через Тавр и вытеснил из Каппадокии наместника Гордия вместе с пришедшими ему на помощь армянскими войсками. Это подействовало. Митридат уступил во всех отношениях. Гордий принужден был взять на себя вину за каппадокийскую смуту, и лже-Ариарат исчез. Приверженцы понтийского царя тщетно добивались, чтобы царем был избран Гордий; избран был пользовавшийся большим уважением каппадокиец Ариобарзан.

Когда Сулла в своем походе достиг берегов Евфрата, в его волнах впервые отразились значки римских легионов. При этом римляне впервые пришли в соприкосновение с парфянами, которые, ввиду своих напряженных отношений с Тиграном, были заинтересованы в сближении с римлянами. Каждая из сторон, по-видимому, чувствовала, что при этой первой встрече двух великих держав — Запада и Востока — важно было не отказываться от своих притязаний на всемирное владычество. Однако во время свидания именно Сулла, более дерзкий, чем парфянский посол, занял и удержал за собой почетное место между царем Каппадокии и парфянским уполномоченным. Эта прославленная конференция на берегу Евфрата более способствовала славе Суллы, чем его победы на Востоке. Парфянский посол впоследствии поплатился головой перед своим владыкой за то, что Сулла оказался более ловким. Однако в тот момент встреча Рима с парфянами не привела ни к каким дальнейшим результатам. Никомед, надеясь на благосклонность римлян, не очистил Пафлагонию. Впрочем, постановления сената по отношению к Митридату были выполнены; что касается скифских князей, то он во всяком случае обещал восстановить их. Казалось, на Востоке восстановлен прежний status quo (662) [92 г.].

Так было на словах. В действительности же не заметно было восстановления прежних порядков. Лишь только Сулла покинул Азию, царь Великой Армении Тигран напал на нового царя Каппадокии Ариобарзана, изгнал его из страны и восстановил на его месте понтийского претендента Ариарата. В Вифинии после смерти престарелого царя Никомеда II (около 663 г.) [91 г.] народ и римский сенат признали законным царем его сына Никомеда III Филопатора. Однако его младший брат Сократ выступил в качестве претендента на престол и захватил власть в свои руки. Ясно было, что настоящим виновником смут как в Каппадокии, так и в Вифинии является не кто иной, как Митридат, хотя он и воздерживался от всякого открытого участия в них. Всем было известно, что Тигран действует исключительно по его указаниям. Сократ вступил в Вифинию во главе понтийских войск, и жизни законного царя угрожала смерть от руки подосланных Митридатом убийц. Понтийский царь даже и не думал очищать Крым и соседние области, а, наоборот, проникал со своими войсками все дальше.

Цари Ариобарзан и Никомед лично обратились к Риму с просьбой о помощи. Тогда Рим послал в Малую Азию в помощь наместнику Луцию Кассию консуляра Мания Аквилия. Это был офицер, испытанный в войнах с кимврами и в Сицилии. Однако он был отправлен не как полководец во главе армии, а в качестве посла. Азиатским зависимым государствам, в частности Митридату, было предложено оказывать Аквилию в случае надобности вооруженную помощь. Все произошло так же, как два года назад. Римский офицер исполнил возложенное на него поручение с помощью небольшого римского отряда, находившегося в распоряжении наместника провинции Азии, и с помощью ополчения фригийцев и галатов. Царь Никомед и царь Ариобарзан снова заняли свои поколебленные престолы. Митридат, правда, под всякими предлогами уклонялся от посылки требуемых войск, однако не оказывал открытого сопротивления; по его приказанию был даже убит вифинский претендент Сократ (664) [90 г.].

Положение было крайне запутано. Митридат был вполне убежден в том, что не в состоянии победить римлян в открытой борьбе и не должен допустить открытого разрыва с ними и войны. Не будь у него такой уверенности, момент для войны был благоприятнее, чем когда-либо. Когда Аквилий вступил в Вифинию и Каппадокию, италийское восстание как раз находилось в зените своей мощи. Это могло даже самым слабым внушить мужество выступить против Рима. Однако Митридат не использовал положения в 664 г. [90 г.]. Тем не менее он с прежним упорством и энергией проводил план расширения своих владений в Малой Азии. Это странное сочетание политики мира любой ценой с политикой захватов не могло быть прочным. Оно лишний раз доказывает, что Митридат не был выдающимся государственным деятелем. Он не умел ни готовиться к борьбе, как царь Филипп, ни покориться, как царь Аттал. Как настоящий султан, он постоянно метался из стороны в сторону, между неутолимой жаждой захватов и чувством собственной слабости. И все же образ действий Митридата станет для нас понятным лишь тогда, когда мы учтем, что двадцатилетний опыт дал Митридату возможность в совершенстве изучить римскую политику. Он знал совершенно точно, что римское правительство меньше всего желало войны. Он знал, что ввиду серьезной опасности, угрожавшей правлению римского сената со стороны каждого выдающегося полководца, оно боится войны едва ли не больше, чем он сам, так как отлично помнит войну с кимврами и Мария. Митридат действовал сообразно с этим. Он не боялся таких выступлений, которые всякому энергичному правительству, не связанному эгоистическими соображениями, доставили бы сотню поводов и предлогов для объявления войны. Но он тщательно избегал открытого разрыва, который принудил бы сенат к объявлению войны. Как только предпринимались серьезные шаги, Митридат отступал перед Суллой и перед Аквилием. Несомненно, он надеялся, что не всегда ему будут противостоять энергичные полководцы, что и ему, подобно Югурте, придется иметь дело с каким-либо новым Скавром или Альбином. Следует признать, что его надежда не была лишена основания, хотя именно пример Югурты показал, что нельзя смешивать подкуп какого-либо одного римского полководца и коррупцию какой-либо одной римской армии с преодолением римского народа. Так, отношения между Митридатом и Римом были крайне неопределенны: ни мир, ни война. Подобное состояние могло продолжаться еще долго. Однако Аквилий не намеревался терпеть это. Так как он не мог добиться от своего правительства объявления войны Митридату, он использовал для этой цели царя Никомеда. Никомед и без того был отдан в распоряжение римского полководца; кроме того он был должником последнего как по военным издержкам, так по обещанным ему лично суммам. Поэтому Никомед не мог отказаться от предложения Аквилия вступить в войну против Митридата. Вифиния объявила войну Митридату. Но даже тогда, когда суда Никомеда отрезали понтийским кораблям вход в Боспор, а его войска вступили в пограничные понтийские владения и опустошали окрестности Амастриды, Митридат непоколебимо придерживался своей политики мира. Вместо того чтобы оттеснить вифинцев за пределы своих владений, Митридат обратился с жалобой к римскому посольству и просил, чтобы Рим или вступился за него или разрешил ему защищаться собственными силами. Аквилий ответил ему, что он должен при всех обстоятельствах воздержаться от войны против Никомеда. Этот ответ был ясен. Точно такую же политику Рим применял по отношению к Карфагену. Рим направлял свою свору против заранее обреченной жертвы и запрещал последней защищаться. Митридат, так же как карфагеняне, считал себя погибшим. Но финикияне в отчаянии сдались, а царь Синопа поступил иначе: он созвал свои войска и флот и, как передают, обратился к ним с такой речью: «Разве тот, кто обречен на гибель, не защищается все же против разбойников?». Своему сыну Ариобарзану он дал приказ вступить в Каппадокию. Митридат еще раз отправил к римским послам уполномоченных с заявлением, что царь действует в интересах самозащиты, и потребовал окончательных объяснений. Ответ был таков, какого и следовало ожидать. Хотя ни римский сенат, ни царь Митридат, ни царь Никомед не желали разрыва, Аквилий желал его, и война началась (конец 665 г.) [89 г.].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.