Об интриганстве и мухах на сладком
Об интриганстве и мухах на сладком
Понятное дело, для подготовки к войне необходимо укреплять тыл. И этот процесс шел! О подготовке чистки партийного Олимпа от «деморализованных» Молотовых и Микоянов уже сказано. Но ими дело отнюдь не ограничивалось.
Еще в феврале 1946 г. Берия констатирует, что больше трех миллионов коммунистов погибло в войну, причем «из них не меньше 200 тысяч это была партийная молодая гвардия… это все те же в будущем руководители экономики. Грамотные, честные, преданные…».
Тут мы прервем цитирования бериевского дневника и вспомним хотя бы сосидельца А. Солженицына по первой камере крупного инженерного работника Леонида 3-ва. Отметив узость кругозора 3-ва, не интересовавшегося ничем, кроме основной работы («Он считал, что существует американский язык…, о Пушкине не знал ничего, кроме скабрезных анекдотов, а о Толстом — только то, что тот — депутат Верховного Совета» (т. е. явно путал Льва Толстого с Алексеем Толстым. — Д. В.), Солженицын затем спрашивает:
«Но зато-то был он стопроцентный? Но зато-то был он тот самый сознательный пролетарский, которых воспитывали на смену Пальчинскому и фон Мекку («буржуазные» инженеры, расстрелянные в 1929–1930 гг. — Д. В.р. Вот поразительно: нет! Как-то обсуждали мы с ним ход войны, и я сказал, что с первого дня ни на миг не сомневался в нашей победе над немцами. Он резко взглянул на меня, не поверил: «Ах, Саша, Саша, а я уверен был, что немцы победят. Это меня и погубило!»[197] Вот вам и «преданный»!
Скажете, он и в тюрьму попал? Отвечаю: так ведь не за это: погубило его совсем другое, а именно то, что, зазнавшись, отказал какому-то прокурору в стройматериалах для дачи[198].
Но продолжим цитирование бериевских дневников: «… а сейчас лезет всякая ср. нь, как мухи на сладкое» (3. С. 13). Ну, насчет послевоенных, может, и верно (хотя вопрос: а те, кто «пролез» по многочисленным «сталинским» призывам 1924–1940 гг. вместо сначала оттесненных от власти, а потом и репрессированных «старых большевиков» — лучше ли были в массе своей? — Д. В.), однако почему Берия при этом умалчивает о тех, кто вступил в партию на фронте? Уж там-то точно не «лезли, как мухи на сладкое»: в ту пору единственной привилегией коммуниста (рядового члена партии, а не функционера, естественно) действительно зачастую было первым подняться в атаку.
Зато высшее партийное руководство у Кремлева в комментариях — просто ангелы во плоти. С пеной у рта он отрицает наличие в руководстве того времени интриг в борьбе за власть и карьеризма (ну, только расстрелянные в 1950 г. Кузнецов и Вознесенский «этот гнусный и гнилой дух» в партийное руководство при Сталине и вносили да еще Абакумова этими «бациллами» заразили, к чему тот, впрочем, и без их влияния был склонен (3. С. 48), за что, мол, и поплатились и они, и Абакумов, а так все началось с Хрущева).
Хотя из тех же бериевских дневников можно сделать и другие выводы. Так, в конце апреля 1944 г., когда возник вопрос о назначении Берия заместителем председателя Государственного Комитета Обороны, то Молотов, по словам Берия, вел себя так: «Радости не видно, что такой воз свалился. Завистливый все-таки человек. И злопамятный» (2. С. 155).
А теперь — о «ленинградцах». О Кузнецове Берия так и пишет: «Кузнецов парень с большими амбициями и зас. нец».
Характеристика, вообще-то, ко многим видным политикам подходящая, но отнюдь не достаточная для столь резкой оценки («гнусный и гнилой дух… вносили» и т. д.). Впечатление, что логика тут очень проста: кого расстреляли, тот и интриган и карьерист, а все прочие ни-ни! «Добро всегда побеждает: кто победил, тот и добрый». В переводе на сталинский язык: расстрелян — значит, виновен.
Есть, впрочем, и такие интриганы, которых «недорасстреляли», как Хрущева. Ненависть к последнему у Кремлева зашкаливает за все пределы: «Лишь один человек (если его можно назвать человеком) обманул Сталина, и это стоило тому жизни, а России ее державного величия». При этом обманул Хрущев не ум Сталина, а его душу, поскольку Сталин — «сам в своей нравственной основе человек чистый и простодушный» — просто не мог представить себе, что так может продать давний соратник» (3. С. 174–175).
Ну, если так, то на Иосифа Виссарионовича явно старческий склероз напал. Забыл, вероятно, в старческой «чистоте и простодушии», как в конце 1925 г. наехал, например, на Зиновьева и Каменева, которые полутора годами раньше спасли его от поражения в борьбе с Троцким. А на слова Зиновьева и Каменева о том, что неплохо бы, мол, об этом факте помнить и быть благодарным, ответил, что «благодарность — это собачья болезнь».
Впрочем, если все сказанное о «коварном Хрущеве, подло обманувшем чистого и простодушного Сталина», и принять за чистую монету, то возникает вопрос: и чего стоит «державное величие», которое держится на непрерывном терроре (см. выше хотя бы о майоре Ульяниче…) и которое даже и при этом единственный затесавшийся в окружение вождя интриган может порушить? А если таких «затесавшихся в окружение вождя интриганов» было много, то опять-таки вопрос: откуда они взялись? Может, слишком много майоров Ульяничей получали большие лагерные сроки «за длинный язык», то есть в переводе со сталинского «новояза», ни за что? И соответственно испытывали желание порушить созданную Сталиным систему и заменить ее чем-то более безопасным?
И потом: а куда МГБ смотрело (речь не только об МГБ как таковом — его шеф в начале 1950-х гг. Игнатьев, по Кремлеву, тоже «хрущевец», — но о спецслужбах в целом)? Ну, ладно, одного Хрущева проглядели, а если он был не один? Столько народу перестреляли, а настоящих врагов прошляпили? Тут впору цитировать слегка перефразированного Ленина («Падение Порт-Артура»): гроб повапленный — вот чем оказался режим в области госбезопасности, этой наиболее близкой ему, так сказать, специальности. Впрочем, все это относится к той точке зрения, что СССР порушили некие заговорщики. Я лично склоняюсь к тому, что это сделали объективные причины.
Но вернемся к началу 1950-х гг. Объяснение отсутствия интриганства дается с логикой железной: жаждой власти они не страдали, им этой власти хватало по горло, но она для них означала лишь большую ответственность и большую нагрузку, а не «новые акции, дворцы, фабрики, заводы, бриллианты для жен и любовниц» (3. С. 17–20, 48–50, 82). Кузнецов и Вознесенский, очевидно, были исключением — им власть все указанное давала…
Говорят, что эти двое (и Хрущев, надо думать) были «потенциальными сибаритами» и им было более чем соблазнительно возглавлять страну, которая будет через десять лет, — мощную и современную военную державу, уверенно обладающую ядерным оружием (3. С. 49).
Кстати, Вознесенский, получив за свой «научный труд» (кавычки Кремлева с припиской «его собственная «скромная» оценка». — Д. В.) Сталинскую премию (200 тыс. руб.), отдал ее на нужды четырех детских домов в Горьковской и Тульской областях. Так вот, по Кремлеву, это был «акт саморекламы» (3. С. 82). Ну да, тут хочется добавить: а принадлежавшие холдингу «Кузнецов, Вознесенский и К0» СМИ тут же начали пиар-акцию. Кремлев тут явно перепутал 1948 г. с 1998-м или 2008-м.
А если серьезно, то народ (если бы его мнение в сталинском СССР что-то и значило) узнать о таком поступке Вознесенского мог только с разрешения самого Сталина. А самого же Вождя такой «саморекламой» было не пронять — слишком дешево для него. Так что скорее Вознесенским двигал не расчет. А что-то другое.
Попутно Кремлев лягает некоего Г атовского (1903 г. — не ранее 1996 г.), которого Сталин снял в 1949 г. с поста главного редактора журнала «Большевик» за «угодливое восхваление» в журнале «книжки» (оценка явно Сталина) Вознесенского (3. С. 82–83). Так вот, в 1958–1965 гг. Гатовский — главный редактор журнала «Вопросы экономики», с 1965 г. — директор Института экономики АН СССР. Когда и почему он утратил свой пост, непонятно, но еще в 1996 г. оставался в Институте экономики уже Российской академии наук («антикоммунистической») главным научным сотрудником.
Никаких сведений о том, чем конкретно Гатовский в указанные годы занимался, Кремлев не сообщает, однако пишет: «Мы все удивляемся: с чего бы это советская экономика стала с какого-то момента пробуксовывать? А вот с подачи таких «ученых» и стала» (3. С. 83). Ну, ясен перец, раз в «антикоммунистической» РАН работал, да еще и врага народа Вознесенского похвалил, то он в развале советской экономики и виноват!
Вот только, возвращаясь к амбициям Кузнецова и Вознесенского, не было уверенности, что СССР через десять лет будет представлять из себя «мощную и современную военную державу, уверенно обладающую ядерным оружием». Просто потому, что одним оружием силен не будешь. Да и потом, о соотношении ракетного вооружения СССР и США через десять лет после «ленинградского дела», в 1959–1960 гг., мы вроде уже говорили.
Но ракет для державной мощи мало. Кушать тоже что-то надо! А, скажем, что было бы с нашим сельским хозяйством, продлись сталинская политика еще лет пять? Хрущев в 1953–1958 гг. сильно его поднял, это потом снова развалил. Кто при Хрущеве работал в сельском хозяйстве, те так и говорят: «Хрущевского десятилетия не было, было два по пять», причем первое пятилетие от второго отличалось как небо от земли. А если бы первого хрущевского пятилетия не было?
Кстати, о Хрущеве и сельском хозяйстве. Кремлев, силясь измазать разоблачителя «культа личности» как можно большим количеством черной краски, сообщает о печальном состоянии сельского хозяйства в Московской области, обвиняя в этом персонально Хрущева (3. С. 169). Но что, только в Московской области сельское хозяйство находилось в таком состоянии? Например, в октябре 1948 г. группа руководителей колхозов Кировской области написала анонимное письмо в ЦК ВКП(б) о печальном состоянии этой отрасли экономики в Кировской области.
Так вот, пишут они о том, «как живет и чем питается рядовой колхозник, влачащий в преобладающем большинстве случаев полуголодное существование… В большинстве колхозов области весь хлеб выкачивается в порядке хлебозаготовок, не оставляя зерно на семена, не говоря уже о фуражном фонде… Много председателей и бригадиров колхозов посажены в тюрьму только за то, что они выдавали зерно сверх 15 % от сданного государству, удовлетворив минимальные потребности… Если бы не приусадебные участки… много колхозников умерло бы от истощения… В сельскохозяйственных районах отмена продовольственных карточек не чувствуется. Раньше хлеб продавали по продовольственным карточкам, теперь по спискам и только работающим в учреждениях и организациях. Куда пойти колхознику за хлебом? Только в областной центр — город Киров. И идут… колхозники за 60–100 км, чтобы купить одну-две буханки хлеба. Далее констатируется, однако, что в Кирове — промышленном городе! — положение немногим лучше»[199]. Что, и тут тоже Хрущев виноват? Или все-таки те, кто индивидуальное хозяйство непосильными налогами обложил?
Между прочим, в «Правде» от 25 апреля 1950 г. вышла статья Хрущева с принципиально новыми положениями по укреплению и подъему благосостояния колхозов, причем есть основания полагать, что опубликована она была при поддержке Берия и Маленкова. Через год статья была напечатана повторно, за что «Правда» получила выволочку; тогда пришлось оговориться, что «статья тов. Хрущева печатается в дискуссионном порядке». Кончилось же тем, что напуганный Хрущев тоже бросился в объятия Берия и Маленкова. Кстати, сбылось пророчество Берия от 1 марта 1947 г.: мол, Мыкыта, когда один, может обос. ться, ему лучше быть в Москве при Кобе (читай: при Берия. — Д. В.) (3. C. 56–57). Испугался и бросился в союз с Берия и Маленковым и снятый в марте 1949 г. с поста министра обороны H.A. Булганин.[200]
Своим — МОЖНО?
А что касается интриганства, то, если говорить серьезно, смысл интриговать и добиваться большей власти был. «Номенклатурия» — страна горная: чем выше занимаемая должность, тем больше привилегий.[201] Кроме того, после войны появилась большая возможность тащить много всего из покоренной Восточной Европы, в первую очередь, естественно, из Г ермании.
Например, интересно, почему в дневнике практически не упоминается заместитель Берия (с 25 февраля 1941 г.) И. А. Серов. Только Кремлев вскользь упоминает, что «Серов был близок с Хрущевым» (3. С. 128). Может быть, именно потому, что Серов тащил трофейное добро вагонами?[202]
Кстати, если Серов уже при Хрущеве покровительствовал Пеньковскому, то вот отличный шанс лягнуть и Серова, и Хрущева. Ан нет: Серов — заместитель Берия. А Хрущев Пеньковского расстрелял, а Серова разжаловал из генералов армии в генерал-майоры. Не вписывается в стройную концепцию по Кремлеву: все, мол, развалили предатели хрущевы-серовы-пеньковские!
А теперь — снова к ворам. Скажете, воров периодически отлавливали и отстреливали или как минимум сажали — как, например, помощника Жукова по политчасти генерал-лейтенанта К. Ф. Телегина, получившего 25 лет лагерей за целый эшелон награбленного добра?[203]
Вот тут мы подходим еще к одной причине интриг в сталинском руководстве: в те времена никому, кроме Самого Главного, ничего не было гарантировано. Поэтому интриговать приходилось в том числе и за Его расположение, за то, чтобы Он решил, что интриганы — «друзья народа», а вот их противники — «враги».
Вот пример: в 1948–1951 гг. «абакумовские» хватали и сажали «бериевских» (и «жуковских» до кучи) за чрезмерное воровство в Европе. Кроме Телегина и другого генерал-лейтенанта В. В. Крюкова (мужа певицы Руслановой), сел, например, министр ГБ Татарской АССР генерал-майор ГБ Сиднев, в прошлом видный чин в советской оккупационной администрации в Германии.
Так вот, на квартире Сиднева в Ленинграде обнаружили около 100 золотых и платиновых изделий, тысячи метров шерстяной и шелковой ткани, около 50 дорогостоящих ковров, большое количество хрусталя, фарфора и другого добра, а также пять уникальных большой ценности гобеленов работы французских и фламандских мастеров XVII и XVIII вв. А кроме того, дамскую сумку, сделанную из чистого золота, 15 золотых часов, 42 золотых кулона, колье, брошей, серег, цепочек, 600 серебряных ложек и вилок (рекомендую почитать протоколы допроса)[204].
Но вот в 1951 г. Берия сумел убедить Сталина, что враг не он, а Абакумов. В июле 1951 г. того арестовали, и теперь «бериевские» стали хватать и сажать «абакумовских». И «сразу выяснилось», что у тех тоже «рыльце в пушку» («слитки золота и драгоценные каменья, штабеля золотой и серебряной посуды»).
Объяснять еще, кому и зачем нужны были интриги?
Интересно, что Кремлев ни слова не говорит о причастности Берия к аресту Абакумова, хотя и упоминает, что отстранение последнего было выгодно и Серову, и Хрущеву, не говоря уже о «кремлевских «кротах» и их зарубежных хозяевах». То есть получается, что, кроме Серова и Хрущева, имелись еще какие-то «кроты»? И кто же? И как МГБ их прохлопало? Опять «гроб повапленный…»?
Как бы то ни было, Кремлеву приходится признать, что Хрущева не было в кабинете Сталина в ночь на 5 июля 1951 г., когда проходил «первичный разбор» с Абакумовым.
Приходится признать и то, что «объективные основания для обвинений против Абакумова тоже имелись» и он «мог быть замешан в дрязгах ряда представителей «молодой» части советского руководства» (3. С. 128–129). Ага, значит, среди «молодой» части (к которой Хрущева уж никак не отнесешь) дрязги таки были и после расстрела Кузнецова с Вознесенским (и до прихода к власти Хрущева)? Уже прогресс, г-н Кремлев!
Сам Берия пишет, что от барахольства через разложение, безответственность и манкирование делом — прямой путь к измене и выполнению заданий врага (3. С. 185) — никак не оправдывая барахольщиков, хочется в этой связи напомнить анекдот о ссоре молодых супругов: «Значит, я не понимаю, да? Я ничего не понимаю? Я дура, да? Собака, да? Мама, он меня сукой обозвал!»