4. Китайская культура в контексте взаимодействия буддизма, даосизма и конфуцианства

4. Китайская культура в контексте взаимодействия буддизма, даосизма и конфуцианства

Гибель династии Хань и как следствие этого — общий упадок в стране в период Троецарствия, ослабление центральной власти (этого гаранта социальной стабильности, по конфуцианским представлениям) привели, казалось, к глубоким необратимым переменам. Рушились прежние мировоззренческие стереотипы. Сама жизнь (утверждаемая китайской культурой как высшая ценность) в условиях глобальных коллизий той эпохи оказалась под угрозой уничтожения. Обнаружилась хрупкость бытия и превратность человеческой судьбы.

Настроение, рожденное неустроенностью мира и иллюзорностью существования, сомнения в обывательских ценностях, овладевшие обществом того времени, звучали в творчестве «трех Цао». Честолюбивый полководец Цао Цао (155—220) и его сыновья Цао Пэй (187—226) и Цао Чжи (192—232), «слагавшие стихи в седле или у руля боевого корабля», прославляли военную доблесть и призывали ценить быстротечные радости бренного бытия. Вдохновенные поэтические строки Цао Цао «За вином нужно петь! Ведь жизнь человека, как утренняя роса» стали лейтмотивом той эпохи. Казалось, в III—IV вв. проводилось своего рода испытание жизненности самой традиции китайской культуры. Вместе с тем шло ее углубленное постижение, а подлинная преемственность с древней мудростью воспринималась как следование прежде всего самому духу традиции.

В период глубокого духовного кризиса значительную роль в судьбе Китая сыграл буддизм. Учение Будды, проникшее на рубеже новой эры из Индии на Дальний Восток и ставшее здесь мировой религией, оказало влияние на все стороны жизни средневекового общества. Монахи и проповедники приходили сюда через Центральную Азию и обосновывались сначала в Ганьсу, Шэньси и Хэнани. В V в. в южные царства стали также прибывать через Бирму видные вероучители буддизма Хинаяны, которые добились различных льгот при дворе. Но в основном на Дальнем Востоке распространился буддизм в форме Махаяны («Большая колесница», или «Широкий путь спасения»), отличавшийся менее суровыми требованиями к верующим. Строгий аскетизм был обязателен лишь для принявших постриг и стремившихся к нирване монахов. Мирянам же достаточно было соблюдать лишь пять заповедей из десяти, и за свою преданность новой религии; они могли рассчитывать на буддийский рай.

Буддизм учил, что основу мироздания составляет движение частиц — дхарм. Соединяясь или распадаясь, они порождают или прекращают жизнь, составляя длинную цепь перерождений, превращений одного существа в другое. Поскольку миром управляет закон возмездия, добродетельные могут обрести в следующем рождении более совершенную форму, заняв более высокое место в жизни. Напротив, проступки влекут за собой понижение социального статуса и даже перевоплощение в животное. Таким образом, восхождение или падение человека зависит от кармы, т.е. суммы поступков в этой жизни (равно как и во всех предыдущих воплощениях), определяющих будущее после смерти.

Четыре важнейшие истины, изреченные основателем вероучения Буддой — Сиддхартха Гаутамой (Шакья-Муни, VI—V вв. до н.э.),— гласили, что жизнь неотделима от страданий. Избавиться от них можно лишь с прекращением круговорота перерождений, что достигается примерным поведением. Будда наметил восьмичленный путь спасения, следование которому обеспечивало прекращение перерождений и растворение в нирване. Что касается махаянской традиции, то длительная цепь перевоплощений самосовершенствующихся личностей должна была приводить в рай, а не к нирване. При этом верующий не был одинок: в достижении спасения ему помогали бодхисатвы. Эти существа, стремящиеся к просветлению, совершая свой высокий нравственный подвиг и достигнув состояния нирваны, из альтруистских мотивов не становились буддами, а оставались в колесе перерождений. Они предпочитали подчиняться законам кармы ради того, чтобы оказать помощь в обретении спасения всем живым существам, в том числе и человеку.

Одна из причин популярности буддизма состояла в том,, что он открывал каждому перспективу индивидуального спасения и тем самым утверждал самоценность отдельной личности, в то время как конфуцианство рассматривало человека исключительно в рамках семьи и государства.

Как мировая религия буддизм с его этикой равенства людей и всеобщего сострадания играл важную интегрирующую роль в обществе, удовлетворяя потребности человека в стабильных формах жизни и психологического комфорта.

Постепенному усилению позиции буддизма во многом благоприятствовала общая социально-политическая обстановка III VI вв. с ее кризисами, междоусобицами и неустойчивостью бытия. Стены монастыря давали реальную защиту от постоянных смут, здесь совершались погребальные церемонии, поминовения павших воинов, обещавшие им жизнь в раю. Но более всего монастыри привлекали возможностью освободиться от налогов и притеснений властей. Обитель буддизма притягивала к себе и обездоленный люд, изгнанный со своей земли кочевниками. Здесь же богатые аристократы обретали душевный покой и уединение. Приобщение к китайскому буддизму было тем легче, что он предусматривал наряду с общиной (сангхой) монахов существование буддистов мирян, в чью обязанность входила поддержка монахов и пожертвования монастырям.

В III—IV вв. вокруг столичных центров — Лояна и Чанъаня — действовало около 180 буддийских монастырей, храмов и кумирен, а к концу V в. в государстве Восточная Цзинь их насчитывалось уже 1800 с 24 тыс. монахов. Некогда чужеземная религия, быстро адаптировавшись к новой обстановке, впитала местную обрядность, признала культ предков и другие народные культы, включила в свой пантеон святых древних мудрецов и мифических героев Китая. В буддизме на первый план вышли те идеи и принципы, которые более всего соответствовали традиционным китайским нормам и идеалам.

В ходе своего распространения буддизм подвергся значительной китаизации. Первоначально он вообще воспринимался как одна из сект даосизма. Так, уже в IV в. считалось, что Будда — это воплощение Дао. В целом даосизм, обеспечивавший преемственность культурного самосознания китайцев, выполнял роль посредника между буддизмом и народными верованиями. Недаром для толкования важнейших индо-буддийских понятий сначала использовались знакомые китайцам термины религиозного даосизма, и лишь позднее, в VB., перешли к непосредственной транскрипции буддийских терминов.

В условиях неприязненного отношения к буддизму как иноземному учению доказывалось полное совпадение буддийской морали и нравственного идеала китайской традиции. Буддизм даже находил объяснение необходимости ухода от мира, что было немыслимо с точки зрения конфуцианства.

Китайский буддизм был многолик. Его многочисленные секты обязаны своим происхождением разным вероучителям — патриархам и переводчикам сутр. Секты тяготели к тому или иному региону (пути развития Севера и Юга Китая существенно различались), обслуживали социокультурные потребности различных групп.

Со временем проповедников буддизма из Индии и «Западного края» сменили китайские. На Севере деятельность кучарского монаха Кумарадживы (прибыл в Чанъань в 402 г.) по переводу сутр проходила под знаком усвоения канона в его индийском варианте.

Ученик Кумарадживы Дао-шэн (умер в 434 г.), опираясь на махаянистскую нирвану-сутру, выдвинул тезис о природе Будды во всем живом и отстаивал возможность внезапного просветления и спасения для каждого.

Большой вклад в китаизацию буддизма внес первый китайский патриарх буддизма и первый переводчик сутр Дао-ань (312—384), основатель монастыря в пров. Хубэй. Он разработал также образцовый монастырский устав и ввел единый фамильный знак Ши (от рода Шакья, из которого происходил Будда). С его именем связано также утверждение культа Будды грядущего — Майтрейи, ставшего самым популярным божеством на всем Дальнем Востоке. Изображение Майтрейи в виде толстобрюхого монаха с глуповатой улыбкой, до срока скрывающей мудрость Будды, символизировало ожидание эры всеобщего благоденствия. Вожди крестьянских движений нередко объявляли себя возродившимся Майтреей, а культ его занимал центральное место в идеологии тайных обществ.

Вторым китайским патриархом буддизма, его блестящим популяризатором был ученик Дао-аня — Хуэй Юань (334-417), основатель монастыря в пров. Цзянси. Он положил начало южнокитайскому амидизму, в основе которого был культ Будды — Владыки Западного рая — Амитабы, связанный с мечтой о возрождении после смерти и райском будущем в царстве «чистой земли». Предполагалось, что молитвы Амитабе и Даже одно лишь произнесение его имени способны даровать вечную жизнь в этом обетованном рае. Сторонники амидизма, разделявшие тезис о равенстве мужчин и женщин, питали и стимулировали деятельность других тайных обществ и многочисленных крестьянских восстаний.

Внедрение в китайское сознание буддизма привело к расширению культурного горизонта страны. Рост контактов с народами Индокитая и Индии стимулировался паломничеством ученых монахов к святым местам. Так, в 399—415 гг. Фа Сянь описал свое путешествие в Индию в «Записках о буддийских царствах». Вместе с ответными религиозными миссиями в Китай прибывали иностранные купцы. Внешние связи способствовали развитию мореплавания и судостроения, расширяли знания о дальних, незнакомых странах.

Успешное распространение буддизма объяснялось рядом важных причин. Прежде всего конфуцианство как официальная идеологическая доктрина империи в годы ее глубокого кризиса ушло на второй план. Создавшийся своеобразный духовный вакуум заполнили буддизм и даосизм. Даосизм, пережив поражение, связанное с восстанием «желтых повязок» в конце Хань, в III—VI вв. вновь обрел прежние позиции и наряду с буддизмом стал популярной религией. Своеобразное государство даосских патриархов из рода Чжан, сформировавшееся на окраинах развалившейся Ханьской империи, на протяжении веков снабжало страну образованными и хорошо подготовленными для выполнения повседневных обязанностей даосскими проповедниками, гадателями, врачевателями, алхимиками, геомантами и т.п. К их услугам охотно прибегали едва ли не все китайцы как в северных, так и в южных царствах. По буддийскому образцу даосы создали монастыри, ставшие очагами культуры. Именно там писали трактаты даосские ученые монахи, заложившие основу «Дао-цзана», аналога буддийской Трипитаки (компендиум текстов). Наиболее интересным из даосских трудов этого времени стал трактат Гэ Хуна «Баопуцзы», в котором наряду с алхимическими изысканиями и рассуждениями о бессмертии ощутимы и попытки сближения даосизма с конфуцианством.

Что касается конфуцианства, то его влияние в годы кризиса было более ощутимо на уровне образованной элиты, причем не только и не столько при дворах правителей (вначале лишь на Юге, позже, по мере китаизации северных варваров, и на Севере, особенно в государстве тобийцев Северное Вэй), сколько в китайской деревне, оставшейся со времен Хань под влиянием сильных домов. Последние издревле были склонны к усвоению конфуцианских добродетелей, что создавало в деревне устойчивый фундамент для признания их патерналистской позиции. Выходцы из образованных представителей сильных домов воспринимались всеми как старшие и требовали к себе должного уважения. Утвердившись в рамках своих и соседних деревень, эти ревнители конфуцианства возрождали на массовом уровне древнее учение. Из числа этой элиты по мере стабилизации политической обстановки выдвигались и чиновники, постепенно составляющие остов привычной для Китая бюрократической структуры.

Расширение культурного горизонта привело к качественному сдвигу в самом способе мышления, обретавшем целостность и универсальность древней мудрости. Неповторимым колоритом отличалась противоречивая интеллектуальная жизнь образованной элиты. В своем кругу они обратились к практике свободных дискуссий, так называемых «чистых бесед». Их темой становились как традиционно конфуцианские, так и вызванные к жизни новыми веяниями метафизические проблемы, в том числе рассуждения о бессмертии либо о буддийской нирване, о высшем предназначении человека, его отношениях с природой, обществом и государством.

При этом ученые конфуцианцы отнюдь не гнушались верованиями народного, т.е. широко распространившегося среди китайского народа, даосизма. Об этом, в частности, свидетельствует появление в IV в. знаменитой книги конфуцианца (чиновника при цзиньском дворе) Гань Бао «Coy шэнь цзи» («Записки о поисках духов»), в которой были собраны даосские истории о необычном и удивительном.

Наглядным выражением глубокого духовного перелома стал стиль жизни, отраженный в сборнике «О мире новые рассказы» («Ши шо синьюй»). «Знаменитые мужи», духовные лидеры той поры, своим поведением отрицали омертвевшую форму официального ритуала, все более перестававшего выполнять (как это было в древности) роль социального регулятива в обществе. Вошло в моду демонстративное манкирование служебными обязанностями. Прямой вызов конфуцианской добропорядочности (вплоть до пренебрежения погребальным ритуалом) выражался в подчеркнутой неряшливости, в изъявлении антипатии к сильным мира сего.

Провозглашенный знаменитым поэтом Цзи Каном принцип «переступить ритуал и утвердить естественность» стал реакцией на схоластику ханьского конфуцианства. Раскованная жизнь «знаменитых мужей», запечатленная в метафоре «стиль ветра и потока», ярко выражала экологичность китайской культуры. Ведь природа как фундаментальное начало всей жизни, включая человека, выступала его учителем (по-китайски — «прежде рожденным»). К познанию истины, природной по своей сути, была обращена личность художника-творца, вторящего целостности Неба и Земли.

Восторг от познанного изливался в стихе, выплескивался на свиток белого шелка. На стыке живописи и поэзии рождалось искусство каллиграфии, выявляя живописность китайского иероглифа, несущего зримые черты пиктограммы, картины, символа. Вершиной устремленности к познанию природы и мира человека стало непревзойденное искусство каллиграфа Ван Сичжи (307—365). Равняясь на древних мудрецов, постигавших в малом целое, он утверждал, что «почерк выдает злодея».

Продолжая традиции древнего династийного историописания, Фань Е составил «Историю Позднеханьской династии» («Хоуханьшу»). Проникнутая гражданским пафосом история противостояния трех государств «Сань го чжи» (III в.) была посвящена теме ответственности человека за содеянное им. Показательно, что династийный труд запечатлел взаимодействие фольклорной и летописной традиций. В то время как бродячие сказители — «толкователи книг» — вели свое повествование по канве династийной истории, последняя впитывала в себя дух народных преданий, буддийских сутр и даосских трактатов. В традиционной культуре целостно взаимодействовали все ее жанры, и недаром на основе «Сань го чжи» в XIV в. был создан роман «Троецарствие».

Социальные конфликты и нашествия кочевников, происходившие в III—V вв., не нарушили преемственности китайской культуры, хотя и вызвали некоторый ее упадок. Однако вскоре пульс интеллектуальной жизни был восстановлен.

В Цзянькане — столице Восточной Цзинь — жили видные ученые и писатели. В области математических знаний прославился ученый Цзу Чунчжи. Мыслитель Фань Чжэнь в трактате «О смертности духа» (507) опровергал тезис о бессмертии души. Свои имена прославили поэты. Наиболее ярким талантом выделялся Тао Юаньмин (365—427) — автор утопии «Персиковый источник».

В общении ханьцев — носителей древней оседлой культуры — с молодыми народами степи на бытийном уровне не всегда легко было выявить минусы и плюсы. Ведь нередко и мелкие конфликты, и войны в масштабе крупных временных циклов в конечном счете неожиданно оборачивались взаимокультурными приобретениями двух сторон. Особое место в этом общении занял буддизм, ставший духовной скрепой культурного взаимодействия ханьцев с их кочевыми соседями.

Именно с III—V вв. в плавильном котле этносов шло интенсивное и плодотворное взаимообогащение культур. Достаточно сказать, что кроме буддизма, пришедшего в Китай через степь, ханьцы заимствовали многое у кочевых соседей (и превратили в свое): седло, короткие куртки и штаны, отдельные виды головных уборов и мебели, различные продукты скотоводства, музыкальные инструменты и мотивы, танцы. Усвоение достижений степняков во многом способствовало сложению уникальной китайской этнокультуры, впитавшей эти инокультурные элементы на своей собственной основе.