2. Права на «землю праотцев»

2. Права на «землю праотцев»

В 2008 году я опубликовал на иврите книгу «Кто и как изобрел еврейский народ». Целью этой теоретической работы было опровержение исторического метамифа о существовании единого скитающегося еврейского народа-изгнанника. Эту книгу перевели на двадцать языков; на нее отреагировали многие сионистские критики. В частности, в своем отзыве на мою работу британский историк Саймон Шама (Schama) писал, что ей «не удалось разорвать памятную связь между землей предков и еврейской традицией»[39]. Признаюсь, поначалу эта сентенция меня удивила: при чем тут «земля предков»? Однако, когда и другие довольно многочисленные статьи начали повторять, что, по сути дела, я намеревался оспорить право евреев на их древнюю родину, я осознал, что реакция Шамы была характерным и существенным выпадом против моего исследования.

В ходе работы над книгой мне и в голову не приходило, что в начале XXI века найдется так много критиков, оправдывающих сионистскую колонизацию и создание государства Израиль ссылками на «землю праотцев», «исторические права» или «двухтысячелетние национальные мечты». Я полагал, что основные серьезные аргументы, объясняющие и оправдывающие существование нынешнего Израиля, будут опираться на трагический процесс, начавшийся в конце XIX века, в ходе которого Европа исторгла из себя своих евреев, а Соединенные Штаты закрыли перед ними на определенном этапе свои границы[40]. Я начал осознавать, что в некоторых отношениях моя предыдущая книга оказалась неполной и недостаточно сбалансированной. Нынешняя работа, нашедшая путь к читателю, станет, хочу надеяться, скромным дополнением к предыдущей, уточнив то, чего в ней не хватает.

Прежде всего я обязан подчеркнуть: моя предыдущая работа вообще не обсуждает связь между человеческими коллективами и территориями, равно как и права коллективов на территории, хотя некоторые ее главы косвенно касались этих тем. Я написал «Кто и как изобрел еврейский народ» в основном для того, чтобы на базе исторических и историографических материалов оспорить «органический», этноцентрический и антиисторический подходы к определению еврейства и еврейской идентичности в прошлом и настоящем. Почти все хорошо знают, что евреи не являются «чистой расой», однако слишком многие, в основном юдофобы и сионисты, все еще придерживаются ошибочной и сбивающей с толку концепции, утверждающей, что большинство евреев принадлежат к древнему народу-расе, к вечному «этносу», долго пребывавшему среди других народов, но в критический момент, когда последние от него отреклись, ступивший на путь возвращения в «землю праотцев».

Несомненно, после сотен лет самоидентификации в качестве «избранного народа» (самоидентификации, укреплявшей и поддерживавшей еврейскую волю к выживанию, несмотря на преследования и унижения), после почти двадцативекового периода, в ходе которого христианская цивилизация упорно настаивала на том, что евреи — прямые потомки убийц Сына Божьего, прибывшие из Иерусалима, самое главное, после того как традиционную вражду «отточил» новый антисемитизм, определивший евреев как представителей чужой, оскверняющей расы, было непросто преодолеть «этнический карантин», которому подвергла евреев европейская культура[41].

Невзирая на это, я решил вернуться к центральному тезису своего предыдущего исследования: человеческий коллектив пестрого происхождения, не объединенный никакими секулярными культурными практиками (и сегодня единственным способом вхождения в еврейский коллектив даже самого заядлого атеиста является присоединение к иудейской религии, а не приобщение к языку или общей повседневной культуре), не может считаться в рамках каких бы то ни было общепринятых стандартов народом или «этнической группой» (этот последний термин приобрел популярность после того, как предшествовавший ему термин — «раса» — буквально рассыпался во второй половине прошлого столетия).

В то время как использование таких терминов, как «французский народ», «американский народ», «вьетнамский народ» и даже «израильский народ», является логичным и уместным, было бы странным присоединить к этому перечню «еврейский народ», так же как было бы некорректно говорить о «буддистском народе», «евангелистском народе» или «бахайском народе». Общность судеб приверженцев определенной конфессии, с необходимостью включающая ограниченную солидарность, не превращает их в единую народность или в солидарную нацию. Хотя жизнь человеческого общества и представляет собой сложнейший калейдоскоп переплетенных явлений и впечатлений, восстающих против любой попытки связать их математическими формулами, мы обязаны сделать все возможное для того, чтобы наши терминологические механизмы были четкими и аккуратными: с началом современной истории с каждым народом следует связывать объединяющую его народную культуру (простирающуюся от разговорного языка до кухни и музыки), но евреи, со всей их специфичностью, на протяжении своей долгой истории вплоть до сегодняшнего дня располагали «всего лишь» многогранной религиозной культурой (простиравшейся от неразговорного священного языка до всевозможных культов и церемоний).

Тем не менее мои многочисленные критики, в большинстве своем отнюдь не случайно — завзятые атеисты, продолжали настаивать на том, что историческое еврейство и его современные потомки являются народом, увы, уже не избранным, однако, вне всякого сомнения, исключительным и особенным, ни в коем случае не подлежащим сравнению с другими народами. Поэтому им — критикам — и было так важно насадить среди широкой публики мифологическую картину народного изгнания, будто бы происшедшего в I веке новой эры, сознательно игнорируя то обстоятельство, что образованной элите прекрасно известен его — изгнания — вымышленный характер; не случайно не существует ни единого исследования, ни единой научной книги, описывающей пресловутое насильственное изгнание «еврейского народа»[42].

Овладев эффективной, присущей Новому времени технологией сохранения и распространения исторических мифов, авторы мифа о вечном существовании и изгнании «еврейского народа» встали перед необходимостью: а) начисто стереть из памяти то обстоятельство, что иудаизм на протяжении целой эпохи, с II века до н. э. по VIII век н. э., был динамичной религией, активно привлекавшей прозелитов; б) проигнорировать целый ряд исповедовавших иудаизм государств, появлявшихся и какое-то время процветавших в разных географических регионах[43]; в) полностью исключить — одновременно из рассмотрения и из коллективной памяти — огромные массы людей, перешедших в иудаизм (прежде всего в этих государствах) и ставших фундаментом большинства иудейских общин мира; г) замаскировать «наивные» рассуждения на эти темы основоположников сионизма (прежде всего — основателя государства Израиль Давида Бен-Гуриона[44]), прекрасно знавших, что изгнание еврейского народа — исторический миф, и оттого считавших большинство палестинских феллахов этническими потомками древних евреев.

С теми же этноцентристскими целями наиболее отчаявшиеся и опасные среди моих оппонентов стали искать доказательства генетической общности всех евреев мира, «биологической печати», отделяющей их от человеческих коллективов, среди которых они жили и живут. Псевдоученые начали собирать, увы, с отталкивающей небрежностью, обрывки данных, которые должны обосновать изначальное предположение о существовании древней еврейской расы. После того как «научный антисемитизм» провалил внушающую ужас попытку обнаружить «еврейскую специфичность» в составе крови или чертах лица, возникла новая извращенная национальная мечта: доказать, что еврейская ДНК содержит ясные признаки имеющего общее происхождение единого «этноса», вышедшего из Эрец Исраэль и распространившегося по всему свету.

Основная, хотя ни в коем случае не единственная, причина столь удивительного упрямства, причина, ставшая мне лишь отчасти ясной в ходе работы над предыдущей книгой, на самом деле проста: каждый народ, согласно неписаному консенсусу, общему для большинства просвещенных политических концепций, обладает коллективным правом на владение определенной территорией, территорией, на которой он живет и которая его кормит. С другой стороны, религиозный коллектив как таковой, члены которого имеют различное происхождение и вдобавок разбросаны по разным странам и континентам, правом ни на какую конкретную территорию не обладает.

Этот историко-юридический подход не представлялся мне самоочевидным по следующей причине. В годы моей юности и даже несколько позже я, как и следует ожидать от «отпрыска» израильской системы образования, свято верил в существование едва ли не вечного «еврейского народа». Соответственно, я ошибочно полагал, что Библия — историческое сочинение, а исход из Египта — реальное историческое событие; в своем невежестве я нисколько не сомневался в том, что «еврейский народ» был силой изгнан со своей родины вслед за разрушением Иерусалимского храма — ведь этот тезис празднично запечатлен в Декларации независимости государства Израиль.

В то же время благодаря унаследованным от отца универсальным «кодам», основывавшимся на чутко воспринятой идее исторической справедливости, я не мог даже вообразить, что мой «изгнанный народ» обладает правом собственности на территорию, где не проживает уже «две тысячи лет», в то время как население, живущее там постоянно уже много столетий, таким правом не обладает. По определению, это право должно базироваться на конкретной системе ценностей, в рамках которой мы и требуем от других его признания. Только согласие местных жителей с «возвращением евреев» могло, на мой взгляд, сделать ту или иную модель «исторического права» легитимной с моральной точки зрения. С юношеской наивностью я полагал, что земля принадлежит прежде всего своим постоянным жителям, тем, чьи дома на ней стоят, кто на ней живет и умирает, а не тем, кто ее контролирует или пытается управлять ею издалека.

Когда, к примеру, в 1917 году лорд Артур Джеймс Балфур, британский министр иностранных дел, пообещал лорду Лайонелу Уолтеру Ротшильду «национальный дом для евреев», ему при всей его завидной щедрости и в голову не пришло построить этот «дом» на собственной родине — в Шотландии. Справедливости ради отмечу, что этот современный «Кир»[45] был вполне последователен в своем отношении к евреям. В 1905 году, став премьер-министром Великобритании, он активно добивался принятия суровых антиэмигрантских законов, направленных в основном против еврейских беженцев, спасавшихся в Британии от погромов в Восточной Европе[46]. Тем не менее декларация этого протестанта-колониалиста трактуется сионистской историографией (конечно, наряду с Библией) как основополагающий морально-политический документ, легализующий права евреев на «Эрец Исраэль».

Так или иначе, мне всегда представлялось, что попытка вернуть мир на несколько тысячелетий или даже столетий назад неизбежно ввергнет всю систему международных отношений в безумный разрушительный хаос. Неужели кому-либо может прийти в голову поддержать требование арабов возвратить им Пиренейский полуостров и создать там мусульманское государство — просто потому, что их предки были изгнаны оттуда в результате Реконкисты? Отчего бы потомкам пуритан, изгнанных из Англии, не вернуться в массовом порядке в страну своих предков, — чтобы создать там Небесное царство? Неужели хоть один вменяемый человек поддержит требование индейцев вернуть им территорию Манхэттена и выселить оттуда белых и черных американцев? Наконец, неужели мы должны помочь сербам вернуться в Косово и заново овладеть этой страной — лишь потому, что в 1389 году они выиграли здесь героическое, освященное традицией сражение, или по другой важной причине — ввиду того, что православные христиане, говорившие на одном из сербских диалектов, составляли абсолютное большинство населения края всего двести лет назад? Действуя таким образом — последовательно реализуя «исторические права», — можно без труда устроить нескончаемый парад безумств и несправедливостей, повергнуть мир в пучину исторических пропастей и посеять тотальный беспорядок, затрагивающий весь человеческий род.

В любом случае я никогда не воспринимал концепцию «исторического права евреев на Обетованную землю» как само собой разумеющуюся. Когда уже в студенческие годы я изучал принципы хронологического деления «письменного» периода человеческой истории, «возвращение» евреев после более чем 1800-летнего отсутствия показалось мне безумным скачком во времени, лишенным рационального хронологического обоснования. С моей точки зрения, оно мало чем отличалось от пуританского мифа о христианском «освоении» Северной Америки или африканерских представлений о колонизации Южной Африки, Ведь в обоих случаях колонизаторы уподобляли захваченную страну Ханаану, подаренному богом «истинному Израилю»[47].

Таким образом, я пришел к выводу, что «сионистское возвращение» — прежде всего удачное изобретение, цель которого — добиться сочувствия и поддержки западного мира, прежде всего христиан-протестантов (которые, как мы увидим, выдумали его существенно раньше), и морально оправдать новое поселенческое предприятие. История доказала эффективность этого изобретения. Предприятие такого рода естественно предполагает, в силу заложенной в нем националистической логики, подавление слабого «туземного» населения. В самом деле, сионисты пришли в Яффо совсем иначе, чем преследуемые еврейские беженцы в Лондон или в Нью-Йорк, намеревавшиеся жить бок о бок, в естественном симбиозе, с новыми соседями — местными старожилами. Они (сионисты) с самого начала планировали создать в Палестине суверенное еврейское государство — на территории, подавляющее большинство населения которой было арабским[48]. Заведомо невозможно осуществить национальную колонизацию такого рода, не вытеснив по ходу дела значительную часть местного населения за пределы присваиваемой территории.

Сегодня, как ясно из предыдущего, после многих лет изучения истории, я не считаю, что когда-либо существовал еврейский народ, изгнанный из своей страны, а также что современные евреи являются потомками жителей древней Иудеи. Совсем не случайно йеменские евреи так похожи на йеменцев-мусульман, североафриканские евреи — на берберов, происходящих из тех же мест, эфиопские евреи — на своих африканских соседей, кочинские евреи[49] — на прочих жителей Западной Индии, а восточноевропейские евреи — на выходцев из тюркских, славянских и иных племен, проживавших на Кавказе и в юго-восточной России. Носители иудейской религии, к вящему неудовольствию антисемитов, никогда не были чужеродным «этносом», пришедшим издалека и вторгшимся в их пределы; они были частью автохтонного населения, чьи предки приняли иудаизм в самых разных регионах, нередко еще до того, как туда пришли христианство или ислам[50].

Я полагаю с примерно той же степенью уверенности, что сионистскому движению не удалось создать единый, всемирный еврейский народ. Он создал «всего лишь» израильскую нацию, которая, к несчастью, продолжает упорно отрицать собственное существование. Если национальное самоощущение — это прежде всего стремление или, самое меньшее, готовность к совместному проживанию в независимом суверенном государстве, объединенном общей секулярной культурой, невозможно игнорировать то обстоятельство, что подавляющее большинство людей, живущих в большом мире и объявляющих себя там евреями (даже если речь идет лишь о тех из них, кто по какой-либо из бесчисленных возможных причин декларирует свою солидарность с Израилем), сознательно предпочитает не жить в Израиле и не делает ни малейшего усилия для того, чтобы эмигрировать в эту страну и разделить с израильтянами «общую» национальную культуру. Тем из них, кто настроен просионистски, чрезвычайно удобно оставаться гражданами своих национальных государств, продолжать участвовать в их жизни и пользоваться долей их богатств и в то же время, с поистине ненасытной страстью к недвижимости, требовать реализации исторических прав на «землю праотцев», принадлежащую им во веки веков.

Вместе с тем я считаю необходимым подчеркнуть — во избежание неприятных недопониманий — следующее: а) я никогда не подвергал сомнению право нынешних евреев-израильтян жить в демократическом государстве Израиль, открытом и инклюзивном, принадлежащем всем его гражданам; б) я никогда не оспаривал существование длительного и глубокого религиозного тяготения людей, исповедующих иудаизм, к Сиону, точнее — к своему Святому городу. Необходимо подчеркнуть: между этими аксиомами нет никакой причинной или морально обязывающей связи.

Во-первых, насколько я вообще могу судить, моя политическая концепция всегда была и остается прагматической и реалистической. Даже если мы обязаны исправить множество вещей, совершившихся в прошлом, даже если категорический моральный императив вынуждает нас признать и осознать катастрофы и страшные ущербы, причиненные другим людям, а также взять на себя ответственность за них и заплатить в будущем высокую цену тем, кого мы превратили в беженцев, следует твердо осознать, что невозможно повернуть время вспять без того, чтобы не породить новые ужасные трагедии. Сионистское поселенчество создало в регионе не только колониальную элиту эксплуататоров; результатом сионистской активности стало создание нового общества и новой культуры, более того, нового местного народа, об искоренении которых не может быть и речи. Любая попытка оспорить право на существование израильского государства, основанного на гражданском и политическом равенстве всех его граждан (безразлично, идущая от радикально настроенных мусульман, считающих, что Израиль должен быть стерт с лица земли, или от сионистов, с упрямой слепотой усматривающих в нем государство евреев всего мира и их одних), не только извращенный моральный анахронизм, но и надежный рецепт новой региональной катастрофы.

Во-вторых, если политика — это мир болезненных компромиссов, историческое исследование обязано, насколько это возможно, компромиссов избегать. Избегать решительно! Разумеется, я всегда исходил из того, что духовное стремление к святой, «обетованной богом земле» является одним из центральных элементов, определяющих существование иудейских религиозных общин; без его учета невозможно даже минимальное понимание их культуры. Однако сильнейшая тоска по Небесному Иерусалиму, распространенная среди униженных и угнетенных религиозных меньшинств, была в основном метафизической мечтой об избавлении, а не тоской по камням и ландшафтам. Кроме того, следует ясно понимать, что религиозное — иудейское, христианское или мусульманское — тяготение к сакральному центру ни в коем случае не может считаться источником современных имущественных прав на этот центр — или даже на какую-либо его часть.

Несмотря на несомненную, присущую каждой эпохе специфику, принцип остается прежним: у крестоносцев не было никакого «исторического права» на владение Святой землей, несмотря на сильнейшую религиозную связь с ней, длительное владение ею и реки крови, которые они пролили ради нее. Аналогично, темплеры, германские граждане, говорившие на одном из южнонемецких диалектов, назвавшие себя в XIX веке новым избранным народом, которому суждено унаследовать Обетованную землю, также не имели на это никакого «исторического» права[51]. Даже христианские паломники, во множестве прибывавшие в Палестину в XIX веке и страстно привязавшиеся к ней, по большей части даже не мечтали захватить страну для себя. Сходным образом, десятки тысяч евреев, совершающие в последние годы паломничества к могиле рабби Нахмана из Бреслава (в украинском городе Умань), не утверждают, насколько мне известно, что это место является их собственностью. Кстати сказать, вышеупомянутый рабби Нахман, одна из самых влиятельных фигур в истории хасидизма, совершил паломничество в Сион как раз в то время, когда здесь находился Наполеон Бонапарт, то есть в 1799 году. Он не считал эту землю своим национальным достоянием; для него она была центром, из которого распространяется по миру божественная энергия; поэтому весьма логично, что он тихо вернулся на родину, где и был торжественно похоронен.

Кстати, когда Саймон Шама писал о «памятной связи между землей предков и еврейской традицией», он, как и другие просионистские историки, трактует еврейское традиционное сознание без подобающей серьезности. Он имеет в виду исключительно сионистскую традицию памяти, замешанную на его чрезвычайно личных впечатлениях. Например, во введении к своему небезынтересному сочинению «Ландшафт и память» этот англо-саксонский историк подробно рассказывает о том, как он — ребенок, учившийся в лондонской еврейской школе, — принимал участие в посадке деревьев в Израиле:

«Деревья представлялись нам эмигрантами, леса — нашим собственным стремлением быть „посаженными“ здесь. И хотя мы вполне принимали аксиому, согласно которой сосновый лес намного красивее голого холма, начисто обглоданного выпасенными на нем стадами коз и овец, мы никогда не понимали до конца, для чего нужны все эти деревья. Зато мы отлично понимали другое: что лес — это ландшафт, диаметрально противоположный подвижным песчаным дюнам, голым скалам и красной земле, тянущейся ко всем четырем сторонам света; стало быть, Израиль должен быть именно лесом, стоящим на своих корнях, твердо и гордо»[52].

Забудем на минуту о том, что Шама столь характерным образом игнорирует развалины многочисленных арабских деревень (с оливковыми рощами, апельсиновыми садами и зарослями кактусов, окружавшими их со всех сторон), почти совершенно скрытые посадками Израильского национального фонда. Интереснее другое: Шама прекрасно знает, что леса, ушедшие корнями глубоко в землю, всегда были центральными мотивами романтических национальных идентичностей в Центральной Европе. Игнорирование того факта, что в богатой еврейской традиции лесопосадки никогда не считались «ответом» движущимся «дюнам», весьма типично для сионистской литературы[53].

Как уже отмечалось, многовековые память и тоска действительно существовали в еврейском сознании, однако они никогда не находили выражения в массовой тяге к коллективному овладению территорией национальной родины. «Эрец Исраэль» сионистских и израильских авторов не имеет ничего общего со Святой землей наших настоящих, не мифологических предков, историческое происхождение и жизненные перипетии которых породили культуру восточноевропейского «народа языка идиш». Точь-в-точь как и у евреев Египта, Северной Африки или Плодородного полумесяца, их глубочайшие страхи и печали были направлены к самому драгоценному и священному культовому центру. Этот центр представлялся им столь возвышенным и отделенным от мира[54], что на протяжении сотен лет, с самого момента своего перехода в иудаизм, им и в голову не приходило в нем поселиться. С их точки зрения, по крайней мере с точки зрения высокообразованных раввинов, оставивших после себя письменные труды, бог — а не люди — временно отнял у евреев то, что некогда даровал им, так что, когда он пошлет им мессию, космический порядок вновь переменится. Лишь с приходом избавителя все евреи, живые и мертвые, вернутся в вечный Иерусалим. Большинство из них полагали, что любая попытка приблизить коллективное избавление является преступлением, подлежащим тяжелому наказанию. Стоит отметить, что для многих евреев Святая земля была в основном лишь аллегорией, не несущей реального содержания, духовным измерением, а не конкретной территорией. Реакция раввинистического истеблишмента — безразлично, ультрарелигиозного или либерально-реформистского — на появление сионистского движения ясно об этом свидетельствует[55].

Мы называем «историей» не только мир идей, но и пространственно-временной континуум, в котором они реализуются. Широкие людские массы не оставляли в прошлом письменных следов своей повседневной активности, так что мы знаем совсем немного об особенностях массовых религиозных верований, образов и чувств, определявших их — масс — индивидуальное и коллективное поведение. Вместе с тем действия масс в периоды тяжелых кризисов дают нам возможность хотя бы отчасти понять характер их выборов и предпочтений.

Когда еврейские общины в ходе религиозных преследований изгонялись из мест своего проживания, они не пытались найти убежище в Святой земле. Вместо этого они (как, например, после изгнания из Испании) прилагали все усилия, чтобы найти себе очередное «иноземное» убежище. Когда в Новое время начались более современные и еще более отвратительные преследования, в частности протонациональные погромы в различных регионах Российской империи, преследуемые евреи, на этот раз настроенные несколько более секулярно, с новыми надеждами направились к новым берегам. Лишь микроскопическая их часть, те, кого успела захватить новейшая национальная идеология, изобрели для себя «новую-старую» родину[56] и отправились в Палестину[57].

Примерно то же самое происходило и накануне страшного нацистского геноцида; впрочем, отказ Соединенных Штатов (после принятия антиэмиграционного законодательства в 1924 году — и вплоть до 1948 года) открыть границы для жертв европейской юдофобии сделал возможным «переадресацию» более значительной массы еврейских беженцев на Ближний Восток. Едва ли государство Израиль получило бы шанс возникнуть, если бы не жесткая антиэмиграционная политика американского правительства в этот трагический период.

История, утверждал в свое время Карл Маркс, имеет обычай повторяться: в первый раз она происходит как трагедия, во второй раз — как фарс[58]. В начале 80-х годов XX века президент Рональд Рейган принял решение открыть въезд в США эмигрантам, бежавшим от советского режима. В те годы речь шла, в основном, о евреях, выезжавших из СССР по израильским визам под предлогом воссоединения семей. Израильское правительство пыталось всеми доступными способами побудить американскую администрацию изменить свою политику — закрыть въезд в Америку для советских евреев и направить их в Израиль; до поры до времени — безуспешно. Поскольку советские евреи упорствовали в своем желании обосноваться на Западе, а не на Ближнем Востоке, Израиль обратился за помощью к румынскому диктатору Николае Чаушеску и к коррумпированному коммунистическому руководству Венгрии, которым были уплачены огромные взятки. В конечном счете интрига Израиля увенчалась блестящим успехом. В 1989 году Америка закрыла въезд для советских евреев, так что Израилю удалось «направить» более миллиона еврейских эмигрантов из СССР — поначалу через восточноевропейские страны, а потом и прямыми авиарейсами — на «национальную родину», в страну, которую они не выбирали и в которой не хотели жить[59].

Не знаю точно, имели ли представители двух-трех последних поколений предков Шамы возможность вернуться в ближневосточную «страну отцов». Так или иначе, они, как и подавляющее большинство еврейских эмигрантов, предпочли перебраться на Запад и продлить таким образом свое мучительное «изгнание». Однако нет ни малейшего сомнения в том, что сам Саймон Шама может — если захочет — в любой момент отправиться на свою «древнюю родину». Увы, он, судя по всему, предпочитает собственной «репатриации» «репатриацию» деревьев, или, проще говоря, чтобы в Израиль ехали евреи, которым не посчастливилось попасть в Великобританию или в Соединенные Штаты. Его поведение напоминает старый добрый идишистский анекдот, определяющий сиониста как еврея, который просит у другого еврея денег на отправку третьего еврея в «Эрец Исраэль». Сегодня, когда я работаю над этой книгой, данный анекдот представляется еще актуальнее, чем сто лет назад. К этой теме мне придется не раз вернуться.

Попросту, точно так же как евреи не были изгнаны «силой» из Иудеи в первом столетии новой эры, они не «возвратились» по доброй воле в Палестину, а потом в Израиль в XX веке. Все мы хорошо знаем, что задачей историка является предсказание прошлого, а не будущего, поэтому в настоящий момент я, вне всякого сомнения, беру на себя совершенно излишние риски. Тем не менее решусь выдвинуть предположение, касающееся будущего: миф об изгнании и возвращении, пламенный и эффективный в XX столетии, окрашенном пропитанным национальными страстями антисемитизмом, остынет в XXI веке. Разумеется, этот прогноз исполнится, лишь когда государство Израиль перестанет делать все от него зависящее, для того чтобы прежняя юдофобия выползла из своего логова и обрела новые устрашающие обличья.