Глава VIII Разрыв Дона с Москвой. Убийство казаками посла Карамышева. Требование от казаков присяги
Глава VIII
Разрыв Дона с Москвой. Убийство казаками посла Карамышева. Требование от казаков присяги
С 1622 по 1627 г. донские казаки в союзе с запорожскими навели такой страх на турок и крымцев своими внезапными морскими налетами на крымские и анатолийские берега, нередко появляясь даже под стенами Царь-града, что гордому султану не оставалось иного исхода, как просить содействия московского царя об унятии этого грозного для мусульман народа. С этой целью в 1627 г. он послал в Москву грека Фому Кантакузина. Казаки встретили его на Дону доброжелательно и проводили до украинных городков. В Москве посла приняли с честью и, отпуская назад, уверили, что казаки исстари люди вольные, повелений царя не слушают и живут своей самостоятельной казачьей жизнью; однако же дали согласие послать на Дон грамоту с просьбой жить с азовцами мирно и не громить городов турецких. Грамоту эту привезли на Дон отправленные к султану вместе с турецким послы Яковлев и Евдокимов. Послы эти привезли казакам также денежное и хлебное жалованье, сукно, селитру, порох и свинец. Их казаки встретили с радостью, славили щедрость монарха и его родителя, патриарха Филарета, и, наконец, проводили до Азова без задержания. Царь поведением казаков остался очень доволен и послал казакам новую похвальную грамоту 2 сен. 1628 г.{291}.
Казалось, что сношения с Москвой стали налаживаться, и донское войско как бы вновь становилось на путь проведения в жизнь целей и политических видов московского правительства; но Москва ошиблась: ни царь вместе с своим главным советником, патриархом Филаретом, ни Боярская Дума не знали донских казаков, не понимали идеи казачества, его стремлений и не учитывали силы его духа. Еще Иван IV, а за ним Дмитрий (Лжедимитрий 1-й) и Сигизмунд, когда бы он воссел на русский престол, мечтали об изгнании турок из Европы в союзе с Австрией и Польшей. Но они только мечтали, а донское и запорожское казачество уже приводило в исполнение эту мечту, по крайней мере — подготовляло и намечало прямой путь к ее выполнению. Это была цель жизни, это была сама жизнь казачества. Но московское правительство этого-то и не понимало и своей лицемерной политикой только раздражало казачество. В сношениях Дона с Москвой с той и другой стороны никогда не было искренности. Дон никогда не доверял Москве, а льстивая Москва не доверяла Дону. Эта многовековая трагедия и составляет историю сношений Дона с Москвой, а потом с Петроградом. Дон, отстаивая свою самостоятельность, имел основания не доверять Москве.
Одновременно с турецким султаном обратился в Москву с жалобой на донских казаков и крымский хан и в двух грамотах своих того же 1627 г. писал царю: «если хощешь быть другом мне, то постарайся унять донских казаков, чтобы они на море не ходили и азовцам и моим людям не делали обид и разорений»… Далее: «и сколько учинили нам донские казаки убытков и мы таких убытков и от днепровских казаков не видали»…
В следующем году казаки вновь разгромили берега Крыма, сожгли город Карасу-Базар, Балаклаву и друг, и с большой добычей и пленниками возвратились в войско{292}. Такой же морской набег повторили они, в числе около 2 тыс. человек и в 1629 г. заняли Бакчи-Сарай, Мангуп и другие города, потом бросились к берегам Румелии, где, поддержанные прибывшими запорожцами, дали морской бой турецкому флоту и обратили его в бегство.
В 1630 г. они на 28 стругах, по 50 человек в каждом, повторили то же самое, громили Керчь, Трапезунд и появились вблизи Царь-града.
На этот раз султан и крымский хан обратились в Москву уже с решительным требованием о принятии энергичных мер к прекращению грозных набегов донцов на их владения, угрожая, в противном случае, полным разрывом с Россией и не ручаясь за безопасность царских посланников, бывших в Крыму и Царь-граде.
Разгневанный царь, питая тайную надежду на совместные действия с турками и крымцами против Польши, велел бывшего в Москве атамана Зимовой станицы Наума Васильева с 70 казаками арестовать и рассадить по тюрьмам, а на Дон послал грозную опальную грамоту с знатным боярином Иваном Карамышевым, которому вменено было также в обязанность проводить до Азова турецкого посла Фому Кантакузина и своих Андрея Савина и дьяка Олфимова, посланных к султану. Главное же поручение Карамышеву состояло в объявлении казакам царской опальной грамоты и патриаршего отлучения их от православной церкви, т. е. анафемы, патриаршего проклятия, и, кроме того, тайное — постараться вразумить атаманов и казаков покориться велениям царя и Боярской Думы.
Казаки в войсковом кругу 27 августа 1630 г. приняли от Карамышева опальную грамоту и спокойно выслушали патриаршее проклятие, велели петь благодарственный молебен за здравие царя и патриарха, потом выслушали царское повеление о скорейшем заключении мира с турками и вместе с турецкими пашами Муртозою и Абазою напасть на польско-литовские владения. Казаки на это предложение дали самый решительный отказ, говоря, «что не было в боевой жизни их еще примера, чтобы они, природные христиане, родившиеся и возросшие в преданиях святых апостолов, когда-либо служили с врагами христианства за одно и воевали христианския же земли; что слава и честь за их службу отнесется не к ним, а к турецкому Мурат-салтану и турецким людям». Зазнавшийся царский сановник, видя, что простыми увещаниями нельзя склонить казаков к покорности, стал прибегать к угрозам, задевая при этом честь и славу казачества, и дошел до того, что казаки схватили его, избили, потом отрубили голову и тело бросили в воду; имущество же его, царскую казну, свинец, порох и проч. сдали по описи послам Савину и Игнатьеву. Сделав это, казаки решили послать к царю легкую станицу с отпиской, в которой говорили так: «мы, государь, от Божьей милости неотступники, твоему царскому величеству неизменники и нелакомцы: служим тебе, государю, с травы да воды… что и службами своими не выслужили у тебя Божьей милости, твоего государскаго жалованья; а которые наши донские атаманы и казаки Наум Васильев, с ним 70 человек, посланы от нас, от войска, к тебе, послов провожать к Москве, и те все по городам разсожены и показнены, а иные прекованы, помирают голодною смертью, того ли мы у тебя, государя, дослужились… Если мы тебе, и всей земле русской ненадобны, — не воспротивимся: Дон реку от низу и до верху и реки запольныя от самых украинных городов, крымцам и ногайцам очистим и с Дону, если укажешь, сойдем».
Никто не хотел ехать в Москву с этой отпиской. Наконец, круг решил послать на великую силу неволею от себя с Дону, от войска, двух молодцов, донских казаков, Дениса Парфенова и Кирея Степанова{293}. После еще были посланы атаманы Богдан Канинсков и Тимофей Яковлев.
В ожидании ответа из Москвы, казаки на время прекратили набеги на азовцев и крымцев. Прошел год, другой, а из Москвы известий не было. Старые и благоразумные казаки приуныли, но беспокойная молодежь не могла усидеть дома и весной 1631 г. вместе с пришедшими на Дон запорожцами бросилась, в количестве около 1000 человек, на Волгу и там, соединясь с яицкими, стали разорять учуги и рыбные ловли, потом вышли в Каспийское море и напали на персидские купеческие суда. Посланные против них астраханскими воеводами стрелецкие войска не могли остановить этих буйных ватаг и возвратились назад без всякого успеха{294}.
Другая партия донцов в том же году ушла к запорожцам и вместе с ними бросилась на Черное море и стала громить крымские и турецкие берега. Такой же набег они повторили и в 1632 г., разорили Синоп и другие города. В то же время, узнав от пленных татар о намерениях крымцев и азовцев идти на Россию, предупредили о том Москву чрез царицынского воеводу князя Мещерского.
Наконец, весной 1632 г. из Москвы на Дон прибыли атаман Тимофей Яковлев и казак Денис Парфенов с царской грамотой, в которой было «жалованное к казакам слово и патриаршее благословение», а также и просьба быть всем казакам в съезде и встретить посла, князя Ивана Дашкова и подьячего Леонтия Полуектова, «с честью».
Князь прибыл на Дон 8 мая и был встречен казачьим кругом с пушечной пальбой и колокольным звоном в часовнях. Посол сказал кругу приветственное слово и отдал царскую грамоту.
Царь и патриарх Филарет требовали от донского казачьего войска целования креста на верность как им, так и царевичу Алексею Михайловичу «по записи», а также повелевали «взять в смету, сколько их, казаков, на Дону будет», а потом указывали «итить на недруга, на польского и литовского короля, и на литовских людей».
Круг, после такой радостной встречи царского посольства, не бывшего на Дону около 2-х лет, пришел в недоумение. Требование крестного целования, впервые предложенного казакам, для них явилось неожиданностью; оно оскорбляло их религиозное чувство. Службу свою Москве казаки всегда считали добровольной; служба эта — борьба с их общими врагами, собственно, с магометанством. Война для казака — вещь самая обыкновенная, его привычное занятие, его призвание. И вдруг за это выполнение его привычных занятий от него требуют клятвы, с целованием креста. Казаков это возмутило. Присяга для московских бояр и князей, как это показало смутное время, — простой религиозный обряд. Князья и бояре всем присягали и всем изменяли, для казаков же, воспитавшихся в другой религиозной среде, крестное целование было «великим и страшным знамением». Казаки на это требование дали самый решительный и мотивированный отказ, достойный великого и сознательного народа, и отписали царю:
«И крестнаго, государи, целованья на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось. При бывших государях старые атаманы казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованьем; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы казаки выходили с Дону, и с Волги, и с Яика, и с Терка и атаман Сусар Федоров и многие атаманы казаки ему, государю, под Казанью служили не за крестным целованьем; после того при царе Иване Михайла Черкашенин и атаманы казаки во Пскове сидели в осаде не за крестным целованьем; при царе Иване выходили атаманы казаки Ермак Тимофеев Сибирь взял и прислал к Москве государю с языки и царь Иван и тех атаманов казаков, которые к Москве присланы, не велел ко кресту приводити, а Ермаку и вперед указал быти на своей государевой службе атаманом, казаком в Сибири не за крестным целованьем; при царе Иване ходили… атаманы Григорий Картавой, Иван Лукьянов, многие атаманы казаки государеву службу служили в осаде в Орешке не за крестным целованьем; блаженныя памяти при царе Федоре ходил царь Федор под Ругодяв и под Ивангород… выходили атаманы казаки с Дону, с Волги, и с Яика и с Терка, со многих запольных рек атаман Посник Лунев, многие атаманы казаки царю Федору Ивановичу… служили не за крестным целованьем; на другой год… ходили под Выборг и царь Федор призывал атаманов казаков с Дону… служили не за крестным целованьем; а после, государи, того Борис Федорович стоял на береговой в Серпухове… и атаманы казаки в ту пору ему береговую службу не за крестным же целованьем служили; да не токмо, государи, донских, но и волоцких, и яицких, и терских, выхаживали при бывших царях на украинные городы на Белгород, на Царев город, на Оскол, на Валуйку донецкие казаки и тех бывшие государи ко кресту приводить нигде не указали; а с нами того крестнаго целованья на Дону не обновитца, чего искони век не было… многия твои государевы службы полевыя против всякаго вашего государскаго недруга за вас, государей, служим без крестнаго целованья неизменно: ни к турецкому, ни к крымскому, ни к литовскому, ни к иному которому государю служить не ходим, окроме вас, всегда везде за вас… и не за крестным целованьем. За ваше государское имя стоим и умираем… а креста, государи, целовати мы челобитчиком своим (посланным с отпиской об убийстве Карамышева 1630 г.) не писали и не приказывали, то наши челобитчики Богдан и Тимофей учинили, не помня старины, своими молодыми разумы, без нашего войскового совету и без приказу… Своим скверным беззаконным житьем мы не достойны к такой страсти Христовой приступить, креста целовать, а твою царскую службу… рады служить против всякаго недруга… и за вас… умирать не за крестным целованьем»…
Относительно росписи взятия в смету, сколько их в действительности живет на Дону, казаки хитро ответили, что, «живучи на Дону и на степи по запольным рекам, в розни сами себя сметить не умеем, сколько нас есть, т. к. служим не с поместей и не с вотчин, а с травы да воды… наги, босы и голодны… за хлебом и за рыбою и за зверем и за травою на ряку и на степь день и ночь ездим беспрестанно… как нас в разъезде много, то войско невелико, а какой час в разъезде мало, то нас что водных источниц, в иную пору мало, в иную много, а потому нам росписи сметной писать нельзя»…
На требование же идти против польского короля и литовских людей хитрые донцы, не желая проливать христианскую кровь и в то же время боясь раздражить царя, туманно, но с затаенной иронией отписали, что «которые сызмогаюца коньми, на вашу царскую службу коньми поднимаюца и на шею заимываючи, а которые не смогут с лошади, и те, по своей силе, в судовых на вашу государскую службу крутятца, а много у нас голутвенных людей таких, что без вашего государскаго жалованья и бударами поднятца не ссилять»…{295}
* * *
Нуждаясь в помощи казачества, царь и патриарх скоро предали опалу и анафему, наложенные на казаков, забвению и в милостивой грамоте 15 апреля 1633 г. писали на Дон, что бывшие в заточении и задержанные в Москве атаманы и казаки освобождены, видели «наши государския очи», получили патриаршее благословение, «пожалованы государевым жалованьем» и посланы на службу под Смоленск. Царь благодарил казаков за действия против крымцев и ногайцев и призывал к походу вместе с московскими войсками против татар Казыева уласа на р. Куму.
В отписке о своих делах 1632–1635 г. казаки писали царю:{296}
«Ходили мы, государь, на Крымскую степь и под шляхами лежали, сошлись с ногайскими людьми на р. Кундрючьи, в вершинах, и был у нас с ними бой. Божию милостию и твоим счастьем, тех татар побили и русский полон отгромили; потом дошла до нас весть, что азовские и ногайские люди пошли на Русь, и мы, переговоря меж собою, пошли за ними и на реке Быстрой одних побили, других живых побрали. Чрез несколько дней пришли из разных улусов Большого Ногая черные люди и хотели Дон перелезть под Азовом, на большом перевозе, на Крымскую сторону, а мы пошли за ними судами и в ночь тех татар порубили тысячи полу торы и больше, жен же и детей в полон забрали, всего полону 1300 человек. Спустя мало времени, ходили мы в Ногайскую степь войском и пожгли ногайских улусов, на Чубуре, дворов тысячи две и больше, взяли полону жен и детей 800 чел., приведши их в юрты свои и тех порубили. Потом известно нам стало, что ногайцы пришли на взморье на Очаковскую косу (на восточном берегу Азовского моря) и хотели перелезть в Крым, мы пошли против них, тех татар порубили и полону взяли тысячу человек. Когда же с тем полоном подходили к Кагальнику, то тут вышли азовские люди всем городом и с пушками; мы дрались с ними целый день, но они нам ничего не могли сделать… Затем дошел до нас слух, что турецкий царь приказал всем своим ратным людям вместе с крымцами, азовцами и ногайцами идти войною, морем и сухим путем, на Дон, чтобы наши казачьи городки разорить. Мы, переговоря меж собою, пошли стругами в море остерегать, чтобы турецкия каторги не прошли. Не входя в Черное море, мы в Гирле (горле, проливе — Керченском) стояли шесть недель и затем воротились на Дон».
Таковы дела донских казаков в 1632–34 гг. В этот период времени царь прислал, как и прежде, казакам жалованье: 2 тыс. руб. денег, 10 поставов сукон лучших, 13 поставов средних, 200 четвертей сухарей, 30 четвертей круп, 30 четвертей толокна, 100 ведер вина (водки), 60 пуд. пороху и 30 пуд. свинцу{297}.
В 1635 г. царь, отправляя своих послов к султану, прислал донским казакам за их службы знамя (второе); причем послам дал следующий наказ. Если турки спросят их о казаках, то они должны отвечать: «Ведомо вам самим, что воры, донские казаки, от Московскаго государства поудалели и живут кочевным обычаем, переезжая по рекам, а не городовым житьем». Если же турки спросят о знамени, то послы должны отвечать: «знамени государь к ним никогда не посылал; это кто-то сказал, чтобы нас поссорить». Перед этим царь писал крымскому хану: «Хотя бы вы их (казаков) и всех побили, нам стоять за них не за что»{298}.
Так унижала грозное казачество и так порочила честное имя казака пред соседними государствами изворотливая и лживая Москва из своих политических соображений и выгод и в то же время запугивала Дон то опалой, то анафемой, а потом разыгрывала роль всепрощающей матери, роль старшей руководительницы, льстила ему, посылала жалованье, просила «вы бы нам послужили» и т. д. Но казачество на всю эту политику мало обращало внимания и продолжало делать свое вековое казачье дело{299}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.