Глава IV Новгородские повольники на Дону
Глава IV
Новгородские повольники на Дону
Готский историк Иорнанд (VI в.) говорит, что в IV веке по Р.Х. Геты или Готы в правление своего знаменитого гетмана Эрмана, прожившего более ста лет, владели почти всей нынешней Европейской Россией, от Черного моря до Балтийского.
В IX в. Готе или Гьте, по словам Нестора, вновь покоряют Новгородскую землю, но новгородцы в союзе с соседями прогоняют их. Готы рассеиваются по берегам Балтийского моря, но часть их остается в новгородских областях и впоследствии становится известной под названием конных «гофейских казаков» в Бежецкой пятине, ямских казаков, дерптских и других{244}. Открытые недавно древние фрески в древнем соборе и раскопки новгородских могил XI и XII вв., произведенные в 1872 и 1873 гг., по поручению Импер. Археол. общ. г-м Ивановским, ясно показали пребывание южан Гетов в Новгородской земле в названный период времени. По монетам и ценным вещам, найденным в могильниках, археологи пришли к заключению, что народ этот принадлежал к военной касте и имел торговые сношения с волжскими болгарами и с юго-востоком России{245}.
С призванием князей и в особенности в жестокое правление Ярослава I, новгородская гетская вольница, теснимая с запада германцами, двинулась на северо-восток и завела свои колонии по Северной Двине, Волге, Каме и Вятке.
Еще в конце XII в. отважные новгородские «повольники» или «ушкуйники» основали нар. Вятке гор. Хлынов, переименованный впоследствии в Вятку, и оттуда предпринимали свои торговые путешествия или военные набеги вниз по Волге. В 1361 г. они проникли в столицу Золотой Орды Сарайчик, а в 1364–65 гг. — за Уральский хребет на берега р. Оби.
Предводители этих «ватаг» именовались «ватманами», а впоследствии атаманами. Основанные повольниками общины, по примеру Новгорода и Пскова, управлялись «вечем», т. е. народным «кругом», где каждый гражданин имел равный голос со всеми. После разгрома Хлынова Иваном III, 1489 г., большая часть его граждан, жаждавших свободы и независимости, ушла на Северную Двину, Каму и вниз по Волге; другая часть была расселена по московским областям.
Хлынов был большой торговый город, управлявшийся вечем и имевший свой вечевой колокол.
Духовенство Хлынова, избираемое вечем, было совершенно независимо как от новгородской, так и московской митрополий. Московский митрополит Геронтий, современник Ивана III, в 1471 г. писал про вятчан, что «он не знает даже, кто там духовенство». Ушедшие вверх по Каме новгородцы основали г. Елабугу среди покоренных ими вотяков; двинувшиеся же вниз по Волге могли только поселиться в таком месте, где бы они могли добывать средства к существованию, т. е. иметь торговые сношения, запасы хлеба и огнестрельные снаряды. От устья Камы до нынешнего Симбирска весь горный берег в то время был занят воинственными мордовскими племенами и черемисами; места же от Самары до Оренбурга заняты были кочующими башкирами; горный берег нынешней Саратовской губернии до Балашова занимала та же мордва, а ниже г. Саратова до Камышина, изрезанный крутыми оврагами и поросший лесами, неудобный для кочевья берег был свободен от поселений. Ниже Камышина до Астрахани кочевала Золотая Орда.
Из этого краткого обзора видно, что пространство, занимаемое ныне г. Камышином, было самое удобное и безопасное для поселения новгородцев, ушедших из Хлынова. Действительно, местность эта представляет высокое плато, ограниченное огромными оврагами в 40 саж. глубины, а потому имеет вид как бы природного городка, в котором можно было защищаться и откуда производить нападения. На запад плато это понижается, переходит в волнистую возвышенность, поросшую кустами, а прежде дремучим лесом, и вступает в Донскую область, где течет р. Иловля и где в XV в. были уже поселения и церкви, подчиненные епископу Сарайскому. Пространство между р. Иловлей и Урюпином, крайним пограничным пунктом рязанских укреплений, было раньше занято, судя по сохранившимся в архиве Саратовской Духовной Консистории антиминсам, также христианским населением. Верховье р. Иловли почти соприкасается с верховьями р. Арчеды, впадающей в Медведицу, а между Медведицей и Бузулуком есть небольшая речка Перевозинка, как бы соединяющая эти две реки. По Бузулуку, мимо нынешней Алексеевской станицы, можно попасть в р. Хопер, а оттуда Хопром вверх до Урюпина или же до р. Тишанки, скрывающейся в лесистых горных местах. Название речки Тишанки встречается еще ниже впадения реки Иловли в р. Дон; вершина этой второй речки переходит в Саратовскую губернию и принимает в себя речку Лазную, узенькую, но удобную весной для перевала лодок через овраг, граничащий с р. Волгой.
Вот в этих-то местах, согласно памяти народной, выраженной в песне волжско-донской вольницы — «Как пониже-то, братцы, было города Саратова, а повыше-то было города Камышина, протекала Камышинка река»… и нужно искать первые становища хлыновцев, бежавших от порабощения московских князей. Торговые караваны давали случай этой вольнице приобретать «зипуны», а пограничные городки враждебных Москве рязанцев служили местом сбыта добычи, в обмен на которую новгородцы могли получать хлеб и порох.
Иван III, зная предприимчивый характер этой удалой вольницы, поселившейся за пределами его владений, вблизи окраин враждебного ему княжества Рязанского, зорко следил за движениями этой горсти людей, не пожелавших ему подчиниться. Чтобы предупредить сношения рязанцев с этой вольницей, Иван III напоминал своей сестре, вдовствующей рязанской княгине Агриппине, не пускать ратных людей дальше Рясской переволоки, «а ослушается кто и пойдет само дурью на Дон в молодечество, их бы ты, Агриппина, велела казнити».
Иван III не ошибся, придавая в своих политических соображениях большое значение новому, поселившемуся на границах Рязанской области враждебному ему элементу, так как со смертью Агриппины Рязанское княжество, по замыслам великого князя, должно быть присоединено к Москве. Присоединение это и состоялось при Василии III в 1517 г.
При движении на Дон с Днепра черкасов, белогородских и старых азовских казаков новгородцы спустились вниз по этой реке до самого Азова, смешались с другими казацкими общинами и таким образом положили основание «Всевеликому Войску Донскому», с его древним вечевым управлением.
Казаки-новгородцы на Дону — самый предприимчивый, стойкий в своих убеждениях, даже до упрямства, храбрый и домовитый народ. Казаки этого типа высоки на ногах, рослы, с широкой могучей грудью, белым лицом, большим, прямым хрящеватым носом, с круглым и малым подбородком, с круглой головой и высоким лбом. Волосы на голове от темно-русых до черных; на усах и бороде светлее, волнистые. Казаки этого типа идут в гвардию и артиллерию{246}.
Говор современных новгородцев, в особенности коренных древних поселений, во многом сходен с донским, жителей 1-го и 2-го Донских округов{247}. Как те, так и другие звук щ не выговаривают, а заменяют его двойным ш, например: ишшо, ишшобы, пешшаный, пешшинка, што (что), пишша и пишта (пища) и проч. Вместо жд всегда почти употребляют: Рожество, одежа, надежа (надежда), дож и проч. Вместо к всегда х, в словах: хрешшенье, дохтур и др. Также: скусно, свиток и твиток (цветок), сумлеваться, сусед, укунуться, анагдась, глыбоко, быдто, кружовник, ослобонить, некрут, антиллерия, дака (дайка), ухи, польга (польза), слухать, верьх и верьхи (верхом), молонья (молния), женыпина, болесть, ужасть, жисть, скупердяй, панафида (панихида), трухмал, лясы точить, ну те к ляду, сиверка, сивер, исть (есть) и др. Новгородцы лучше, чем москвичи, знали древние сказания о начале Руси и ее славных витязях-богатырях. Язык их деловых бумаг, как и старых донских казаков, чище московского и отличается от последнего как чистотой, так и образностью выражений.
Новгородцы также занесли на Дон названия: атаман, стан, ватага, ильмень (общее название большого чистого озера) и др. Кроме того, многие донские станицы и хутора носят чисто новгородские названия: Ярыженская (от ярыжки и ярыга — наемные люди и бездельники); Багаевская (одноименные села по пути движения древних новгородцев в губерниях: Казанской, Вятской и др.); Ведерниковская, ныне переименованная вместе с Бабской в Константиновскую (в губерниях: Вятской, Пермской, Нижегородской, Смоленской и др.); Михалевская, ныне Николаевская станица (в Псковской губ. 21 селение и 3 деревни); Каргальская — Каргалы на Каме; Гундоровская — села в Архангельской, Вятской и Самарской губ. Хутора и фамилия Черевков — село Черевково, Сольвычегодского уезда, на Северной Двине, древнее поселение новгородцев — ушкуйников; жители отличаются предприимчивым и энергичным характером, не знавшие никогда крепостного права. Древний новгородский погост Ягриш Архангельской губер., близ погоста Верхотоимского, отличается самыми жгучими брюнетками севера. Погост этот упоминается еще в завещании Ивана III. Станица Раздорская, древняя столица донского казачества, также звучит чем-то новгородским; слово «раздоры» — излюбленное выражение во всех новгородских актах, постоянные жалобы на «раздоры», т. е. несогласия.
Присутствие новгородского элемента в Донском казачестве сказывается также в архитектуре построек древних церквей, часовень, народной орнаментации, нравах, обычаях, суевериях, свадебных обрядах, вечевом правлении, говоре и проч. Приведем особенности религиозно-бытового характера из жизни новгородцев:{248}
1) Христианство в новгородских областях прививалось очень медленно и в XI и XII веках новгородцы еще упорно сохраняли остатки своего языческого культа.
2) В 1028 году в силу этой упорности кн. Ярославом обнародован сборник славянских юридических обычаев под именем «Русской Правды», в противоположность жестокому не славянскому судному праву греков, принятому Св. Владимиром при составлении церковных правил.
3) Сохраняя последовательно черты народного характера, новгородцы в 1156 году вынудили князя согласиться выбирать архиереев и священников из местных жителей на вече.
4) В 1360 году сам архиепископ новгородский Евфимий II не подчиняется московскому митрополиту и разрывает на 20 лет связь с митрополией.
5) В 1384 году, продолжая выражать черты народного духа, новгородцы постановили на вече не подчиняться московскому митрополиту и дела по духовной части решать гражданским вечевым судом.
6) В 1471 году митрополит Геронтий пишет в Вятку о своем незнании — из кого состоит вятское духовенство и где оно рукополагается.
7) При обряде церковной свадьбы священник должен ехать впереди с крестом в облачении, а жених сзади с волхвом (колдуном). Этот обычай был запрещен духовным собором в 1667 г.
8) Женщина-новгородка, помимо отца и матери, должна была говорить публично на вече, «жених ей люб или не люб».
9) Венчались в церкви и около ракиты, как о том поется в былине о Дунае Ивановиче: «круг ракитова куста венчалися».
10) Женились 3, 4, 5 и 6 раз и свободно разводились с женами, передавая публично их другим.
11) По сказанию Леннуа, продавали и меняли своих жен публично на вещи.
12) Лиц, осужденных церковно-народным судом, сажали на цепь.
13) Известие о смерти согражданина передавалось трезвоном.
14) Освящали вино и водку в день Св. Николая и Козьмы вместо воды.
15) Вдовые священники, несмотря на запрещение московских соборов, во всех новгородских областях свободно совершали богослужение по найму, переходя с места на место и проч.
В параллель к этому приведем факты из отношений донской церкви к московской, а также некоторые церковные обряды, записанные знатоком донской старины, протоиереем Левицким и академиком Е. Ознобишиным в половине XIX в.
1) В 1687 году, после усмирения бунта Разина, прислана была на Дон грамота с повелением поминать на большом выходе имя московского патриарха. Следовательно, на Дону в черкасском соборе с 1687 года в первый раз стали молиться за главного российского духовного владыку{249}.
2) В 1762 году, после присоединения Дона к воронежской епархии, епископ Иоаким доносил Св. Синоду, что «казаки, под страхом наказания, запрещают своим священникам слушаться распоряжений архиерея и судят их по своему обычаю в кругу (вече)»; а атаман Иловайский прямо писал, чтобы архиерей не смел вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются по утверждению «казачьяго круга и старшин».
3) В 1765 году воронежский епископ Тихон I доносил вновь Св. Синоду, что в трех черкасских благочиниях 58 лиц самовольно определены кругом без его, архиерейского, благословения и что беспорядки казачьих церквей (не подходящих под порядки московские) исправить нет никакой возможности.
4) В том же году и тот же епископ вновь доносил Св. Синоду, что казачьи церкви не ведут венечных записей и метрик и что атаман Иловайский набил колодки на протопопа черкасского сбора за то, что тот осмелился власть своего архиерея поставить выше веча, т. е. войскового круга.
Надо заметить, что Иловайский, генерал времен Екатерины II, один из орлов ее века, не был старообрядцем, не был и крамольником, чтобы иметь какое-либо право вступить в явную вражду с уважаемыми святителями московской церкви, и если он действовал в означенных случаях так враждебно против архиерея, то это только объясняется нравственным давлением войскового круга, состоявшего в то время еще из прямых потомков новгородцев 1384 года и вятчан 1471 года.
5) Известно, что брак на Дону в средних и низовых станицах с незапамятных времен, по народным преданиям, всегда состоял в церемонии, происходившей на майдане — народной площади, где собирался круг. Церемония эта происходила следующим образом: желающие вступать в брак являлись в сопровождении своих родственников на майдан, где жених, обращаясь к невесте, спрашивал ее: «люб ли он ей?» После утвердительного ответа невеста также спрашивала жениха: «люба ли она ему?» и, получив утвердительный ответ, кланялась жениху в ноги, в знак подчинения. После сего атаман и старшины вставали с своих мест и поздравляли молодых словами «в добрый час». Такая форма брака была так важна в понятиях казаков-вечников, что и после венчания в церкви должна была обязательно исполняться на майдане.
6) Развод производился с такою же легкостью: надоела мужу жена — он ведет ее на майдан и, став перед атаманом и старшинами, говорит, что эта жена была ему люба, была хорошая хозяйка, но теперь не нужна, и слегка отталкивал ее от себя. В это время желающий взять разведенную подходил к ней, покрывал ее полою своего казакина, и брак этим знаком прикрытия был совершен. Форма прикрытия полою, говорит известный донской историк Сухоруков, считалась самою важною и как бы снимала бесчестие развода. Таким образом, женщина могла передаваться от одного к другому и так далее. О такой форме брака говорит и Евлампий Кательников в своей «Исторической Записке о Верхне-Курмоярской станице», составленной им в начале прошлого столетия. Брак этот в средних станицах Дона, в том числе и в Верхне-Курмоярской, по сообщению Кательникова, просуществовал до 1750 г.; церемония его состояла в следующем: жених с невестою являлись на станичный сбор, молились и кланялись на все четыре стороны, причем жених, обращаясь к невесте, громко говорил: «Ты — скить, Настя, будь мне жена!» Невеста кланялась ему в ноги и отвечала: «А ты — скить, Гаврила, будь мне муж!» И тут целовались при общем поздравлении. Так жили и рождали детей. Венчание в церкви или часовне, если они были, считалось необязательным. Развод был также очень прост. Муж выводил жену на сбор и говорил: «Вот-скить, честная станица, она мне не жена, а я ей не муж!» Разведенную жену тут же мог взять другой, накрывши полой и объявив сбору с такими же примолвиями{250}.
Священник Пивоваров, служивший в станицах Ведерниковской (ныне хутор ст. Константиновской) и Нижне-Каргальской (ныне хутор ст. Мариинской) в 20–40-х годах прошлого столетия, в своих записках отмечает, что приведенный обряд брака на майдане в некоторых станицах Дона существовал еще и в его время. Хотя такие браки нередко скреплялись венчанием какого-нибудь беглого попа или монаха, часто около стола или телеги, если дело происходило на ярмарке, но это нисколько не удерживало казаков вновь разводиться и искать себе новых жен. Так женились четыре, пять и более раз.
Хотя на Дон и послана была царская грамота 20 сентября 1745 г. о воспрещении жениться от живых жен и четвертыми браками, но это нисколько не останавливало казаков исполнять свой древний обычай жениться и разводиться с сведения и согласия станичного круга.
7) Известно, что Разин, отвергавший форму церковного брака, велел венчать молодых вокруг ракиты или вербы. Неудивительно, Разин как человек грамотный читал и хорошо знал древние новгородские языческие предания. Это подтверждается и тем, что Разин часто выражался языком былин, подражая Ваське Буслаеву, новгородскому удальцу.
8) Обряд церковного брака, по словам историка Сухорукова, происходил следующим образом: когда собирались ехать в церковь, то впереди поезда шел, а с хутора мог и ехать, священник с крестом в руках, за ним жених в алой черкеске, с высокой шапкою в руках, рядом с колдуном; вокруг священника и жениха гарцевали, стреляли, кричали и пели веселые песни сверстники жениха, отдававшие ему последний молодеческий долг.
9) После смерти гражданина, по словам протоиерея Левицкого, в XVIII столетии всегда трезвонили, но, вследствие частых и опустошительных пожаров, бывших в том веке в гор. Черкасске, трезвонить было запрещено указом войскового начальства.
10) В церквах станиц Усть-Хоперской и Усть-Быстрянской Е. Ознобишиным найдены железные шейные цепи, на которые, по словам старых граждан этих станиц, сажали в прежнее время уличенных в прелюбодеянии. Желая проверить столь интересный археологический факт, Ознобишин обратился к покойному протоиерею Г. А. Левицкому, прося его разъяснить справедливость этого обычая. О. Григорий письмом уведомил его, что обычай сажать на цепь был очень древен на Дону и что, в силу этого обычая, Разин, после поимки, был посажен на цепь, до сих пор хранящуюся в Старочеркасском соборе; что, кроме шейных цепей для прелюбодеев, были еще ручные цепи, на которые сажали воров; одну из таких цепей отец Григорий видел в 1836 году в ст. Александровской, в Архангельской церкви, куда она попала из прежней деревянной церкви, перенесенной в эту станицу с другого места.
11) Вдовые священники на Дону служили с незапамятных времен, и на все расспросы Ознобишина старцы-казаки разных местностей Дона единогласно отвечали, что вдовые священники служили, а монахов-священников никогда не помнят, тогда как у днепровских казаков всегда священники в сечи и ее паланках были из монахов; и в Черкасске с запорожцами были тоже священники-монахи.
12) На Николин день освящали водку, вместо воды, и разносили молящимся в храме.
Подобных церковных обрядов и обычаев, как это всем известно, не было на всем остальном пространстве России, а также в епархии Судгейско-Азовской, ведению которой принадлежали древние алано-готы, населявшие Крым, казаки азовские, черкасы Кубани, абхазцы и другие народы берегов Азовского в Черного морей. Крымская или Босфорская епархия с VI в. была епископией с кафедрою в Судгее (в Крыму). В 886 г. император Лев Философ дал епископу судгейскому сан архиепископа, а в 1296 г. император Андроник пожаловал его в сан митрополита, каковой сан продолжал сохраняться в той епархии, переименованной впоследствии в готфо-кефайскую, до времен присоединения Крыма к России, когда готы, к тому времени уже полугреки и полутатары, с своим митрополитом переведены были в Мариуполь в 1771 г. Такова наружная сторона этой церкви; внутренняя же, выражающая связь пасомых с пастырями, видна из фирмана султана Мустафы, данного митрополиту Гедеону в 1759 г. Фирман этот следующий: «Того ради, сего 1173 года, месяца джемадзиул акира 19-го дня, оному митрополиту Гедеону сею высочайшею грамотою повелеваем, дабы он, митрополит, над живущими в Кафе, Манкубе, Балаклаве и Азове христианами, по прежним примерам и древнему обыкновению и по их закону, был самовластным митрополитом».
Далее идут параграфы, содержание которых можно передать в следующих сокращенных словах:
1) Духовенство должно беспрекословно подчиняться архиерею.
2) Архиерей судит без всякой апелляции и отчета.
3) В дела церкви никто из мирян вмешиваться не имеет права.
4) Никакая жалоба от клира или прихожан на митрополита принимаема быть не может.
5) Венчать более трех раз воспрещается.
6) Развод зависит от архиерея.
7) Неисполняющий этих правил «да лишается христианского погребения» и т. д.
Сопоставляя приведенные религиозно-бытовые обычаи церкви новгородско-донской с церквами азовской и московской, куда греческие церковные обряды перешли целиком, каждый может убедиться, кто были первые насельники по среднему Дону с половины XVI века, навязавшие остальным элементам казачества свой древний своеобразный взгляд как на религию, так и на внутреннее управление общины.
Следовательно, греческий церковный устав и греческие церковные обряды среди казачества в том его составе, в каком мы его встречаем на Дону в XVI в., имели очень незначительное влияние, но зато там стали господствовать, как мы видели выше, церковно-народные обычаи новгородцев, занесенные туда из Хлынова и других областей великой новгородской земли, как более всего отвечающие народно-вечевому правлению.
Черкасы запорожские и киевские, казаки белгородские и севрюки, а в особенности казаки старые азовские, как проводившие целые века в битвах с неверными, не отличались культурностью и домовитостью, между тем как новгородцы считались, как мы увидим ниже, лучшими плотниками на всем пространстве тогдашней России; они-то первые и стали строить укрепленные городки на всем протяжении среднего и нижнего Дона — Раздоры верхние и нижние, при устьях Маныча и в других местах. К ним скоро прикошевали другие казацкие общины с Днепра, верховьев С. Донца, рязанских украин, а потом казаки азовские, самые бедные и бездомовные, образовав на окраинах казачьих городков приселки — хазовки{251}.
Новгородцы считались и лучшими мастерами при возведении церковных деревянных построек как в северных областях, так и по Дону. План и фасад этих построек был свой, особенный, древнеславянский, ничего общего с византийским стилем не имеющий, — это архитектура древнеславянских языческих капищ, близко напоминающая древнеперсидскую.
Христианство в новгородских областях прививалось очень туго, даже насильственно: свободолюбивая и торгово-промышленная новгородская вольница упорно отстаивала свои древние языческие верования и обычаи не столько из невежества, сколько из нежелания подчиниться чужеземному влиянию. Приняв христианство, они не приняли греческих священников, греческий церковно-судный устав и византийскую архитектуру церквей, а оставили свои народно-вечевые порядки как в общественном управлении, так и церковных делах, чтобы не зависеть в этих отношениях от Киева, а потом и от Москвы.
Е. Ознобишин, искрестивший в течение многих лет северные и восточные губернии России, изучая древние новгородские поселения в археологическом и этнографическом отношениях, а также древнерусское церковное зодчество, в 70-х годах прошлого столетия по поручению Императорской Академии художеств посетил и Донскую область и в течение 5 лет собрал массу рисунков с древних деревянных донских церквей с планами и фасадами, а также с резьбы иконостасов и наружной обшивки стен.
Сравнивая эти рисунки с прежде добытыми им в северных и восточных новгородских областях, он пришел к положительному выводу, что строителями этих церквей на Дону были новгородцы. Потом, изучая Донской край, по поручению директора этнографического музея в Москве В. А. Дашкова, по одобренной последним художественно-этнографической программе, он дал нам богатейший материал по исследованию Дона как в историческо-археологическом, так и в этнографическо-бытовом и церковно-народном отношениях.
Об управлении церквей донской и новгородской, а также их своеобразных обрядах мы уже говорили выше, теперь коснемся этнографии и археологии этих областей, а в особенности их церковного зодчества.
План и вообще характер построек древних деревянных церквей новгородских областей, как мы сказали выше, совершенно отличается от плана церквей греческих, перенесенного без изменений из Византии в Киев, Москву, Суздаль, Липецк, Рязань и Нижний, а также в Азов и во все церкви древней христианской Абхазии. План этот в первоначальном своем виде представляет простой квадрат, как это видно из развалин церквей в Крыму, Абхазии, Предтеченского храма в Азове и других местах.
В Киеве самые древние церкви, например Преображения Господня на Берестове, основанная Владимиром Святым, и деревянная Иоанна Златоуста, неизвестно в каком веке построенная, но перенесенная на настоящее ее место лет 250 тому назад, представляют фигуру плана неправильного четырехсторонника с срезанными углами алтарного придела.
В Москве собор Спаса на Бору, одновременный основанию этого города, имеет форму, подобную вышеописанной.
В Нижнем Новгороде собор Архангела Михаила, основанный в XII веке, имеет форму киевских церквей, но только вместо двух срезанных углов одну сторону, срезанную в форме трех полуовалов.
В Липецке, в старом упраздненном монастыре XIII в., план церкви представляет четырехсторонник, имеющий с одной стороны полуовальное округление.
В Козлове, Ельце, старой Рязани, Курске, Ростове Ярославском, Галиче, Вологде, Ярославле и других древних городах планы церквей имеют сходство с церковью в Липецке или Нижнем Новгороде.
План церкви Иоанна Предтечи в Азове имел квадратную форму.
Планы церквей, построенных после церковного раскола, имеют форму креста.
Таким образом, планы древних церквей разных местностей России имеют одно общее всем квадратное основание, измененное только с одной стороны.
Не те основные черты встречаем мы в планах древних деревянных церквей Новгорода, представляющих всегда форму осьмигранника.
Новгородский церковный план так резко отличается от греческого, что стоит только раз взглянуть, чтобы навсегда запомнить тот и другой, несмотря на наружные фасадные изменения. Насколько план новгородских церквей отличался от греческого, настолько же и наружный фасад был различен. Греческая церковь в первоначальном ее виде представляла совершенный куб, с четырехскатною невысокою крышей, имеющей в средине ярус круглой формы, оканчивающийся куполом в виде луковицы. Глав на храме могло быть — одна, три, пять и тринадцать. Наружные стены украшались орнаментами, представлявшими соединение в различных изгибах линий дугообразных, полуовальных, прямых, винтообразных и круглых.
Наружный же фасад новгородских деревянных церквей всегда имел осьмигранную фигуру в три, четыре и пять ярусов, тоже осьмигранников, постепенно уменьшающихся кверху и ограниченных плоскими, шатрообразными крышами; верхняя крыша обыкновенно была несколько выше и имела форму шатра с круглым яблоком наверху и высоким осьмиконечным крестом. Наружные украшения стен представляли обшивку из узких гладких пластин (гонтин) в три и четыре ряда, один выше другого. Гонтины эти налагались одна на другую, оставляя ряд промежутков в виде желобков; внизу каждая гонтина оканчивалась выемкою круглой или какой другой геометрической формы. Фронтон этих церквей украшался резьбою, состоящею из разных выемок, расположенных в прямых и полукруглых линиях и угольниках — остром и тупом.
Стены подобных церквей окрашивались умброю, а фронтоны и карнизы полукруглых с выемкою окон белою краскою; издали все здание представляло красивый вид темно-красного осьмигранника, переплетенного белым кружевом. Крыши церквей и церковные главы тоже делались из дерева, напиленного в форме полу кружков, наложенных один на другой, и представляли издали вид рыбьей чешуи.
Новгородские церкви строились необыкновенно прочно самими же новгородцами, известными за самых искусных плотников; с древнейших времен слово «плотник» было как бы ругательным для новгородцев в устах ленивых киевлян.
«Эй вы, плотники», — кричали кияне и их союзники, завидя новгородцев в войсках Боголюбского, осаждавшего Киев в 1169 году.
Все иностранцы, посещавшие Новгородскую область во время ее самостоятельности, удивлялись необыкновенной прочности деревянных новгородских построек и искусству новгородских мастеров — плотников и резчиков, в противоположность москвичам, постройки которых, по словам летописей, скоро разваливались. Надо полагать, что «авось» да «небось и как-нибудь» именно сложились в Московщине, в виду лености и неуменья ее природных жителей.
До сих пор можно видеть при проезде по Новгородской, Московской и Тульской губерниям разницу в постройках деревень новгородцев и москвичей, хотя и живущих при одних и тех же экономических условиях{252}.
Чтобы объяснить, откуда новгородцы заимствовали план своих древних церквей и почему они не приняли общего византийского плана, обратимся опять вкратце к истории Новгорода и вообще древнего ильменского славянства и к проявлениям его народного духа.
Во время призвания варягов, т. е. в IX в. по Р.Х., Старая Русса уже существовала: следовательно, согласно Лаврентьевской летописи Нестора, в призвании князей участвовали и Руссы, как стоящие во главе народонаселения Новгородской области.
Переселенцы из Старой Руссы, желая приблизиться к морю, где в то время были уже знаменитые торговые города: Винета, Юмна, Аркона, Ретра, Любечки (Любек) и другие, основали в устьях Немана, на правом рукаве его — Русе, близ взморья, Новую Руссу. О торговом значении этого города говорит еще Пифей, участвовавший в плавании с греками по Балтийскому морю в 320 г. до Р.Х. Из этого следует, что Старая Русса древней Новой.
Часть славянского племени Венетов, по Птолемею, не поладив с Готами, двинулась в 216 г. до Р.Х. с берегов Балтийского моря на северо-восток, на берега о. Ильменя и р. Ловати и основала там гг. Новгород и Псков. Старое поселение Венетов (где ныне Ольденбург) долгое время называлось Старгардией, т. е. старыми городами{253}.
Прибалтийские славяне в глубокой древности считались уже цивилизованным народом. Тацит в 60 г. по Р.Х. говорит, что германцы не знают еще городов, славяне же строят прочные деревянные дома и укрепленные города. В славянских землях, говорит известный немецкий историк Кледен, торговля и ремесла процветали до такой степени, что миссионеры не могли иначе выразить своего удивления, как сравнением Поморья с обетованной землей. У Венетов процветало скотоводство и земледелие, так что в открытых полях находились всяких родов овощи. Оттуда вывозились соленые и копченые сельди, мед, воск, лен, полотна, пенька, хмель, бревна, доски, смола, поташ, шерсть, сукна, меха, кожи, сало и копченое свиное мясо.
Историк XI века Адам Бременский свидетельствует, что Руссы-славяне владели северными и западными берегами Балтийского моря; что в г. Упсале стоял золотой славянский кумир бога Радигаста или Радигостя, покровителя торговых людей, т. е. гостей; храм этому идолу был сделан, по уверению этого историка, из золота. Другой храм этому богу был в Ретре, на южном берегу.
На острове Рюгене, населенном славянским племенем Ранов, славившихся богатством и торговлей, в г. Ореконде, на полуострове Витов, находился храм высокочтимого славянским миром бога Святовита, в г. Святограде или Свентограде. Храм этот в 1168 г. был разрушен датским королем Вальдемаром I. Многие драгоценности этого храма и до сих пор находятся в Копенгагенском музее северных древностей. Развалины кремля Святограда и теперь видны близ г. Арконы.
На том же острове, в г. Стопень-камень (ныне Штубен-каммер) также было три чтимых храма: Сварогу, Перуну и Волосу. В храме Волоса хранилась золотая сошка, упавшая с неба Микуле Селяниновичу. Другая хранилась в Микуль-боре, нынешнем немецком Мекленбурге.
Тацит говорит о поклонении славян на о. Рюгене богине земли — Матказеме (Герте). Драгоценную статую этой богини с серпом в правой руке и со снопом из золотых прутьев с янтарными колосьями в левой возили на колеснице по селам с весны до Купалы. Остатки этого храма у немцев теперь называются Гертабургом.
Следовательно, прибалтийские славяне еще в глубокой древности считались одним из цивилизованнейших народов севера, знавших архитектуру, ваяние, литье статуй и другие искусства и торговавших по всему балтийскому побережью с народами запада, а по Волге и другим рекам с народами востока. От них-то новгородцы унаследовали и долгое время удерживали свою архитектуру храмов и своеобразное внутреннее их устройство.
Иконостасы новгородских церквей во многом отличались от греческих, принятых Киевом и Москвой. Последние были высоки до самого верха, с образами в 4 и 5 ярусов, с резьбою глухих орнаментов, окрашенных в один золотой цвет; иконостасы же церквей новгородских были не высоки, в виде нынешних католических, с резьбой сквозной и цветной, при сочетании любимых новгородцами цветов: красного с синим или зеленого с серебряными разводами. Подобная сквозная резьба встречалась еще в последней половине прошлого столетия у дунайских славян и в Угорщине.
Итак, храмы, построенные древними новгородцами, можно безошибочно отличить по трем признакам: плану, фасаду и резьбе иконостаса.
Подобного типа старые церкви XVI и XVII вв. исследователем древнего зодчества Е. Ознобишиным были найдены в 1865–75 гг. по пути следования новгородцев: по р. Сухоне, в окрестностях Устюга, в некоторых местах по Волге и Суре, близ Царицына и Дубовки и в Донской области в округах: Хоперском, Усть-Медведицком, Первом и Втором Донских, в станицах, хуторах и селах: 1) в слободе Гуляевке, на р. Арчад, перенесенная туда с р. Иловли в 1836 г. План этой церкви (в 1872 г.) осьмигранный, с зарезами на углах, чисто новгородскими; наружная обшивка стен гонтовая; иконостас сквозной резьбы, окрашенный в цвета красный и синий с серебряными и золотыми орнаментами самого первого новгородского рисунка, сходного с персидским; 2) в ст. Урюпинской (Вознесенская), перенесенная туда с р. Кардаила. План ее много изменен пристроями; 3) в ст. Петровской на Хопре, перенесенная туда, по сказанию старожилов, с другого места, но с какого, никто достоверно не знает; 4) в ст. Голубинской, хорошо сохранившаяся, как по плану, так и резьбе иконостаса; 5) в ст. Сиротинской, несколько измененная переделками; 6) в ст. Еланской; 7) в Усть-Белокалитвенской; 8) в хут. Ямайском; 9) в ст. Клетской (Троицкая); 10) Пятиизбянской, разобранная, по сказанию старожилов, в 1853 г. атаманом Гусевым на собственные надобности; 11) Цимлянской; 12) Качалинской; 13) Усть-Хоперской; 14) Перекопской; 15) Раздорской на Дону; 16) Раздорской на Медведице; 17) Правоторовской; 18) Арженовской; 19) Ярыженской; 20) Богоявленской и др.
Окна в этих церквах до начала XIX в. были круглые и маленькие, так что впечатление внутренности подобного храма было мрачно и напоминало скорее грозного языческого Сваргу прибалтийских славян, чем кроткого Иисуса.
Во многих других церквах Дона Е. Ознобишиным найдены, обыкновенно в колокольнях, обломки старых, когда-то существовавших иконостасов с чисто новгородской резьбой и окраской.
По поводу приведенных данных относительно новгородской архитектуры донских церквей многие могут возразить, что церкви эти строили не казаки, а случайные подрядчики по своему вкусу и уменью. На это мы ответим, что в XVI и XVII вв. на Дону церкви строились местными мастерами, а не пришлыми: постройка церкви была делом народным, а не капитала. Лучшими же мастерами-плотниками на пространстве всей тогдашней Руси были новгородцы. Царь Иван IV в 1551 г. повелел новгородским мастерам в Устюге срубить деревянную церковь и перевезти ее в только что построенный г. Свияжск. Повеление было исполнено. Церковь эта, чисто новгородского стиля, находится в тамошнем женском монастыре.
История происхождения этого храма может служить самым лучшим доказательством предположения, что москвичи и рязанцы не были в то время искусны в возведении больших деревянных построек, ввиду чего московский царь, не имея в Свияжске под рукою кирпича, вынужден был заказать постройку храма в отдаленном Устюге, тогда как под боком находился Нижний, Муром, Владимир и Кострома с самым удобным сплавным путем по рекам Оке и Волге. Следовательно, если московский царь не нашел в своем государстве искусных плотников и резчиков лучше новгородских, то где бы их могли взять донские казаки того времени для постройки своих изящных церквей, если бы среди них не было новгородцев. Также могут возразить, что донским казакам, как занятым постоянно войной, некогда было самим заниматься постройкой церквей. Так ли? В г. Новомосковске, основанном, как известно, на месте старого Запорожья, до сих пор сохранилась деревянная церковь, собственноручно построенная одним запорожским казаком в XVII в. Уж если дикий запорожец нашел время и сумел построить церковь, то среди домовитых донских казаков всегда могли найтись люди для доброго дела, а ведь домовитостью-то на Дону и предприимчивостью отличались только одни новгородцы, т. к. запорожцы и азовские казаки составляли в донских городках лишь приселки — хазовки, т. е. азовки.
Новгород разделялся на городские концы, имевшие каждый своего святого патрона, и на братовщины, праздновавшие дни своих святых великим пьянством и беснованием. Члены братовщины николыцины были самые буйные, самые свободолюбивые и шумливые вечевики и ярые враги боярства. Храмовые престольные праздники этой братчины сопровождались таким пьянством и буйством, что отцы новгородской церкви приходили, как и московские святители, в ужас от этих беснований. Новгородский консерватизм, скорее — упрямство и нежелание подчиниться чужеземному влиянию, сумел соединить в себе и новые христианские, и древние языческие обряды, смешав те и другие в одну кучу. Считаясь усердными христианами и строя богатые храмы, они в то же время, судя по новгородским летописям, ни за что не хотели следовать требованиям церковного византийского устава, не слушались своего, ими же самими избранного на вече духовенства, женились по 4, 5 и 6 раз и так же легко разводились на том же вече; этот обычай они занесли и в Хлынов (Вятку), как это видно из грамоты митрополита Геронтия 1471 г., что «хлыновцы не соблюдают родства, вступают в кровосмешение и женятся 4, 5 и 6 раз». Новгородское духовенство, не подчиняясь Москве, исполняло это требование народа. Брак тоже носил отпечаток язычества: священник ехал верхом впереди всех в ризе и с крестом в руках; за ним ехал также верхом жених в красном камзоле с серебряными позументами и высокой с красным верхом шапке, сопровождаемый волхвом — колдуном, знахарем, как и у нас в старину на Дону; вокруг священника плясали и бесновались свахи, закутанные в разные ткани; за поездом жениха и невесты ехали верхом на лошадях поезжане с гиком, криком, гарцеваньем, стрельбою, песнями и музыкой. (Пусть вспомнят старожилы — это было и у нас на Дону.) Подобный новгородский свадебный обряд на Руси запрещен собором епископов 1667 г.
Из никольщины выходили, по народным преданиям, и те удалые ушкуйники-повольники, которые, недовольные порядками на родине, основывали по северу, востоку и юго-востоку нынешней России новые колонии и наводили страх не только на соседние народы, но даже и на московские окраины. Николай угодник был любимым святым этих удалых добрых молодцев и во всех путях жизни был могучим их патроном и покровителем. Самое имя Николай считалось у братчины в Новгороде и Пскове, как у Гетов-Руссов бог Марс, признаком смелости, бесстрашия и безнаказанности. Юродивый Николай Качанов всенародно порицал новгородскую разладицу, тогда как другие безнаказанно этого сделать не могли. В Пскове юродивый Салоса, прикрывшись именем Николая, совал неистовавшему там Грозному царю кусок кровавого мяса, смело называя его убийцей и кровопийцем, и остался безнаказанным, т. к. магическое имя Николай ограждало его от всяких бед. Ушкуйники из братовщины николыцины популярность имени этого святого перенесли и на Дон и первые свои часовни и церкви посвящали ему.
Старая церковь (XVI в.) Пятиизбянской станицы, где, по преданию, крестился Степан Разин, была во имя св. Николая.
Церковь в ст. Еланской до 1828 г. была во имя св. Николая.
Церковь ст. Голубинской (1735 г.), Сиротинской (1740 г.), Верхне-Чирской(1700 г.), Цимлянской (1715 г.), Кременской (1744 г.), Усть-Медведицкой (с 1595 г.), Глазуновской (до 1759 г.), Арчадинской, Усть-Хоперской (1724 г.), Мигулинской, Мелеховской, Кочетовской (1720 г.), Усть-Быстрянской, Усть-Белокалитвенской, Луганской (1732 г.), Верхне-Михалевской (ныне Николаевской), Быстрянской (ныне Мариинской) — часовня (1735 г.), Нижне-Каргальской (1672 г.) — часовня, Скородумовской (в г. Черкасске), Арженовской, Правоторовской, Ярыженской, Етеревской, Петровской, Урюпинской — все были во имя св. Николая{254}.
Кроме всего сказанного, исследователь древнего церковного зодчества на Дону и в новгородских областях Е. Ознобишин видел в 1872 г. в церкви ст. Раздорской на Дону ветхую обшивку священнических облачений по бархату золотом с надписью славянскими буквами: «В память болярина князя Георгия (слово утрачено) Сицкаго (утрачено) в Раздорскую церковь на Дону от княгини»… Далее все истлело и высыпалось. Об этой обшивке пишущий эти строки сам слышал в 80-х годах прошлого столетия от покойного протоиерея ст. Раздорской Бондаревского.
Невольно является вопрос: какое отношение имели князья Сицкие к казакам ст. Раздорской? Георгий Сицкий был сын князя и большого воеводы Василия Сицкого, убитого при Иване Грозном в войне с Стефаном Баторием. Еще при жизни отца Георгий Сицкий возбудил спор о старшинсте мест с Борисом Годуновым, и спор был решен не в его пользу. Вскоре Георгий умер насильственной смертью. С ним прекратился прямой род Сицких.
Князья Сицкие были выходцы из Литовской Руси, и дед князя Георгия был вместе с Шуйским кормленным князем новгородским, т. е. жившим на жалованье (кормлении) Великого Новгорода за обязанность, в случае внешней войны, предводительствовать новгородскими дружинами; в мирное же время князья эти никакой роли не играли и не имели права вмешиваться во внутреннее управление края, так как это право исключительно принадлежало вече. Кормленных князей в Новгороде было много, и все они с падением вечевого правления перешли на службу в Москву. Для нас важен не вопрос о местничестве Сицкого с Годуновым, а то, что внука кормленного князя новгородского, помня старую хлеб-соль, трудится над вышиванием золотом священнической ризы и посылает ее в Раздорскую на Дону казацкую церковь с просьбой помолиться о душе замученного Грозным царем ее мужа.
Из кого же состояла Раздорская на Дону казачья община, если не из домовитых и высоконравственных новгородцев. Только они-то, независимые от Москвы и знавшие князей Сицких, могли, по убеждению княгини, помянуть ее мужа и помолиться за упокой его души. Ведь к беглым преступникам, какими представляют казаков некоторые наивные историки, религиозная московская аристократка не обратилась бы, так как подобный элемент плохой молельщик за души князей-аристократов.
Бутков в своих материалах для новой истории Кавказа (т. I) говорит, что в Астрахани в 1591 г. был воеводою князь Сицкий. Имени этого воеводы Бутков не называет. В каком родстве этот последний состоял с Георгием Сицким, неизвестно. Для нас важно только то, что князья Сицкие выходцы из Новгорода и что одна из княгинь этого рода считала Раздорскую донскую казачью общину за людей благонадежных и религиозных, родственных ей по духу и убеждениям и послала этой общине свой драгоценный дар.
Выше было сказано, что план новгородских церквей и орнаментика иконостасов сходны с древнеперсидскими; это многих удивит. Вопрос же решается очень легко. Цивилизация в Персию или Иран занесена из древней Арианы.
Эта же цивилизация другой ветвью арийцев, после катастрофы в Ариане, занесена на Волгу и в Приазовье, а оттуда распространилась по водным путям на берега Балтийского моря и особенно удержалась там, где славянские племена не поддались чуждому влиянию, как например, в Новгороде и его областях{255}.
Представленные на археологический съезд в Киеве 1874 г. гг. Стасовым, Сологубом, Волковым и др. собранные ими в большом количестве народные рисунки — узоры, вышивки в цветах, народная орнаментика до XVII в. губерний Киевской, Черниговской, Волынской, Смоленской и Полтавской, а также найденные г. Ивановским в новгородских могилах XI и XII вв. разного рода предметы, относящиеся к украшениям и вооружению, ясно показали, что наши предки многое заимствовали (цвета, узоры и орнаментику) с востока, вернее сохранили в первобытной форме культ своей древней родины — Арианы и соседнего с ней — Ирана. Известно, что восток особенно любил цвета красный, синий, зеленый, черный и желтый и всецело передал эти цвета в наследие славянам.
Новгородцы всегда любили сочетание цветов красного с синим в одежде с дополнением черного и зеленого с серебряными разводами в орнаментации построек своих капищ, а потом и церквей и эту любовь к цветам целиком перенесли на Дон вместе с упорством в сохранении своих старых прадедовских обычаев, вечевым правлением, с своеобразным отношением к церкви и проч.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.