Михаил Ненашев

Михаил Ненашев

Ненашев Михаил Федорович – завкафедрой периодической печати в Московском государственном университете печати. Родился 10 ноября 1929 г. в селе Бородиновка Челябинской области. Экс-министр печати СССР, бывший руководитель Гостелерадио СССР, работал заместителем заведующего Отделом пропаганды ЦК КПСС.

– Есть мнение, что, несмотря на профессиональную возможность высказываться на любые темы, эффект воздействия прессы на общественную жизнь сегодня крайне низок.

– Когда сегодня говорят, что СМИ и журналистика уже ничего не могут, я думаю, что эта точка зрения вытекает из оценок журналистики самого последнего времени, когда появилось неверие, что журналистика способна не только выполнять лишь развлекательные функции, но и созидать. На самом же деле СМИ многое могут. Я исхожу из того, что видел такую журналистику, такие СМИ. Я утверждаю, что из трех этапов, которые за последние 25 лет прошла наша журналистика, этап перестройки – в 1985–1991 годах – был этапом, когда журналистика и СМИ действительно были «четвертой властью».

По существу, они были и главным инструментом перестройки. Ведь в эти годы доверие к СМИ было огромным. Была эйфория гласности. Все демократические изменения в обществе мы прежде всего воспринимали как изменения в СМИ. Невиданные тиражи. «Аргументы и факты» – 33,5 миллиона экземпляров! «Комсомольская правда» – 19 миллионов! «Известия» – 12 миллионов! Телевидение. Ваше ленинградское «Пятое колесо», Куркова, Невзоров и «600 секунд»… Это же были явления, к которым относились с огромнейшим вниманием!

СМИ тогда формировали даже политическую элиту, а сегодня мы говорим, что они чаще в услужении у политической элиты. Демократы новой волны Анатолий Собчак, Гавриил Попов, Юрий Афанасьев, да и Андрей Сахаров, как один из известнейших демократов того времени, по существу были созданы перестроечными СМИ. Их творили СМИ. Именно так СМИ были интегрированы в политическое движение и руководили этим политическим движением…

– …которое привело к распаду великой страны!

– Да, привело к распаду.

– И что же в этом хорошего-то, Михаил Федорович?

– Видите ли, разрушение – неизбежная часть всяких исторических поворотов. Без разрушения не будет и созидания. И СМИ тогда выступали прежде всего с точки зрения отрицания существующих порядков. А вот сил на созидание, к сожалению, не хватило. Потому что мы иначе видели те процессы преобразования, чем которые случились на самом деле. Повторяю, тогдашних СМИ хватило лишь на этап разрушения, а как только наступили 1990-е годы, СМИ снова стали тем, чем они были до перестройки. Приводным ремнем партии…

– …и олигархов. Вам не кажется, что это порочно: разрушить, ничего не создав взамен?

– Сменилось руководство, сменились хозяева… А какая у нас была наследственность? Плохая! Мы были воспитаны в послушании. Нас хватило только на перестроечную пятилетку. Но даже в это время мы успели заложить элементы демократии. Нынешний закон о СМИ ведь появился в то время. Многопартийность. Альтернативные выборы. Все это проходило при непосредственном участии СМИ.

– Можно ведь сформулировать и иначе: перестроечные СМИ ввели народ в заблуждение, он им поверил, отрекся от старого мира, в результате случился развал СССР, а журналистика умыла руки…

– Она просто вернулась к тому, чем была. СМИ ведь только инструмент в политических процессах. Журналистику не надо объединять с самой политикой.

– Но ведь вы сами только что ее и объединили, сказав, что «СМИ были интегрированы в политическое движение и руководили этим политическим движением»?!

– Нет! Журналистика лишь инструмент политики. В 1990-е годы она утратила то значение, которое имела в перестроечные годы. Прозвучала команда: «К ноге!» И все.

– Вам не обидно?

– Не только обидно, но я еще и чувствую свою большую вину за то, что случилось в стране. Нам, политическим руководителям СССР, не хватило ни силы, ни характера, ни воли – это касается прежде всего Горбачева – предложить программу: что же делать. Но этого «что делать» не предложили и СМИ.

В чем была тогда сила Ельцина и Гайдара? Они такую программу предложили. Другое дело, что она кончилась грабительской приватизацией, но конкретные предложения-то были. А мы проиграли Ельцину, потому что ничего конкретного не предложили. Все, что мы говорили по поводу того, чем мы отличаемся от Китая, а чем похожи на кого-то другого, – это были только дискуссии. А надо было занять жесткую позицию по поводу интеграции, свободы рынка и государственного планирования…

– …а не отдавать государство на откуп какому-то Гайдару.

– Я думаю, это тоже произошло не случайно. Вот сегодня Жириновский говорит: «Ну, какая это была партия – КПСС? Ее запретили, и ни один человек из 19 миллионов коммунистов не вышел ее защищать». Почему? Потому что на определенном этапе партия перестала быть частью своего народа. На чем держалась идеология социализма? На общенародной собственности, которая по сути-то общенародной и не была, иначе бы народ не позволил осуществить эту грабительскую приватизацию. То есть принцип этот был дутым, а партия была лишь прикладным инструментом управления страной.

– Что хуже: Главлит или корпоративная цензура?

– И то, и другое плохо. Важно четко понять, что такое цензура Главлита в советское время. Мы сегодня порой забываем, что цензуры в ведущих партийных изданиях со стороны Главлита не было. Главным цензором в таких изданиях был их главный редактор. Именно он головой отвечал за свою газету. И до тех пор, пока главный редактор был депутатом Верховного Совета и членом ЦК КПСС, он очень многое мог взять на себя. Никакой цензор на него повлиять не мог и не влиял.

Вот я был председателем Гостелерадио СССР. Что я мог? До тех пор, пока мне доверяло первое лицо государства, я мог все. Не случайно у меня на служебном столе стояли две прямые «вертушки»: для связи с Генеральным секретарем Горбачевым и для связи с Председателем Совета Министров Рыжковым. И это при том, что в ЦК был специальный сектор телевидения. Но завсектором телевидения мне никогда не звонил, хотя вел всю статистику… В лучшем случае мог выйти на руководителей программ или их заместителей. Все вопросы я решал сам.

– Кто, на ваш взгляд, лучший отечественный главный редактор печатных СМИ?

– Несомненно, Егор Яковлев. Его «Московские новости» были одной из самых интересных и лучших газет страны. Я считаю, что очень неплохо работала «Комсомольская правда» периода Фронина; его роль сейчас как-то замалчивают, а ведь в перестройку эта газета была по-настоящему популярной и очень-очень видной. Конечно, Коротич в журнале «Огонек». Тогда уже поднимались и уже были достаточно интересны «Аргументы и факты» Старкова. Не случайно ведь возник единственный в практике взаимоотношений журналистов с партийными руководителями конфликт Старкова с Горбачевым.

…Многие сегодня не знают, что «АиФ» – это изобретение Отдела пропаганды ЦК КПСС 1977–1978 годов; к тому времени я уже ушел с должности заместителя заведующего этого отдела. Тогда в стране была огромная сеть партийных агитаторов, которые нуждались в аргументах и фактах для своих выступлений. Вот Поляничко, Тяжельников и другие сотрудники Отдела пропаганды ЦК сели и изобрели эту газету как орган общества «Знание». И она сразу «попала в точку». «Правда», «Известия» тогда были многополосные, с партийной нуднятиной директивного характера, которую, зачастую, никто не читал. И вдруг новая газета, где пишут о пенсии, зарплатах, ценах, транспорте, бюллетенях… Через год «Аргументы» имели тираж в несколько миллионов.

И вот через несколько лет на каком-то совещании Горбачев спрашивает: «А почему это «Аргументы и факты» так остро выступают против партии? – И говорит Медведеву (в то время секретарь ЦК КПСС по идеологии. – Авт.): – А нужен ли нам такой главный редактор? Может, его лучше освободить?» Но когда дело дошло до освобождения, выяснилось, что «Аргументы и факты» никакого отношения ни к ЦК, ни к Горбачеву не имеют. Потому что эта газета – орган общества «Знание», а сам Старков был назначен президиумом общества «Знание» даже через выборы коллективом. И Горбачев был вынужден отступить.

Любопытная вещь. Все ведущие «Взгляда»: Любимов, Захаров, Листьев, Мукусев – тогда стали депутатами. Куркова и Невзоров тоже. Как и все газетчики: Коротич, Яковлев, Лаптев из «Известий». А посмотрите сегодня, есть ли среди депутатов журналисты?..

– А благотворно ли сказалось на законотворчестве наличие в российском и союзном парламентах журналистов-депутатов? Насколько они оказались компетентны в новом для себя качестве?

– Хорошо или плохо – это другой вопрос, но это явление отражало эпоху, политическими звездами которой они были. Тем более, что и парламент в то время был по существу ареной большой политики.

– Есть мнение, что затеянная Горбачевым гласность имела прежде всего миссию дополнительной дубинки против политических оппонентов Михаила Сергеевича.

– Я помню себя на посту главного редактора «Советской России» в эпоху Горбачева, когда я испытывал поддержку со стороны Александра Яковлева (в то время секретарь ЦК КПСС по идеологии. – Авт.), говорившего, что нужна острая критика существующего положения вещей, чтобы освободиться от догматиков типа Воротникова, Зайкова, Гришина (в то время члены Политбюро ЦК КПСС. – Авт.)… Так что элементы того, о чем вы сказали, действительно были. Горбачев с Яковлевым были уверены, что такая ситуация сохранится…

– Но, выйдя из-под контроля, государственные СМИ вскоре начали «хоронить» и самого Горбачева?

– Совершенно верно! Да. И эта ситуация прежде всего характеризует именно Михаила Сергеевича. Горбачев считал, что демократия может быть наполовину. До определенного этапа в ней идти можно, а дальше нельзя. А на самом деле демократия или есть, или ее нет.

– Решились бы Горбачев с Яковлевым на гласность, если бы предвидели, к каким для них печальным последствиям она приведет?

– Я не думаю. Не факт. Повторяю, никакой программы у Горбачева не было, он даже толком не понимал, что означает выражение «социализм с человеческим лицом». Считалось, что можно лишь подчистить и подрегулировать государство. А оказалось, что нельзя.

– Можете сравнить полномочия возглавляемого вами Госкомитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли и его преемника Агентства по печати и массовым коммуникациям России?

– Абсолютно ничего общего. Государственный комитет по делам издательств и полиграфии, который я возглавлял, во всяком случае, до конца перестройки никакой роли в общественной жизни не играл. Это была фактически техническая служба, каковой, к примеру, был и Совет Министров СССР. Это был инструмент Отдела пропаганды ЦК, самостоятельно не решавший главные вопросы: открытия или закрытия СМИ. А сегодня эти полномочия в ведении Агентства по печати и массовым коммуникациям России.

Помню, когда я пришел на упомянутую должность, я увидел, под каким централизованным руководством находится, скажем, издательское дело в стране. Существовало около 50 центральных издательств – «Прогресс», «Просвещение», «Художественная литература» и так далее, которые обеспечивали ту книжную тематику, которую им навязывал Госкомиздат. В Госкомиздате существовали редакции, решавшие, что издавать, в какие сроки и каким объемом.

Первое, с чего я начал свою деятельность на посту руководителя этого ведомства, стал ломать эту жесткую, неумную, централизованную политику. Мы передали право решать, что и когда издавать издательствам, профессионалам, которые анализировали сам процесс книгоиздания: дефицитная книга или нет, стоящий автор или нет.

– Ваша несомненная заслуга в том, что в стране появились Набоков и Газданов, но одновременно именно благодаря вам книжные прилавки покорил, к примеру, Сорокин… Понимаете, к чему я?

– Понимаю. Но ведь взаимоотношения автор – читатель – литература – очень сложные. Конечно, нам надо было учитывать, что издержки рынка, которые проявлялись в других сферах, проявятся и в книгоиздательском деле. Но не было тогда еще писателей типа Сорокина. Но зато мы четко знали, что книги Набокова, Ахматовой, Пастернака нужны.

Мы провели специальные исследования и составили библиотеку первоочередной литературы. Создали специальное издательство при нашей Книжной палате, которое стало издавать самые актуальные книги. К примеру, выпустил Гранин «Зубра», и мы его немедленно дали оперативным изданием. Хотя в другое время актуальные книги появлялись только через 3–4 года.

Москва, октябрь 2010 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.