Внутренняя закономерность этногенеза (Ландшафт и этнос: XIV)

Внутренняя закономерность этногенеза

(Ландшафт и этнос: XIV)

Статья опубликована в "Вестнике Ленинградского ун-та". – 1973. – N 16. вып. 1. – С. 94-103.

Концепция, изложенная в статьях этой серии (ссылки на них см. в тексте под римскими цифрами) и развитая в журнале «Природа»[142],[161], получила от оппонентов наименование «географо-психологической»[162]. Несмотря на ироничность определения, я склонен с ним согласиться. Смысл концепции, правильно понятый рецензентом журнала «Вопросы философии» (1971, № 1, стр. 158), находится во «вскрытии связи жесткой логики событий человеческого общества с историей биосферы нашей планеты» и в «дополнении социологического аспекта этнологическим».

Под психологией ныне понимают физиологию высшей нервной деятельности, которая проявляется в поведении людей. Следовательно, этнопсихология должна заниматься надындивидуальным поведением человеческих сообществ, именуемых этносами. При этом она не теряет своей принадлежности к природным формам движения материи, не только биологической, но и физической, механической и химической. Эти формы действуют на отдельных людей, влияют на этносы, но в человеческом обществе никогда не могут приобретать решающего значения в становлении спонтанного прогрессивного развития. Подобно тому, как в географии мы не отождествляем природу и общество, так и в этнологии бессмысленно сводить все многообразие феномена этногенеза только к социальным или только к биологическим закономерностям, опуская при этом биохимические и биофизические процессы биосферы, имеющие не меньшее значение (XII). Хотя наличие в поведении человека биологических импульсов не подлежит сомнению[163], наша задача состояла лишь в определении их роли в этногенезе[125]. Эта проблема осложняется необходимостью исследовать разные этногенезы диахронически, дабы уловить в них моменты, сходные не по внешности, а по роли и месту в процессах, т.е. требуется сопоставлять одинаковые фазы этногенезов. Подобные исследования производились нами в планах историко-географическом[118] и сравнительно-этнографическом[128], но наши читатели требуют от нас социально-исторического критерия[164],[151]. Поэтому мы сосредоточим внимание и на этой стороне проблемы, предварительно уточнив терминологию и выводы наших исследований, предшествующих данному.

Согласно концепции, изложенной в цитированных выше статьях, этнос – явление природы, обнаруживаемое нами через ощущение (отнюдь не сознание или самосознание), облекающееся в формы социальных институтов и определяемое, в каждом отдельном случае, через те или иные индикаторы: язык, традиции, религии, материальную культуру и т.п. Этническое развитие, в отличие от социального, дискретно. Этногенез – инерционный процесс, где первоначальный заряд энергии (описанной В.И. Вернадским) расходуется вследствие сопротивления среды, что ведет либо к этническому равновесию с ландшафтным и человеческим окружением, т.е. превращению в реликт, либо к распаду этнической целостности, причем особи, ее составлявшие, входят в состав других этносов.

Есть утверждение, что этнос – явление только социальное, и действительно, он наблюдаем лишь в тех или иных социальных формах. Но этносы были всегда, после того как на Земле появился неоантроп. И способ их существования, как показывает история человечества, один и тот же: зарождение, расширение, сокращение степени активности и либо распад, либо переход к гомеостазу. Это типичный инерционный процесс системы, обменивающейся со средой информацией и энтропией. А общественные институты различны; это означает, что социальная форма движения материи и этногенез – два разных, хотя и коррелирующихся процесса (X, XII).

Мы уже отметили, что наличие этногенеза как процесса неповсеместно. Затухшие этногенезы оставляют после себя реликтовые этносы, которые при достаточной изоляции существуют сколь угодно долго, так как их системы столь мало пассионарны, что находятся в стабильном состоянии (IX).

К этому необходимо добавить, что и в развивающихся этносах большая часть особей имеет столь же слабую пассионарность, что и в реликтовых. Разница лишь в том, что в динамических системах присутствуют и действуют пассионарии, вкладывающие свою избыточную энергию в развитие своей системы. Если принять статическое состояние за нулевой уровень, то динамические будут просто его локальными возмущениями. Вместе они образуют четырехчленную конструкцию: этнический покой[прим. 26], инерция некоего толчка, потеря инерции, возвращение в состояние этнического покоя. Это движение выражается в закономерной и единообразной смене доминирующих психо-нервных конструкций (складов) при постоянном наличии нулевого, свойственного статическому состоянию. Это и есть схема этногенеза в его видимой, поведенческой форме[118],[128].

Но если мы попытаемся интерпретировать отмеченное нами явление, то будем вынуждены обратиться к описанной выше пассионарности, которая является проявлением единственной формы энергии, влияющей на характер поведения человеческих сообществ. В самом деле, первоначальный толчок, нарушающий инерцию покоя, – это появление поколения, включающего некоторое количество пассионарных особей. Они самим фактом своего существования нарушают привычную обстановку, потому что не могут жить повседневными заботами, без увлекающей их цели. Необходимость сопротивляться окружению заставляет их объединиться и действовать согласно: так возникает первичная консорция, быстро обретающая те или иные социальные формы, подсказанные уровнем общественного развития данной эпохи. Порождаемая пассионарным напряжением активность, при благоприятном стечении обстоятельств, ставит эту консорцию в наиболее выгодное положение, что способствует увеличению числа ее членов за счет интенсивного размножения. Так создается этнос как система, где соподчиненность особей является условием существования. Но та же самая пассионарность толкает людей на взаимоистребление ради преобладания в системе, и тогда пассионарное напряжение уменьшается, пока не дойдет до нуля. После этого инерция движения, коренящаяся в социальных институтах и традициях, поддерживает существование системы, но она обречена и переходит в гомеостаз (XII).

И самое интересное, что не только во время войн снижается пассионарное напряжение. Это было бы легко объяснимо гибелью особей, слишком активно жертвующих своей жизнью ради торжества своего коллектива. Но пассионарность столь же неуклонно падает во время глубокого мира, причем даже быстрее, чем в жестокие времена. И самое страшное для этноса – переход от спокойного существования к обороне от натиска другого этноса; тогда неизбежен, если не наступит гибель, надлом, никогда не проходящий безболезненно. Объяснить это явление социальными причинами или факторами невозможно, но если рассматривать повышенную пассионарность как наследуемый признак – все ясно.

Во время феодальных войн женщины ценили героев, шедших в бой, благодаря чему те, прежде чем погибнуть, успевали оставить потомство, пусть не всегда путем законных браков. Дети вырастали и продолжали совершать поступки, подсказанные их конституцией, даже не зная своих отцов. И наоборот, в тихие эпохи идеалом становился умеренный и аккуратный семьянин, а пассионарии не находили места в жизни. Именно такую ситуацию иллюстрирует «Обрыв» И.А. Гончарова, где девушка предпочитает и революционеру, и артисту богатого и бездарного помещика. Пассионарии, ненужные, а подчас мешающие обществу, умирали без потомства. Их исчезновение из популяции проходило незамеченным, пока внешние удары не потрясали этнос, а когда это происходило – оказывалось, что утрата невосполнима. И тогда наступала фаза обскурации, т.е. агония.

Итак, мы теперь имеем право утверждать, что этнические процессы не являются разновидностью социальных, хотя и постоянно взаимодействуют с ними, что составляет многообразие исторической географии, где, как бы в фокусе, сопрягаются и те и другие.

Теперь мы можем вернуться к основной проблеме – соотношению этноса с ландшафтом, и ответить на вопрос, поставленный одним из наших читателей[165]: почему для возникновения нового этноса обязательно сочетание двух и более ландшафтов (VI), двух и более этносов, двух и более «социальных организмов»[прим. 27]. Что это: ряд случайностей или закономерность?

Анализ взаимодействия этноса как самостоятельного явления с ландшафтом показал, что оба они связаны обратной зависимостью (I, II), но ни этнос не является постоянно действующим ландшафтообразующим фактором, ни ландшафт без постороннего воздействия не может быть причиной этногенеза. Соотношение же этнических и социальных закономерностей исключает даже обратную связь, потому что этносфера Земли для социального развития является только фоном, а не фактором. Неоднократно делались попытки усмотреть в антропосфере один из вариантов простых биологических закономерностей.

Действительно, биология кое-что в этнических явлениях объясняет. Но что и все ли? Посмотрим.

В последнее время возникли две взаимоисключающие концепции по поводу биологических закономерностей в истории общества. Одна, разделяемая многими учеными Запада, считает формообразование в антропосфере результатом естественного отбора и игнорирует разницу между человеком и животным. Вторая, встречающаяся у некоторых советских этнографов, игнорирует биологическую сторону человека и его деятельности. В 1970-1971 гг. в советской науке появилась третья точка зрения автора, предполагающая двойственность поведения человека[142],[161],[125] и учитывающая своеобразие его эволюции, где «филогенез преображается в этногенез» (IX). Аналогичные взгляды высказал антрополог В.П. Алексеев[166], привлекший в качестве аргумента выводы И.С. Кона о существовании «национальных характеров»[167].

Однако и В.П. Алексеев, и И.С. Кон, правильно констатируя факты, не пытаются уловить механизм их взаимоотношений и установить природу наблюденных ими различий между этносами, либо сводят их к ландшафтным воздействиям[166, стр. 51]. Поэтому продолжим ход нашего рассуждения, являющегося следствием из ряда цитированных работ.

Исходя из нашего тезиса о природе этноса как системы, порождаемой взрывом пассионарности, мы имеем право определить этнос как явление энергетическое, поскольку все наблюдаемые нами этносы – лишь фазы этногенезов. Так как начинающийся энергетический процесс всегда преодолевает инерцию процессов предшествовавших, то естественно, что чем меньше инерция, тем легче ее нарушить неожиданным толчком.

Монотонные ландшафты с однородным этническим заполнением и объединяющей людей традицией, воплощенной в формы политических институтов, – это массивы, которые на относительно слабые толчки реагируют очень мало. Зато при сочетании ландшафтов неизбежно и сочетание разных способов хозяйства. Одни люди ловят рыбу на море, другие пасут скот в горах, третьи делают глиняные горшки в городах, четвертые возделывают виноградники в долинах. Даже если все они имеют одних предков, необходимость адаптироваться к различным условиям среды через несколько поколений сделает их малопохожими друг на друга. И эта несхожесть будет увеличиваться до тех пор, пока системные связи между ними не ослабнут, вследствие того, что одновременно идет поступательное движение общества на основе развития производительных сил и становления новых производственных отношений, что со своей стороны неизбежно влечет перестройку устаревающей общественной системы. Если же, вследствие превратностей исторической судьбы, у данного этноса возникло два-три государства или племенных союза, то устойчивость системы будет еще меньше. Итак, социальные и этнические линии развития переплетены в системе.

Такие системы весьма продуктивны в смысле экономики благодаря разделению труда и специализации; у них неплохая сопротивляемость этническому окружению, т.е. соседям, пытающимся их завоевать, потому что привычка к взаимообмену продуктами распространяется и на взаимопомощь, но внутренний, пассионарный толчок, как правило, опрокидывает их с потрясающей легкостью.

Мой оппонент В.И. Козлов отчасти прав, когда, возражая против моего тезиса, пишет, что пассионарность «вообще не играла никакой роли. Людям с повышенной эмоциональной активностью, заставлявшей их выступать против традиций и правил, определяющих жизнь соплеменников, не было места в обществе; их либо изгоняли из племени, либо просто убивали»[162, стр. 72]. Да, в монолитных этносах у пассионариев было мало шансов уцелеть, но в мозаичных они прекрасно играли на внутренних противоречиях и находили союзников по принципу: враги наших врагов – наши друзья. Именно таким образом Мухаммед добился торжества своей общины. Он использовал вражду жителей Ятриба (Медины) к роду курейшитов, арабов – к евреям, северных бедуинов – к южным. Будущий византийский этнос вырос из христианской общины Павла в многоэтнической Малой Азии, тогда как монолитная Иудея уничтожила у себя группу евреев-христиан. И в средневековом Китае ядром нового этноса оказались не экономически развитые Юг и Восток, а разнообразный географически и смешанный этнически Северо-Запад, где на трупах степняков – табгачей и татабов, щадивших своих китайских подданных, сложилась в VI в. династия Суй. Примеры можно умножать, но надо сделать вывод: разнообразие ландшафтов и этносов – это условие, облегчающее пуск этногенеза, но не его причина, потому что сочетания ландшафтов постоянны, а возникновение новых этносов – явление редкое. Для того чтобы оно произошло, необходимо появление поколения с большим процентом пассионариев, а так как пассионарность – биологический признак, то значит, что время от времени происходят мутации, настолько слабые, что они не затрагивают анатомии человека, а касаются только его поведения, т.е. нервной и, возможно, гормональной деятельности (XIII).

Разбор физиологической и генетической природы признака пассионарности выходит за рамки поставленных нами задач и лежит вне нашей компетенции. Для целей этнологии достаточно установить, что пассионарные популяции время от времени появляются на различных территориях Земли, разделенных барьерами, исключающими культурное и генетическое воздействие. Они быстро оформляются в этносы, группирующиеся в суперэтнические системы, являющиеся, таким образом, столь же реальными таксономическими единицами, как и этносы, хотя последние ощущаются нами непосредственно, тогда как суперэтносы умопостигаются (XIII).

До тех пор пока этнографы строили классификации по видимым индикаторам: языку, соматическим признакам (расам), способу ведения хозяйства, религиям, уровням и характерам техники, пропасть между суперэтносами и этносами казалась незаполнимой. Но как только мы переносим внимание на системные связи, то она исчезает. Место описательной этнографии занимает этническая история, фиксирующая как устойчивые взаимоотношения между разнообразными элементами суперэтнической системы, так и ее взаимодействия с соседними системами. И тогда оказывается, что то, что считалось абстракцией, существует весомо и действенно. Значит, такие термины, как «эллинистическая культура», «мусульманский мир», «европейская цивилизация» (включающая в себя американскую, современно-австралийскую и южноафриканскую) или «кочевая евразийская культура», – не просто слова, а этнические целостности на один порядок выше тех, которые доступны этнографам-наблюдателям. Для установления соизмеримости фаз и внутрифазовых подразделений мы должны условиться о характере сравнения этносов и суперэтнических общностей (культур) между собой. Совершенно бессмысленно сравнивать их синхронно, в любой отрезок времени (хотя бы за год) по всей ойкумене. Это связано с тем, что этносы возникают разновременно и, следовательно, начало одного этноса может совпасть с расцветом или упадком другого. Зато в принятом нами аспекте есть возможность для сравнения этносов как хронологических цепочек закономерного развития, т.е. начало сравнивать с началом, середину – с серединой, конец – с концом. Попытки таких сопоставлений имели место в истории науки, но их беда была в том, что до сих пор описывали явление, не давая ему никакого объяснения, так как не учитывали описанного нами понятия этноса как элементарной единицы и суперэтноса как регионального образования. В связи с этим мы попытаемся дать схему этнического развития от зарождения до реликтовой фазы, пользуясь однозначным мерилом: императивом коллектива по отношению к отдельной особи. Фаза становления, во время которой совершается интенсивный подъем жизнедеятельности и расширение ареала, как естественное следствие этого, требует от вновь образовавшегося коллектива предельной слаженности и предельной мобилизации сил всех его членов. Отсюда и возникает императив: «Будь тем, кем ты должен быть». Собственно говоря, этот приказ относится к характеру поведения отдельных членов коллектива. Король или хан должен вести себя как властелин, воин как воин, раб как раб. Во время этой фазы при негодности короля его низвергают, при непослушании раба его убивают, при недисциплинированности или трусости воина его изгоняют и т.д. Принцип жестокий, но всегда дающий большие результаты, выражающиеся в установлении власти над соседями и накоплении богатств. Этот принцип отнюдь не провозглашается в форме закона, а является молчаливо признанной нормой поведения каждого члена этого коллектива.

Накопленный избыток богатств и решение неотложных внешнеполитических задач высвобождает известное количество людей от значительной части их обязанностей, и тогда начинается усиление индивидуализма, молчаливо формулируемого коллективом в этот период как императив: «Будь самим собой», т.е. будь не только трибуном, исполняющим свои обязанности, но и Гаем Гракхом, не только рыцарем, но и Пьером Байяром, не только членом боярской думы, но и Василием Шуйским, т.е. индивидуальные особенности проявляются даже больше, чем участие в общественных делах. Прежде эти люди все силы клали на служение делу, определяемому культурной доминантой. Очень характерно эта разница прослеживается в искусстве: в средние века автор произведения не ставил своего имени на картине, и не были известны зодчие, создавшие архитектурные шедевры, а в эпоху Возрождения прославились многие знаменитые и яркие личности.

Однако развитие индивидуализма ведет к столкновению между активными индивидуумами, по большей части кровавому. Внутри этноса, а часто в суперэтнической общности (культуре) возникает ожесточенное соперничество, поглощающее силы, которые до сих пор шли на решение задач внешних, например, в Европе: отражение венгров и норманнов, крестовые походы, реконкиста. В результате количество ярких индивидуальностей уменьшается и выдвигается очередной этносоциальный императив, иногда персоной реальной, иногда идеальной: «Будь таким, как я», т.е. стремись уподобиться идеалу. Римские цезари были реальными персонами, проводившими этот принцип в жизнь. В мусульманской и византийской культурах в качестве идеальных персон выставлялись святые праведники, у монголов – Чингисхан, даже после его смерти, у англичан сложился идеальный облик джентльмена, служащий образцом поведения. Стремление подтягиваться под тот или иной трафарет является обязательным условием спокойной жизни индивида в коллективе. Отклонение, небрежение, поиски самостоятельных путей молчаливо рассматриваются как крамола. Слишком свежо еще воспоминание о кровавых распрях предыдущей эпохи.

В фазе упадка даже этот императив представляется обременительным и заменяется новым, идущим от наименее энергичной, но многочисленной части этнического коллектива: «Будь таким, как мы», это значит – не старайся возвыситься над общим уровнем, откажись от идеалов вообще, слейся, хотя бы внешне, с массой. Но это ослабление структуры, ведущее в пределе к полной аморфности, делает этнос неустойчивым и лишает его обороноспособности как в военном, так и во всех других смыслах этого слова. Внутренние связи в коллективе ослабевают, становятся тягостными, и возникает последний императив реликтовой фазы: «Будь сам собой доволен», т.е. старайся не мешать другим. Этнос как целое рассыпается и исчезает.

А теперь можно попытаться дать модальную схему связей между описанными фазами этногенеза и типами взаимоотношений коллектива с индивидом или индивида с коллективом, поставить знак равенства между которыми нельзя. Фаза исторического становления, как доминантой, характеризуется императивом: «Будь тем, кем ты должен быть», однако, весьма вероятно, что в зависимости от интенсивности этой фазы и длительности ее протекания в ней в той или иной мере могут уже сказываться (в разное время и в разных местах экспансии) и императивы индивидуалистический («Будь самим собой») и идеалистический («Будь таким, как я»). Фаза исторического существования характеризуется обычно в вышеприведенной последовательности всеми тремя императивами, при этом, по-видимому (на что указывает рассмотрение некоторых крупных еще не завершенных этносов), фаза исторического существования может характеризоваться способностью вторичного проявления доминанты одного из описанных трех типов взаимоотношений. В общей форме это можно выразить как сохранение этносом способности, в случае нужды (определяемой комплексом условий его внутренней и внешней среды), возрождать в качестве доминанты тот или иной тип взаимоотношений между коллективом и индивидом. Третья фаза – фаза исторического упадка, – несомненно характеризующаяся вышеописанным типом взаимоотношений: «Будь, как все, т.е. как мы», в основном может быть охарактеризована потерей только что описанной способности к «регенерации» нужного в данный момент одного из трех описанных типов взаимоотношений; это и определяет упадок этноса, его неспособность достаточно быстро и активно реагировать на чужеродные воздействия в широком смысле этого слова (будь то чужеземные завоевания, поглощение соседними более мощными этносами или «растворение» в чужой культуре). Четвертая фаза – фаза исторических реликтов – характеризуется благоприятными для них констелляциями внешних условий; остатки населения и территорий пришедшего в упадок этноса могут в качестве «забытых» или «отдаленных» групп (сохраняющих еще основной признак этноса: «мы и не мы») сохраняться неопределенно долгое время, с отработанным в прошлом стереотипом поведения.

Но если так, то многие изоляты, находящиеся на ранних ступенях цивилизации, при крайне низком уровне техники являются конечными, а не начальными фазами этногенезов. Таковы, например, пигмеи тропических лесов Африки, аборигены Австралии, палеоазиатские племена Сибири, огнеземельцы. Степень адаптации к природным условиям настолько велика, что она позволяет им поддерживать существование в составе биоценоза, не прибегая к усовершенствованию орудий труда и оружия. Однако эта система взаимоотношений с природой и этническим окружением налагает ограничения на прирост населения. Это особенно было заметно в Новой Гвинее, где папуасский юноша получал право иметь ребенка не раньше, чем он принесет голову человека из соседнего племени, узнав его имя, потому что число имен строго лимитировано. Таким путем папуасы поддерживали свое равновесие с природными ресурсами населяемого ими района. Это нулевой уровень пассионарности. В прочих отношениях они не уступают динамическим народам.

Итак, пассионарность – не просто дурные наклонности, а важный биологический признак, вызывающий к жизни новые комбинации этнических субстратов, преображая их в новые этносы и суперэтнические системы. Теперь мы знаем, где искать его причину. Отпадают экология и сознательная деятельность отдельных людей, остается широкая область человеческого подсознания, но не индивидуального, а коллективного. Это так называемая этнопсихология, но не в статическом состоянии, а в динамике с инерционным моментом, причем продолжительность действия инерции исчисляется веками (XI).

Сопоставим добытые нами данные: географические, биологические и исторические. Пассионарный взрыв связан с протяженным регионом (XIII), всегда ландшафтно разнообразным и населенным разными этносами; пассионарность – биологический признак, возникающий, видимо, в очень короткий промежуток времени и через два-три поколения меняющий расстановку этносов, часто создавая новый суперэтнос. Такое явление называется мутацией. Применимо ли оно к человеку? Сверимся с антропологией.

Я.Я. Рогинский и М.Г. Левин, отмечая малую пластичность расовых признаков сравнительно с нерасовыми, тем не менее указывают на наличие даже расовых соматических изменений, возникших помимо метисации, за исторический период[121, стр. 465-468]. Изменения признаков идут либо вследствие адаптации к новым условиям, либо вследствие мутаций. В последнем случае полезный признак подхватывается, а вредный – выталкивается естественным отбором[168, стр. 121]. Пассионарность – признак нерасовый и вредный, если не сказать – губительный, и для самого носителя и для его близких. Следовательно, вероятность его появления больше, а его закрепления – меньше, нежели у признаков полезных или нейтральных. Однако особенности пассионарности как признака таковы, что носитель его, прежде чем погибнуть, успевает рассеять свой генофонд по популяции путем случайных связей. Это делает признак блуждающим[прим. 28], что, в свою очередь, задерживает его экстерминацию. Наличие же системных связей как жестких (социальных), так и корпускулярных (этнических) повышает значение признака для системы в целом, будь то «социальный организм»[152] или суперэтнос. Ведь степень воздействия этноса на природную среду и этническое окружение зависит не только от уровня техники, но и от пассионарной напряженности этноса, как целостности, проходящей ту или иную фазу этногенеза[128]. Но мало этого. Г.Ф. Дебец[122] и Н.Н. и И.А. Чебоксаровы[168] указывают, что мутации охватывают не всю ойкумену, а определенные географические регионы. «Наши предки имели коричневатую кожу, черные волосы, карие глаза, а блондины со светлыми глазами появились путем мутаций, сосредоточившихся главным образом в Северной Европе у берегов Балтийского и Северного морей»[168, стр. 121]. Ну чем отличается эта мутация от пассионарных толчков, кроме того, что они возникают несколько чаще (XIII), так как нервная система более чутко реагирует на мутагенные импульсы, нежели сома.

Концепция мутаций объясняет все особенности этнических процессов, в том числе их неповторимость при общей схеме развития. Ведь каждый процесс начинается в своеобразных географических условиях, при наличии тех или иных традиций у исходных форм и в неповторимой исторически обусловленной расстановке сил, окружающих очаг начинающегося процесса этногенеза. Социальные моменты играют не меньшую роль, чем биологические, но, как мы уже видели, эти роли просто дополняют друг друга. Изучать этногенез в отрыве от политической и экономической истории – бесплодно, но также нелепо не учитывать географическую среду и процессы эволюционной биологии[145, стр. 82]. Направленность этногенетических процессов не телеологична, а просто детерминирована средой, но именно поэтому все этносы прошлого, настоящего и будущего были и будут непохожи друг на друга. Отсюда легко объясняется понижение способности к приспособлению. Инерция первоначального толчка – мутации – и оформление новой популяции в определенных географических условиях создают движение в том или ином направлении. Отсюда – функциональная связь этноса с ландшафтом, подтвержденная многочисленными наблюдениями (IV, V). Исключением являются этносы-паразиты, живущие в отрыве от ландшафта, их породившего, за счет этносов-аборигенов, иногда образуя химерные этносы (см. XI). К этому разряду этносов относится явление колониализма, принципиально отличное от колонизации. Но это исключение, объяснимое в каждом случае историческими событиями, подтверждает правило – установленную закономерность.

В заключение необходимо уточнить, в какой степени соответствует предложенная нами концепция этногенеза теории диалектического и исторического материализма. Она соответствует ей полностью. Развитие общественных форм – спонтанно; смена общественно-экономических формаций – явление глобальное, несмотря на неравномерность развития в разных регионах; движение общественной формы материи – поступательно и прогрессивно, направление его – спираль. Следовательно, это философская теория об общих законах развития, и, значит, она на целый порядок выше, нежели антропосфера, взятая как целое, и на два порядка выше, чем этносфера – мозаика этносов во времени и пространстве. Иными словами, этнология – это частный случай применения диалектического материализма с учетом специфики темы и аспекта[155].

Первичный материал для наших соображений мы получаем из исторической географии, т.е. из огромного количества исторических и географических сведений. Без анализа этот материал нем. Пока мы сами не размежуем события глобальные и локальные, географическую среду и техносферу, живые процессы этногенеза и их кристаллизованные остатки в археологических раскопках[169],[170], до тех пор перед нами будет только бессмысленный калейдоскоп, ничего не дающий ни уму, ни сердцу. Но, проделав необходимый анализ, мы увидим интерференцию закономерностей природных и общественных, сочетание их, а не подмену одних другими. И тогда отпадет больной вопрос о географическом детерминизме и его антиподе – географическом нигилизме[171].

Как известно, все природные закономерности вероятностны и, следовательно, подчинены закону больших чисел. Значит, чем выше порядок, тем неуклоннее воздействие закономерности на объект, и чем ниже порядок, тем более возрастает роль случайности, а тем самым и степень свободы. В первом случае лимит – галактика, во втором – атом, ибо супергалактические и субатомные явления исследуются иными способами и иначе воспринимаются нашим сознанием. А между ними лежит градация порядков явлений. И каждый порядок требует к себе внимания и подхода.

Этнология находится где-то около середины. Тип движения в этносах – колебание, развитие – инерционно и дискретно, устойчивость обеспечивается системными связями, а неповторимость и творчество – эффектом биохимической энергии живого вещества, преломленного психикой, т.е. пассионарностью.

Такова, по нашему мнению, дефиниция понятия «этнос». Это элементарное понятие, несводимое ни к социальным, ни к биологическим категориям. Этот вывод, точнее, итог исследования является эмпирическим обобщением историко-географических данных. Он не исчерпывает проблему полностью, но другие вопросы лежат в областях других наук, и наши суждения по ним не выходят из ранга гипотез.