Елизавета Петровна (1709–1761 годы)

Елизавета Петровна (1709–1761 годы)

Не дремала и Анна Леопольдовна: она тут же объявила себя правительницей. Но Анна Леопльдовна на престоле не удержалась, 25 ноября 1741 г. с гренадерской ротой Преображенского полка во дворец явилась другая наследница – Елизавета, дочь Петра Великого. Одетая поверх платья в кирасу, правда, без шлема, но с крестом в руках, она подошла к охране дворца и напомнила, чья она дочь. Далее все следовало по известному сценарию: все семейство Антона Ульриха Брауншвейгского, не понявшего спросонок, что происходит, отвезли во дворец Елизаветы, последнего для надежности закатали в одеяло. Ночью же Елизавета собрала тайный совет, который в присутствии гвардейцев принял единственно верное решение. Так Елизавета стала императрицей, несчастный Иван Антонович отправился прямиком в крепость, а придворные немцы были изгнаны из Зимнего дворца. Народ на улицах радовался, а «церковные проповедники с безопасной отвагой говорили, что немецкие правители превратили преобразованную Петром Россию в торговую лавку, даже в вертеп разбойников».

Елизавета хорошо понимала, что другого удачного шанса занять трон у нее может и не быть. Хотя она была дочерью Петра, и хотя ее мать оставила распоряжение передать трон дочерям, и хотя даже был составлен документ о порядке передачи власти внутри круга наследников, она знала, что высшие сановники вряд ли допустят ее на престол, потому что мать ее они считали простой, «не царского рода», немкой, а обе дочери были рождены до заключения церковного брака, то есть для того времени они считались незаконнорожденными. Взойти на престол она могла только неожиданно, не дав сановникам опомниться. Она использовала свой шанс полностью.

Свою ставку Елизавета недаром сделала на гвардейцев. Еще при Бироне и ставших хозяевами при дворе курляндских немцах в недрах армии начался ропот. Бирону не нравилась русская гвардия, он недаром спрашивал:

«Зачем это в гвардии рядовые из дворян? Их можно перевести офицерами в армейские полки, а на их место набрать гвардию из простого народа».

Гвардия же как элита войска формировалась из дворянских сыновей. Это был совершенно не простой народ. Дворяне хоть и назывались солдатами, но уже знали, кто они такие, – хозяева будущей России. Но по государственным законам того времени дворяне, по сути, прав почти не имели. У них было одно только право – служить и умирать за родину. Они не могли самостоятельно выбрать свою судьбу, судьба определялась в отрочестве, когда их подвергали разбору. Но попадая в западные страны, те же дворяне с удивлением наблюдали, что народ там живет совсем иначе.

«Никто из вельмож ни малейшей причины, ни способа не имеет даже последнему в том королевстве учинить какого озлобления или нанесть обиду… Король, кроме общих податей, хотя самодержавный государь, никаких насилований не может, особливо ни с кого взять ничего, разве по самой вине, по истине рассужденной от парламента… Дети их никакой косности, ни ожесточения от своих родителей, ни от учителей не имеют, но в прямой воле и смелости воспитываются и без всякой трудности обучаются своим наукам», – писал современник Петра Матвеев.

Для тогдашней России, горько добавлял Ключевский, «…люди, живущие по своей воле и не пожирающие друг друга, вельможи, не смеющие никого обидеть, самодержец, не могущий ничего взять со своих подданных без определения парламента, дети, успешно обучающиеся без побоев, – все это были невозможные нелепости».

Естественному целому сословию, которое имело одно лишь право – умирать за царя, хотя оно само и владело живыми людьми как рабами, оставаясь внутри правовой системы своего времени, хотелось улучшить свои права, расширить их, изменить. Неудивительно, что в дворянских кружках до хрипоты спорили о парламенте и английской конституции.

«Партий бесчисленное множество, – писал из Москвы испанский посол де Аириа, – и хотя пока все спокойно, но, пожалуй, может произойти какая-нибудь вспышка».

Кто-то хотел построить власть по английскому образцу, кто-то склонялся к шведскому, кто-то мечтал об избирательном правлении, как в соседней Польше, кто и вообще желал видеть страну без всякого монарха, в виде аристократической республики. Единственное, чего дворяне никак не хотели, – так это правления олигархической верхушки, потому что видели в этом замену «власти одного лица произволом стольких тиранов, сколько членов в Верховном тайном совете». Тем более что друзьям писали и шляхтичи из провинции, обеспокоенные делами с престолонаследием:

«Слышно здесь, что делается у вас или уже и сделано, чтобы быть у нас республике; я зело в том сумнителен: Боже сохрани, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий! И так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно».

Но одно дворяне точно знали: все высшее управление должно быть выборное и дворянское. Разбирая многочисленные дворянские проекты переустройства России, Ключевский горько пишет:

«Дворянство – не цельный, однородный класс: в нем различаются „фамильные люди“, родовая знать, „генералитет военный и штатский“, знать чиновная и шляхетство. Из этих разрядов и выбираются члены Верховного тайного совета. Сената, президенты коллегий и даже губернаторы. Избирают на эти должности генералитет и шляхетство, по некоторым проектам – только „знатное“ и совместно с Верховным тайным советом и Сенатом. Это избирательное собрание в проектах и зовется обществом; ему же усвояется власть законодательная и даже учредительная; духовенство и купечество участвуют в выработке плана государственных реформ только по специальным вопросам, их касающимся. В некоторых проектах выражается желание облегчить податную тягость крестьян, т. е. платежную ответственность самих дворян; но не нашлось ни одного дворянина, который проронил бы слово не об освобождении крепостных – до того ли было, – а хотя бы о законном определении господских поборов и повинностей».

Дворяне думали не о своем несчастном рабском народе, они думали пока что только о себе. Интересно, но психология первой половины XVIII века была такова, что народом дворяне считали только самих себя, все же остальное – это «население – только управляемая и трудящаяся масса, платящая за то и другое, и за управление ею, и за право трудиться; это – живой государственный инвентарь. Народа в нашем смысле слова в кругах, писавших проекты, не понимали или не признавали». Так что, когда в документах тех лет появляется слово «народ», оно вовсе не имеет в виду того, к чему мы давно привыкли. Этот народ – «правомочное сословие, обладающее гражданскими и политическими правами», то есть дворяне. Только вот и дворянские права были таковы в этом постпетровском государстве, что потребовалась Елизавета Петровна, милостиво разрешившая накопившиеся несоответствия. Сначала дворянство получило исключительное право владеть землями с крепостными. Затем был принят указ о составлении дворянских родословных книг, в которых должны были быть включены все наличные дворяне, причем при внесении в списки дворянство требовалось доказать. Не дворянам, чтобы получить принадлежность к этому сословию, теперь требовалось получить офицерский чин или аналог ему на гражданской службе. А 18 февраля 1762 года вышел «Манифест о пожаловании всему российскому благородному дворянству вольности и свободы». Правда, даровал этот Манифест уже новый государь, немного побывший на престоле Голштинский герцог Карл-Петр-Ульрих, более известный как Петр Федорович или Петр Третий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.