Первые Романовы

Первые Романовы

Михаил Федорович (1613–1645 годы)

Появление в Московии новой династии было, скажем, чудом политтехнологии XVII столетия. Если бы в том далеком времени существовало понятие «административный ресурс», то это и был именно он. Началось все с очень важного дела – нового Земского собора 1613 года. Поскольку старая династия благополучно почила, у Годунова детей не имелось, князь Шуйский помер, да и избран был в обход правилам, первый Дмитрий был убит и прах его расстрелян из дворцовой пушки, второй тоже не существовал, а претендентов набралось уже столько, что загибать пальцы устанешь, то перед этим собором задача ставилась такая: отыскать хоть что-то такое, что бы всех разом устроило, иначе – новая Смута. Собор на этот раз был и на самом деле всеохватывающим, на него съехались представители от всех сословий. И у каждого делегата были свои мысли, кого видеть в царях. Были тут сторонники польского королевича, были сторонники шведского, были сторонники сына Марины Мнишек и Тушинского вора – но этих единицы. А для того, чтобы и «единицы» не испортили патриотической картины, всех съехавшихся на собор сперва заставили три дня поститься и каяться, якобы для очищения от грехов. После этой трехдневной процедуры весь возможный латинизм слетел с делегатов, точно корка с ореха. На вопрос, будем ли выбирать из королевичей, собор ответил ясным православным «нет». Тушинский вопрос тоже сразу угас, Маринкина сына не хотели. Выбирать нужно из отечественных претендентов, приговорил собор. Беда в том, что этих претендентов было много и – никого. Князь Пожарский, когда ему намекнули на роль избранника, тут же дал самоотвод, в этом качестве он себя не представлял. Думается, что князю вполне хватило походов с ополчением, он оказался плохим военачальником, куда уж в цари. Правда, ходили слухи, что князь очень хотел в цари, но ему указали место – худое у него было отечество. Назвали князя Голицына, да тот был далеко – в плену у поляков, так что князь отпал по причине удаленности и явной несвободности. Подумали о Мстиславском, но тот не желал идти в цари ни за какие коврижки. Хотели было взять Воротынского, но противников оказалось больше, чем сторонников. Та же история повторилась и с Трубецким, у него патриотическая роль оказалась замазанной поляками. Кандидат, которого многие бы признали, Ляпунов, уже умер. Несколько недель сидел собор, перебирая княжеские и боярские роды и имена, спорили до хрипоты, но ничего решить не могли. Среди прочих называлось и имя Миши Романова. В первые недели слушания Мишино имя быстро выбыло из царских списков, уж очень это получался бессмысленный царь. Но вот прошли недели, а избранника так и не было. Тут-то и случилась эта чудесная история с древней политтехнологией. Мишино имя, которое прежде разве что смех вызывало, теперь вдруг стало наполняться силой и весом. Вдруг в этот собор пошли одна за другой петиции – от дворянства, от казаков, от купцов, от северских городов… петиция за петицией, день за днем. Особенно много было этих «писаний» от казаков. А поскольку казаки на тот святой момент всем скопом стояли в Москве и вытворяли в ней то, что обычно вытворяли казаки, – то есть пили, буянили, орали песни и вели себя непотребно, то к казакам у Собора было большое уважение, а еще больше желания сплавить их всех оптом туда, откуда они и пришли. Трубецкой, Пожарский и Минин как временное московское правительство ничего с казаками сделать не могли. Так что Мишино имя в качестве ставленника казаков разом поднабрало голосов. Впрочем, казаки-то как раз сами колебались, кого им хотеть, – то ли Мишу, потому что его папа Филарет служил двум самозванцам – первому Дмитрию в качестве митрополита, а второму в тушинском лагере как патриарх (оба звания получены из рук самозванцев), то ли вообще сына Тушинского вора, с которым эти казаки немало прошлись по Московии и смерть которого оплакивали. Поскольку дать голос на «воренка» остальной Собор можно было заставить только под угрозой немедленной смерти, казаки остановили выбор на Мише, все-таки «свой». Миша был мальчик как мальчик, ничего выдающегося, но казакам он нравился – «свой», из тушинского лагеря (бедный Миша тут не виноват, он с тушинцами никаких дел не имел), а дворянам… этим, потому что достаточно худородный, то есть не царской крови, почти что свой. Агитация электората на местах за Мишу Романова заслуживает уважения. По всем городам и весям ходили «Мишины» люди и внушали народу, что Романов – хорошо, а все остальное – плохо. Так что неудивительно, что из замечательного города Галича, того самого, откуда, по словам Годунова, был родом Гришка Отрепьев, скоро появилось письмо некоего дворянина, где четко было написано: хотим Романова, и только Романова, остальных кандидатов просим не беспокоиться. Обосновывал дворянин свое желание видеть на троне Мишу тем, что Романовы ближе всех стоят по крови к старой династии, то есть к Даниловичам. Миша, конечно, был этим Даниловичам седьмая вода на киселе. Но не суть. Патриарх Гермоген тоже хотел Мишу. А все, как говорит Ключевский, решил один казацкий донской атаман. Будто бы он, «подошедши к столу, также положил на него писание. „Какое это писание ты подал, атаман?“ – спросил его кн. Д. М. Пожарский. „О природном царе Михаиле Федоровиче**,– отвечал атаман». И когда на соборе это атаманское послание зачли, «бысть у всех согласен и единомыслен совет». Но для полного согласия решили провести проверку и послали по всей земле московской специальных людей для выяснения мнения народа. Народ, как усмехается историк, был уже хорошо подготовлен. Так что, когда народ спрашивали, кого он хочет, то он твердо отвечал: Михаила Романова. Совсем как в сказке про Кота в сапогах и его хозяина. Главное – подготовить народное мнение. У Мишиных пропагандистов была полная возможность послать всюду своих «котов» и задействовать церковный административный ресурс. Вот так состоялся первый на Руси плебисцит, и родина пожала плоды народного волеизъявления.

«В торжественный день, в неделю православия, первое воскресенье Великого поста, 21 февраля 1613 года, – пишет Ключевский, – были назначены окончательные выборы. Каждый чин подавал особое письменное мнение, и во всех мнениях значилось одно имя – Михаила Федоровича. Тогда несколько духовных лиц вместе с боярином посланы были на Красную площадь, и не успели они с Лобного места спросить собравшийся во множестве народ, кого хотят в царя, как все закричали: „Михаила Федоровича“». Все, финиш, конец истории.

Впрочем, успех Романовых Ключевский видел не только в агитации. Сыграло роль и само происхождение этого мальчика, хоть и не царских кровей.

«Он принадлежал к боярской фамилии, – поясняет историк, – едва ли не самой любимой тогда в московском обществе. Романовы – недавно обособившаяся ветвь старинного боярского рода Кошкиных. Давно, еще при великом князе Иване Даниловиче Калите, выехал в Москву из „Прусские земли“, как гласит родословная, знатный человек, которого в Москве прозвали Андреем Ивановичем Кобылой. Он стал видным боярином при московском дворе. От пятого сына его, Федора Кошки, и пошел „Кошкин род“, как он зовется в наших летописях. Кошкины блистали при московском дворе в XIV и XV вв. Это была единственная нетитулованная боярская фамилия, которая не потонула в потоке новых титулованных слуг, нахлынувших к московскому двору с половины XV в. Среди князей Шуйских, Воротынских, Мстиславских Кошкины умели удержаться в первом ряду боярства. В начале XVI в. видное место при дворе занимал боярин

Роман Юрьевич Захарьин, шедший от Кошкина внука Захария. Он и стал родоначальником новой ветви этой фамилии – Романовых. Сын Романа Никита, родной брат царицы Анастасии, – единственный московский боярин XVI в., оставивший по себе добрую память в народе: его имя запомнила народная былина, изображая его в своих песнях о Г розном благодушным посредником между народом и сердитым царем. Из шести сыновей Никиты особенно выдавался старший, Федор. Это был очень добрый и ласковый боярин, щеголь и очень любознательный человек. Англичанин Горсей, живший тогда в Москве, рассказывает в своих записках, что этот боярин непременно хотел выучиться по-латыни, и по его просьбе Горсей составил для него латинскую грамматику, написав в ней латинские слова русскими литерами. Популярность Романовых, приобретенная личными их качествами, несомненно, усилилась от гонения, какому подверглись Никитичи при подозрительном Годунове; А. Палицын даже ставит это гонение в число тех грехов, за которые Бог покарал землю Русскую Смутой. Вражда с царем Василием и связи с Тушином доставили Романовым покровительство и второго Лжедимитрия, и популярность в казацких таборах. Так двусмысленное поведение фамилии в смутные годы подготовило Михаилу двустороннюю поддержку и в земстве, и в казачестве. Но всего больше помогла Михаилу на соборных выборах родственная связь Романовых с прежней династией. В продолжение Смуты русский народ столько раз неудачно выбирал новых царей, и теперь только то избрание казалось ему прочно, которое падало на лицо, хотя как-нибудь связанное с прежним царским домом. В царе Михаиле видели не соборного избранника, а племянника царя Федора, природного, наследственного царя».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.