Судеты. 8 мая 1945 года. 11 часов вечера

Судеты. 8 мая 1945 года. 11 часов вечера

Внезапно я услышал знакомый голос, как показалось мне: «Товарищ капитан! Товарищ капитан!» Обернулся и сразу же узнал в солдатах, стоящих передо мной, тех, с кем в Пруссии я отмечал получение моего капитанского звания.

— Вас тогда вроде бы было пятеро, сегодня трое.

— Верно, капитан! Война косила нашего брата до последнего дня. Васько — помните чернявого хлопца с Украины? — навечно оставили в прусской земле. А Нил в Кенигсберге надолго остался на госпитальной койке. Долбанули в последнем бою.

В ту первую или вторую победную ночь, честно говоря, я запутался в капитуляциях, мы вновь вместе: Павел, Иван, Кондрат и я. Мы сидели вокруг костра, зажженного в честь Победы. Долго молчали, глядя на огонь. Мне подумалось, что каждый из нас в эти минуты ведет собственные счеты с прошедшей войной, припоминая живых и мертвых. И каждый из нас считал, что именно он, а не кто-нибудь другой, добился чуда — Победы!

О чем впервые я подумал в ту ночь? Читателю может показаться парадоксальным то, что я скажу далее. Несмотря на кровавые муки и бесчисленные человеческие трагедии, немыслимые тяготы (они продолжались 1418 дней войны), все мы, ее участники, будем вспоминать прошедшее время все последующие годы, как самое значительное, яркое и честное событие в своей жизни. Так дальше оно и вышло…

Молчанка закончилась. Первым исповедовался Кондрат:

— Еще в Пруссии толканул я своей Маруське весточку. Вроде бы живым я остался. Всевышний помог! Что, вы думаете, ответила моя баба? «Не возвращайся, родной, в деревню. Ты один на 140 домов — слава богу, живехонький. Замордуют тебя и меня вдовы». Но я же родился в той Воропахе и прожил в ней почти 30 лет?

Павел выложил свой сюжет:

— Брательник мой, Яшка, вернулся с войны без обеих рук еще в сорок третьем. Дунька его, чтобы приласкать героя-инвалида, стать на колени перед ним и целовать кровавые обрубки его рук, звякнула ему в лицо: «Будь прокляты твои няньки, что больше года писали за тебя. Жди своего муженька, в аккурат «огурчик»!» Брательник не поддался стерве-бабе. Выгнал ее. Стал учиться вроде бы «яге» у китайца самостоятельно, с помощью ног, вместо рук, приступить к новой жизни. Но она злодейка, все дальше и дальше загоняла Яшку в угол (О, горе тебе, нищенка-инвалид в Советской стране — во время войны и после нее! — Б.Г.). Скоро я понял: «Мы, инвалиды, больше неугодными стали», — написал Яшка. Загрустил. И отвалил от жизни. Ей-ей, жизнь копейкой, а судьба — индейкой… Вроде издавна говорят на Руси.

У меня собственный счет к фашистам. После освобождения от оккупантов Киева мне стало известно, что в Бабьем Яру немцы и их украинские пособники убили тринадцать моих родственников, в том числе трехлетнего ребенка Вовочку.

За неделю до начала войны, я получил последнее письмо от моего двоюродного брата — Марка. Его полк, в котором он служил, стоял недалеко от границы. В первый же день войны, 22 июня 1941 года, полк был полностью уничтожен, а Марк бесследно пропал. О судьбе его я уже ранее рассказал. Но я свои переживания не выплеснул наружу в такой необыкновенный день.

Неожиданно встрепенулся Павел и заговорил:

— Верно, капитан, дело говоришь! Наступил и наш парад! Вышла всем нам радость превеликая. Так что извини меня, друг любезный, потравили души, и полегчало. Только пойми, капитан, солдата. Уж больно нашего брата покорежила война, материнскими слезами залила матушку Русь. Скажи, что не так?

Что я мог сказать в ответ этим простым и честным людям, которые, не таясь и ничего не скрывая, открыли заслонки своих сердец? А сказать надо было что-то громкое, даже патетическое, и я сказал:

— Мы — победители! И этим все сказано. Мы свой долг, мужики, перед Отечеством исправно выполнили, а теперь, уверен, Родина выполнит свой перед каждым из нас. Так должно быть!

Победители — и Павел, и Кондратий, и Иван — приняли мои слова молча. Наряду с ликованием, как мне показалось, что-то их сдерживало от участия в общем человеческом восторге. Я заметил тогда, что бывалые офицеры и солдаты вели себя более сдержанно, как мне показалось, чем молодежь.

Вот так и закончилась первая победная ночь.

Что же теребило в этот день и в эту ночь души солдат и офицеров? Дрались не зря с врагом, не щадя жизни, чтобы спасти Отечество. И спасли его! А как встретит Родина? Вот, очевидно, где сомнения… Вот главный теперь вопрос. Уж больно неестественно, с первого же дня Победы, трубачи и барабанщики воздали хвалу Верховному — это он одержал Великую Победу, а не советский солдат. Это как понимать? Все смешалось тогда в сознании людей — и превеликая радость, и превеликая трагедия, и превеликий страх.

Мы еще долго, вплоть до рассвета, сидели у костра и, глядя на принесенные яства, вспоминали горькие и самые радостные дни на войне — хватало и того, и другого. Спать неохота. Так прошла первая победная ночь. И в конечном итоге всем нам казалось тогда, что жизнь впереди нас, победителей, ждет такая же яркая, такая же желанная, радостная, как пламя костра!

Отправляясь в обратный путь, батальон вновь остановился в предместье Славице. К нам должна была присоединиться оставленная на станции одна машина. Я подхожу к знакомому дому. Дверь открывает молодой мужчина. Спрашиваю о Вере. Новый хозяин пожимает плечами. Власть подарила ему, командиру партизанского отряда, этот дом в знак благодарности за спасенный город от разрушения. Он приветливо приглашает в гости, выпить с ним в честь Победы. Мы выпили в той же гостиной, с теми же, в дорогих рамах, картинами на стенах. Вроде бы ничего не изменилось? Вдруг я заметил на одной стене два портрета: президента страны Эдуарда Бенеша и коммунистического вождя Климента Готвальда.

Партизан, перехватив мой взгляд, категорически заявил: «Придет время и мы, коммунисты, один из этих портретов уберем». Тогда я не придал значения сказанным словам, хотя подумал о том, как быстро происходят события… Прошло всего три года. Чехи действительно так поступили. Это произошло, когда, с помощью Советского Союза, чешские коммунисты под руководством своего вождя захватили власть в стране.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.