Глава 8 Вдоль берегов Африки до мыса Юби. На птичьем гнезде – в океан

Глава 8

Вдоль берегов Африки до мыса Юби.

На птичьем гнезде – в океан

Кукареку! Пахнет свежим сеном. Я в деревне. Да нет, какая деревня – меня куда-то несут на качающихся носилках. Я очнулся в спальном мешке и услышал, как подо мной булькает вода и прямо в ухо шипят волны. Ну конечно. Я на лодке. Я открыл глаза и сквозь щелеватую бамбуковую стенку увидел свинцовые океанские валы. Да ведь я на «Ра»! А сеном пахнет от наших матрасов, набитых марокканской травой.

Кукареку! Опять, это уже не сон, и я метнулся на четвереньках к выходу, проверить – не иначе, рядом берег, сейчас мы в него врежемся. Сколько хватало глаз, были видны только курчавые гребни воли; но вид вперед заслонял изогнутый луком бордовый парус, который увлекал нас по волнам. Из-за паруса доносилось сквозь плеск воды неистовое кудахтанье, а вот опять петух прокукарекал. Все правильно, это наш собственный птичник на носу. Облегченно вздохнув, я в одних трусах вылез из каюты. Ну и холодина. Юрий сидел на мостике закутанный, как эскимос, и что-то писал.

Видимо, мы ушли далеко в море: дул леденящий северный ветер, бурлящие гребни вздымались на высоту 3-4 метров, и даже с верхушки мачты, в какую сторону ни посмотри, был виден только зубчатый стык между океаном и небом.

– Где мы находимся? – спросил Юрий.

– Здесь, – ответил я и поглядел на распростертое тело в каюте, в котором вирусы-микробы яростно отбивались от пилюль.

Один штурман умел пользоваться секстантом. Я умел только дрейфовать на плотах. Черт его знает, где мы находимся. И вообще, сейчас важнее всего надеть свитер и штормовку.

Из тесного прохода между парусом и передней стенкой каюты, заглушая плеск волн и разноголосый скрип, вдруг донесся развеселый свист. Из-за бамбуковой плетенки выглянуло бородатое румяное лицо Карло.

– Кушать подано! Горячий чай каркаде а ля Нефертити и Тутанхамоновы лепешки с медом!

Проснулся Абдулла и растормошил своего африканского соседа Жоржа. Голодная команда окружила Карло, он накрыл на крыше курятника, и мы заняли места, кто на кувшине, кто на мешке с картофелем, кто на бурдюке с водой. Ничего, наведем порядок на палубе и устроимся поуютнее, только бы наладить сперва эти рулевые весла.

– Где мы находимся? – спросил Жорж.

– Здесь, – откликнулся Юрий, идя к больным с двумя кружками горячего каркаде.

– Африка все еще там, – добавил я, очерчивая взмахом руки горизонт слева. – Будут еще вопросы?

– Да, – сказал Жорж. – Интересно, как эти мужики в древности определяли в море свое место без секстанта и компаса?

– Восток и запад они могли найти по солнцу, – объяснил Карло, – а север и юг – по Полярной звезде и Южному кресту.

– А широту они могли определить по углу между горизонтом и Полярной звездой, – добавил я. – На Северном полюсе он равен девяноста градусам, а на экваторе Полярная звезда стоит над самым горизонтом. На шестидесятом градусе северной широты угол между ней и горизонтом – шестьдесят градусов, на тридцать втором – тридцать два. Увидел Полярную звезду – можешь прямо по ней узнать свою широту. Долготу финикийцы, полинезийцы и викинги определяли приблизительно, исходя из скорости и пройденного пути, но тут невидимое течение всегда вносило элемент неопределенности, когда берег скрывался из виду.

У себя в Каире Жорж видел в музее приборы, которыми его соотечественники много тысяч лет назад измеряли угол небесных тел, и он знал, какую роль играли Солнце и Полярная звезда в их астрологических и архитектурных вычислениях. По Солнцу, Луне и наиболее известным созвездиям всегда можно узнать, куда нас несет. К тому же я решил смастерить самоделку, которой можно определять широту без современных навигационных инструментов.

Красный египетский каркаде, похожий на горячий вишневый морс, освежал и бодрил. Рассыпчатые египетские лепешки напоминали плоские сдобы: с медом, без меда – мы в жизни не ели лучшего провианта. Перед началом нового трудового дня мы зашли в каюту пожелать скорейшей поправки нашим прихворнувшим товарищам. Норману было очень худо, однако ни он, ни Сантьяго не вешали носа. Для Сантьяго все осложнялось тем, что из-за влажности воздуха на «Ра», где считанные сантиметры отделяли нас от воды, одежда, спальные мешки и одеяла постоянно были липкими и солеными. Он страдал от потертостей, и малейшее движение причиняло острую боль. В общем, эта двойка задала работу Юрию. И уж наверно им, обреченным на безделье, несладко было лежать и слушать грохот и душераздирающий визг и треск, которым отзывались папирусные связки, когда очередной могучий вал заставлял их сгибаться, извиваться и дергать многочисленные веревки. Порой казалось, что под ящиками Нормана кто-то одновременно разрывает в клочья сто тысяч воскресных выпусков «Нью-Йорк Таймс».

На плетеном полу каюты стояло шестнадцать деревянных ящиков – на каждого члена экипажа по два, да еще в двух ящиках хранилась радиоаппаратура и навигационные инструменты. Папирус изгибался на волнах, как банановая кожура, упругий пол повторял движения связок, и такие же кривые выписывали ящики, сенные матрасы и спина с ягодицами или же плечо и бедро, смотря по тому, какую позу вы изберете. Так и кажется, что лежишь на спине морского змея.

Да и снаружи колебания палубы «Ра» были не менее заметны. Смотришь с кормы вперед и видишь, как желтый фальшборт выгибается согласно с волнами, а если вытянуться так, чтобы разглядеть за парусом высокий заостренный форштевень, видно, что и он то мерно поднимается вверх вместе с носовой палубой, как будто хочет обозреть даль над гребнями, то снова опускается, и только самая верхушка торчит над курятником. Наша «Ра» напоминала морское чудовище, которое плывет, шумно дыша и извиваясь всем своим могучим телом, и шипит, кряхтит, скрежещет, словно хочет криком разогнать все рифы и барьеры на своем пути.

Но всего чуднее было смотреть на двуногую мачту с большим парусом – как будто огромный спинной плавник двигался взад-вперед, послушный мощным мускулам «Ра». То больше метра отделяет ее от каюты, перед которой Карло сложил кухонные ящики, то просвет сузится настолько, что поглядывай, как бы тебе не прищемило ступню полом каюты или мачтовой пятой; ведь мачта, каюта и мостик были привязаны к гибкой палубе веревками и качались независимо друг от друга. А без этого мы и одних суток не продержались бы на воде. Если бы мы не выполнили в точности все древние правила, если бы скрепили мостик гвоздями, сколотили каюту из досок или привязали мачту к папирусу стальным тросом вместо веревок, нас распилили бы, разбили, разорвали в клочья первые же океанские волны. Именно гибкость, податливость всех суставов не давала океану по-настоящему ухватиться за мягкие стебли папируса и сломать их. И все же в первый день я слегка оторопел, когда наш столяр Абдулла, вооружившись метром, показал, как настил мостика то отходит от каюты сантиметров на двадцать, то прижимается к ней так плотно, что можно и без пальца остаться. Словом, пока не освоился, лучше быть начеку и глядеть в оба. Но что станется с нашим бумажным корабликом через неделю-другую, если он уже на второй день проявляет такую расхлябанность на волне?

По опыту «Кон-Тики» я еще до старта знал, что самое опасное – если кто-нибудь упадет за борт. Мы не сможем повернуть и возвращаться против ветра; во всяком случае пока что наш скудный опыт исключает возможность такого маневра. И даже очень хороший пловец не догонит нас, борясь с волной. Между стояками мостика на корме была привязана пенопластовая спасательная лодка на шесть человек, но она предназначалась для аварийных случаев, и, чтобы спустить ее на воду, надо было сперва разломать мостик, для этого рядом висел топор. К тому же и этот квадратный плотик не догонит «Ра», мы будем дрейфовать порознь. Отсюда правило номер один: держись на борту. Никуда не ходить без страховочного конца. Карло Маури каждому выдал двухметровую веревку с крюком, какими пользуются альпинисты, чтобы не свалиться в пропасть, и за пределами каюты мы всегда передвигались с веревкой вокруг пояса, цепляясь крюком когда за найтовы, когда за ванты, когда за остов мостика.

Не боясь стать смешным, я упорно настаивал на том, чтобы это правило выполнялось в любую погоду, и напоминал, как Герман Ватсингер очутился за бортом «Кон-Тики» и в последнюю минуту был спасен Кнютом Хаугландом. Аквалангист Жорж и житель Центральной Африки Абдулла никак не могли уразуметь, что страховаться надо всегда, а не только когда один несешь ночную вахту или висишь на кормовой поперечине, занятый сугубо личным делом. В конце концов Жорж понял, как это важно для меня, и покорился, но Абдуллу я и на второй день застал стоящим без страховки на бортовой связке. Стоит и поет, а веревка болтается сзади, как хвост.

– Абдулла, – сказал я, – это море больше всей Африки и в тысячу раз глубже озера Чад, где Жорж может нырнуть и достать дно.

– Ух ты, – восхищенно произнес Абдулла.

– И здесь полно рыб, которые едят людей, они больше крокодила и плавают вдвое быстрее.

– Ух ты, – смышленый Абдулла всегда был рад узнать что-то новое.

– Как ты не понимаешь: если ты упадешь в море, то утонешь, тебя сожрут, ты никогда не увидишь Америки!

Лицо Абдуллы озарилось широкой покровительственной улыбкой, и он ласково положил мне на плечо свою ручищу.

– Это ты не понимаешь, – сказал он. – Погляди-ка!

Он завернул край толстого свитера, обнажая плотно набитый черный живот. Поперек живота тянулась веревочка, с нее сзади свисали на крестец четыре кожаных мешочка.

– С этим мне ничего не страшно, – заверил он меня. Кожаные мешочки ему дал отец, а наполнял их один чадский шаман. Судя по тому, что я видел на рынке в Боле, в мешочках лежали когти леопарда, крашеные камушки, семена и засушенные растения. Абдулла с таинственным видом опустил свитер и победоносно кивнул. Теперь я спокоен? С Абдуллой никогда ничего не может случиться. Но чтобы порадовать меня, он тоже обещал страховаться.

В первое же утро Абдулла испытал серьезное потрясение: он прибежал ко мне и сообщил, что в воду попала соль. Вся вода соленая. Как это могло получиться? Я не на шутку встревожился. Из каких кувшинов он пил?

– Да нет, не в кувшинах, там! – Абдулла показал на море.

До сих пор он не подозревал, что море соленое. И когда я объяснил ему, что мы всю дорогу от Африки до Америки будем идти по соленой воде, он недоверчиво осведомился, как же могло попасть в море столько драгоценной соли. Мое геологическое пояснение совсем убило его. Ведь Сантьяго говорил, что воду надо беречь, каждому тратить в день не больше литра, но ему нужно в пять раз больше, он должен мыть руки, ноги, голову и лицо перед тем, как молиться аллаху, а молиться положено пять раз в день.

– Для омовения можешь пользоваться морской водой, – сказал я.

Но Абдулла уперся. Его вера требует использовать для омовения чистую воду. А эта с солью.

Не успели мы разрешить соляную проблему, как на Абдуллу обрушилась еще одна напасть. Жорж извлек сонную Сафи из картона, где она ночевала, и от радости обезьянка напрудила на матрас Абдуллы. Увидев лужицу, бедняга окончательно пал духом. Это обезьяна сделала? Правоверный, чью одежду осквернила собака или обезьяна, сорок дней не может молиться аллаху! Абдулла в отчаянии вращал глазами. Сорок дней без покровительства аллаха!

Жорж спасительной ложью избавил душу Абдуллы от угрызений. Никакая это не обезьяна, просто с моря брызнуло. Абдулла предусмотрительно решил поверить, не донюхиваясь до истины. А я заверил, что обезьяна все равно получит штанишки, и ей никогда не позволят сидеть на матрасе Абдуллы.

– Абдулла, – продолжал я, – тебе вот нужна вода для молитвы, а ты хоть раз подумал, сколько обезьян и собак живет по берегам водоемов Чада? Здесь ты на сотни миль не увидишь ни одной собаки, а мелкие грехи Сафи остаются далеко за кормой. Нигде на свете ты не найдешь такой чистой воды, как в океане.

Абдулла выслушал меня, поразмыслил. И вот уже он изучает морскую воду в парусиновом ведре. Наконец началось омовение. Оно совершилось в лихорадочном темпе и с ловкостью фокусника. Затем Абдулла поднялся на мостик, и Юрий помог ему определить по компасу примерное направление на Мекку. С непосредственностью глубоко верующего человека он, лицом к востоку, опустился на колени у выхода из каюты и принялся отбивать поклоны на своем матрасе. Потом достал четки и начал отсчитывать молитвы. Они сыпались из него, как горох, но он держался так искренне, что мы все – копт, католик, протестант, атеист, пантеист, – невольно с уважением смотрели на такую убежденность. Да, кого только не было в нашем маленьком коллективе! После того как Абдулла очистился телесно и духовно, мы, стоя на мостике, попытались с помощью ножа и сверла прикрепить отломившуюся лопасть к веретену. У Абдуллы было отличное настроение, он пел что-то центральноафриканское и приплясывал. Мы обмотали весло веревкой, тут и Карло помог своими альпинистскими узлами, и дело уже шло к концу, когда налетевшие с разных сторон шквалы вывернули парус. И так как мы без руля не могли развернуть лодку, ветер изо всей силы обрушился на широкий парус спереди. Тяжелая 7-метровая рея яростно колотила по мачте вверху, грозя ее сломать, а широченный парус бешено метался во все стороны, норовя сам себя распороть. Он опрокидывал фруктовые корзины, цеплялся за курятник, и куры исступленно кудахтали, заглушая наши команды. Вдруг одна корзина с провиантом поплыла у нас в кильватере своим ходом. Один лишь завхоз Сантьяго знал, что в ней лежит, но он сам лежал в каюте со своими списками, Юрий чуть не силой удерживал его и Нормана в постели.

Стоя на мостике, я попробовал руководить поединком с 8-метровым парусом. Трудно человеческому голосу противостоять шквалам, которые относят его вдаль над бурлящими гребнями вместе с хлопаньем, треском и скрипом парусины и папируса. О том, чтобы спускать парус, теперь не могло быть и речи, его тотчас унесло бы, как воздушного змея. Надо было вернуть лодку на правильный курс, маневрируя парусом и корпусом. Опирая обычное весло о торчащий папирусный хвост, богатырь Жорж принялся выгребать корму к ветру. Отдали плавучий якорь, этакий брезентовый зонт на длинной веревке – лучшее средство погасить ход и развернуть корму. Стрелка компаса начала медленно поворачиваться, а я сражался со строптивым шкотом, который хлестал меня и норовил сдернуть за борт, не давая мне закрепить его за мостик, и одновременно следил за правильным размещением и страховкой моей малочисленной команды. Стараясь перекричать гул ветра, я отдавал команды по-французски Абдулле, по-итальянски Карло, по-английски Юрию, по-итальянски, по-английски или по-французски Жоржу, хотя, по правде сказать, не знал даже, как называются на моем родном языке веревки, которые надо было тянуть, и мое восхищение догадливостью интернационального отряда сухопутных крабов росло с каждой минутой.

Наконец наш драгоценный парус был спасен, шкоты закреплены, все гребные весла установлены около кормы и носа на манер индейских гуар, плавучий якорь поднят на палубу и воцарился относительный порядок. Мы получили небольшую передышку, и я решил использовать ее, чтобы, на случай повторения подобной ситуации, когда каждая секунда дорога, разучить короткие и всем понятные обороты. В промежутках между шквалами сквозь щелеватую стенку из каюты доносились обрывки добрых советов, которые подавал нам слабым голосом больной Норман. Он еще раньше пытался обучить нас важнейшим морским командам на английском языке, чтобы мы знали, когда выбирать, потравить или крепить гордень, служащий для подъема паруса, брасы, вращающие рею в горизонтальном направлении, и шкоты, притягивающие к бортам нижние углы паруса. Но, так как трое из оставшихся в строю ребят плохо понимали на слух английский, никогда нельзя было предугадать, что последует, если я крикну Юрию или Карло: «Пулл ин старборд такк!» Или скомандую Абдулле: «Лет гоу порт сайд шит!».

Не успели запыхавшиеся, но довольные победители собраться на мостике, чтобы придумать несколько кратких команд в духе эсперанто, как наш грот снова угрожающе захлопал, и хотя на сей раз все молниеносно оказались на местах, ветер опять успел развернуть парус и лодку. Раз за разом повторялось одно и то же. Мы продолжали дрейфовать прежним курсом, но задним ходом, и рея с парусом беспорядочно дергались. Каждый раз нам в конце концов удавалось наполнить парус ветром и спасти рею, хотя иногда для этого приходилось выносить парус на левый борт, вместо правого, и лодка естественно, шла почти перпендикулярно тому курсу, который был нам нужен, чтобы не столкнуться с сушей.

И вот нас опять – сколько можно! – несет полным ходом к берегу Африки, и мы гребем, выбираем шкоты, возимся с плавучим якорем, в борьбе с бушующими волнами переставляем весла-гуары, силясь вернуться на верный курс. Но без больших рулевых весел «Ра» категорически не признавала половинчатых решений. Парус увлекал ее либо на юго-восток, либо на юго-запад, и как только своенравный шквал разворачивал нас носом на юго-восток, незримые берега Африки неумолимо приближались. Карло то и дело взбирался на макушку качающейся мачты, но земли, к счастью, не было видно. Что ж, это еще ничего не значит, ведь отступив на восток к югу от Сафи, берег потом опять выдается на запад.

Только укротим парус, вынеся его на борт, как ветер опять зайдет с другой стороны, и парусина начинает дергаться с такой силой, что знай упирайся покрепче, чтобы не вылететь за борт. Один головной убор за другим оказывался в море, особенно жалко было яркую тюбетейку Абдуллы, она как бы стала частью его самого. Зато теперь каждый, перейдя на другое место, тотчас автоматически страховался, у обезьянки тоже была своя веревка, и она лихо раскачивалась на вантах вниз головой, да и куры были надежно защищены брезентом в своей клетке, которую мы принайтовили к палубе подальше от паруса.

С каждым часом шквалы становились все яростнее, грозя оставить нас без такелажа. Надо убирать парус, пересиливая ветер. Другого выхода нет.

Три человека взялись за брасы, чтобы притянуть рею с парусом к палубе, но не успели двое других раскрепить фал, как налетел новый шквал, и тяжеленный парус заполоскался над морем, будто флаг. На левом борту Юрий и Абдулла прилагали отчаянные усилия, чтобы поймать снасти, которые вырвались из рук и теперь болтались над волнами. Тем временем наша тройка судорожно цеплялась ногами, чтобы нас не сдернули за борт правые снасти, ведь теперь только они могли спасти парус и не дать ему навсегда исчезнуть в волнах. Мачта и ванты угрожающе скрипели, а папирусные связки накренились с жалобным скрипом так сильно, что мы впервые почувствовали, что кажется и эта чудо-лодка способна опрокинуться. Одно несомненно: никакой другой парусник пятнадцатиметровой длины не устоял бы против такого мощного напора, разве что мачта сломалась бы.

Дюйм за дюймом мы подтягивали рею и парус, но часть парусины лежала на волнах, в складках собралось немало ведер воды, и, силясь вырвать эту тяжесть из хватки океана, мы сшибли еще одно из наших драгоценных весел. Оно исчезло в воде, потом вынырнуло и закачалось на волнах за кормой – попробуй, поймай.

– До свидания в Америке! – крикнул ему Карло. – Только мы придем туда раньше!

Так как рея была на два метра шире палубы, пришлось нам складывать мокрый, тяжеленный парус вдоль левого борта «Ра». Вымотанные, как после двадцати раундов бокса, мы торжествующе уселись на него верхом, чтобы обуздать строптивого бордового птеродактиля, который снова и снова начинал корчиться, когда порывы ветра накачивали воздух в складки. В конце концов мы надежно скрутили чудовище.

И сразу на борту воцарилась неожиданная тишина. Слышно было только безмятежное мерное поскрипывание, оно говорило о том, что океан усыновил папирусную лодку «Ра», эту колыбель с семеркой беспокойных близнецов, которых надо было поскорее убаюкать, пока они не натворили бед – того и гляди опрокинут колыбельку. «Ра» опять шла так, как ей хотелось, и при этом не грозила больше врезаться вместе с нами в береговые утесы.

Я посмотрел на Карло. Он улыбнулся. Потом прыснул. Потом громко расхохотался. Остальные тоже уставились на него.

– Теперь у нас ни паруса, ни рулевых весел. Лодка больше не подчиняется воле человека. Теперь природа распоряжается. Надо только перестать с ней воевать, и можно спокойно передохнуть и прийти в себя.

Мы осмотрелись кругом. В самом деле, полнейший порядок. Покачиваемся в папирусном гамаке без руля, без паруса, без мотора и без хлопот, могучее океанское течение несет нас туда, куда ему надо, и нам надо туда же. Абдулла ушел в каюту и лег там, держа возле уха карманный транзистор. Жорж решил заняться рыбной ловлей. Юрий съел апельсин и пошел за медицинским спиртом, чтобы настоять его на корках, Карло начал рыться в мешках и корзинах, подыскивая сырье для плотной трапезы. Сантьяго, стараясь не тревожить свои болячки, смирно лежал в каюте со списком в руках и выкрикивал номера кувшинов с водой, финиками, яйцами, оливками и кукурузой для кур. Я взял нож, чтобы выстругать прибор для измерения широты. Тут Норман не выдержал.

– Ребята, нам здесь хорошо, – простонал он. – А каково тем, кто дома остались. Мы обещали вчера выйти в эфир. Надо сообщить им, что у нас все в порядке, не то подумают, что мы уже на дне.

Юрий был с ним вполне согласен и помог ослабленному температурой Норману отвернуть матрас, снять крышку с ящика в ногах и вытащить маленькую аварийную радиостанцию с ручным генератором. Вскоре радио Сафи откликнулось на вызов Нормана и услышало, что оба рулевых весла сломаны, но у нас все хорошо, и мы идем дальше через Атлантику. Заодно Норман передал, что мы не обещаем регулярных сеансов связи, потому что весло с заземлением сломалось и лежит на палубе. Если просто так спустим медную пластину за борт, она нам перепилит и веревки, и папирус.

После сеанса Норман бессильно опустился на матрас, и Юрий убрал радиостанцию, а Карло принес больному горячее питье.

Жорж никакой рыбы не поймал, но его осенила идея. Что если взять рифы на парусе? При таком ветре даже лоскут заметно прибавит нам ходу. Парус был сшит так, что мы могли во время усиливающегося ветра уменьшить его площадь и на одну, и на две трети. Мне понравилось предложение Жоржа, и Норман вяло кивнул в знак согласия. Хорошенько подкрепившись по примеру древних соленой колбасой и свежими овощами, мы снова вышли впятером на палубу и ценой невероятных усилий развернули рею с намокшим парусом поперек палубы, так что она торчала на метр с каждой стороны. Не простое это дело – брать рифы на парусе при ветре от свежего до очень крепкого, но общими силами мы с ним справились – расстелили парус на курятнике и корзинах, придавливая его собственным весом, и свернули, оставив лишь верхнюю треть. Велика была наша радость, когда узкое полотнище на верхушке мачты наполнилось ветром. Выбрав плавучий якорь и закрепив малые весла, мы понеслись по гребням на юго-запад, торжествуя новую победу над стихиями.

Прошло четверть часа, второй день нашего плавания был в разгаре, вдруг на парус обрушился новый шквал. Услышав, как тяжелый свиток мокрой парусины с маху, будто кувалдой, ударил жесткой реей по верхушке мачты, мы все, как один, бросились к шкотам. Второй удар – казалось, мачта жалобно вскрикнула, и у нас сердце сжалось, когда этот крик перешел в жуткий треск, который пронизал нас до мозга костей. Мы посмотрели вверх и увидели, как наша рея, единственная и незаменимая рея, на которой держалась парусина, медленно поникла плечами, и парус съежился, как будто сложила крылья летучая мышь. Острые щепки на изломе торчали, словно когти. Пришлось все спустить, пока эти когти не распороли парус. Шел второй день нашего пребывания в море. Второй день.

Едва погибшая рея и парус упали на палубу, как «Ра» снова стала смирной и послушной, магические папирусные связки продолжали извиваться по волнам в нужную нам сторону, точно укрощенный морской змей.

– Что я говорил, – удовлетворенно сказал Карло и полез в свой спальный мешок.

Абдулла отправился на корму, чтобы совершить омовение рук и ног перед очередной молитвой аллаху. Юрий, посмеиваясь, сел с трубкой и дневником в дверях каюты, я примостился рядом с ним и снова принялся стругать деревяшку.

– Все в порядке? – осведомился Сантьяго, высунув нос из спального мешка.

– Все! – дружно ответили мы. – Полный порядок. Все, что можно было сломать, сломано. Остался один папирус.

Остаток дня мы мирно провели в каюте, слушая, как воет ветер. И хотя мы в этот день не видели ни одного корабля, все-таки разделили ночь на вахты, ведь здесь проходил маршрут торговых судов. То и дело кто-нибудь лез на мачту высматривать огни. Столкновение с пароходами или береговыми утесами – единственное, чего мы страшились.

В 0.30 меня разбудил Карло. Наклонившись надо мной с керосиновым фонарем в руках, округлив испуганные глаза, он доложил шепотом, что слева по борту вдоль всего горизонта видно огни. Сильный норд-вест гнал нас боком как раз туда. Я лежал одетый – обвязался страховочным концом и пошел на палубу. Было облачно, дул студеный ветер умеренной силы. Сквозь черноту ночи я и в самом деле прямо по нашему курсу разглядел на горизонте огни – четыре очень ярких, пятый послабее. Берег Марокко, что же еще. Карло уже сидел на макушке качающейся мачты. Как быстро приближаемся. Я поднял остальных трех здоровых членов команды. Надо что-то делать, надо грести, чтобы не погибнуть на камнях.

Вдруг Карло, да и мне показалось, что один из огней зеленый. Еще один зеленый, красный. Это не земля! Прямо на нас шла флотилия рыболовных судов! Продрогшие ребята опять забрались в спальные мешки. Вскоре перед носом «Ра», качаясь на волне, прошли три сейнера. Четвертый, застопорив машину, лег в дрейф бортом к нам, так что нас несло прямо на него. Я осветил фонариком каюту и папирус и стал семафорить: «Ра ОК, Ра ОК». Сейнер включил двигатель и в последнюю минуту ушел в сторону, мы едва не врезались в него. На его топе замелькали какие-то непонятные сигналы, потом он исчез во мраке.

Жорж, закутанный в штормовку и одеяла, будто мумия, заступил на вахту, а я лег. Даже хриплое карканье сотен тысяч скрученных веревками стеблей папируса не могло заглушить полного искренней радости пения сына Нила, которое вместе с ветром проникало в каюту через плетеную стенку – единственную преграду между нашей уютной обителью и окружающим нас суровым миром.

Рассвет возвещает наступление нашего третьего дня в море, и по-прежнему облачно. Ветер потише, но волны беснуются пуще прежнего. С удовлетворением отмечаем, что исступленно пляшущие волны только поднимают нас вверх. Океан нес лодку, будто мяч на вытянутой руке, и даже самые коварные гребки не могли окатить нас водой. На груз не попадало ни капли.

Идя без руля и без паруса, не видя берега, не зная своей позиции, мы провели третий день спокойно, закончили ремонт одного рулевого весла и укрепили середину длинного бруса, которому предстояло заменить сломанную рею.

Готовясь к молитве, Абдулла начал мыть свою бритую голову, и вдруг я услышал возмущенный хриплый крик.

Кто сказал, что море чистое! А это что, чем он вымазал себе голову, кто набезобразничал?

В парусиновом ведре Абдуллы плавали большие и маленькие черные комки. Мы посмотрели за борт. Сотни таких же комков. И с одной, и с другой стороны. Мягкие, похожие на асфальт. Прошел час, а кругом все так же густо плавает грязь. Видно, какой-нибудь танкер чистил цистерны. Мы поднялись на мачту, но не увидели виновника, и однако весь день волны несли черные комки.

Во второй половине дня мы обогнали большую луну-рыбу, которая нежилась у поверхности, а затем нас навестило около сотни дельфинов, они резвились и выскакивали из воды, затеяв веселую пляску на радость Абдулле, потом вдруг исчезли так же неожиданно, как появились.

На четвертый день стало потеплее и потише, между тучами проглянуло солнце. Мы долго видели вдали отчетливые голубые контуры двух горбатых вершин на материке. Сантьяго чувствовал себя скверно, зато Норман пошел на поправку, температура упала, и Юрий разрешил ему подняться и взять высоту солнца. Но так как у нас не было хронометра, а радио Сафи наш приемник уже не брал, мы не знали точного времени и не могли верно вычислить наши координаты, что немало беспокоило Нормана и Сантьяго. Первый объяснил, что, раз мы по-прежнему видим материк, нам не удастся обогнуть Канарские острова с севера, а мы войдем в опасный проход между островом Фуартевентура и мысом Юби на западе Африки. Сантьяго (он в детстве жил на Канарских островах) подтвердил то, о чем говорилось в справочниках Нормана; мыс Юби – гроза всех моряков, коварное жало этой песчаной косы дотягивается до течения как раз там, где берег Африки сворачивает на юг.

Мы сидели и ели на свернутом парусе, вдруг раздался радостный крик всевидящего Абдуллы, который уже проглотил свою порцию.

– Гиппо! Гиппо! – Он поправился: – Гиппопотам!

Мы посмотрели туда, куда он показывал и через минуту они опять медленно всплыли – два здоровенных кита, которые лениво глядели на нас своими маленькими глазками и громко фыркали, извергая дыхалом струю воздуха с водяной пылью. В Чаде Абдулла никогда не видел таких огромных бегемотов, так что этого впечатления ему хватило на целый день. Услышав, что на свете есть млекопитающие с рыбьим хвостом, он не поверил своим ушам, но тут один кит вежливо махнул нам хвостом на прощание, и Абдулла лишился языка от удивления: до чего же аллах горазд на выдумку!

Утро пятого дня встретило нас пронизывающим северным ветром и сильной волной. Мы надели все, что везли с собой, и все равно у Абдуллы зуб на зуб не попадал. Пятые сутки океанские валы непрерывно штурмовали правый борт «Ра» – так и должно быть, ведь весь наш путь пролегал в зоне северо-восточного пассата. Недаром мы вход в каюту сделали с противоположного, левого борта, зная, что он будет подветренным. Больше того, мы сдвинули каюту к правому борту и там же сосредоточили основную часть груза, чтобы ветер, наполняющий огромный парус с этой стороны, не мог опрокинуть лодку. На парусном судне положено нагружать тяжелее наветренный борт – это было известно и нам, и всем тем, кто нас консультировал. Однако уже с пятого дня мы на собственном горьком опыте начали убеждаться, что папирусная лодка в этом смысле отличается от других судов: это единственный парусник, у которого надо тяжелее нагружать подветренный борт. Потому что с наветренной стороны папирус выше ватерлинии из-за волн и брызг впитывает не одну тонну воды, тогда как противоположный борт над ватерлинией остается сухим. Мало-помалу вес воды, абсорбированной наветренным бортом, возрастает настолько, что судно начинает крениться к ветру, а не от ветра, как обычно.

Передвигать каюту на середину было поздно. Ее привязали к папирусу крепкими веревками, которые пронизывали насквозь всю конструкцию. Мы перенесли груз с правого борта на левый, но это не очень помогло. Слишком много воды впитали связки папируса выше ватерлинии, и все эти тонны незримого балласта шутя перевешивали две-три сотни килограммов провизии и питьевой воды, которые перекочевали на другую сторону. Видно, нам так и придется идти через океан с постоянным креном к ветру.

Норман вернулся в строй, и пока мы заново укладывали груз, он постарался укрепить под водой строптивую медную пластину, чтобы наладить связь и узнать по радио точное время. У него были причины опасаться, что до берега намного ближе, чем показали его вчерашние расчеты без хронометра, и что нас несет прямо на мыс Юби.

К ночи ветер усилился почти до штормового, завывая в вантах, и «Ра» совсем разболталась под яростными ударами волн, которые трепали лодку сильнее прежнего. Ночью мы несли вахту по двое, чтобы не прозевать песчаные отмели у мыса Юби, и придирчиво следили за веревками. Ни один строп не лопнул. Ни один стебель папируса не отвязался. А вот деревянный мостик так сильно терся об угол бамбуковой каюты, что внутри все было засыпано опилками. Сантьяго с самого начала страдал бессонницей, а в эту ночь и другие составили ему компанию. Поди усни, когда ящики под тобой подпрыгивают, а каюта, мостик и мачта, качаясь не в лад, устраивают такой концерт, будто тысяче кошек защемило хвосты веревками. Каюта так сильно кренилась вправо, что на боку не улежать. Слева от входа помещались четверо, справа, где было отведено место для радиостанции и штурманского столика, – трое. Абдулла без конца скатывался на Жоржа, Жорж на Сантьяго, а Юрию, который лежал внизу у самой стенки, некуда было катиться, и ему оставалось только выставлять против них руки и коленки. Я подложил под правый край своего матраса валиком лишнюю одежду, и то же самое сделал Карло, чтобы не съезжать в радиорубку к Норману.

Буря не унималась всю ночь, волны вздымались на высоту до 4-5 метров, и ветер срывал гребни, осыпая лодку мелким соленым дождем. А утром шестого дня оказалось, что «Ра», как ни странно, словно бы окрепла, связки уже не так вихлялись, веревочные крепления стали туже. Гребень высокой волны неожиданно накрыл корму, и Норман очутился по пояс в воде, которая надолго застоялась на папирусе. Очевидно, непрерывно смачиваемые сверху и снизу стебли набухли и закрыли все щели и просветы. Оттого и лодка стала крепче и прочнее, вот только этот правый крен нас огорчал. Зато поражала великолепная устойчивость «Ра» на штормовой волне, и, когда Норман заявил, что надо выбирать: либо мы попытаемся поставить парус и использовать сильный норд, либо нас выбросит на берег, – мы единогласно решили сделать еще одну попытку поднять парус на новой укрепленной рее, взяв один риф. Даже Сантьяго выбрался из каюты, и с полным экипажем мы дружно поставили парус и спустили в воду отремонтированное рулевое весло. И понеслись, словно летучая рыба, по гребням, уходя от суши. Увы, вскоре опять раздался треск – толстое веретено починенного весла сломалось, как спичка, а лопасть пришлось вытащить.

Но сухопутные крабы уже начали превращаться в моряков. Прыжок – Абдулла очутился на носу и поймал угол хлопающего паруса. Рядом с ним взялся за парус Сантьяго. Карло и Юрий без слов исчезли за каютой и потравили правые шкоты. Жорж, в одних трусах, схватил весло и привел корму к ветру, а мы с Норманом отрегулировали вертикальные весла, и вот уже «Ра» без рулевого тяжелой рыбиной скользит вперед через гребни. Весь день нам удавалось держать курс, и ни один стебель папируса не пострадал от бури. Все наши проблемы были связаны с толстыми бревнами, а не с тонким папирусом.

На следующую ночь ветер пошел на убыль, – ветер, но не волны, которые достигали шести метров. Каюта утратила симметрию и стала похожа на шляпу, надетую набекрень, с наклоном к ветру. Задолго до начала моей ночной вахты я выбрался на палубу, чтобы проверить лодку. И когда я пролез под парусом на нос, у меня чуть сердце не остановилось. Впереди справа, в окружении мерцающих окон возвышался маяк с цветными огнями. А нос нашей «Ра» смотрел левее, следовательно, на сушу. Так далеко в море – маяк, это мог быть только мыс Юби.

Мы с лихорадочной быстротой изменили курс, насколько было можно без весел. Мало. Не обойдем. И тут мы вдруг заметили, что маяк и дома как-то странно колышутся. Где это видано, чтобы песчаная коса так качалась! Проходя мимо, левее, мы увидели, что это буровая вышка в море, обозначенная огнями до верху, чтобы самолет не задел. Долго мы стояли и глядели. Потом я прикрикнул на Жоржа, чтобы он либо немедленно полезал в спальный мешок, либо одевался, пока не сгубил свое здоровье.

Седьмой день, зарифленный парус на месте, и мы идем как будто наперегонки с могучим валом, который спешит в одну сторону с нами. Справа и слева ползли навстречу друг другу тяжелые тучи, но прямо по носу между двумя фронтами голубел узкий просвет. Похоже было, что Канарские острова и африканский материк кутаются в облака, а просвет открылся как раз над морем между ними. И «Ра» послушно шла туда.

Врачебное искусство Юрия подняло на ноги Нормана и Сантьяго. Жоржа пришлось уложить, он жаловался на сильную боль в спине, застудил мышцы, сражаясь ночью полуголый с веслом на ледяном ветру.

В полдень я стоял на мостике, а Карло тянул какие-то веревки, пытаясь хоть немного выправить нашу каюту, и вдруг я обомлел от ужаса. Каждый раз, как «Ра» поднималась вверх на высоком гребне, в бинокле мелькало что-то зеленое, как будто луга. В следующую минуту Карло уже был на верхушке мачты, и Норман лез за ним следом. Они крикнули, что параллельно нашему курсу, милях в шести, тянется безлюдный берег. Мы сделали все от нас зависящее, чтобы идти мористее, и вскоре луга скрылись. Ясно это была низина около мыса Юби. Дальше берег поворачивает на юг, значит, мы видели последний клочок Африки.

Абдулла обезглавил на кормовой поперечине трех кур, чтобы Карло мог приготовить наш первый праздничный обед. Настойка Юрия уже была готова. А поводов у нас хватало. Во-первых, надо справить поминки по ироко. Не годится оно для рулевых весел, слишком хлипкое. Затем – поднять заздравную чару в честь папируса. Феноменальный строительный материал! 31 мая, пятнадцать суток папирус провел в воде и даже не думает гнить. Напротив, он стал только еще эластичнее и прочнее. Мы не потеряли ни одного стебля. За неделю мы прошли от Сафи до мыса Юби, а это больше, чем от дельты Нила до Вибла финикийцев. И столько же, сколько от Египта до Турции. Значит, уже доказано, что египтяне могли доставлять свой папирус в любую точку побережья Малой Азии без помощи чужих деревянных судов.

Скол, Норман, будь здоров. Скол, Юрий. Скол, ребята. Выпьем за Нептуна и за бегемотов Абдуллы. Сафи сидела между нами на ящике с курами и пила из только что открытого кокосового ореха.

Чей-то голос, произнесший слова «белые дома», заставил меня вскочить на ноги. Жорж, лежа на животе в дверях каюты, показывал рукой в ту сторону, где мы недавно видели зеленую низину. Опять она, и на ней ряды белых домиков, типичная для Северной Африки арабская деревушка. Правее домиков расположился живописный старинный форт. Вот он наконец, мыс Юби. Вот когда мы проходим мимо коварной косы, мысль о которой держала нас в напряжении целую неделю, – косы, погубившей за столетия столько судов. Семь дней мы всячески старались уйти подальше от берега, и вот течение само несет нас мимо мыса Юби на расстоянии ружейного выстрела.

Белые домики канули в море так же быстро, как появились. Прощай, Африка. Прощай, Старый Свет. Мы идем без руля. Руль в нашем рейсе не нужен.

Огромная чайка догнала лодку и села на торчащую вверх папирусную связку на носу. Утка, выпущенная на прогулку из курятника, решила прогнать гостью. Чайка взмыла в воздух и улетела. Не прошло и нескольких минут, как нас окружила целая стая крикливых морских птиц, а в клетке, которая служила нам обеденным столом, исступленно кудахтали куры.

– А я знаю, что первая чайка сказала, когда прилетела к своим, – заявил Карло. – Она сказала, что около мыса Юби в море плавает гнездо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.