IX Предания о женидьбе Аттилы, о смерти и обряде погребения

IX

Предания о женидьбе Аттилы, о смерти и обряде погребения

Если Аттила был flagellum Dei, то вместе с этим должно признать, что подвигами его руководило Провидение, охранявшее развитие христианства от явнаго деизма Готов,[355] притаившихся разсеянно на островах Балтийскаго и Севернаго морей, и тайнаго деизма Ариан-Готов Паннонии и Аквитании. Ему предоставлено было рушить их вещественную силу, которая в лице Эрманарика подавила уже собой весь север и недра Европы, и в лице Аларика проникла в Италию. Пусть решат, что было бы без низпосланнаго Аттиле меча Арея, который у царей Скифских почитался священным[356]?

Могущество Аттилы было необъятно. Со дня Каталаунской битвы, вся Европа была в его руках. Его Русь ограничивалась: Северным океаном, Волгой, Касписким морем, Кавказом, Черным морем, Гимаем или Балканами, Адриатическим морем, Альпами я Рейном. Вся Галлия была под его зависимостию, Испания под его покровом, Римская Империя — Восточная и Западная — платила ему дань.

Но Аттила не посягает ни на веру, ни на совесть подвластных.

После Каталаунской битвы и покорности Рима, История молчит уже об Аттиле; следовательно дарованный им мир был прочен и договоры свято исполнялись до 468 года, когда сыновья Аттилы прислали послов к Императору Леону, для возобновления договоров.[357]

По разсчетам же хронологии, основанным на сообщенном Иорнандом сновидении Императора Марциана, Аттила умер в 454 году, от лопнувшей жилы, именно в ту самую ночь, когда Марциану снилось, будто лопнула жила (тетива) у лука Аттилы.

Единственным историческим источником всех сведений об Аттиле, от начала до конца его царствования, были записки Приска; но, эти сведения дошли до нас в жалких отрывках или выписках, внесенных Иорнандом в свою историю Готов. Иорнанд же, часто, только скреплял свои собственныя сведения именами известных историков.

По Иорнанду, ut Priscus hisloricus refert, Аттила, под конец своих дней, вздумал жениться на прекрасной Ildico[358] «имея уже множество жен, по обычаю своего народа.»

Но следует заметить, что слова Приска: ???????? ??? ???? ???????, ???????? ?? ??? ?????? ???? ????? ??? ????????», относятся к описанию свадьбы Аттилы на дочери Эска (???????? ?????), во время шествия посольства в 447 году; а не до Ildico, которую Иорнанд почерпнул из разсказов Визиготских, о заложнице Ильдегонде,[359] сохраняя Славянскую форму ея имени.

Из вариантов тех же сказок, Иорнанд почерпнул и сведение о смерти Аттилы, будто он, развеселясь на свадьбе своей, так упился, что, во время ночи, кровь хлынула из горла и задушила его.

Мы уже упомянули, что по переводам древних Гренландских и Исландских квид, с непонятнаго языка на понятный, Аттилу убила Гудруна, на которой он женился по смерти первой жены (Herka). Но Ф?рейская (Faer?eske) форма имени Gurin, более близкая к Славянской (Гурина, Иерина, Юрица, Иерка), обличает, что первая жена Аттилы Herka, Herche, Неriche, носит одно имя со второй; a Herka признается также за изменение Helka; следовательно, все подобныя различия произношения одного и того же имени, дают полное право историкам считать Аттилу за многоженца; хотя, по народному сказанию, он женится на второй жене после смерти первой.[360]

В старйнной поэме о Нивелунгах, которой содержание почерпнуто из сборника Русских народных сказаний (Vilkina Saga) имя Гудруны,[361] в том же событии о гибели Нивелунгов, заменяет Гримильда;[362] и это последнее имя, должно полагать, более достоверно.

Мы уже упоминали, что древния Русския вйтязныя песни й предания, вместе с речью народа, перелились в преобладающий язый, усвоились им как благоприобретенное достояние, и послужили основой множества квид и саг.

Vilkina Saga, составляет неспоримо обезображенный временем первообраз сказаний о событиях в древнем Великокняжеском Русском роде. Разумеется, что собственныя имена приняли форму чуждую, названия лиц и мест изменились по применениям, опискам и поправкам; сжатый, игривый, с присловьями и припевами, слог разтянулся в сухую, безцветную прозу; словом, Русская жар птица изменилась в кованую Goldvogel a все белыя лебеди в Schneeg?nse.

Как ни искажены уже народныя сказания в Vilkina Saga, но во всяком случае коренное содержание их сохранилось.

Предание о мщении Гримильды не выдумка: молва о коварстве этой женщины разнеслась повсюду.

Различие разсказов в отношении участия в этом событии Аттилы, изтекало из двух источников: Русскаго и Готскаго. По разсказу народному, Гримильда поразила Аттилу своим поступком; а по квидам — кинжалом.

Изложим вкратце разсказ народный «о мщении Гримильды и погибели Нивелунгов.»

«Аттила, князь Руси,[363] узнав что премудрая и прекрасная Гримильда, жена Сигурда, овдовела, и будучи сам вдовцем, послал за своим племянником Остоем (Osid), чтоб он прибыл в Kиев (Hunaland), и отправил его в Новый-Луг (Niflungaland, просит у короля Гано (Gunnar)[364] сестру его себе в супружество.

Гано, по совещании с братьями Огняном и Яровитом,[365] объявил предложение Гримильде, которая с своей стороны изъявила согласие.

Аттила поехал сам в Ворницу (Vernicu — Worms), где и было совершено бракосочетание его с Гримильдой, с торжеством великим, после котораго он возвратился с ней в свою столицу.

По прошествии семи лет, однажды Гримильда завела с Аттилой разговор о своих братьях. — «Вот уже семь лет, сказала она, как я не видалась с братьями своими. Еслиб ты пригласил их к нам в гости… Кстати скажу тебе, а может быть ты уже и сам знаешь, что после Сигурда остались несметныя богатства. Братья всем завладели, не уделили мне ни одной пенязи; а по праву, все эти сокровища должны были достаться тебе, как приданое, вместе со мной.

— Знаю, Гримильда, — отвечал Аттила, — что все сокровища Сигурда, которыя он приобрел, убив; летучаго змея, хранившаго их, а также все наследие после отца его Сигмунда, должны были нам достаться; но брат твой, Гано, наш добрый друг. Что же касается до желания твоего пригласить в гости братьев своих, то пригласи; мне приятно будет устроить для них пир на славу.

Гримильда тотчас же призвала к себе двух своих гусляров, снабдила их на дорогу золотом, серебром, богатой одеждой и добрыми конями; потом вручила им письмо с печатями Аттилы и собственной своей;[366] и отправила в Новый-Луг звать братьев к себе в гости.

Их мать, королева Ojda,[367] видела недобрый сон и не советовала им ехать. Огнян сказал: «ты помнишь Гано, куда мы отправили Сигурда? Если не помнишь, так есть одно лицо в Kиевской земле, которое нам это напомнить. Это лицо наша сестра.

Не смотря на эти предостереженияг король Гано не хотел отказаться от приглашения Аттилы, и братья поехали; но взяли с собой тысячу человек отборной дружины.

Долго ли, коротко ли ехали они, но наконец подъезжают к столице Аттилы. Гримильда стояла на башне, и увидя их поезд возрадовалась. "Вот едут они, — проговорила она, — едут по зеленым лугам, в новой светлой броне; а во мне болят еще глубокия раны Сигурда."

Она бросилась на встречу братьям, обняла их, повела в палату, уговаривает сбросить броню, сложить оружие; но Нивелунги не разоблачаются.

Аттила радушно угощает гостей; а между тем Гримильда уговаривает Тодорика Бернскаго мстить Огняну и прочим братьям за смерть. Сигурда, сулит ему золота и серебра сколько его душе угодно, обещает дать средства отмстить Эрманарику, который отнял у него владения. Но Тодорик отвечает ей, что на братьев ея, как на друзей своих, он не поднимет руки.

Гримильда, в отчаянии, обращается к Владо; брату Аттилы, с тем же предложением. Владо отвечает, что не поднимет руки на друзей Аттилы.

Гримильда обращается к самому Аттиле.

— Привезли ли тебе братья мои золото и серебро — мое приданое? — спрашивает она его.

— Ни золота, ни серебра не привезли они мне, — отвечает Аттила, — но как гости мои, они будут радушно угощены.

— Ктож будет мстить им за мою обиду, если ты не хочешь мстить? Не изсякло во мне еще горе по убитом Сигурде; задуши его, отмсти за меня, возьми и сокровища Сигурда и область Нивелунгскую!

— Жена, — отвечал Аттила, — ни слова больше о том, чтоб я коварно преступил родство и права гостеприимства. Здесь братья твои на моем ответе, и ни ты, и никто, да не посягнет на их безопасность!

После трех неудачных попыток, Гримильда, с новыми слезми обратилась к Яреню (Irung, Hirung), сотнику дружины Владо, и предложила ему в награду щит кованый золотом и свою дружбу.

Ярень соблазнился ея предложением, снарядился сам и снарядил свою сотню воинов к бою.

Чтоб завязать раздор, изобретательная Гримильда употребила следующее средство. Когда все гости сидели уже за столом, она подозвала своего маленькаго сына Альдриана, указала ему на дядю Огняна, и шепнула: если ты молодец, так дай оплеху этому буке.

Мальчик так усердно исполнил приказание матери, что у Огняна хлынула из носу кровь.

Суровый Огнян вышел из себя. — «Это не твоя, молодец, выдумка, и не отца твоего» — сказал он, схватив Альдриана за волосы, — это выдумка твоей матери! — и с этими словами извлек меч из ножен, снес мальчику голову, швырнул ее на колени матери, и прибавиль: здесь вино дорого, платится кровью; за первую чашу уплачиваю долг cecтре!

Потом Огнян обратился к кормильцу Альдриана. — «Родительница получила свое, теперь надо расплатиться с воспитателем ея сына.»

Голова кормильца покатилась по полу.

— Кияне! — вскрикнул Аттила, вскочив с места, — вставайте, вооружайтесь, бейте здодеев Нивелунгов!

Начался страшный бой, сперьва в ограде,[368] где было угощение. Нивелунги вырвались было из ограды на улицу пригородка, но их снова стеснили и они засели в гридницу.

Против братьев Гримильды сражались поединочно: Владо, Ратибор Белградский или Булгарский (Behelar, Belehar, Bakalar) и Тодорик Бернский.

В бою с Тодориком король Гано был ранен, и его взяли и заключили в темницу.

Яровит сражался с Владо, братом Аттилы, и убил его. Гейза, младший из Нивелунгов, с Ратибором. Ратибор пал от меча кладенца, который назывался Gram, и которым владел Гейла. Но Гейза убит Годобратом (Hadubrath, Hildebrand), Яровит Тодориком. Остается храбрый Огнян. Он также вызывает на бой Тодорика, с которым был в дружбе, но вызывает не на смерть, а на кабалу по жизнь; с тем только, чтоб во время боя не называть друг друга по отчеству[369].

После долгой битвы, Тодорик с досады первый проговорился. Огнян, в свою очередь, назвал его чортовым сыном. Тогда Тодорик освирепел и из уст его пыхнуло пламя, от котораго раскалилась кольчужная броня Огняна и загорелись палаты.[370]

Между тем как Тодорик хочет спасти совершенно изжареннаго Огняна, срывая с него броню, Гримильда берет головню, подходит к плавающему в крови Гано, и злобно пытает не жив ли еще он; но Гано уже бездушен. Потом она подходит к юному Гейзе. Жизнь еще таилась в нем; но Гримильда засмолила головней уста его, и он испустил дух.

Аттила! — вскричал Тодорик, увидя злодейство Гримильды, — смотри нa жену свою, как она мучит братьев свойх! сколько доблестных витязей погибло от этого демона! она изгубила бы и нас вместе с ними, еслиб только могла!

И с этими словами Тодорик бросился на Гримильду и разнес ее мечем на полы.

— Еслиб ты убил ее за семь дней прежде, живы и здоровы были бы все эти храбрые мужи! — проговорил Аттила.»

Сказание о мщении Гримильды братьям за смерть Сигурда, заключается следующими словами: «В Бремено[371] и в Мастаре[372], разсказывали нам это предание разные люди, и все они, хоть и не знали друг друга, но говорили одно и тоже; все их разсказы согласны с тем, что и древния народныя песни говорят[373] о случившемся великом произшествии в этой стране.»

Таким образом Vilkina saga, которая и по замечанию своих издателей состоит частию йз Славянских сказаний,[374] изобличает северных скальдов в извороте предания, чтоб очистить память о Gudruna Gotnesk kona.

Последний разсказ в сборнике составляет предание о кладе Сигурда и о смерти Атгилы; но это уже позднейший примысл, основанный на Руской сказке, в которую вставлен Аттила в духе cевepных квид.

«После погибели Нивелунгов, король Гунский Аттила, продолжал царствоват в своем государстве. У него воспитывался Альдриан сын Огняна, родившийся после его смерти.[375]

Альдриан воспитывался вместе с сыном Аттилы, который любил его также как сына. Альдриану настало уже 10 или 12 зим, а это, по северному счислению, есть уже возраст великих подвигов. Наследовав от отца тайну, где скрыты сокровища Сигурда, а вместе с тем и необходимость мстить Аттиле за смерть отца, хотя Аттила ни душой, ни телом не виноват в этой смерти, и даже, как видно из Nibelungenlied, горько плакал по Огняне (Hogni).

Однажды Аттила поехал на охоту; Альдриан, бывшш с ним, завел следующий разговор:

— Как думаешь ты, король, велики ли сокровища Сигурда, которыя называются Nibelungen Hort?

— Сокровища, которые называются Nibelungen Hort, отвечал Аттила, заключают, как говорят, столько в себе золота, сколько ни одно государство никогда не имело.

— А кто хранит это сокровище?

— А почему же я знаю, кто его хранит, когда не известно где оно и хранится.

— А чем бы наградил ты того; кто: укажет тебе где это сокровище хранится?

— Я его так бы обогатил, что другаго богача не нашлось бы во всем моем царстве.

— Так я же тебе покажу, где этот клад скрыт. Поедем; но только вдвоем, никто не должен следовать за нами.

Разумеется, что Аттила согласился. Поехали. Долго ли, коротко ли они ехали, но наконец приехали в некую дебрь; посреди дебри гора, в горе двери под замком. Альдриан отпер двери ключем; за этими дверями отпер вторую дверь, потом третью. Открылось сокровище. Тут груды золота, там кучи серебра; в одном углу навалены горой драгоценные камни, в другом оружие кованое золотом. Аттила окаменел от изумления.

А между тем Альдриан вышел, захлопнул двери, запер на замок, и крикнул к Аттиле, что он может удовлетворять теперь сколько угодно неутолимую свою жажду к золоту и серебру.

Завалив камнем вход, Альдриан отправился в Nibelungenland.

Кто взлелеян и взрос под говором Русских сказок, и даже кто знает только те из них, которыя напечатаны по разсказам плохих сказочников, тот поймет, в каких отрепьях ходят оне, с 8-го столетия по настоящее время, посреди чужи.

Обратимся к Истории, к разсказам Приска, к несчастию сокращенным Иорнандом, и без всякаго сомнения переиначенным, как описание столицы и дворца Аттилы.

«Придворные (на другой день после свадьбы) тщетно ожидая выхода Аттилы, решились войдти в опочивальню царя, и застали его уже мертвым, задушенным приливом крови. Подле ложа сидела Ильдица, под покровом, склонив голову, и обливаясь слезами. Тогда, по народному обычаю, они обрезали часть волос своих, и терзали лицо свое, чтоб оплакать величайшаго йз героев не слезами и воздыханиями, подобно женам; но кровью, как следует мужам.»

«Мы должны описать, хотя вкратце каким образом по обычаю страны совершился обрад его погребения. Тело его перенесли торжественно в чистое поле, и положили под шелковым шатром, чтоб все могли его видеть. Потом знаменитые из витязей Гуннских совершали вокруг шатра скачку, как в играх посреди цирка, и воспевали славу и подвиги умершаго»: «Великий[376] царь Гуннов, Аттила Мечеславич[377] (patre genitus Manzuchius), великаго народа Господарь (fortissimarum gentium dominus); с неслыханным до него могуществом, царств Скифии и Германии единодержец (solus possedit); поражая ужасом западный и восточный Рим, многочисленные покоренные грады не предавал на расхищение, но милостиво облагал ежегодной данью. Совершив благополучно царствование в мире внешнем и внутреннем, посреди благоденствия народа отошел с миром от сей жизни. Но умер ли тот, на ком никто не ищет возмездия?»

Настоящий смысл этого canto funebro надо искать в обычном слове при гробе древних Русских царей, которое должно было заключаться приблизительно в следующем:

«Великий государь, царь и великий князь Kиевский, Аттила Мечеславич, всея Великия Руси самодержец, и многих восточных и западных земель отчичь, дедичь, и наследник…. Многая государства и земли мечем и милостию в подданство приведе…. и вся окрестные государства имени его трепеташа, и всю землю Русскую не мятежно устрои и от иноверных крепко соблюдаше, и вся земля Русская при нем, великом Государе всеми благами цветяше и имя его славно бысть во всей вселенной. Свершив же лета жития своего, от земнаго царства отъиде в жизнь вечную.»

«Выразив таким образом свое отчаяние, продолжает Иopнанд, они совершили на могиле его великий пир, называемый у них cmpaвa, предаваясь попеременно противоположным чувствам, и вмешивая разгул в печальный обряд. Во время ночи прах Аттилы был тайно предан земле(?); его положили в три гроба: первый был золотой, второй серебряный, а третий железный. Вместе с ним положили оружие, ожерелья из драгоценных камней, и разныя царския украшения. Чтоб скрыть все эти сокровизща от похищения они, убили всех прислужников бывших при погребении.

Из свода преданий Vilkina Saga с сказанием Иорнанда, становится понятно значение трех дверей, захлопнутых на веки, и значение клада (золота, серебра, оружия и драгоценных камней), оберегаемаго Сивой Xаpuннa[аpuнн неразборчиво][378] (Храном), в обители его, называемой махалайя.

С намерением или без намерения, Иорнанд забыл упомянуть об обычном у Руссов сожжении тел, и вложении праха в горн или урну.[379]

Обычай сожжения у Славян за-Лабских, то есть живших между Рейном и Эльбой,[380] и которых летописцы называли и Вендами и Гуннами, продолжался еще в 8 столетии; в Росcии же до принятия христианства Владимиром Великим.

Чтоб пополнит и пояснить сведения Иорнанда о погребении Аттилы, мы сведем несколько описаний обряда сожжения существовавшаго у древних Руссов.

Упоминая о Белоруссии (Witland, Whiteland) и Славянах при-Висловских (Weonothland, Winothland), Англо-Саксонский король Алфред в исходе IX столетия пишет в своих географических сведениях:

«У этих народов странный обычай. Когда кто нибудь умрет, вся родня и знакомые хранят тело его до сожжения, в продолжении месяца, двух и даже до полгода: если умерший был князь, или какой нибудь знаменитый человек. Тело лежит в доме распростертое на земле (?). Во все это время, родня и приятели покойнаго пьют и веселятся до самаго дня сожжения тела. В этот день несут его на костер; потом делят имущество его на пять или шесть частей, а иногда и больше, смотря по ценности. Все эти доли рамещаются на кон за городом на разных разстояниях; лучшия далее, меньшей ценности ближе. После этого приглашают из окрестных мест всех тех, у кого есть отличныя лошади, для участия в скачке. Кто первый перегонит прочих, получает дальнейшую и лучшую долю. Таким же образом приобретаются по очереди и прочия доли. Этот обычай составляет причину дороговизны в этой стране отличных скаковых лошадей. Когда все имение покойнаго разобрано с кону, тело его выносят из дому для сожжения вместе с его оружием и одеждой.»

Ибн-Фосслан, описывая обычаи Руссов, которые становали, при разъездах по Волге, на восточных берегах ея, между прочим упоминает и об обряде сожжения умерших князей и воевод их:

«Желая видет сам этот обряд, я узнал наконец, что умер один из их знаменитых мужей. Тело его лежало в шатре в продолжении десяти дней, во время которых они предавались печалованию[381] и покуда изготовлялась для покойника одежда. Если умерший бедный человек, то они просто кладут его, в колоду и потом сожигают по обряду. Если же покойник богат, то разделяют его имущество на три части. Одна часть поступает в наследие его семье, на другую шьют ему (новую) одежду, а на третью покупают горячих напитков, чтоб пить до дня погребения, когда любимица покойника, обрекшая себя на сожжение, отдаст ему последний долг. В это время они предаются упоению чрез меру; пьют и день и ночь.

«Когда умирает у них Старейшина, тогда спрашивают его челядинцев: кто желает умереть вместе с господином?… По большей части вызываются на смерть девушки.

«Вызвавшаяся на смерть с упомянутым мною покойником, сопровождаемая двумя подругами, во все время угощалась, пела и была радостна.

«Когда настал день сожжения, я отправился на реку, где стояла ладья покойника; но она была вытащена уже на берег; тут сделан был на четырех столбах навес и сруб, а по сторонам стояли дереванныя изображения богов. Когда ладью поставили на это возвышение, тогда начали подходить к ней, произнося какия-то речи. Но покойник лежал еще в отдалении, в своей колоде; Потом принесли одр и поставили на ладью; а также принесли покрывала из Греческой золотой ткани и подушки из той же парчи. Тут пришла суровой наружности, женщина, которую они называют [по-арабски] — джеванис,[382] и разостлала все на подмостках. Она облачает покойника, и она же умерщвляет обреченную смерти деву….

«Покойника облачили в сапоги, в парчевой кафтан с золотыми пуговицами и в парчевую же шапку, обложенную соболем. По облачении, перенесли его на устроенный на ладье на подмостках одр, под навесом; а принесенные напитки, плоды и душистыя травы, а также хлеб, мясо и лук, поставили перед покойником. Потом привели собаку, разрубили ее на полы и бросили в ладью. Броню и оружие умершаго положили около него. Потом привели двух коней, которых так упарили скачкой, что пот катился с них градом. Этих коней также изрубили мечами и мясо сложили в ладью. В заключение таким же образом поступили с двумя волами, с петухом и курицей….

«По наступлении пятницы, после обеда, привели обреченную девушку, и три раза поднимали ее на руках перед чем-то устроенным в виде дверей; в это время она произносила, как мне сказали, следующия слова: «Вот вижу я моего отца и мать мою. Вот вижу я всех моих предков. Вот вижу я моего господина (мужа): он возседает в светлом, цветущем вертограде, зовет меня! пустите меня к нему!»

«После этого повели ее к срубу. Она сняла поручни и ожерелья и отдала старухе. Ее подняли на ладью, но не ввели еще под шатер навеса. Тут пришли вооруженные щитами и палицами люди, и подали девице чашу. Она испила. — «Теперь она прощается с своими» — сказал мне мой переводчик. Потом подали ей другую чашу. Она приняла и запела протяжную песню. Старуха ввела ее в шатер. В это время загремели в щиты и голоса девушки не стало слышно.

«Ближайший из родственников умtршаго, взял пук лучины, зажег ее, и приблизясь к срубу запалил его; потом подходили и все прочие с cветочами и бросали их на сруб. Быстро загорелся сруб, за ним вспыхнула ладья, а наконец обнялися пламенем навес, покойник и девица.

«Когда все обратилось в золу, они насыпали на том месте где стояла вытащенная из воды ладья, могилу, и посредине оной поставили большой столб[383], написав на оном имя умершаго и имя царя Руссов.»

Мы уже упоминали о единстве знаменитаго в Индии рода Арьяя, в Элладе Арея или Иракла, в древней Руси Арея Яро, или Юрия. Все обряды и обычаи его с незапамятных времен длились повсеместно и неизменно, до времен христианства.

Еще во времена осады Трои, за 10 столетий до р. х., обряд сожжения и погребения праха Патрокла, описанный Гомером, видимо один и тот же, какому следовали и Руссы.

Обратим XXIII песнь Илиады, 897 стихов, в краткий очерк.

«Тело Патрокла возложили посреди поля на одр. Когда Пелид назначил отдание ему последняго долга, вся дружина, облачилась в доспехи, собралась, и, по обряду, трижды обскакала вокруг тела с слезами и возглашением к умершему:

«Радуйся (?????) Патрокл, радуйся и в обители Аида!" «Потом все сложили броню, и совершена была вечерняя трапеза. На поставленном у одра медном треножнике, принесены были жертвы и совершено омовение от браннаго праха и крови. Душа Патрокла явилась Ахиллу во время ночи и воззвала о приобщении его к огню, и чтобы кости его погребены были к златом горне, и в той же гробнице, в которой ляжет и Ахилл.

«О Боги (? ????)! — воскликнул Ахилл, — воистинну и в обитель Аида переходит душа в образе, но в образе безплотном!

«На другой день, с зарею, ратники едут в лесные холмы Иды, рубят дубовый лес для костра и свозят его на назначеное место. Потом, облачась в броню, все. они возсели вокруг одра и, посидев мало, встали, обрезали волоса свои, обложили ими тело Патрокла и понесли его к месту погребения, где сооружен уже был из бревен стоступенный сруб. На этот костер взнесли тело Патрокла; после чего закололи подле костра множество тучных овец и огромных круторогих туров, обложили обрезанным туком их тело Патрокла с ног до головы; а вокруг одра поставили сосуды с медом и елеем. Потом взвалили на сруб четырех коней Патрокла, и двух любимых, обезглавленных псов его. Сверх того, в отмщение за смерть Патрокла, были убиты 12 пленных Троянских юношей.

«По изготовлении жертв, зажгли костер; но он не возгорался. Тогда дивный Ахилл воззвал к ветрам и обещая принести им жертвы, возливал кубком вино.

«Ветр подул и костер вспыхнул. В продолжении всей ночи горел он; а между тем Ахилл черпала кружкой вино из златаго сосуда и орошал вокруг костра.

«К утру сруб под Патроклом истлел. Остатки огня под пеплом оросили красным вином, белыя кости Патрокла собрали, вложили в золотой сосуд, обложили туком, поставили на одр и покрыли тонкой пеленой; потом очертили окружность и насыпали могилу. Между тем Ахилл вынес награды на конь, для игрищь.

«Первой наградой были назначены: рукодельная юная дева, медная лахань, рукомойник, 2 таланта золота и золотой кубок.

Игрища состояли из семи отделений.

1. Бег на колесницах, по жребиям, которые вынимались из шлема На кону была быстроногая кобылица.

2. Кулачный бой. На кону медный треножник, ценой в 12 волов, и пленная дева ценой в 4 вола.

3. Борьба. При этом случае Одиссей употребить ловкость подшибать борющагося с ним ногой (подножку). На кону серебряный великолепный сосуд Сидонскаго изделья, помрачивший своей красотой все известныя в то время по искусству изделия чаши.

4. Бег в запуски.

5. Поединок.

6. Бросание железной самородной глыбы.

7. Стрельба из лука по выпущенной на привязи голубке.»

В заключение приведем слова Нестора о древнем Русском обычае сожигания:

«А Радимити, Вятичи и Севера (Сербы), аще кто умирал, творяху тризну[384] над ним, и по сем творяху кладу велику и возложат на кладу мертвеца и сожигаху; и по сем, собравше кости влагаху в сосуд мал, и поставляху на столпе на путех. Се же творят Вятичи ныне. Сии ж обычаи творят и Кривичи и прочии погании, не ведуще закона Божия, но творяху сами собе закон.»

«И посла Ольга к Деревляном, рекуще сице: «Се уже иду к вам,[385] да пристроите меды многи в граде, иде же убисте мужа моего; да плачу над гробом его, и сотворю тризну мужу своему.» Они же то слыщавше, совезоша меды многи; зело и взвариша. Ольга же поишми мало дружины и легко идуще прииде к гробу его, и плакася по мужи своем. И повеле; людем ссыпати могилу велику, и яко ссыпаша, и повеле трызну творити. По сем седоша пити Деревляне, и повеле Ольга отроком своим служити пред ними к т. д.»

Вместе с этим легко уже объясняются и разсказы Геродота об обряде погребения, существовавшаго у Скифов (Руссов) в IV веке до р. х.

Кн. IV. LХХИ. «Кладбища царей Скифских находятся в Руси (?? ????????)[386], в том самом месте где начинается судоходство по Борис?ену (Днепру…[387] Когда умрет у них царь, то (по совершении сорока-дневной тризны), очищении тела от внутренностей и намащении благовониями, везут его на колеснице, в Русь (??????). Все жители мест, чрез которыя везут тело, также обрезывают волосы и терзают себя. По прибытии в столицу ставят тело в гробу на одр, устланный зеленью; потом устроивают из копий крытый навес, под которым задушив любимицу царя, кравчаго, повара, конюшаго, гонца и лошадей, предают все погребению[388], c разными вещами и золотыми кубками; а потом насыпают высокую могилу.»

Из свода этих описаний обряда погребения можно уже составить приблизительно верное и полное понятие о древнем Русском обряде, который совершился и по смерти Аттилы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.