Турецкий марш Миниха

Турецкий марш Миниха

Не успели замолкнуть пушки под Гданьском и Варшавой, как артиллерийская канонада загремела за тысячи верст от балтийского Поморья и Вислы — сразу же после русско-польской войны началась русско-турецкая война, которая растянулась на пять лет (1735–1739 годы). Это было второе в XVIII веке вооруженное столкновение двух соседних империй. А всего за двести лет противостояния — с 1676 по 1878 год — кровь русских и османских солдат текла по земле в одиннадцати войнах в общей сложности более тридцати лет!

Это была отчаянная, беспощадная борьба за властвование над Черным морем и Балканским полуостровом, за территории и зоны влияния вдоль Черноморского побережья, за победу одних религиозных принципов над другими. Одна сторона воевала против «неверных» за расширение земель, подвластных «сынам ислама», а другая стремилась изгнать «басурман» — «врагов Креста Господня» из Константинополя в «пустыни аравийские». Война времен правления императрицы Анны и султана Махмуда I стоит в длинном ряду таких войн.

В этой войне, как и в других, ей подобных, Россия вынашивала грандиозную имперскую мечту, отлитую позже в формулу «Крест на Святую Софию» — храм в турецкой столице, которую в России упорно продолжали называть Константинополем, хотя уже для десяти — двенадцати поколений турок это был родной Истамбул. В конечном счете Россия претендовала на установление военного и политического господства над Проливами — Босфором и Дарданеллами — важнейшим стратегическим рубежом между Европой и Азией. Но имперская мечта о приобретении этих «ключей Востока», волновавшая российских правителей от Петра Великого до Иосифа Сталина, так и осталась мечтой — слишком сложный клубок противоречий и интересов других европейских империй затрагивало неприкрытое намерение России встать твердой ногой в Проливах, слишком серьезное и дружное сопротивление оно встречало.

Реальностью же были бесконечные кровопролитные сражения одиннадцати русско-турецких войн, тяжелейшие переходы русской армии по враждебной выжженной степи и топким плавням Северного Причерноморья и Приазовья. Именно такой и была война 1735–1739 годов. Впрочем, историки до сих пор спорят о том, какую дату считать началом войны, ибо Россия вторглась в турецкие пределы в 1735 году, а войну формально объявила лишь в следующем — 1736-м.

Истоки этого конфликта — в истории взаимоотношений России и Османской империи на Среднем Востоке и в Прикаспии. Как известно, по договору 1724 года Россия разделила с Турцией бывшие владения Ирана: Турция гарантировала России территории на западном и южном побережьях Каспия, завоеванные в ходе Персидского похода 1722–1723 годов, а Россия признала турецкие владения в Восточном Закавказье и Западном Иране. Десять лет русские гарнизоны стояли на западном и южном берегах Каспия, в новых заморских провинциях империи.

После смерти Петра I Россия отказалась от попыток продвижения на Средний Восток и далее — в Индию и выполняла главным образом генеральное указание покойного императора о том, чтобы захваченные территории Мазандарана, Гиляна и Астрабада «в полное владение и безопасность привесть», «оныя все укрепить», а «бусурманов в тех провинциях пристойным образом убавливать и населять христиан» — русских и армян. Однако к началу 1730-х годов стало ясно, что не только освоение, но и удержание прикаспийских провинций непосильно для страны.

Местность, приобретенная по соглашению с Ираном в 1723 году, оказалась земным адом. До сих пор у иранского народа жива пословица, которую, обращают к человеку, недовольному жизнью: «Если ищешь смерти, езжай в Гилян». Тигры, которые в изобилии водились в камышовых зарослях и болотах Мазандарана и Гиляна, были сущими ангелами в сравнении с тучами мошкары и малярийных комаров, терзавших людей днем и ночью. Жаркий, невыносимо влажный климат, плохая питьевая вода, враждебное население — все это вело к гибели тысяч русских солдат, огромным материальным затратам на содержание войск.

Правительство Анны не прочь было бы избавиться от тяжкого груза петровского наследства, и единственное, что удерживало его от такого шага, — боязнь, что Иран, ослабленный в. 1720-е годы одновременным вторжением русских с севера, турок с запада и воинственных афганских племен с востока, не сумеет удержать в руках прикаспийские территории и они достанутся Турции. А усиления Турции Россия, разумеется, не хотела.

Но к середине 30-х годов XVIII века Иран сумел как-то стабилизировать обстановку, и этим сразу воспользовалось русское правительство. 10 марта 1735 года Россия и Иран подписали Ганджийский договор, по которому Иран без обременительных условий получал назад свои северные территории, завоеванные Петром I во время Персидского похода ценой гибели тысяч русских солдат.

Уступки России взволновали Стамбул, который сразу посягнул на это наследство Петра Великого. Весной 1735 года крымский хан — вассал султана, — получив из Стамбула фирман (указ), двинул свою орду из Крыма через Кавказский хребет в Западный Прикаспий, чтобы закрепить его за Турцией. На пути к Каспию орда прошла через Кабарду — спорное владение России и Турции. Это, как и столкновения татар с русскими гарнизонами на Северном Кавказе, резко обострило конфликт. В итоге русско-польская война плавно перешла в русско-турецкую.

Быть может, конфликт бы и не разгорелся, если бы не два важных подтекста, влиявших на форсирование войны. Во-первых, в памяти россиян жил позорный Прутский поход 1711 года, когда Петр, окруженный превосходящими силами турок, был вынужден заключить унизительный для полтавского победителя мир, по которому Россия уступила туркам Азов и Таганрог, уничтожила с такими трудами построенный Азовский флот и портовые сооружения, обязалась оставить в покое Польшу. Поражение на Пруте весьма отрицательно отразилось и на репутации России среди балканских народов, видевших в русских освободителей от османского ига.

Злосчастный Прутский поход помнили в Петербурге и много лет спустя. «Пруцкой трактат был великой вред и бесчестие нашему государству», — говорилось в указе Анны Ивановны. Мечта о реванше не оставляла русских правителей, а уязвленное имперское самолюбие не могло вынести малейшего намека на новое унижение со стороны Турции.

Масло в разгорающийся огонь конфликта подливала и подстрекательская деятельность русских дипломатов в Стамбуле. И Неплюев, и его помощник Вешняков сделали все возможное, чтобы убедить свое правительство в необходимости и возможности войны со страной своего аккредитования. Редкое их донесение в Петербург не содержит призыва вооруженной рукой «укротить турка», воспользоваться затянувшейся ирано-турецкой войной и, не дожидаясь заключения мира между Ираном и Турцией, напасть на последнюю. «Представляю высокомудрому соизволению Вашего величества, — убеждает Анну резидент Неплюев, — заблаговременно принять меры к укрощению этих варваров, чтоб, не выпустив их из персидской войны, привести в резон и Российской империи покой доставить». «При таком благополучном случае, — подзадоривает он Анну в другом письме, — от Вашего величества зависит смирить турецкую гордость, ибо они при вступлении хотя малого русского корпуса в их землю принуждены будут у Вашего величества мира просить… если на конечную свою гибель не ослепнут»1.

И вот здесь уместно небольшое отступление. Читая послания Неплюева, нельзя не отметить очевидного их сходства — по смыслу и по духу — с посланиями русского представителя в Иране Артемия Волынского перед русско-иранской войной 1722–1723 годов. Волынский так же многословно и напористо убеждал Петра I немедленно начать войну против своего соседа, вынужденного бороться с сонмом врагов. Волынский писал о крайней слабости Ирана, о том, что «не великих войск сия война требует», ибо против русских будут «не люди — скоты» и «войску можно идти без великого страха, только б была исправная амуниция и довольное число ?poвиaн?a»2. На самом же деле Персидский поход оказался очень трудным и кровопролитным.

Неплюев как будто списывал свои донесения Анне с донесений Волынского Петру. И этому не следует особенно удивляться — так бывало в русской политике на Востоке много-много раз: в европоцентристском имперском сознании прочно сидит стереотип превосходства «белого человека», основанный на пренебрежении к «дикому», «варварскому» Востоку, который может легко покорить вооруженный европейский «цивилизатор». Кажущийся хаос и нелогичность жизни Востока, незнание и непонимание традиций и обычаев восточных народов всегда создавали иллюзию возможности легкой и быстрой победы европейцев над неорганизованными «толпами» азиатов: поколения русских дипломатов, государственных деятелей и генералов думали о Востоке так же, как Волынский или Неплюев. Характерно в этом смысле высказывание одного крупного советского военачальника, прибывшего в Афганистан в 1979 году. Он, как вспоминает очевидец, «показал в небо, где завис боевой вертолет со звездами, и сказал: „Что могут сделать эти мужики в широких штанах против такой силы?“»3. То, что было дальше, мы теперь хорошо знаем.

Но, возвратившись в XVIII век, отметим одну любопытную особенность: Турцией владел точно такой же синдром превосходства по отношению к русским, она точно так же не воспринимала Россию как серьезного соперника и была уверена в своей легкой победе, особенно после Прута. Как сообщал из Стамбула русский резидент, «Порта Россию очень легко ценит, помня прутские дела»4.

Свое давление на русское правительство Неплюев особенно усилил весной 1735 года, когда стало известно, что хан с ордой уходит на Кавказ и оголяет Крым и тем самым позволяет полуостров «смирить и привести в резон». 16 июня 1735 года состоялось расширенное заседание Кабинета министров, на котором было решено одну часть войск двинуть в Крым — «для диверсии», а другой срочно готовиться к осаде и взятию Азова уже осенью — зимой 1736 года. Командующий русскими войсками на южной границе генерал Вейсбах получил указ о срочной подготовке армии к походу в Крым, но армия сумела двинуться в поход только в начале октября. Русские войска под командой генерала Леонтьева даже не дошли до Перекопа и, подобно воинству Василия Голицына, который дважды — в 1687 и 1689 годах — неудачно пытался завоевать Крым, были вынуждены повернуть назад. Отбивая татарские наскоки, преодолевая великие грязи и дожди, а потом снега и морозы, потеряв огромное количество людей и бо?льшую часть лошадей, армия с позором вернулась на исходные позиции.

В Бахчисарае и Стамбуле торжествовали — прутская репутация России была с блеском подтверждена.

После этого фельдмаршал Миних начал серьезную подготовку к будущей антитурецкой кампании. Прежде всего он послал Бирону и — следовательно — императрице Анне письмо, озаглавленное «Генеральный план войны». Читатель немного знаком с характером «столпа отечества» и помнит о присущей ему амбициозности. И все же обратите внимание, на тон письма и грандиозные планы завоеваний, подобные тем, с которыми Россия не расставалась на протяжении столетий. (Замечу в скобках, что не могу точно сказать, когда в русской дипломатической переписке Стамбул перестали называть Константинополем. То, что название Константинополь применительно к столице Турции не исчезло из научной литературы до сих пор, — установленный факт.)

Миних разбил всю будущую войну на четыре этапа — кампании:

«Год 1736. Азов будет наш; мы овладеем Доном, Днепром, Перекопом, землями ногайцев между Доном и Днепром вдоль Черного моря, и, если будет угодно Богу, сам Крым отойдет к нам.

Год 1737. Е.и.в. полностью подчинит себе Крым, Кубань и присоединит Кабарду. Она станет владычицей Азовского моря и гирл от Крыма до Кубани.

Год 1738. Е.и.в. без малейшего риска подчинит себе Белгородскую и Буджакскую орды за Днепром, Молдавию и Валахию, стонущие под турецким игом. Греки спасутся под крылами Российского орла.

Год 1739. Знамена и штандарты Е.и.в. будут водружены… где? — в Константинополе. В самой первой, древнейшей греко-христианской церкви, в знаменитом восточном храме Святой Софии в Константинополе, она будет коронована как императрица греческая и дарует мир… кому? — бесконечной вселенной, нет — бесчисленным народам. Вот — слава! Вот — Владычица! И кто тогда спросит, чей по праву императорский титул? Того, кто коронован и помазан во Франкфурте или в Стамбуле?»5

Нетрудно догадаться, кому предстояло быть первым у трона повелительницы Вселенной, — конечно, ему — великому полководцу и герою и, возможно, генералиссимусу, Миниху, имя которого должно было приводить в трепет басурман всего мира. Заодно, как следует из последней фразы «Генерального плана», удалось бы крепко насолить ненавистным австрийцам, чей повелитель был коронован императором Великой Римской империи германской нации всего лишь в каком-то Франкфурте.

И вот весной 1736 года Миних с великим рвением приступил к исполнению своего романтичного проекта. Его энтузиазма не испортило даже «Рассуждение» Кабинета министров 23 марта 1736 года, в котором крымская экспедиция рассматривалась как весьма серьезная и опасная затея. Кабинет-министры Остерман и Черкасский, прекрасно помнившие, чем закончились предыдущие походы на Крым, писали: «Армия принуждена будет идти несколько сот верст степью, и притом такими местами, где, кроме весьма немногих колодезей, никакой воды не имеется, она должна будет везти за собой провиант и весь запас для лошадей», так как рассчитывать на добычу припасов в самом Крыму не приходилось6. Но упрямый и самонадеянный Миних, знавший о Крыме из рассказов не профессиональных разведчиков, а случайных людей и легкомысленных запорожцев, известных своим письмом к турецкому султану, ожидал найти на полуострове тысячи пудов манны небесной и был убежден, что «ныне к стороне Е.и.в. конъюнктуры состоят», а «турки от российского войска не в малом страхе состоят».

По плану Миниха военные действия должны были открыться сразу на двух фронтах — против Крыма и против Азова — турецкой крепости в устье Дона. Две группировки должны были ударить по турецким владениям с двух направлений — с северо-востока и северо-запада. Донской армией, насчитывавшей около 30 тысяч человек, командовал фельдмаршал П. П. Ласси, которому пришлось со своим корпусом проделать огромный путь из Австрии к низовьям Дона.

К началу военных действий и сам Миних прибыл к месту сосредоточения русской армии — в крепость Святой Анны, расположенную на Дону выше современного Ростова. Узнав об этом, азовский паша Мустафа-Ага выслал уполномоченных, которые передали Миниху послание паши, просившего подтвердить мирные намерения русского правительства и его верность заключенным ранее мирным трактатам. Вот где пригодились придворные ухватки нашего героя, очаровавшего турецкого офицера радушным приемом!

В ночь с 19-го на 20 марта русские отряды атаковали первые укрепления Азова на Дону. Война началась.

Поручив командование Ласси, Миних срочно уехал в Царицынку — главный штаб северо-западной Днепровской армии, чтобы самому возглавить поход на Крым. В конце апреля армия выступила в поход. Растянувшись на десятки верст по обширной равнине, выходившей к морю, двигались полки, соединенные в отряды, которым, как вспоминал Манштейн, было «велено идти интервалами, имея друг друга в виду, и присоединиться к тому отряду, который будет ближе к неприятелю, и тогда соединиться»7.

Ныне невозможно представить себе те места, по которым двигались колонны русской армии. Зрелище дикой, девственной природы, необъятных просторов не могло никого оставить равнодушным. Сохранились воспоминания П. Э. Кемптена — вюртембергского протестанта, который вместе со своими родственниками и товарищами пришел из Германии в Северное Приазовье и в 1733 году основал поселение неподалеку от разоренного Таганрога. Читая эти записки, нельзя не вспомнить историю колонизации Северной Америки, когда такие же смельчаки, как Кемптен, двигались по бесконечным прериям все дальше и дальше на запад.

Кемптен пишет: «Природа делалась все более и более очаровательной: вокруг нас были горы, озаренные солнцем, леса, реки, безграничные степи, покрытые волчцом и вереском вышиною в рост человека. Мы видели, что нам легко будет обрабатывать эту землю, и потому, с общего согласия, решились основаться на реке Донец в 12 милях от Таганрога. На запад от этого места расстилалась степь, в которой далеко сверкало озеро, на юг виднелись горы и холмы, на север простиралась равнина, на краю которой подымались конусообразные горы, на восток от нас была широкая и быстрая река. Солнце величественно скрывалось, и яркие звезды загорались на безоблачном небе, когда мы достигли вершины холма, на котором хотели переночевать. Начав рыть на том месте землю, мы открыли родник светлой и холодной воды. Нарубив толстой колючей акации в лесу, которого нам было бы достаточно на тысячу лет, мы сделали шатер, защитивший нас от солнечных лучей, а через несколько дней уже были построены двадцать хижин для нас и столько же сараев для наших животных.

Богатая растительность свидетельствовала, что эта земля орошается часто дождями. Бывшие с нами женщины косами и серпами срезали волчец и тростник, толстый, как палец, и липкий внутри, подобно испанскому тростнику. Из него мы делали решетки, а терновник употребляли на дрова. Наконец, мы начали пахать землю. Глыбы ее, взрываемые плугом, имели зеленоватый цвет и солоноватый вкус…»

Осенью поселенцев ждал невиданный урожай: «Колосья стояли вышиною в рост человека, а репа была величиною с детскую голову. Выросший у нас хрен был толст, как мужская рука. Спаржа росла на свободе, горчица, засеянная моим отцом, густо покрывала гряды…» Люди были поражены обилием дичи: «Мы увидели буйволов, шакалов, рысей и барсов, часто пробегавших к воде через степь. Около наших домов рыскали черно-бурые лисицы и волки… Птиц мы ловили силками, а рыбы водилось много в озере, лежавшем за милю от нашей деревни. Одним словом, светло и радостно было для нас грядущее».

Но жизнь на этих диких просторах была все же трудной и опасной. Благоуханная весна сменялась невыносимо жарким летом, превращавшим степь в пустыню, по которой ветер нес пыль и пепел — следствие частых степных пожаров, обгонявших в своем движении по сухим травам самую быструю лошадь.

Жителей вюртембергской деревни Калеб, расположенной ближе к воде, подстерегали две другие опасности, одна из которых обрушилась на них ранним утром 11 июня 1736 года — в тот день, когда армия Миниха двинулась из завоеванного Гёзлева (Евпатории) к Бахчисараю: «Над нашими головами появились тучи саранчи, затмившей солнце подобно облаку. Она остановилась над нами, начала опускаться и вдруг рассыпалась подобно граду. В 24 часа не стало у нас ни одного колоса, ни листочка, ни цветка. Половина роя, пожравши все, улетела, а другая половина (самцы) осталась на месте и на третий день издохла. К счастью, скоро пошел дождь и уничтожил смрад от гниющих тел саранчи».

Вторая опасность оказалась еще серьезней. В одно прекрасное утро поселение, не имевшее оборонительных стен, было внезапно окружено кочевниками, «каждый из них имел копье и широкий нож за поясом. Сопротивляться было невозможно, потому что на каждого из нас приходилось их по двадцати. С криком они бросились на нас… Беспрепятственно завладели разбойники всем, что находили, согнали женщин и детей в долину, связали нас, и не прошло 15 минут, как нас уже выгнали из Калеба и увезли на маленьких тощих лошадках. Что сделалось с моим отцом, с моей матерью, родственниками, знакомыми, мне не известно, потому что с тех пор я их больше никогда не видел». Через день автор был продан на невольничьем рынке в Азове8.

Но вернемся к русской армии, двигавшейся по степи в сторону Крыма. Миних постоянно торопил командиров, чтобы они привели колонны к границе с турками непременно к годовщине коронации Ее императорского величества — 5 мая, вероятно для того, чтобы в праздничный день победно рапортовать о вступлении доблестного войска во вражеские пределы.

7 мая 1736 года произошла первая стычка с татарами, напавшими на русский авангард. Нападение было отбито, но с тех пор вся армия двигалась в большом каре, в центре которого находился обоз. Как только из степи налетали кочевники, каре останавливалось, солдаты выставляли перед собой рогатки, которые не позволяли татарам прорвать ряды батальонов, составлявших каре. Ружейным огнем татары отгонялись, солдаты брали рогатки на плечи и медленно двигались дальше, не размыкая каре.

Наконец войско подошло к Перекопу — глубокому рву с валом, делавшему Крым островом. Примерно в центре этого гигантского и совершенно бесполезного десятикилометрового сооружения располагалась турецкая крепость Ор-Капы с 4-тысячным гарнизоном, охранявшим единственный проход через ров. Обойдя крепость и форсировав ров, русские с минимальными потерями (шесть убитых) легко овладели валом, а вскоре им сдалась и сама крепость9.

Впервые нога русского солдата ступила на землю Крыма, начался очередной этап драмы русско-крымских отношений. Ему предшествовали столетия набегов татарских орд на южные пределы России и Украины. Не раз и не два грозные и безжалостные воины крымского хана подступали к Москве, сжигали ее посады, сеяли смерть в десятках городов русского Центра. Сотни тысяч русских пленников — мужчин, женщин, детей — были захвачены во время бесчисленных набегов крымских татар на Россию и проданы на невольничьих рынках Гёзлева, Кафы, других городов Причерноморья. После распада Золотой Орды и падения Казанского и Астраханского ханств крымский хан считал себя повелителем великого Московского князя — русского царя, и лишь Петр I в начале XVIII века прекратил выплачивать татарам ежегодную дань.

Теперь, 22 мая 1736 года, наступил черед Крыма — Миних получил приказ разорить дотла цветущий край, названный в указах «гнездом разбойников».

На военном совете у Перекопа бо?льшая часть генералов высказалась за то, чтобы разорять Крым карательными экспедициями из единого центра — перекопского лагеря. Однако, как писал военный историк Баиов, «Миних, влекомый честолюбием и славолюбием, решается действовать вопреки мнению большинства — ведь никто еще из русских не вторгался на Крымский полуостров. Надежда на дешевые лавры затемняет способность правильно оценить обстановку и действовать менее эффектно, но более соответственно этой обстановке»10.

Эта оценка кажется верной — любовь к эффектам никогда не оставляла нашего героя. Манштейн, адъютант Миниха, описывая события 7 ноября 1740 года, когда Миних ночью арестовал Бирона в Зимнем дворце, отмечал, что можно было спокойно захватить Бирона днем, когда тот находился во дворце без охраны, тогда бы Миних не подвергал себя и своих людей ненужному риску, но фельдмаршал, «любивший, чтобы все его предприятия свершались с некоторым блеском, избрал самые затруднительные средства»11. Так было и в Крыму, только цену за этот «блеск» заплатили тысячи русских солдат своими жизнями.

Вначале все шло, как и намечал Миних: армия успешно заняла Гёзлев и Кинбурн и двинулась на Бахчисарай с намерением далее идти на Феодосию и Керчь. 16 июня 1736 года русские подошли к Бахчисараю, захватили, разграбили его и обратили в пепел. Полковник Манштейн по заданию своего шефа составил описание дворца крымского хана, который после ограбления был предан огню:

«Отсюда выход в просторную залу с белым мраморным бассейном посередине; из этой залы широкая лестница ведет в верхний этаж, прямо в большую залу с мраморным полом, прикрытым чистыми циновками; потолок этой залы расписан голубым цветом с золотом, со столярными мозаичными украшениями… Стены залы были вместо ковров выложены разноцветным фарфором; самая зала освещалась окнами в два ряда. В верхнем ряду стекла были разноцветные, зеркальные, в виде больших четырехугольников. Нижние же окна, большей величины, были снабжены двойными ставнями, из которых внутренние были легкие, решетчатые, красиво выточенные из букового дерева, пропускавшие прохладу в залу… Левая сторона этого двора выкрашена под белый мрамор, в середине стены, в нише, фонтан, из которого вода стекает в белый мраморный бассейн»12. Нет, это не знаменитый «фонтан слез», сооруженный иранским мастером Омером в 1764 году, а не менее красивый мраморный каскадный фонтан, восстановленный после погрома и дошедший до наших дней.

Как бы то ни было, дворец и город были уничтожены, а русская армия поспешно двинулась назад, в сторону Перекопа. Для спешки были основания — солдат начали косить болезни. Нестерпимый зной, отсутствие питьевой воды и плохая пища были лишь одной из причин болезней и повальной смертности людей и животных. Другой причиной стала крайне плохая организация похода, беспощадность главнокомандующего к своим солдатам, которых он изнурял неоправданными маршами.

Сотни верст армия шла в сплошном каре, солдаты тащили на себе длинные пики и рогатки, которые «закидывали» при появлении противника. Каре формировалось с раннего утра, и лишь к полудню начиналось движение, причем превышавший всякие разумные размеры гигантский обоз внутри каре постоянно останавливался из-за неразберихи, обрекая и войска на бесчисленные остановки под палящим солнцем. Рутинная тактика и стратегия, бездарная организация этого похода, как и других походов Миниха, солдаты которого замертво падали в строю или на ходу, оказались страшнее противника. Когда в сентябре 1736 года был проведен смотр, выявились ужасающие цифры: погибла половина армии — тридцать тысяч человек, из них от пуль, стрел и сабель противника — менее двух тысяч. Все остальные умерли от болезней13.

Одной из важнейших причин бессмысленных потерь была бездарность Миниха как полководца. Известно, что можно быть прекрасным инженером, канало- и мостостроителем, но при этом оказаться посредственным или плохим военачальником. Миних в худших традициях нашего недавнего прошлого (а военные, как известно, планируют прошедшие войны) спланировал и осуществил неудачный поход Петра Великого на Прут в 1711 году: налицо такая же плохая подготовка, провалы в разведке, пассивная тактика, громоздкое каре, рогатки и т. д.

Что же нужно было делать, чтобы избежать такой победы, за ценой которой, как у нас в России часто бывает, не постояли? Военная история России дает на это ответ — спустя всего лишь тридцать лет Румянцев и Суворов, имевшие дело с такими же солдатами и таким же климатом и с не менее грозным противником, добились блистательных побед с минимумом — в тех тяжелейших условиях — потерь за счет нестереотипного мышления, новаторства в организации военного дела, стратегии и тактики ведения боевых действий.

Румянцев первым разбил сплошное гигантское каре на несколько малых каре, что резко повысило мобильность армии в походе и в бою. Тем самым был нарушен догмат о сплошном боевом порядке, которого слепо придерживался Миних.

Открытия Румянцева довел до совершенства Суворов, сумевший достичь выдающихся успехов в войнах с турками за счет повышения тактических преимуществ регулярной армии, которая умело маневрировала, быстро перестраивалась, действовала осмысленно и инициативно. Создание сильной конницы, получавшей самостоятельные боевые задания, и отборных частей егерей, сражавшихся в рассыпном строю, умелое использование артиллерии и штыкового удара, забота о людях, начиная с питания и кончая одеждой, воспитание выносливости солдат, инициативности генералов и офицеров — все это сводило на нет попытки османов одержать победу над русскими.

Пока армия Миниха выходила из Крыма, фельдмаршал Ласси без труда взял Азов и вскоре, как и было условлено с Минихом, двинулся вдоль северного берега Азовского моря к Крыму. Дойдя до Миуса, он совершенно случайно узнал, что Миних, не известив его, уже покинул Крым. Самостоятельный поход небольшого корпуса Ласси в Крым привел бы старого фельдмаршала к катастрофе. Крымский поход Миниха, варварский и беспощадный разгром Крыма произвели сильное впечатление на татар и турок. Вот как описывал происшедшее турецкий историк XVIII века Субхи: «Летописи Османского дома изукрашены известиями о том, как обыкновенно были побиваемы и истребляемы презренные враги всякий раз, когда они дерзали простирать свои стопы с злостною целью и пакостным намерением к Крымскому полуострову, искони служащему предметом жадных взоров христианских наций. Случившееся в этом благословенном году происшествие есть никогда не слыханная и не виданная вещь: это всем и каждому известно».

Далее поясняется, что во всем виноват хан Каплан-Гирей, который своей грубостью и холодным обращением отвратил подданных, потерпевших из-за этого поражение, «вследствие чего пола государства и народа был выпачкана грязью вражеского пребывания»14.

Хан был смещен и отправлен в ссылку на остров Хиос, а татары той же зимой 1736/37 года совершили набег мести на Украину, и добыча была «так велика, что ни языком пересказать, ни пером описать нельзя». Но дальновидные политики и в Бахчисарае, и в Стамбуле понимали, что прежние добрые времена уже не вернуть, наступили времена новые и худшие: Россия уже не оставит Крым в покое. И действительно, как писал турецкий летописец в 1737 году, «проклятые московиты опять подобно злым духам вошли в чистое тело Крыма и… ни хан, ни жители не в силах были устоять против многочисленности огненного Крещения проклятых: все от мала до велика повергнуты были в смущение и потеряли голову»15. Речь идет о новом Походе войск фельдмаршала Ласси, которые вошли В Крым не через Перекоп, где их ждали турки и татары, а через Сиваш и Арабатскую косу. Ласси обратил в пепел Карасу-Базар (современный Симферополь), дважды разбил татар в полевом сражении и, уничтожив все, что уцелело после погрома 1736 года, вернулся назад через Чонгар.

Марш Ласси был вспомогательной операцией, ставившей целью не только продолжить разорение Крыма, но и отвлечь противника от главной операции русских войск, намеченной на кампанию 1737 года, — взятия мощной турецкой крепости Очаков. Войска подошли к крепости 30 июня, а уже 2 июля Миних, не проведя необходимой в этом случае рекогносцировки, не снабдив солдат фашинами для засыпки рва и лестницами для штурма стен, бросил половину армии в атаку на хорошо защищенную крепость. Не дойдя до крепостного рва, штурмующие колонны остановились, а затем, теряя сотни убитых и раненых, начали беспорядочно отступать, преследуемые вышедшими из крепости турками.

Отчаяние овладело Минихом, который понял, что ему грозит поражение. Но в этот момент произошло чудо — набравший силу пожар в крепости дошел до главного порохового погреба, который, к ужасу оборонявшихся, взорвался со страшным грохотом. Под обломками стен и зданий сразу погибло больше трети гарнизона — шесть тысяч человек, а также весь запас пороха. Воспользовавшись паникой, казаки ворвались в крепость со стороны моря, началась резня, и комендант Очакова сдал на милость победителям крепость, вокруг которой, как писал сам Миних, «мертвые тела людские и конские сплошь лежали в кучах непроходимых»16.

Оставив в Очакове двухтысячный гарнизон во главе с генералом Штофельном, армия двинулась в сторону Бендер, но отсутствие корма для скота и пищи для солдат заставило повернуть назад. Как и в предыдущие годы, потери от болезней были огромными. Под Очаковом было убито и ранено четыре тысячи человек, а всего из похода не вернулось шестнадцать тысяч! Миних, обвиненный в пренебрежении к солдатам, которым приходилось есть сырое тесто, писал в свое оправдание, что они мрут «от жаркого климата и дурной степной воды». Артиллерия потеряла 15 тысяч пар волов, тащивших пушки и фуры17.

Очаков оказался единственным крупным призом этой кампании. В октябре 1737 года гарнизону Штофельна удалось его отстоять, когда турки попытались вернуть эту стратегически важную крепость в устье Днепра и Южного Буга. Русский гарнизон выдержал тяжелейшую осаду 40-тысячной турецкой армии и не дрогнул. Манштейн, который имел далеко не восторженный образ мыслей, писал: «Я сомневаюсь, что на свете было другое войско, которое, подобно русскому, в состоянии было бы или решилось бы терпеливо выносить такие непомерные труды, какие перенесены русскими в Очакове».

И далее следуют золотые слова, справедливость которых многократно подтверждалась в русской истории: «Это усиливает во мне да?внешнее убеждение, что русские способны все выполнить и все предпринять, когда у них есть хорошие руководители»18.

Реваншистская осада Очакова началась уже после того, как русские, турецкие и австрийские уполномоченные немало времени просидели за столом переговоров в большой палатке под украинским местечком Немиров, куда они собрались летом 1737 года по инициативе Австрии. Австрия провела в войне с османами несколько месяцев и особых успехов в Боснии — главном театре военных действий на Балканах — не добилась. Но то, что давний союзник России не только официально подтвердил конвенцию о союзе 1726 года, но и вступил в войну на стороне России, было важным фактором в дипломатической игре, которая сопровождает каждую войну.

В Немирове русские дипломаты (П. Шафиров, А. Волынский и И. Неплюев) затребовали от османов «по максимуму»: «Земли татарские Кубань и Крым и прочия до реки Дуная лежащия да останутся со всеми жителями и крепостями во владении Российской империи». Валашское и Молдавское княжества становились независимыми, но «под протекцией Е.и.в.».

Главным резоном турецкой стороны было утверждение, что Россия требует земель, которые ей никогда в прошлом не принадлежали. Сколь уязвим этот аргумент в кровавом споре империй, мы знаем достаточно хорошо. Переговоры в Немирове, несмотря на сложные маневры сторон, оказались бесплодными, и армии начали готовиться к новой кампании 1738 года19.

Организация этой кампании была даже более бездарной, чем предыдущей. Войска непрерывно двигались в трех огромных каре, пересекали множество рек, но так и не дошли до главной цели — крепости Бендеры. Снова начались болезни, резко возросла смертность людей, а гигантский падёж скота привел к тому, что большое количество артиллерийских снарядов и снаряжения пришлось бросить на обратном пути. К тому же в Очакове началась чума, и, потеряв двадцать тысяч человек, Штофельн был вынужден оставить и Очаков, и Кинбурн, которые были «до подошвы подорваны и разорены»20.

Более успешен был третий поход Ласси в Крым, — перейдя Сиваш, русские взяли и уничтожили Перекоп. Сам разоренный Крым военного интереса уже не представлял — пепелища и следы прошлогодних разгромов виднелись на каждом шагу, татары укрывались в труднодоступных горах. Миних, планируя новые крымские экспедиции, это прекрасно знал. Он писал: «А в Крыму имеется до 200000 семей, которые, как прочие татары, в кибитках не живут, но в имеющихся там бесчисленном множестве селах и деревнях, кои большею частию каменного строения и мазанки, которые по разорению, за неимением лесу, в несколько лет вновь построить будет невозможно…»21 Поэтому бессмысленные с военной точки зрения походы имели исключительно карательное назначение.

Последний год войны — 1739-й — должен был стать решающим. И действительно, движение армии в направлении турецкой крепости Хотин на Пруте оказалось весьма удачным: на пути к крепости русские войска подошли к турецкому лагерю у местечка Ставучаны. Здесь 17 августа турки предприняли кавалерийские атаки на русские позиции, но с большим уроном для себя были отбиты…

И тут внезапно 90-тысячным войском Вели-паши овладела паника. Армия начала беспричинно и поспешно отступать. Турки без боя оставили хорошо укрепленный лагерь, полный продовольствия и различных запасов, и бежали в сторону крепости Хотин — центра обороны Подолии, бросая по дороге пушки и снаряжение. Потери русских составили 13 убитых и 54 раненых. «Никогда еще, — отмечает Манштейн, — совершенная победа не была одержана с такою малою потерею»22.

А дальше произошли события, редко встречающиеся в истории: отступающие турецкие полевые войска, проходя через Хотин, заразили паникой и 10-тысячный гарнизон этой неприступной вырубленной в скале крепости, и он почти целиком бежал. Когда читаешь в популярной книге фразу: «19 августа Хотин был взят», то думаешь о несовершенстве (или наоборот — совершенстве) русского языка, который позволяет одним и тем же глаголом обозначить и взятие Суворовым в 1790 году с огромными потерями и невероятным трудом крепости Измаил, и взятие Минихом… ключей от Хотина, которые подал ему на подносе эльяс Колчак-паша — хотинский комендант.

Эпидемия паники, охватившая турецкую армию, известную в истории своей стойкостью, продолжалась — через десять дней турки оставили Яссы, бросив тем самым на произвол судьбы Молдавию, и откатились за Дунай. Победа была полная…

В начале сентября 1739 года Миних, воодушевленный нечаянной победой, писал императрице: «Понеже здешняя молдавская земля весьма преизрядна и не хуже Лифляндии, и люди сей земли, видя освобождение от варварских рук, приняли высочайшую протекцию со слезною радостию, поэтому весьма потребно эту землю удержать в руках В.в., я ее со всех сторон так укреплю, что неприятель никак нас из нея выжить не будет в состоянии»23.

Миних торжествовал — его знаменитый «Генеральный план» 1736 года был близок к исполнению. Как бы услышав его, безвестный фрайбургский студент Михайло Ломоносов написал в эти дни оду на взятие Хотина, прославившую его как поэта. В этой оде пиит обращал к Порте такие строки:

Еще высоких мыслей страсть

Претит тебе пред Анной пасть?

Где можешь ты от ней укрыться?

Дамаск, Каир, Алепп сгорит,

Обставят Росским флотом Крит;

Ефрат в твоей крови смутится.

Миних на Евфрат не собирался, но, думаю, поэтическую вольность студиоза одобрил бы — высокие мечтания не были чужды фельдмаршалу.

Но мечтания мечтаниями, а жизнь шла своим рутинным путем — в дни триумфа Миниха, точнее 4 сентября 1739 года, австрийцы сделали для турок то же, что сделали турки для Миниха, — сдали османам ключевую крепость обороны Сербии — Белград. Для Австрии это было сокрушительное поражение. И там же — в Белграде — поспешно начались австро-русско-турецкие переговоры. Россия уполномочила вести их французского посла Вильнёва, который и подписал 18 сентября мир, названный Минихом (наподобие Брестского «похабного» мира 1918 года) «срамным миром».

Особо гневался Миних на австрийцев-имперцев. «Что же стало с этим священным союзом, долженствовавшим существовать между обоими дворами? — восклицал он в письме к князю Лобковичу — главнокомандующему австрийцев в Трансильвании. — Со стороны русских берут крепости, со стороны имперцев срывают их и уступают неприятелю. Русские завоевывают княжества и провинции, а имперцы отдают неприятелю целые королевства!24

Гнев Миниха понять можно: потеряв в этой тяжелейшей войне десятки тысяч солдат (в основном от болезней), Россия фактически не достигла ни одной крупной цели. Хотин, Яссы, Молдавия, Очаков, Кинбурн были возвращены туркам в обмен на Азов, за который (учитывая его крайне удаленное от Турции и неудобное местоположение) турки особейно и не держались. Но и Азов по условиям мира нельзя было укреплять и даже нельзя было поставить в нем гарнизон. В итоге реальной платой за огромные потери в войне стало расширение пределов России дальше на юг, в степи, всего лишь на расстояние в несколько десятков верст.

Белградский мир 1739 года, утвердивший решения, принятые Вильнёвом еще до того, как в Петербурге был получен его отчет о переговорах и условиях мира, явился несомненным дипломатическим провалом руководителя внешнеполитического ведомства А. И. Остермана, который не сумел организовать полноценные переговоры с турками и, подчиняясь давлению двора, мечтавшего поскорее развязаться с надоевшей турецкой войной, дал поспешное согласие на заключение невыгодного для России мира.