Глава 13 БУРЯ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Глава 13

БУРЯ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

На самом деле все произошло гораздо быстрее, чем я вам рассказываю.

Казначей Королевского фузилерного полка Генри Диксон

I

Прибывший 11 ноября в Балаклаву к новому месту службы в 46-м полку офицер обнаружил, что армия «погружена во мрак». Вновь подтвердилась справедливость замечания капитана Шекспира, который писал, что, «наверное, Англия должна потерять всю армию для того, чтобы добиться хоть какого-то порядка».

В сражении при Инкермане британская армия потеряла убитыми и ранеными около 8 тысяч человек. По оценкам Раглана, русские потеряли там до 11 тысяч солдат, но, как горько прокомментировал это капитан Биддульф, «они могут позволить себе такое». Севастополь стоял перед союзниками незыблемой твердыней, и многие стали склоняться к мысли, что этот величественный город и его бесстрашные защитники не сдадутся.

Британским солдатам внушали, что защитники города страдают не меньше, чем союзники, однако захваченные пленные не производили впечатления страдающих от истощения. Иногда, правда, северный ветер приносил из города ужасные запахи.

Через три дня после окончания битвы англичане все еще хоронили убитых. Союзники предложили князю Меншикову отправить им в помощь русские похоронные команды, однако тот заявил, что по правилам войны павших хоронит тот, за кем осталось поле боя. Убитые русские были похоронены союзниками в общих могилах. Похороны проходили без торжественных церемоний: турки за ноги волокли трупы к ямам и закапывали.

Многие убитые были похожи на живых. Смерть застала их в самых разнообразных позах: одни пытались руками заслониться от удара; пальцы других сжимали ружья; рты были открыты, зубы оскалены, мышцы шеи напряжены. Они погибли внезапно, во время выполнения повседневной солдатской работы. К удивлению солдат похоронных команд, некоторые мертвые сжимали зубами землю, дав почву для размышления над смыслом выражения «цепляться за землю зубами».

Лица некоторых мертвых солдат союзников искажали гримасы гнева, страха и ненависти: так же как на Альме, русские штыками добивали раненых.

К Меншикову был отправлен парламентер с официальным протестом против подобного варварства, однако князь не признал обвинения справедливыми. По его словам, «отдельные случаи жестокости к раненым союзникам были вызваны религиозными чувствами русских солдат, которые пришли в ужас, узнав, что французы разграбили православную церковь в Карантинной бухте».

Русские солдаты, видимо, в самом деле считали союзников чуть ли не чудовищами. Раненые выкрикивали ругательства, когда санитары пытались перенести их в полевой госпиталь, их товарищи, по выражению корреспондента «Таймс», нападали на медиков из зарослей «с жестокостью диких зверей». Им внушили, что в плену их подвергнут мучительной смерти. Раненые неохотно протягивали руки в мольбе дать им воды, а напившись, смотрели на своих благодетелей со стыдом, что им приходится принимать помощь от таких злодеев.

7 ноября в зарослях кустов все еще находили раненых русских солдат. Иногда они испускали дух сразу же после того, как их грузили на мулов, чтобы отвести в лазарет. Генерал Пеннифасер вспоминал, что «никогда прежде не слышал ничего ужаснее, чем предсмертные крики и стоны несчастных. День и ночь они лежали около моей палатки прямо на мокрой земле, умирая от ран, голода и жажды».

Казалось, что таким сценам не будет конца. Земля была густо покрыта ранеными солдатами неприятеля. Специальные эвакуационные команды пытались собирать их и доставлять в полевые лазареты, где большинство этих несчастных умирали под ножом хирурга. Трупы тут же уносили в сторону, а на их место укладывали новых умирающих.

Госпитали были слишком плохо оборудованы, а медики слишком немногочисленны для того, чтобы справиться даже со своими ранеными, у них просто не хватало сил лечить тысячи русских солдат. Еще до битвы в британской армии было столько больных, что вся медицинская служба оказалась парализована. Как, возможно несколько преувеличивая, жаловался Тимоти Гоуинг, «врачи не обращали внимания на солдат, которые жаловались на плохое самочувствие».

Обстановка всеобщего страдания привела к сильному падению морали в армии. Как писал в своем дневнике на следующий день после битвы доктор Робинсон, «всеобщее отчаяние и беспросветность делают людей бессердечными». Один из солдат 63-го полка рассказывал сестре: «Ночь за ночью мы проводим в траншее. По утрам получаем дневной рацион и отправляемся на поиски дров, чтобы приготовить себе пищу. Зачастую это очень скудное количество солонины и галет. Иногда, когда удается доставить дополнительные запасы провизии, мы получаем положенные два стакана рома, кофе, сахар и рис. Варить кофе и готовить приходится самим. С 12 августа бритва не касалась моего лица. По-моему, я стал похож на еврея. Дай бог, чтобы все это поскорее кончилось».

Отчаяние и уныние были повсеместными. Генерал Буллер, временно командовавший 4-й дивизией, высказал общее мнение генералов о том, что «настоящее англо-французских союзников неопределенно, а будущее – мрачно». Лэси Ивэнс посоветовал Раглану отказаться от осады города и эвакуировать армию из Крыма. Многие офицеры подумывали о том, чтобы отказаться от службы и уехать по домам, а некоторые так и сделали. 11 ноября полковник Пейджет оставил командование 4-м драгунским полком и на пароходе отправился к молодой жене, на которой женился всего за несколько дней до начала кампании. Не многие обвиняли его[21].

Лейтенант Ричардс писал матери: «Мы все очень устали от этого бардака, который почему-то называют осадой».

От злости и отчаяния каждый обвинял в своих бедах каждого. Чего можно было ожидать от армии, которой командуют такие генералы и такой штаб? Джон Бэргойн был «пьяницей», герцог Кембриджский – «безмозглым безумцем», Колин Кемпбелл «слишком суетлив». Такое же мнение сложилось о Джордже Брауне, который, помимо прочего, «был самым большим дураком во всей армии». Последнее определение он разделял с генералом Бентинком. Что касается штабных офицеров Раглана, все они были ленивыми идиотами, которые «не пожелали оторваться от позднего завтрака во время битвы за Инкерман».

Как это часто случается, после окончания битвы на генералов посыпался поток обвинений за их поведение. В первую очередь, их обвиняли в том, что в районе Инкермана противнику удалось застать англичан врасплох, за то, что там не было построено никаких оборонительных укреплений, за исключением недостроенной позиции артиллерийской батареи, на которой оказалось всего две пушки, и нескольких стен, за которыми должны были укрыться пикеты. О необходимости усилить систему обороны предупреждал едва ли не каждый офицер в армии, но генерал Бэргойн игнорировал эти предложения. Еще более странным казалось то, что после того, как 26 октября войска полковника Федорова атаковали позиции 2-й дивизии, всем генералам было известно, где русские намерены сосредоточить основные усилия. Но никто, тем не менее, не был готов отразить новое наступление противника. Артиллерийский офицер писал: «Этот старый осел Раглан (никто в армии уже не сомневается, что он заслужил это прозвище) решил, что, попробовав один раз, русские не станут наступать снова. Инженеры советовали ему усилить оборону, но всезнайка лорд, видимо снова впав в детство, отмахнулся от них: «Ерунда, они не осмелятся напасть снова».

Раглана собирались произвести в фельдмаршалы. Некоторые офицеры сомневались в том, успели ли его вообще вовремя разбудить к битве. Другие, пытаясь быть объективными, выражали сомнение, что кто-либо вообще был способен руководить войсками в таком тумане.

Нападки на командующего продолжались. Иногда они были безосновательны и противоречивы, иногда просто злобны. Молодые офицеры, чьими горькими упреками пестрели газеты, обвиняя командующего и армейскую систему, просто не способны были реально оценить ситуацию из-за своего крайне ограниченного опыта. Им были неведомы сомнения командующего, сложности отношений с французскими союзниками, титанические усилия, предпринятые с целью избежать зимней кампании. Они считали, что старый лорд почивает на лаврах прошлой славы в своем удобном доме, окруженный толпой слуг и прихлебателей из штаба. Ими был создан портрет самовлюбленного надменного аристократа, недалекого и упрямого, который вначале был воспринят как карикатура. Но постепенно среди англичан сложился именно такой образ командующего крымской армией.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.