Глава пятнадцатая

Глава пятнадцатая

6 марта 1937 г. во всех советских газетах появилось сообщение об очередном важном событии в жизни партии. Вполне обычное как таковое, но в данном случае не лишённое довольно характерного своеобразия, оно предельно скупо информировало лишь о том, что «на днях» закончившийся пленум «обсудил вопрос о задачах партийных организаций в связи с предстоящими выборами Верховного Совета СССР на основе новой конституции». Оно не содержало даже намёка на ещё две проблемы, фигурировавшие в повестке дня, и лишь в конце отмечалось: «Пленум рассмотрел также вопрос об антипартийной деятельности Бухарина и Рыкова и постановил исключить их из рядов ВКП(б)». Далее публиковалась лишь одна из пяти резолюций — принятая по докладу Жданова.

Столь ограниченное, преднамеренно выборочное содержание сообщения свидетельствовало о весьма важном. Узкое руководство, от которого всецело зависело, о чём же поведать партии, а заодно и населению страны, как и в декабре минувшего года, явно стремилось скрыть всё, что было связано с репрессиями, вполне сознательно умолчало о докладах не только Ежова, Молотова, Кагановича, но и Сталина. Несомненно, пошло оно на это лишь для того, чтобы исключить любую возможность возникновения обсуждения, разговоров, слухов о существовании и арестах «врагов», которые обязательно начались бы, если бы появились официальные данные о том. Пропаганда через газеты и журналы настойчиво начала бить в единственную цель: подготовка парторганизаций к предстоящим выборам по новой избирательной системе.

Вместе с тем приходится констатировать и иное. С однолинейной пропагандой пленума всё обстояло не так уж просто. Настораживала прежде всего весьма существенная деталь: сам доклад Жданова опубликовали лишь 11 марта, хотя выправленный его текст вполне мог быть передан в газеты ещё 28 февраля, во всяком случае не позже 5 марта, вместе с сообщением и резолюцией. Возможно, почти недельную отсрочку породило какое-то неизвестное нам столкновение мнений на самом высоком уровне, нежелание некой группы лиц, обладающих достаточной властью, предавать огласке содержание доклада, носившего откровенно антипартократический характер. Нельзя также исключать и того, что давление этой гипотетической группы, которую, если она существовала, вряд ли удастся когда-либо идентифицировать, привело к публикации, но только 29 марта, доклада Сталина — как своеобразной компенсации за нанесённый партократии «моральный ущерб». Если такое предположение верно, то вполне логичным было бы и следующее: целью данной группы являлось стремление любой ценой добиться огласки прозвучавшей на пленуме констатации существования и вредительской деятельности многочисленных «врагов» — «троцкистских и иных двурушников», о которых пришлось говорить Молотову и Сталину.

Однако на этом своеобразное «перетягивание каната» отнюдь не завершилось. 1 апреля, как оригинальный контраргумент группы реформаторов, газеты опубликовали «Заключительное слово» Сталина, но резолюция по его докладу так и не стала достоянием гласности. Вместо этого три недели спустя, 21 апреля, также в газетах, увидела свет вторая часть доклада Молотова. И хотя её поместили на трёх полосах под выразительным заголовком «Наши задачи в борьбе с троцкистами и иными вредителями, диверсантами и шпионами», как само содержание её, так и все подзаголовки — «Воспитание кадров», «Подбор работников», «Метод руководства» — подчёркивали совершенно иную по смыслу направленность всего материала.

Пока узкое руководство при безоговорочной поддержке А.И. Стецкого, Л.З. Мехлиса, Б.М. Таля и руководимых ими средств массовой информации объясняло партии, в чём же заключается истинный смысл только что прошедшего пленума, возникла новая, хотя и вполне предсказуемая проблема. В соответствии с резолюцией по докладу Жданова во всех партийных организациях, поначалу, разумеется, в низовых и районных, начались выборы. А они сразу же показали, что первые секретари либо по неграмотности, по неспособности понять требуемое от них, либо вполне преднамеренно и сознательно попытались проводить их по-старому — используя списки, избегая обсуждения каждой выдвинутой кандидатуры, принуждая голосовать открыто. Словом, демонстративно нарушали принятое ими же решение.

Наглядным примером подобного «непонимания» стала телеграмма, посланная С.В. Косиором Сталину 20 марта:

Поскольку выборы парторганов в областях начались, прошу ускорить дачу указания по неясным ещё вопросам: выбирать ли открытым либо тайным голосованием парторгов и делегатов на партконференции и членов бюро парткомов.

Сталин ответил предельно кратко: «Все выборы проводятся путём тайного голосования»[455]. Но, отлично понимая, что вскоре он может получить ещё сотню таких телеграмм, провёл в тот же день через ПБ циркулярное решение «Об организации выборов парторганов (на основе решения пленума)». В нём однозначно, ясно и понятно было вновь указано:

«Воспретить при выборах партийных органов голосовать списком. Голосование производить по отдельным кандидатурам, обеспечив при этом всем членам партии неограниченное право отвода кандидатов и критику последних (выделено мной — Ю.Ж.). Установить при выборах партийных органов закрытое (тайное) голосование…»[456].

Но даже такого повтора решения пленума, как вскоре выяснилось, оказалось недостаточно. Поэтому 8 мая ПБ пришлось утвердить уже как постановление ЦК ещё одно разъяснение, подготовленное и внесённое Г.М. Маленковым, — «О нарушениях порядка оглашения результатов закрытого (тайного) голосования». В нём говорилось:

«ЦК ВКП(б) стали известны факты о том, что в отдельных партийных организациях на партийных конференциях и собраниях при оглашении результатов тайного голосования счётные комиссии не сообщают количества голосов «против», полученных членами ЦК ВКП(б) при голосовании их кандидатур в состав партийных органов или делегатов на конференции. ЦК ВКП(б) разъясняет, что такая практика является неправильной, и считает необходимым полностью устно (не в печати) оглашать результаты голосования, кого бы оно ни касалось»[457].

Именно поэтому сразу же после возникновения данной проблемы направленность пропагандистских материалов вынужденно была изменена. От вопросов, связанных с выборами в Верховный Совет СССР, перешли к разъяснению технологии проведения выборов в партийных организациях. Весьма показательно, что тогда же «Правда» поместила всего одну статью иной направленности — заместителя наркома тяжёлой промышленности О.П. Осипова-Шмидта «Ликвидация последствия вредительства в химии»[458].

Так, хотя и чисто внешне, представал перед всеми курс узкого руководства, выраженный и пропагандистскими материалами, и постоянным контролем за формой проведения выборов в партийных организациях. Но точно так же выглядел этот курс и в недоступной постороннему взгляду секретной переписке Сталина с первыми секретарями обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий. Вот известные нам направленные Сталиным на места шифротелеграммы по кадровым вопросам за период с конца января по начало мая 1937 г.

В.А. Орлову, секретарю Камчатского обкома, 22 января:

«Получена жалоба Савина (начальника политотдела Крутогоровского рыбкомбината) о травле Савина и покровительстве Разгонову с Вашей стороны. Савин известен Центральному комитету партии как человек честный. Жалоба Савина производит впечатление документа объективного. Просьба дать объяснение секретарю крайкома Варейкису, копия ЦК партии и ждать решения вопроса от крайкома».

И.Д. Кабакову, секретарю Свердловского обкома, 9 февраля:

«Вы допустили преступление, исключив из партии Фёдорова за заявление о том, что к наркому не попадали его сообщения и нарком не реагировал на них. Надо было сначала проверить заявление Фёдорова, а потом обсудить его. Предлагаю отменить немедля решение ячейки об исключении, не трогать Фёдорова, проверить фактическую сторону его заявления и сообщить результаты ЦК».

Е.И. Рябинину, секретарю Воронежского обкома, 12 февраля:

«Начальником Юго-Восточной дороги назначен Чаплин. У него были в прошлом некоторые грешки, но он давно уже ликвидировал их. ЦК верит, что Чаплин будет честно и умело вести работу. Просим оказать ему полное доверие и оградить его от возможных придирок. Хорошо бы ввести его в обком и обеспечить ему участие в партийных органах».

Всем секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, начальникам управлений НКВД по краю, области, 13 февраля:

«По имеющимся в ЦК материалам, некоторые секретари обкомов и крайкомов, видимо, желая освободиться от нареканий, очень охотно дают органам НКВД согласие на арест отдельных руководителей, директоров, технических директоров, инженеров и техников, конструкторов промышленности, транспорта и других отраслей. ЦК напоминает, что ни секретарь обкома или крайкома, ни секретарь ЦК нацкомпартии, ни тем более другие партийно-советские руководители на местах не имеют права давать согласие на такие аресты. ЦК ВКП(б) обязывает Вас руководствоваться давно установленным ЦК правилом, обязательным как для партийно-советских организаций на местах, так и для органов НКВД, в силу которого руководители, директоры, технические директоры, инженеры, техники и конструкторы могут арестовываться лишь с согласия соответствующего наркома причём в случае несогласия сторон насчёт ареста или неареста того или иного лица стороны могут обращаться в ЦК ВКП(б) за разрешением вопроса».

М.Д. Багиров, первый секретарь ЦК КП(б) Азербайджана, — Сталину, 13 марта:

«В докладных записках мы сообщали ряд данных, говорящих о причастности директора треста Кергезнефти Борца к контрреволюционной троцкистской работе в нефтяной промышленности. За последнее время поступили новые серьёзные показания, подтверждающие активное участие Борца в троцкистской вредительской работе. Просим санкции на снятие Борца с работы и исключение его из партии».

М.Д. Багирову, 14 марта:

«Предлагаем арестовать Борца и назначить вместо него директором треста товарища Калашникова».

А.И. Криницкому, секретарю Саратовского обкома, 3 апреля:

«Рассмотрев сообщение обкома о т. Яковлеве ЦК ВКП(б) считает, что обком поступил неправильно ставя вопрос о политическом доверии т. Яковлеву — уполномоченному КПК. Центральному комитету известно о бывших колебаниях т. Яковлева в 1923 г. Эти колебания ликвидированы были уже в 1924 г., и с тех пор т. Яковлев не давал оснований для каких-либо сомнений насчёт его большевистской стойкости. ЦК доверяет т. Яковлеву и предлагает обкому считать на этом вопрос исчерпанным».

Е.Г. Евдокимову, секретарю Азово-Черноморского крайкома, 20 мая:

«Кандидата в предисполкомы края не можем и не считаем целесообразным дать. Не надейтесь на то, что Вам дадут готового работника сверху, со стороны. Ищите кандидата у себя в крае и выдвигайте снизу. Надо смотреть не вверх, на ЦК, а вниз, на своих работников, которые растут и которых нужно выдвигать»[459].

Все эти шифротелеграммы, равно как и циркуляр от 13 февраля, со всей очевидностью подтверждают два непреложных факта. Во-первых, арестов тогда требовал не кто-либо иной, а партократия, стремившаяся, без сомнения, таким образом возложить ответственность за любые провалы, ошибки, неудачи, упущения в народном хозяйстве на подведомственной территории, приписывая им чисто политический характер, исключительно на хозяйственников. Во-вторых, узкое руководство стремилось если не избежать репрессий полностью, то хотя бы свести к минимуму подобную практику. И оградить вместе с тем от необоснованных обвинений и наветов специалистов, пусть даже с далеко не безупречным партийным прошлым.

И всё же после второго московского открытого процесса и февральско-мартовского пленума в стране так и не наступило полное умиротворение. Репрессии, хотя и предельно ограниченные, выборочные, продолжались. Но затрагивали они в те весенние месяцы 1937 г. преимущественно тех, кто совсем недавно занимал важные, очень высокие посты в НКВД. Ну, а основанием для них послужили три ареста: 3 февраля в Минске — наркома внутренних дел БССР, до того начальника секретно-политического отдела НКВД Г.А. Молчанова; 11 февраля в Харькове — начальника областного отдела УШОС ДОР НКВД Украины, до марта 1935 г. секретаря ЦИК СССР А.С. Енукидзе; 22 марта в личном вагоне поезда, следовавшего из Москвы в Сочи, заместителя начальника оперативного отдела НКВД З.И. Воловича. Их показания и позволили Ежову, Агранову и другим ответственным сотрудникам главного управления госбезопасности спустя полтора месяца «раскрыть» два очередных антиправительственных «заговора» — в НКВД и НКО, а также, но тихо и для всех незаметно, завершить следствие по давнему «Кремлёвскому делу», фигурировавшему на Лубянке под кодовым названием «Клубок».

31 марта из Москвы спецсвязью ушёл очередной циркуляр, адресованный «всем членам ЦК ВКП» В нём сообщалось:

«Ввиду обнаруженных антигосударственных и уголовных преступлений наркома связи Ягода, совершённых в бытность его наркомом внутренних дел, а также после его перехода в наркомат связи, политбюро ЦК ВКП считает необходимым исключение его из партии и ЦК и немедленный его арест. Политбюро ЦК ВКП доводит до сведения членов ЦК ВКП, что ввиду опасности оставления Ягода на воле хотя бы на один день, оно оказалось вынужденным дать распоряжение о немедленном аресте Ягода (выделено мной — Ю.Ж.). Политбюро ЦК ВКП просит членов ЦК ВКП санкционировать исключение Ягода из партии и ЦК и его арест. По поручению политбюро ЦК ВКП Сталин»[460].

Г.Г. Ягода был арестован 28 марта на основании ордера, подписанного Ежовым. Однако первый допрос его, несмотря на прямое указание о якобы нависшей над всеми страшной угрозе, которое содержалось в циркуляре, прошёл только 2 апреля. Более того, вопросы, задававшиеся подследственному, касались лишь его отношений с директором кооператива НКВД Лурье, который неоднократно, используя загранкомандировки, вывозил из страны и продавал бриллианты[461].

Решительно изменили характер допросов только последовавшие аресты высокопоставленных сотрудников НКВД: 29 марта — бывшего секретаря коллегии наркомата П.П. Буланова и начальника административно-хозяйственного управления, в конце 1936 г. перемещённого на должность начальника УШОС ДОР УССР, И.М. Островского; 1 апреля — бывшего начальника особого отдела, затем начальника управления по Восточно-Сибирскому краю М.И. Гая (Штоклянда); 11 апреля — заместителя Ягоды как в НКВД, так и в НК связи Г.Е. Прокофьева; 15 апреля — начальника отдела охраны К.В. Паукера; 22 апреля — начальника транспортного отдела А.М. Шанина. И здесь вряд ли случайным оказалось то, что двое из них, Шанин и Паукер, в разное время возглавляли службу безопасности высших должностных лиц страны; один, Волович, был напрямую связан с нею; ещё один, сам Ягода, многие годы курировал её; Гай отвечал за контрразведку в частях РККА, в том числе в расквартированной в Кремле Школе имени ВЦИК; наконец, Островский в последние месяцы являлся начальником Енукидзе. Потому-то ничего неожиданного в арестах бывшего коменданта Кремля Р.А. Петерсона и его заместителя М.А. Имянинникова 30 апреля, а ещё раньше, 3 апреля, — начальника Школы имени ВЦИК Н.Г. Егорова уже не было.

В момент ареста Петерсон собственноручно написал показания, признал в них и само существование «кремлёвского заговора», и своё прямое участие в нём, а заодно назвал и соучастников — Енукидзе, Корка, Медведева, Фельдмана.

Казалось, круг замкнулся. Начатое в январе 1935 г. дело «Клубок» — о заговоре с целью отстранения от власти группы Сталина и изменения курса страны и партии можно было считать закрытым. Однако Ежов и более чем активно помогавшие ему Я.С. Агранов, начальник отделения 4-го (бывшего секретно-политического) отдела ГУГБ НКВД М.А. Коган, оперуполномоченный того же отделения Уемов сумели повернуть расследование в совершенно иную, неожиданную сторону. Превратили его в следствие по делу о «заговоре в НКВД», тесно связанном с «контрреволюционной» деятельностью правых.

26 апреля Ягода наконец дал те самые показания, которых от него настойчиво добивались, — о своих «преступных связях» с Рыковым, Бухариным, Томским, Углановым[462]. Мало того, он признал:

«Я действительно являлся организатором заговора против советской власти… Для этого имелся в виду арест моими силами членов советского правительства и руководителей партии и создание нового правительства из состава заговорщиков, преимущественно правых. В 1935 г. это было вполне реально, охрана Кремля, его гарнизон были в моих руках, и я мог это совершить»[463].

Иными словами, Ягода взял на себя всю ответственность за тот самый, но с принципиально изменённым составом участников, «Кремлёвский заговор», который он должен был расследовать как дело «Клубок».

Судя по всему, Ежов не собирался ограничиться раскрытием лишь «заговора в НКВД при участии правых». Он стремился к другому — любой ценой подтвердить те обвинения в адрес Бухарина и Рыкова, которые выдвигал дважды, на декабрьском и февральско-мартовском пленумах, и получить «неоспоримые факты», которые позволили бы именно ему подготовить в будущем ещё один большой открытый политический процесс, на котором, как и предусматривалось решением февральско-мартовского пленума, обвиняемыми стали бы Бухарин и Рыков.

Однако все показания, добытые на Лубянке, пока оставались всего лишь материалами проводившегося следствия, своеобразными заготовками на будущее. Ими можно было воспользоваться при необходимости, а можно было и пренебречь, если бы ситуация изменилась. Пока же, в те весенние месяцы 1937 г., более характерным для узкого руководства оставались не репрессии, а привычные и мирные методы давления на латентную потенциальную оппозицию: перемещение членов ЦК из одного региона в другой на равноценную должность либо с понижением[464].

Предельно схожую кадровую политику можно было наблюдать тогда же в НКИДе, перевод в который с начала 20-х годов служил своеобразным основанием для последующей формально почётной высылки из страны известных оппозиционеров. Например, А.А. Коллонтай отправили в Норвегию, А.Г. Шляпникова — во Францию, В.А. Антонова-Овсеенко — в Китай, Х.Г. Раковского — в Великобританию, Л.Б. Каменева — в Италию. Теперь же наступила пора обратного движения полпредов, также порождённого сугубо политическими мотивами. 9 февраля из Мадрида отозвали М.И. Розенберга, весьма далёкого от внутрипартийной борьбы, но слишком причастного ко всем существовавшим в СССР спецслужбам — к ОГПУ, к НКО и даже НКИД. 28 февраля из Анкары — Л.М. Карахана, давно известного своими близкими отношениями с Енукидзе. Хотя формальным поводом для отзыва их в Москву являлись назначения полпредами в другие страны, никто из них так и не был утверждён в равнозначных должностях[465].

Кроме двух полпредов, пришлось покинуть дипломатическую работу и замнаркома иностранных дел Н.Н. Крестинскому. 28 марта его перевели на точно такой же пост, но в наркомат юстиции. Основание и для этого перемещения — на этот раз по горизонтали — не было указано[466], однако можно предположить, что крылось оно скорее всего в его политическом прошлом. Ведь в дни Бреста и дискуссии о профсоюзах он безоговорочно поддерживал Троцкого, полностью разделяя и отстаивая его предложения. Тогда же, в 1919–1921 гг., Крестинский являлся членом ПБ и секретарём ЦК, продолжая поддерживать политику всё того же Троцкого, за что, собственно, и был «сослан» в Берлин полпредом.

Наконец, 11 апреля сняли с должности и вывели — вторым по счёту за 1937 г. — из состава правительства СССР М.И. Калмановича[467], три года занимавшего пост наркома зерновых и животноводческих совхозов. Причиной его падения, также нигде не зафиксированной, вполне возможно, стало настойчивое стремление его не вполне законными методами способствовать увеличению земельных площадей подведомственных ему совхозов за счёт прежде всего колхозных полей, а также приусадебных участков колхозников и единоличников.

Но каковы бы ни были мотивы отзыва двух полпредов — перевода Крестинского и снятия Калмановича — высказанные выше предположительно или какие-то иные, главное заключалось в том, что никто из них тогда же не был ни обвинён в антисоветской деятельности, ни арестован.

Не забывало узкое руководство и об основной цели, продолжало настойчиво готовить проведение важнейшей политической реформы. Комиссия ПБ под руководством Я.А. Яковлева через четыре месяца после своего создания завершила разработку конституций для союзных республик. В декабре 1936 г. ПБ одобрило проекты основных законов Российской Федерации и Украины, в январе 1937 г. — Казахстана, Грузии и Белоруссии, в феврале — Узбекистана, Армении, Туркмении, Таджикистана, Азербайджана и Киргизии. Поэтому только к апрелю, а не в декабре как поначалу предполагал Сталин, съезды советов проведённые во всех одиннадцати республиках, утвердили наконец собственные новые конституции.

Развивая достигнутый успех, узкое руководство подготовило и 13 марта утвердило на ПБ один из важнейших законодательных актов, который должен был обеспечить проведение в скором времени действительно всеобщих выборов, — «О прекращении производства дел о лишении избирательных прав граждан СССР по мотивам социального происхождения, имущественного положения и прошлой деятельности». Опубликованный на следующий день во всех советских газетах как постановление ЦИК СССР, этот документ навсегда покончил с институтом лишенцев. Тем же решением ПБ Центральная избирательная комиссия ЦИК СССР, регулярно готовившая списки лиц, которые лишились избирательных прав, была ликвидирована[468].

Ещё одним важным свидетельством намечавшихся далеко идущих политических реформ явилось предложение Сталина приступить к созданию учебника по истории партии, который заменил бы явно устаревшие, уже не отвечавшие новым представлениям узкого руководства о месте и роли партии в жизни страны труды В.И. Невского, Н.Н. Попова, Ем. Ярославского.

Впервые предложение о подготовке учебника по истории партии Сталин внёс на рассмотрение ПБ 7 апреля, однако в тот день вопрос сочли неподготовленным, а потому его обсуждение отложили. И всё же спустя всего девять дней, 16 апреля, Сталин сумел настоять на одобрении своей инициативы. Решением ПБ создали авторскую группу, включавшую трёх членов ЦК: заместителя заведующего Агитпропом, старого коминтерновского работника В.Г. Кнорина; руководителя группы печати КПК, вскоре утверждённого в должности заместителя заведующего Агитпропом П.Н. Поспелова; председателя Центрального совета Союза воинствующих безбожников СССР, а двумя годами ранее ещё и по совместительству председателя правления Всесоюзного общества старых большевиков до его ликвидации Е.М. Ярославского. Им предложили «положить в основу работы (указания) проект т. Сталина и предложенную им схему периодизации (событий) истории ВКП(б)». Задание следовало выполнить за четыре месяца, посему авторов освободили от исполнения всех обычных обязанностей. Вместе с тем в решении отмечалось, что создаваемая книга должна послужить учебником для секретарей райкомов, которым предстояло переучиваться на создаваемых Ленинских курсах[469].

…Помимо внутриполитического направления нового курса, проводимого группой Сталина, существовал столь же важный внешнеполитический. Но вот здесь-то наступивший 1937 г. принёс только осложнения и неудачи. Прежде всего не оправдывались надежды на столь необходимое присоединение Великобритании к Восточному пакту после отречения 10 декабря 1936 г. пронацистски настроенного Эдуарда VIII. Форн оффис продолжал своё прежнее стояние «над схваткой», как и прежде, фактически потворствуя агрессивным планам Гитлера.

Столь же бесперспективным оказалось упование на укрепление советско-французских отношений, выработку на основе договора от 2 мая 1935 г. тесного «технического» сотрудничества генеральных штабов двух стран. Париж интересовало лишь одно — какую конкретно помощь СССР может оказать Франции, если она подвергнется нападению со стороны Германии, при этом игнорировалось иное возможное развитие событий — нападение Германии на Советский Союз либо Чехословакию. На столь откровенно односторонний характер обсуждаемой проблемы вынужден был обратить внимание В.П. Потёмкин в беседе с генеральным секретарём МИД Франции Леже. В ответ советский полпред услышал весьма странное обоснование позиции Ке д’Орсе. Мол, тесное сотрудничество генеральных штабов Франции и СССР может привести к «отходу Англии от Франции и потере последней по крайней мере 60% той военной помощи, которую в случае нападения Германии французы могли бы получить извне».

Анализируя сложившуюся ситуацию, в советском полпредстве не исключали, что военный министр Эдуард Даладье и его сторонники в правительстве стремятся добиться от Москвы признания, что советская военная помощь не сможет стать достаточно эффективной. Пытаясь пресечь подобные настроения, Москва 17 февраля сообщила Парижу, что советская военная помощь будет непременно оказана любыми путями. Либо через территорию Польши и Румынии, либо, если Варшава и Бухарест откажутся пропустить части Красной армии, воздушным и морским путём[470].

Стала исчезать уверенность в надёжности как союзника и Чехословакии. Советскому полпредству в Праге в январе удалось узнать о начавшихся секретных германо-чехословацких консультациях. О том, что проводятся они ради подписания двустороннего пакта, построенного на «принципе расширения Локарно», и снятия проблемы, порождённой подстрекаемыми из Берлина устремлениями судетских немцев о присоединении населенных ими районов к Германии.

Мало того, 15 февраля полпреду С.С. Александровскому пришлось сообщить в Москву ещё одну не менее удручающую новость. Премьер М. Годжа начал активную кампанию «за ревизию внешней политики Чехословакии в сторону от Парижа — Москвы и в направлении к Берлину». Полпред констатировал: «Эта кампания прямо затрагивает интересы тех стран, которые твёрдо стоят на принципах коллективной безопасности и неделимости мира. Она, несомненно, действует разлагающе не только на страны, колеблющиеся в этих основных вопросах, но даже и на такие составные части мирного фронта, как Малая Антанта»[471].

Наиболее же ярко обозначившийся путь западных демократий к Мюнхену, который предстояло пройти через аншлюс Австрии всего за полтора года, выразился при слишком затянувшемся решении испанского вопроса.

Советский Союз, желая как можно быстрее добиться восстановления мира на Пиренейском полуострове, но отнюдь не за счёт республиканского правительства, поддержал соглашение, достигнутое в Комитете по невмешательству 16 февраля. Оно запрещало с ночи с 20 на 21 февраля выезд волонтёров в Испанию для участия в боевых действиях. Подтверждая твёрдую заинтересованность в том, чтобы не допустить дальнейшего роста численности итальянских и немецких войск, сражавшихся на стороне Франко, СНК СССР принял 20 февраля декрет, повторявший практически текст соглашения «О воспрещении отправки и вербовки добровольцев для Испании»[472]. Тем самым вполне официально и юридически была подтверждена изначальная позиция Кремля, настаивавшего на полном запрете появления на Пиренейском полуострове каких бы то ни было иностранных военнослужащих.

Несколько иначе пришлось поступить узкому руководству при решении задачи по введению контроля, призванного обеспечить соглашение от 16 февраля. Представители Германии и Италии в Комитете по невмешательству категорически воспротивились участию в столь важной и ответственной миссии СССР. И лишь для того чтобы максимально ускорить проведение в жизнь запрета на дальнейшее пополнение итальянских и немецких частей в Испании, И.М. Майский заявил 26 февраля в Лондоне:

«…Я получил от моего правительства инструкцию заявить, что в настоящий момент оно не заинтересовано ни с политической, ни с какой-либо другой точки зрения в присутствии своих морских сил в Средиземном море или в Атлантическом океане на большом расстоянии от их собственных морских баз. В соответствии с этими инструкциями я предлагаю, чтобы контроль над зоной, назначенной для советского флота, а именно в Бискайском заливе, был поручен Англии или Франции»[473].

Такое решение должно было лишний раз доказать отсутствие каких-либо политических или территориальных интересов Советского Союза на юго-западе Европы, а также вызвать понимание и положительный отклик в Лондоне и Париже.

Оставалось добиться последнего — полного вывода всех иностранцев, сражавшихся в Испании на стороне как мятежников, так и законного правительства. Действуя таким образом, Кремль отлично знал о существовавшем реальном соотношении сил «добровольцев», из Италии — около 60 тыс. солдат и офицеров, из Германии — около 20 тысяч, и подлинных добровольцев-антифашистов чуть ли не из всех стран мира, пришедших на помощь республике, подвергшейся скрытой агрессии. Ведь численность иностранцев-антифашистов, находившихся в Испании всего по нескольку месяцев, за весь период гражданской войны в совокупности не превысила и 30 тысяч человек. Советских же добровольцев — советников, танкистов, лётчиков — в 1937 г. было одновременно примерно 150 человек.

В Москве не сомневались, что республиканская армия даже без поддержки иностранных добровольцев сумеет подавить мятеж. И действительно, на фронтах в те дни обозначился существенный перелом. 6 февраля франкистский корпус «Мадрид» (30 тыс. человек, около 100 орудий, до 100 танков, 70 самолётов), в который раз попытался захватить столицу, развернув наступление в районе реки Харамы. Однако после нескольких дней отступления республиканцы стянули к месту прорыва пять дивизий и остановили мятежников. Спустя месяц, 8 марта, взять Мадрид попытался итальянский экспедиционный корпус (40 тыс. человек, 200 орудий, 120 танков, 90 самолётов). Сражение под городом Гвадалахара, продолжавшееся две недели, закончилось полным разгромом итальянских интервентов. Испанская республика доказала, что может защитить себя.

И все же ситуация в Европе в целом оставляла желать лучшего. Слишком очевидным стал поворот в политике Парижа и Праги. С 31 декабря 1936. г. прекратил действие лондонский договор 1930 г. об ограничении и сокращении морских вооружений (он обеспечивал превосходство британских ВМС), к которому так и не примкнули Италия и Япония. Великобритания и Франция продемонстрировали странную, если не сказать преступную, пассивность после заявления Гитлера 30 января в рейхстаге о том, что Германия убирает свою подпись под Версальским договором. Всё это вынуждало узкое руководство несколько скорректировать свою внешнюю политику, вернее, лишь её тактику, оставив в неприкосновенности прежние цели. А для этого, как по традиции велось во всех странах мира, провести демонстративные перестановки на ключевых для решаемой проблемы дипломатических постах.

И здесь приходится признать, вполне возможным, что снятие Н.Н. Крестинского, возглавлявшего в НКИД европейское направление, могло быть связано не с его политическим прошлым или не только с ним, а с теми замыслами, ради которых М.М. Литвинов и затеял перетасовку кадров. На должность, которая освободилась после перевода Крестинского в наркомюст, был назначен В.П. Потёмкин, человек более гибкий, нежели его предшественник, уже не раз доказавший умение успешно добиваться того, что требовало узкое руководство. Вдобавок он лично знал, что было немаловажно, большинство видных дипломатов и политиков Франции и Великобритании.

Были проведены и другие перестановки[474].

Скорее всего, очевидный для всех даже просто читающих газеты неуспех советского внешнеполитического курса породил у узкого руководства предощущение грядущего столкновения с руководством широким. Такой же просчёт развития ситуации оно уже однажды, в 1934 г., продемонстрировало весьма необычным способом. Как и три года назад, широкое руководство вполне могло использовать неудачу дипломатии как формальный предлог для открытой критики группы Сталина в целом или, по меньшей мере, только Молотова и Литвинова. Пока лишь таким предположением можно объяснить беспрецедентное решение, которое ПБ приняло 14 апреля 1937 г.

Названное «О подготовке вопросов для политбюро ЦК ВКП(б)», оно гласило:

«1. В целях подготовки для политбюро, а в случае особой срочности — и для разрешения вопросов секретного характера, в том числе и вопросов политики, создать при политбюро ЦК ВПК(б) постоянную комиссию в составе тт. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича Л. и Ежова.

2. В целях успешной подготовки для политбюро срочных текущих вопросов хозяйственного характера создать при политбюро ЦК ВКП(б) постоянную комиссию в составе тт. Молотова, Сталина, Чубаря, Микояна и Кагановича Л.»[475].

Сохранился и инициативный документ, объясняющий членам ПБ необходимость создания странного, не предусмотренного уставом партии органа, практически образующего внутри ПБ то узкое руководство, которое до той поры существовало лишь фактически.

В записке, автором которой был сам Сталин, отмечалось: «Вопросы секретного характера, в том числе вопросы внешней политики, должны подготавливаться для политбюро по правилу секретариатом ЦК ВКП(б). Так как секретари ЦК, за исключением т. Сталина, обычно работают либо вне Москвы (Жданов), либо в других ведомствах, где они серьёзно перегружены работой (Каганович, Ежов), а секретарь ЦК т. Андреев бывает часто по необходимости в разъездах, между тем как количество секретных вопросов всё более и более нарастает, секретариат ЦК в целом не в состоянии выполнять вышеозначенные задачи. Я уже не говорю о том, что подготовка секретных вопросов, в том числе вопросов внешней политики, абсолютно невозможна без участия тт. Молотова и Ворошилова, которые не состоят членами секретариата ЦК. Ввиду сказанного предлагаю политбюро ЦК ВКП(б) создать постоянную комиссию при политбюро ЦК ВКП(б) для подготовки, а в случае необходимости — для разрешения вопросов секретного характера, в том числе и вопросов внешней политики, в составе тт. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича Л. и Ежова». А далее следовал текст, который дословно был включён в решение как второй пункт[476].

Неоспоримым доказательством того, что решение ПБ от 14 апреля появилось как следствие неудач нового внешнеполитического курса, является обоснование создания необычной комиссии. Прежде всего — срочная «подготовка» и «разрешение» вопросов именно внешней политики. И всё же данная проблема при всей её очевидности явно служила только предлогом, лишь формальным основанием для более важного. Напоминание о секретности вопросов внешней политики должно было пресекать желания не только обсуждать, но даже просто интересоваться ими. А ещё преднамеренное раскрытие состава двух комиссий лишний раз указывало партократии, что в действительности во главе страны стоит не ПБ, а узкое руководство, а также и то, что сама власть не является одноуровневой.

Теперь любой, познакомившийся с данным решением ПБ, уже сам при желании мог легко вычислить истинный высший уровень, который вроде бы составляли только те, кто и образовал обе комиссии. То есть именно те, кто и без того вот уже почти десять лет входил в неформально узкое руководство, — И.В. Сталин, В.М. Молотов, Л.М. Каганович. Остальные же члены комиссий — К.Е. Ворошилов, Н.И. Ежов, А.И. Микоян, В.Я. Чубарь — как бы составляли всего лишь второй уровень властной группировки.

Если принимать такое структурирование за истинное, то за пределами обладания реальной властью оказывалось слишком много людей, не без основания считавших себя принадлежащими к высшему эшелону. Три члена ПБ — А.А. Андреев, М.И. Калинин, С.В. Косиор; три кандидата в члены ПБ — А.А. Жданов, Я.Э. Рудзутак, Р.И. Эйхе; четыре члена ОБ — Я.Б. Гамарник, А.В. Косарев, А.И. Стецкий, Н.М. Шверник. И уже поэтому, можно было предполагать, что все они якобы находятся на некоем третьем уровне власти. А ниже их или наравне с ними, как это опять же представлялось по решению ПБ, находились не только зампреды СНК СССР — Н.К. Антипов, В.И. Межлаук, но ещё и нарком иностранных дел (!) М.М. Литвинов, прокурор СССР А.Я. Вышинский, заведующие отделами ЦК Я.А. Яковлев и Л.З. Мехлис, а также Б.М. Таль. То есть именно те, кто играл ведущую роль в подготовке главного в то время для Сталина дела — политических реформ.

Потому-то с очень большой долей уверенности можно утверждать, что второй истинной целью решения ПБ от 14 апреля являлась сознательная дезинформация широкого руководства о том, кто же в действительности обладает властью. Ведь далеко не случайно Каганович, уже утративший положение второго секретаря ЦК ВКП(б), занял место в слишком легко поддававшейся вычислению, но на самом деле не существовавшей тогда «тройке». Вместе с тем оказались «в тени» члены подлинной группы Сталина, весьма активно действовавшие именно в те самые дни, — Литвинов, Вышинский, Яковлев, Стецкий, Таль.

Истинные намерения группы Сталина проявились не столько в решении ПБ от 14 апреля, сколько в иных акциях, несравненно более значимых для неё по своим результатам. Прежде всего в тех, которые позволяли предельно возможно расширять широкое руководство, одновременно обретая в нём надёжных и благодарных союзников. Это позволило бы усилить таким образом влияние в ЦК хотя бы на короткий срок, столь необходимый для проведения через пленум избирательного закона.

Решением ПБ от 23 апреля из структур и из-под контроля Северо-Кавказского (только что переименованного в Орджоникидзевский), Сталинградского, Саратовского, Горьковского, Свердловского, Ленинградского, Восточно-Сибирского крайкомов и обкомов вывели партийные организации автономных республик — Дагестанской, Кабардино-Балкарской, Северо-Осетинской, Чечено-Ингушской, Калмыцкой, Немцев Поволжья, Марийской, Мордовской, Чувашской, Удмуртской, Коми, Карельской, Бурят-Монгольской. Напрямую, начиная с 1 июня, их подчинили ЦК ВКП(б)[477]. На этом основании подняли ранг первых секретарей их обкомов, предоставив им всю полноту прав, присущих такой должности, практически уравняли с теми, кому они ещё вчера должны были беспрекословно подчиняться.

Достижению той же цели послужило и ещё одно решение ПБ, принятое в тот же день. В соответствии с ним Казахский крайком преобразовывался в ЦК КП(б) Казахстана, Киргизский обком — в ЦК КП(б) Киргизии, Закавказский крайком ликвидировался, а взамен его создавались ЦК компартий Азербайджана, Армении и Грузии[478]. Круг первых секретарей нацкомпартий возрастал с пяти до шестнадцати человек.

Подобные меры обязательно должны были привести к размыванию своеобразного единства широкого руководства. Единства не столько взглядов, сколько общих интересов, которое неизбежно возникло за почти десять лет пребывания большинства региональных первых секретарей на своих весьма высоких и довольно самостоятельных постах. Остро необходимо это было для группы Сталина потому, что ЦК ещё не стал «машиной для голосования», сколь бы послушным он ни выглядел. Несмотря на давнюю внешне выражавшуюся лояльность, от него всё ещё можно было ожидать любых, самых непредсказуемых сюрпризов.

Чуть позже узкое руководство провело наконец и подлинную, а не мнимую реорганизацию, только не партийного, а государственного органа. 25 апреля решением ПБ упразднили просуществовавший с конца августа 1923 г. Совет труда и обороны — рабочий орган СНК СССР, в компетенцию которого входило осуществление хозяйственных и финансовых планов, корректировка их в зависимости от политической и экономической обстановки, контроль за наркоматами в области хозяйственных мероприятий и обороны. Взамен него, но в тех же, по сути, целях — «объединение всех мероприятий и вопросов обороны», и также при СНК СССР, образовали Комитет обороны. В его состав включили председателем — председателя СНК СССР В.М. Молотова, членами — И.В. Сталина, наркома путей сообщения Л.М. Кагановича, наркома обороны К.Е. Ворошилова, заместителя председателя СНК СССР В.Я. Чубаря, наркома оборонной промышленности М.Л. Рухимовича, наркома тяжёлой промышленности В.И. Межлаука. Спустя два дня Комитет обороны пополнили ещё и кандидатами — заместителем наркома обороны, начальником ПУР РККА Я.Б. Гамарником, наркомом пищевой промышленности А.И. Микояном, секретарём ЦК А.А. Ждановым, наркомом внутренних дел Н.И. Ежовым[479].

Так наряду с двумя иллюзорными комиссиями ПБ появился подлинный, обладающий всеми необходимыми юридическими правами постоянно действующий властный орган, призванный решать все важнейшие вопросы по ключевым для страны в условиях приближавшейся войны проблемам. В его состав вошли далеко не в равной степени как наркомы, хотя и занимавшие одновременно высшие партийные посты — члены ПБ, секретари ЦК, так и партийные функционеры, что ускорило давний процесс слияния обеих властных структур.

Концентрация полномочий внутри СНК СССР выразила характерную тенденцию, вскоре проявившуюся и в установлении абсолютного и монопольного контроля за всеми без исключения назначениями номенклатуры. Если прежде ОРПО занимался изучением и представлением кандидатур лишь в структурах партии — начиная с секретарей обкомов, крайкомов и выше, то теперь его функции существенно расширились. В соответствии с решением ПБ от 11 мая на заведующего ОРПО Г.М. Маленкова возложили «обязанности давать заключения по всем предложениям отделов ЦК, касающихся назначения и перемещения работников». Самих же заведующих отделами обязали «представлять в органы ЦК свои предложения о распределении работников только с заключения заведующего ОРПО»[480]. Иными словами, под контроль ОРПО были поставлены утверждения в должностях уже и государственных служащих соответствующих рангов — от наркомов союзных республик до начальников главков, заместителей наркомов и наркомов СССР, чем прежде вполне самостоятельно занимались отраслевые отделы ЦК, вносившие свои предложения непосредственно в секретариат.

Этим решением и был образован прежде отсутствовавший, единый для всей страны своеобразный отдел кадров номенклатуры ПБ. Он не только сконцентрировал в одних руках проведение всей кадровой политики, но и необычайно высоко вознёс самого Маленкова, фактически вплотную приблизив его к узкому руководству. Скорее всего, это произошло потому, что тот сумел доказать за полтора года пребывания на посту заведующего ОРПО верность идеям политических реформ. Георгия Максимилиановича не ввели, что было бы вполне естественным, ни в одну из двух только что образованных комиссий ПБ, ни в Комитет обороны, и всё же его уже можно было считать членом более значимой, хотя и действующей за кулисами власти, группы Сталина.

Однако наиболее важным, прежде всего для население страны, особенно для технической интеллигенции, а также и для широкого руководства оказалось решение, принятое ПБ 28 апреля и оформленное как совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О работе угольной промышленности Донбасса». Выглядевшее в целом как документ чисто экономического характера, призванный искоренить недостатки в данной отрасли и, в частности, упорядочить зарплату, он содержал выпадавший из контекста третий пункт, в котором указывалось:

«Осудить применяемую некоторыми партийными и в особенности профсоюзными организациями практику огульного обвинения хозяйственников, инженеров и техников, а также практику огульных взысканий и отдачи под суд, применяемую и извращающую действительную борьбу с недостатками в хозорганах. Обязать Донецкий обком КП(б) Украины и Азово-Черноморский крайком ЦК ВКП(б) исправить допущенные в этом отношении ошибки и разъяснить всем партийным организациям Донбасса, что их прямой обязанностью, наряду с выкорчевыванием вредительских элементов, являются всемерные поддержка и помощь добросовестно работающим инженерам, техникам и хозяйственникам»[481].

Дабы ни у кого не оставалось сомнений, ради чего не только принято, но и предано широкой гласности данное постановление, 5 мая ПБ ещё одним своим решением предложило «прокурору Союза ССР т. Вышинскому пересмотреть судебные приговоры и снять судимость с инженеров и техников угольной промышленности Донбасса, осужденных по производственным делам без достаточных оснований или на протяжении последующей работы показавших себя добросовестными и преданными делу работниками»[482].

А 15 мая «Правда» под заголовком «Что делает прокуратура в связи с решением СНК СССР и ЦК ВКП(б) о Донбассе» дала большое интервью с Вышинским. В нём он воспользовался возможностью напомнить, выделив особо, важнейшее положение преамбулы постановления: «Некоторые хозяйственники в порядке самостраховки увольняют с работы лиц, виновность которых не только не доказана, но даже не расследована». Развивая данную мысль, Вышинский заявил: «В ряде случаев неудовлетворительно велось расследование дел хозяйственников и специалистов, а судебные органы осуждали некоторых работников без достаточных оснований». Вышинский предупредил всех причастных к такого рода преступлениям:

«Прокуратура потребовала из Донбасса все дела лиц, осужденных по производственным преступлениям в 1934, 1935, 1936 и 1937 гг., для их сплошной проверки. После просмотра этих дел в Москве прокуратурой Союза приговоры, вынесенные без достаточных оснований, будут опротестованы. В отношении лиц, осужденных по производственным делам без достаточных оснований, а также в отношении лиц, которые в последнее время показали себя честными и добросовестными работниками, будет возбужден вопрос о снятии с них судимости».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.