Глава 1 Новое направление. Конец стрельцов. Петербург

Глава 1

Новое направление. Конец стрельцов. Петербург

I

Мы не могли бы ожидать снисхождения от своих русских читателей, если бы перешли к этой части своего обзора, не коснувшись предварительно вопроса, который, даже помимо исторической критики, остается для России неисчерпаемой темой страстных споров: бросив Россию в объятия европейской цивилизации, не совершил ли Петр насилия над ее историей, не проглядел ли коренных элементов самобытной культуры, пригодной для высшего развития и во всяком случае более соответствующей народному духу, и не пренебрег ли ими?

То предмет великих прений между славянофилами и западниками.

Нам кажется возможным отбросить в сторону вопрос о происхождении этническом, в настоящее время уже исчерпанный и преданный забвению вместе со старыми разногласиями. Россия занимает и сохраняет даже против воли физиологически совершенно определенное место в семье индоевропейских народов, а духовно обладает цивилизацией, созданной из тех же материалов, как цивилизация прочих народов. Только известные географические и исторические условия могли придать некоторым из этих источников своеобразный характер, откуда развились нравы и склад мыслей особенный, понятия и привычки различные, в смысле взглядов, например, на собственность, семью, власть государя. Отрешился ли Петр всецело от старины и был ли он вправе так поступить?

В том-то и заключается спорный вопрос.

Исследование, предпринятое нами, если не послужит полному разрешению вопроса, то все-таки, надеемся, прольет на него некоторый свет. Прежде всего, обнаружится двойная картина, с одной стороны, указывающая на бессвязность, состояние рудиментарное, зачаточное, разрозненность большинства элементов, сосредоточивших на себе работу Преобразователя; с другой стороны, на постоянство, наоборот, известных черт, отчасти пребывающих неприкосновенными под видом изменения, чисто внешнего, обманчивого, а отчасти ускользающих совершенно от влияния преобразований.

Отречение от старины не было таким всеобъемлющим, как это принято думать. Во многих отношениях она потеряла свою жизнеспособность задолго до Петра оба устоя, на которые она главным образом опиралась, православие и самодержавие, уже пошатнулись с четверть века тому назад, – первое благодаря внутренним недостаткам организации, зависевшим от происхождения, второе – благодаря преувеличению своего принципа, проистекавшему отчасти из политических соперничеств, от которых царствованию Петра помог освободиться лишь государственный переворот. С восстановлением московской гегемонии на развалинах древних соперничавших независимостей личная власть государя приняла форму восточную с частным правом в своем основании. Исчезла верховная власть с феодальным складом; остался взгляд на личность подданных и на их имущество как на собственность. Не существует никаких прав за пределами этого единственного права, и исключение сделано только для церкви. Нет законного наследия, переходящего от отца к сыну, а только простое распределение имущества, иногда наследственное (вотчина), чаще же пожизненное (поместье), но всегда самовластное: имение жалуется государем в виде вознаграждения за оказанные услуги. Нет или почти нет торговли или промышленности, находящейся в частных руках: торговля и промышленность принадлежат царю подобно всему остальному. Его монополия, почти всеобъемлющая, признает только посредников. Государь закупает оптом и продает в розницу все вплоть до съестных припасов, мяса, фруктов овощей. Прежние независимые князья Рюриковичи, тверские, ярославские, смоленские, черниговские, рязанские, вяземские, ростовские образуют лишь аристократию вокруг общего властелина, имея в своем распоряжении крестьян, обращенных в рабство с 1600 года (за исключением некоторой части крестьян на юге), и вымещая на них свое унижение. Нет других классов, других сословий, общественной жизни. Новгородский торговый союз, содействовавший в древности процветанию города, исчез вместе с остальными следами норманнской организации и культуры. Для борьбы с монгольским могуществом Москва позаимствовала у него же принципы и приемы управления, и, чтобы принудить соседние города признать свое главенство, она довела применение этих принципов и приемов до крайних пределов.

Следовательно, царь не только повелитель, но в буквальном смысле слова собственник государства и народа; однако власти его и правам, стоявшим так высоко, не хватает точек опоры: под ними пустота, заполненная зыбким прахом рабов. Никакой социальной группировки, никакой иерархии, никакой органической связи между этими разобщенными единицами. Беспорядочное движение в зависимости от воли случая и пробуждения стихийных инстинктов. Глухой рокот диких страстей, грубых вожделений, устремляющихся на ближайшую приманку, перекидывающихся от Петра к Софье и от Софьи к Петру с бессознательностью темных масс. Хаос в настоящем и мрак в будущем.

Что касается церкви, она перешла из Византии в Киев уже ослабленной и разрушенной, потеряв свою моральную силу в лоне греческого упадка. Дух веры ее был поглощен обрядностью, а сущность религии заключена в условную рамку бесконечных проявлений благочестия. Вскоре разбогатевшая, получившая большое влияние благодаря обширной сети монастырей, покрывших всю страну, она пользовалась своим влиянием лишь наподобие Рима во времена упадка папства, для понижения умственного уровня народа, никогда не трудясь, по примеру Рима, над его духовным или экономическим возвышением. Когда при царе Алексее Михайловиче она задумала проявить самостоятельность в простом вопросе обрядности, сейчас же сказалось ее внутреннее бессилие: она наткнулась на возмущение и схизму. Произошел раскол.

Петр стал у власти благодаря государственному перевороту; подстрекаемые Софьей стрельцы пытались устроить новый переворот для его низвержения. Таким образом, царь весьма скоро ощутил головокружительное чувство пустоты, на которой зиждилось его всемогущество, и когда, став главой обширного государства, он вздумал применить за пределами его предполагаемые силы, еще до Нарвы, уже под стенами Азова, все рушилось у него под ногами: войска рассеялись в несколько часов, казна опустела в несколько дней, административные учреждения беспомощно прекратили работу.

Предшественники великого Преобразователя прекрасно сознавали такое положение и пытались найти из него выход. Путем замыслов, в известных отношениях довольно смутных, попыток или стремлений нерешительных, но в иных случаях даже путем решительных действий они начертали программу преобразований, преследовавшую, конечно, цель не полного изменения, но лишь исправления существующего режима, его приспособления к новым требованиям политического учреждения с возрастающим значением и честолюбием.

Преобразования должны были коснуться реорганизации вооруженных сил и, как условие этого постулата, улучшения финансов, развития экономической производительности страны, поощрения внешней торговли. Была признана необходимость соприкосновения, более непосредственного, с заграницей и обращения к ней за помощью. Имелось в виду начало социальной реформы посредством предоставления самоуправления городскому населению и даже отмены крепостного права. Наконец, при помощи Никона коснулись церкви, а следовательно, и образования, так как церковь одна заботилась о деле просвещения.

Вернемся теперь к Петру. Что сделал он иного, нового? В сущности, ничего или немного. Он принял уже имевшуюся программу, только немного расширил затронутую ей область: добавил реформу нравов, изменил образ сношений, уже установленных с западным миром; но оставил неприкосновенными основы политического здания, доставшегося ему по наследству, а с социальной точки даже не выполнил планов, составленных или подготовленных его предшественниками. Его творение, на что не обращали достаточного внимания, остается довольно ограниченным в своих общих пределах, несмотря на видимую разносторонность усилий, приложенных его творцом, весьма поверхностную даже в этих пределах. Это главным образом, как сказано нами выше, работа наклейки и оштукатуривания, но не работа заново. Она была начата до него. С ним изменились лишь условия, в каких эта работа должна была впредь продолжаться. Новостью является прежде всего бесконечная война, в течение двадцати лет вдохновлявшая, руководившая и повелевавшая работником, и следствием было, с одной стороны, ускорение хода ранее начатой эволюции, а с другой – нарушение естественного порядка политических и социальных изменений, в нее входящих, ради требований мимолетных, не всегда соответствовавших самым безотлагательным нуждам народной жизни. Затем следовали вкусы, свойства ума, мании и дурные привычки, укоренившиеся у этого работника, гениального, но со странностями, усвоенные благодаря воспитанию, посещениям слободы, общению с Европой, возведенных им в принцип и занимавших в его творении место, не соответствующее их действительному значению. Именно эти-то новшества приняли в глазах его подданных наиболее оскорбительный вид, особенно благодаря личному темпераменту Преобразователя, сообщавшему всем его мероприятиям характер насилия, натиска, порывистости, одинаково оскорблявших и смущавших лиц, которых касались эти мероприятия. Таким образом, мирная эволюция прошлого превратилась в революцию. Поэтому те же стремления и попытки, которые в царствование Федора и Алексея почти не встречали сопротивления, теперь вызывали бунт, вначале почти всеобщий, и Петр, со своей стороны, принужден был прибегать к мерам суровости и принуждению. В зависимости от воли государя реформы обрушивались на его подданных неожиданно, всегда с размаху, без порядка, без видимой между собой связи, словно град или гроза. Раздражаемый войной, увлекаемый ее волной, обольщенный горизонтами, раскрывшимися ему в Германии, Англии и Голландии, Петр не имел возможности систематизировать свои намерения, обдуманно подготовлять их выполнение, обнаруживать терпение при их применении; он вихрем пронесся над своей родиной и своим народом. Он изобретал, творил и наводил ужас.

Но именно все это вместе взятое – мы совершенно не намерены оспаривать этого – придало движению обновления, создавшему современную Россию, полноту и в особенности быстроту, которую совершенно не могли ему сообщить робкие попытки Федора и Алексея. В несколько лет Петр совершил дело нескольких столетий. Остается лишь проверить, привел ли такой резкий скачок через пространство и время ко благу. Вот другая точка зрения, изучению которой, по нашему мнению, должен предшествовать обзор фактов, говорящих сами за себя, то есть достигнутых результатов.

Проследить за этими результатами по мере их возникновения в истории великого царствования было бы задачей неблагодарной и привело бы лишь к осознанию хаоса. До известной степени их осуществление происходило в порядке, предопределенном великим стихийным двигателем, нами указанным. Естественным образом война выдвинула в первую очередь реформы военные, а те вызвали меры финансовые, потребовавшие мероприятий экономических. Но в этом порядке нет ничего безусловного. В него трудно было бы включить реорганизацию городского управления, предпринятую в самом начале царствования. При обследовании мы будем придерживаться относительной важности вопросов. Во всяком случае, чтобы освободить поле, довольно обширное и сильно загроможденное, составляющее предмет этого обследования, и в то же время пролить на него яркий свет, мы намерены извлечь из него некоторые черты, игравшие в общей картине дела преобразования роль побочную и вполне второстепенную, но, тем не менее, казавшиеся в глазах общества его сущностью и силой. Общество, естественно одностороннее в своем понимании вещей, впрочем, ошибалось лишь наполовину. Эти черты, малозначительные сами по себе, имеют весьма большую ценность как выразители общего направления. Благодаря им новый режим принял свой облик, и они служат ему видимым символом. Вот почему всего красноречивее говорили они воображению толпы. К числу таких черт принадлежали обрезание бород, казни стрельцов и создание Петербурга.

II

Вернувшись из первого путешествия по Европе, царь показался своим подданным в одеянии Августа польского, в платье жителя Запада, в каком его еще не видывали. Несколько дней спустя на банкете, устроенном генералом Шейным, он схватил ножницы и стал отрезать бороды присутствующим. Ему подражал его дурак Тургенев. Свидетели такой сцены могли ее счесть за простую фантазию деспота. Петр от природы был почти безбородым: борода у него была редкая и усы жидкие; он много пил на пиру у Шеина и мог выбрать такой способ для проявления своего веселья. Но нет! Через несколько дней работа ножниц уже была санкционирована путем указа, и таким образом шутовское приключение на пирушке между двух стаканов вина возвестило реформу духовную, умственную и экономическую! Мы укажем ниже на ее серьезные элементы. Затем последовало уничтожение стрельцов. Это последствие неожиданное, но, в сущности, естественное, первое последствие воинственных замыслов, неотразимо пленивших воображение молодого царя после свидания его с польско-саксонским другом. Под стенами Азова Петр испытал ценность своих милиционеров, и опыт этот ему доказал, что вооруженная сила, какую он надеялся в них найти, не существовала. Тогда он громко заявил о своем намерении приступить к реформированию войска на европейский лад, в сравнительном превосходстве которого он мог в то же время убедиться, и два своих потешных полка он сделал ядром новой организации. Очевидно, он воспользовался путешествием за границу для изучения этого дела.

Таким образом старинное войско Московии – стрельцы – было осуждено на уничтожение. Их уже заставляли играть неблагодарную роль. В маневрах, предшествовавших походу на Азов, им всегда приходилось изображать побежденных. После взятия Азова потешные полки отправились в Москву и совершили торжественное вступление в нее. Их встречали ликованием, осыпали наградами, а стрельцы остались в завоеванном городе для починки укреплений.

Их унижали, над ними издевались, прежде чем их уничтожить. Они подняли бунт. В марте 1698 года, во время пребывания Петра в Англии, они послали из Азова в Москву депутацию с изложением своих сетований. Депутация возвратилась, не получив удовлетворения и принося возбуждающие известия: Петр душой и телом предался чужеземцам, и заключенная в Девичьем монастыре царевна Софья, его сестра, призывала своих прежних сторонников на защиту трона и алтаря против государя, мятежного и нечестивого. По рукам ходили письма бывшей правительницы, верные или подложные – неизвестно; стрельцы привыкли в мирное время сидеть дома, а теперь отряд около двух тысяч человек, отделенный от Азовского гарнизона, был послан в Великие Луки для охраны польской границы. Разлука с товарищами, утомительный переход с одного края государства до другого довели этот отряд до отчаяния. Он первым поднял знамя бунта и двинулся на Москву. Генерал Шеин выступил против него с силами превосходными и пушками, встретился с ним 17 июня поблизости Воскресенского монастыря. Несколько человек было убито, остальные забраны. Шеин приказал повесить нескольких пленных, предварительно подвергнув их пытке, и вопрос казался исчерпанным.

Но нет! Петр, предупрежденный, торопился с возвращением и немедленно решил воспользоваться обстоятельствами, чтобы нанести окончательный удар. С детства стрельцы вечно становились ему поперек дороги; они умертвили его родственников и друзей; они поддерживали против него власть похитительницы престола; еще теперь, ведя с Шеиным переговоры перед погубившим их сражением, они осмеливались яростно нападать на Лефорта и остальных иноземцев, его окружавших. Довольно! Пора с ними покончить и вырвать из родной земли семя вечного мятежа, затопить в крови кровавые видения, которыми с колыбели окружили Петра эти люди. Его не могли удовлетворить кнут и несколько виселиц. Ему нужен был широкий размах, по собственному мерилу. Розыск, наскоро произведенный и законченный Шеиным и Ромодановским, снова был возобновлен и в размерах, никогда еще не встречавшихся, насколько известно, в истории человечества: четырнадцать застенков были устроены в Преображенском и работали денно и нощно со всей обстановкой геенны обыкновенной и необыкновенной, вплоть до костров, над которыми должны были корчиться тела пытаемых. Один из них был подвергнут пытке семь раз и получил девяносто девять ударов кнутом, хотя довольно пятнадцати, чтобы убить человека. Подполковник Корпаков ножом перерезал себе горло, чтобы положить конец мучениям, но ему удалось только ранить себя, и допрос продолжался. Женщины – жены, сестры или родственницы стрельцов, служанки или приближенные Софьи – также подвергались допросу. Одна из них родила во время пыток. Добивались главным образом сведений относительно участия царевны и ее сестер в подготовлении мятежного движения. Петр убежден был в их виновности, но он хотел доказательств, а допрос их не давал. «Они могут умереть за нас», – наивно пишет одна из царевен, говоря о нескольких служанках, которых ожидали пытки, но на молчание которых она рассчитывала. Один стрелец был поднят на дыбу, получил тридцать ударов кнутом, медленно поджаривался на огне и все-таки не проронил ни слова. Если удавалось вырвать полупризнание или смутное указание, то едва пытаемый успевал перевести дух, как возвращался к своим первоначальным показаниям или снова замыкался в прежнем молчании. И Софья, допрошенная и подвергнутая, как говорят, пытке самим Петром, осталась непоколебимой в своем отрицании. Ее младшая сестра Мария созналась лишь в том, что уведомила бывшую правительницу о скором приближении стрельцов и их желании видеть восстановление ее власти.

В этом отношении допрос не дал никаких результатов. Текст весьма компрометирующего письма, будто бы посланного Софьей стрельцам, по признанию его издателя, вообще хорошо осведомленного, является просто документом, составленным из отрывков признаний, добытых в застенке, бессвязных и, вероятно, затем опровергнутых. В заключении в Новодевичьем монастыре за царевной был учрежден строгий надзор; отряд в сто человек охранял монастырь. Однако она имела возможность поддерживать сношения с внешним миром, вести ежедневную переписку с двором, остальными царевнами, всеми своими друзьями. Она могла даже продолжать в широких размерах гостеприимство; ей ежедневно отпускалось двором десять стерлядей, две щуки, два бочонка икры, два бочонка сельдей, печенье, ореховое масло, ведро меда, ведро мартовского пива, четыре ведра пива обыкновенного, всевозможные яства и напитки с добавлением в праздничные дни бочонков анисовой водки и бочек водки обыкновенной. Ромодановский разрешил сестрам прибавлять к тому лакомства, постоянная присылка которых, как надо полагать, содействовала обмену тайной перепиской. Что касается приверженцев бывшей правительницы, они всегда имели свободный доступ в монастырь в толпе нищих и нищенок, составлявших в Москве привилегированную касту. В известное время года крупные обители принимали и давали кров ежедневно целым их сотням, причем вдовы стрельцов составляли значительную долю и занимали первое место среди этого бродячего населения, укрывавшего обыкновенно в своей среде недовольных. Движение пропаганды в пользу бывшей правительницы безусловно возникло при содействии этих посредников. Стрельчиха Офимка Кондратьева, вдова после трех стрельцов, между прочим, принимала в том деятельное участие. Но не было обнаружено никакого заговора в буквальном смысле этого слова.

Розыск ничего не подтвердил, он только раздражил склонность к насилию молодого царя, закалил его бесчувственность. Петр сам присутствовал при допросах и пытках, наслаждался, как утверждали многие, прикосновением к истерзанному телу, видом длительных агоний, страданий и смерти. Мы такого мнения не разделяем; скорее мы приписываем это любопытству человека, жаждавшего ощущений и неукоснительно стремившегося все видеть, до всего касаться самому, причем, конечно, его душа ожесточалась и воображение распалялось среди этой оргии верховного правосудия. По окончании розыска ему потребовались бесчисленные казни, головы, падавшие в кучу под топором палача, леса виселиц, гекатомбы человеческих жизней…

30 сентября 1698 года первая партия из двухсот осужденных была выслана на место казни. Пятерым отрубили головы по дороге, перед домом царя, в Преображенском, и Петр сам исполнял обязанность палача. Факт этот подтверждается многочисленными свидетелями, признан мнением современников и допускается большинством историков. Сам Лейбниц, так расположенный к русскому государю, возмущается и негодует по этому поводу. И Петр не довольствовался тем, что сам рубил головы, он требовал того же от окружающих. Голицын оказался очень неловким, и его жертвам приходилось долго страдать; Меншиков и Ромодановский проявляли больше искусства. Только иностранцы, Лефорт и Бломберг, – последний полковник Преображенского полка, – отказались от исполнения ужасной обязанности. В Москве, на Красной площади, куда осужденных привозили по двое в санях, с зажженными свечами в руках, их клали рядами по пятидесяти человек вдоль бревна, заменяющего плаху. 11 октября снова 144 казни, 12-го – 205; 13-го – 141; 17-го – 109; 18-го – 65; 19-го – 106. Двести стрельцов были повешены под окнами Софьи, перед Новодевичьим монастырем, и трое из них держали в руках прошения, обращенные к царевне. Сама она отделалась сравнительно дешево: лишенная титула, до сих пор за ней сохранявшегося, заключенная в узкую келью, она превратилась отныне в монахиню Сусанну. Ее сестру Марию постигла та же участь в Успенском монастыре, в теперешней Владимирской губернии, где она, царевна, приняла имя Маргариты. Обе умерли в монастыре, первая в 1704 году, вторая в 1707 году.

Другие розыски, сопровождавшиеся массовыми казнями, происходили одновременно в Азове и разных местах государства. Это было поголовное истребление. Прекращенные на несколько недель вследствие пребывания Петра в Воронеже с ноября по декабрь, допросы и казни возобновились в самой Москве в январе 1699 года. Тысячами убирали трупы, загромождавшие площади, довольствуясь, впрочем, тем, что их отвозили на соседние поля, где они продолжали гнить на открытом воздухе, а топор палача снова работал. И в ограде, возвышающейся среди Красной площади, зловещего места казней в Москве, обыкновенно предназначенной для палача, но оказавшейся слишком тесной в данном случае, на Лобном месте, каменном помосте, окруженном деревянным забором, – отрубленные головы на пиках и виселицы, отягощенные человеческими телами, оставались до 1727 года.

Лобное место! Это место, орошенное кровью, имеет особенный характер, странную историю, с которой надо познакомиться, потому что ей объясняется, – не смеем сказать, оправдывается, – и эта кровавая оргия, в которой Петр сам хотел быть участником, и самое это участие, каким оно ни кажется неизвинительным. Происхождение названия точно не известно; по мнению некоторых, оно происходит от латинского корня lobium — место возвышенное, по убеждению других, от русского слова «лоб», «голова», синоним Голгофы. Предание говорит также, что здесь был похоронен Адам, и вот выясняется своеобразное, причудливое смешение понятий и чувств, связанных в народном представлении с этим зловещим возвышением. Это место казней, но в то же время место святое. Помещенное, наподобие иерусалимского «литострота», перед одним из шести ворот, ведущих в Кремль, оно имело значение религиозное и национальное. Здесь сначала ставились мощи и образа, привозимые в Москву; здесь в торжественных случаях и в настоящее время происходит богослужение; отсюда патриарх раздавал благословения богомольцам; отсюда, наконец, читались важные указы и объявлялось народу о перемене царствования. Отсюда в 1550 году царь Грозный приносил всенародное покаяние и умолял о прощении. Лжедмитрий отсюда возвестил манифест о своем восшествии на престол, а через несколько месяцев здесь же был выставлен его труп с маской на лице и волынкой в руках на поругание толпы.

Таким образом, орудия казни и трупы казненных, вся гнетущая обстановка человеческого возмездия не имела здесь того, что в иных местах составляет предмет отвращения и ужаса; она сопряжена с наиболее торжественными проявлениями общественной жизни. Вследствие этого Петр, появлявшийся тут с топором в руках, не унижал величия своего сана и не совершал гнусного деяния, он лишь продолжал исполнять свою обязанность верховного судьи. При случае всякий мог быть палачом. Когда дело не терпело, по улицам собирали добавочных исполнителей кровавой обязанности, и находилось их сколько угодно. Петр мог сделаться палачом, не переставая быть царем, как он бывал барабанщиком или матросом. Он здесь работал собственноручно, как при оснастке своих кораблей. Никого это не оскорбляло, никем не ставилось ему в упрек. Скорее находили его за то достойным похвалы!

Это существенные черты в понимании людей и обстоятельств для исторической среды, где часто приходится отказываться от всякого истолкования или вывода заключения по аналогии с примерами европейской истории.

Петр решил уничтожить стрельцов и сделал все нужное для достижения этой цели. Употребленные средства были ужасны, но наводить ужас давно уже сделалось на родине царя обычным приемом правительства. Стрельцы исчезли. Все захваченные им в Москве погибли или были сосланы в отдаленнейшие места Сибири. Их жены и дети должны были покинуть столицу. Запрещено было давать им работу или милостыню. Они, следовательно, были осуждены на голодную смерть. Самое имя ненавистного войска должно было исчезнуть. Стрельцы провинциальные, смягчившие своей покорностью гнев царя, были разжалованы в простые солдаты. Так что и с этой стороны получилась пустота, и создание новой армии, которая положила бы почин и придала бы европейский отпечаток новому творению Петра, потому что такова его точка отправления, – это создание сделалось не только возможным, но и необходимым в кратчайший срок. Не было больше стрельцов, но не было также и войска. Спустя три месяца Петр заметил, что чересчур поторопился и слишком далеко зашел, и он принужден был возвращать к жизни умерших. В 1700 году в битве под Нарвой принимали участие стрелецкие полки: это стрельцы провинциальные, лишенные по указу от 11 сентября 1698 года своего имени и организации. Указом от 20 января 1699 года им было возвращено и то и другое. В 1702 году Преобразователь сам распорядился сформированием в Дорогобуже четырех московских стрелецких полков по образцу прежних. В 1704 году – новый приказ в том же смысле. То жертвы, принесенные шведской войне. Только в 1705 году, после Астраханского бунта, в котором принимали участие остатки старых недисциплинированных полчищ, решено было о полном и окончательном уничтожении стрельцов. Новые партии осужденных по дороге в Москву, новые казни сотнями на Красной площади завершили дело искоренения.

III

Перспектива Великой Северной войны принудила Петра покрыть Красную площадь трупами казненных стрельцов; случайности той же войны привели его к Петербургу. Прежде всего, бросив перчатку Швеции, он наметил Лифляндию, Нарву и Ригу. Лифляндия, слишком хорошо защищенная, отбросила его на север, в сторону Ингрии. Он направился туда нехотя, послав сначала Апраксина, превратившего в пустыню легко покоренный край. Лишь спустя продолжительное время и словно двигаясь ощупью, молодой государь заинтересовался этой областью и остановил свое внимание и вожделение на устьях Невы. Густав Адольф уже понял стратегическое значение этого пункта, не представлявшего в глазах его теперешнего преемника никакой цены, и сам пожелал изучить его окрестности. Кроме значения военного и торгового, уже признанного, Петр обнаружил в крае еще неотразимую привлекательность. Он больше не желал удаляться отсюда. Здесь он чувствовал себя вполне дома. Он с волнением ссылался на исторические воспоминания, делавшие из этого уголка русскую землю. Может быть, он находил в этих болотистых лощинах отдаленное сходство с низменностями Голландии? Может быть, в нем заговорил голос наследственных инстинктов? Трудно сказать, что им руководило. Предание, повторяемое Нестором, говорит, что первые норманнские завоеватели страны отсюда пускались в плавания «до самого Рима по морю варягов, – их морю»! И Петр как будто старался восстановить нить девятисотлетней древности, сам эпический, легендарный герой в своей роли основателя города. Народный рассказ изображает его выхватившим алебарду у одного из солдат и вырезавшим ею две полосы дерна, которые он сложил крестообразно со словами: «Здесь должен быть город». Так как не имелось под руками камня для закладки, то его место заступил дерн. Оставив алебарду, Петр берется за лопату и кладет почин земляным работам. В эту минуту появляется орел и парит над царем. Сраженный выстрелом, он падает. Петр поднимает раненую птицу, сажает ее на руку и отправляется в челноке осматривать окрестности. Происходит это 16 мая 1703 года.

История добавляет, что впоследствии над работами трудились шведские пленники и умирали тут тысячами. Не хватало самых необходимых инструментов. За неимением тачек носили землю в полах одежды! Сначала воздвиглась деревянная крепость на острове, носящем название Яннисаари (Заячий остров): это будущая Петропавловская крепость; затем деревянная церковь и скромный домик, послуживший Петру его первым дворцом. В следующем году поблизости возникла лютеранская кирка, впоследствии перенесенная на левый берег реки, на Литейную, и харчевня, знаменитая остерия «Четырех фрегатов», долгое время служившая городской думой, раньше чем сделаться местом свидания дипломатов. Наконец, к этой группе скромных построек присоединился базар. Сподвижники царя стали селиться вокруг в домиках наподобие его домика. Город был создан.

Однако до Полтавской битвы Петр не думал еще превращать его в свою новую столицу. Он удовлетворялся постройкой там крепости и устройством гавани. Он еще не чувствовал себя вполне хозяином местностей, прилегающих к этому завоеванному уголку, не имел достаточной уверенности в том, что сможет удержать за собой эти владения, и поэтому не решался сосредоточить здесь свое правительство и перенести сюда свою резиденцию. На этой мысли он остановился окончательно только после великой победы. Его решение, в особенности со стороны иностранных критиков, подверглось ожесточенным нападкам; его судили строго и осудили бесповоротно. Раньше чем высказать собственное мнение по этому поводу, мы напомним в кратком перечне соображения, вызвавшие такой неблагоприятный приговор.

Говорили, что именно великая победа уменьшила стратегическое значение Петербурга и свела почти к нулю его значение как гавани; превращение же его в столицу всегда было безумием. Сделавшись неоспоримым властелином всего Балтийского побережья, Петр мог не опасаться более нападения шведов со стороны Финского залива: они прежде постарались бы овладеть Ригой или Нарвой. Если затем они и направятся на Петербург, то это будет лишь следствием приобретения этим городом политического значения, приданного ему совершенно напрасно. Против такого значения налицо все данные, потому что, представляя собой превосходный пункт для нападения, город не обладает средствами обороны; здесь невозможно сосредоточить войска, потому что на сорок верст в окружности местность представляет собой бесплодную пустыню. В 1788 году Екатерина II жаловалась, что чувствует себя слишком близко от шведской границы и слишком беззащитной от неожиданного нападения, чуть было не удавшегося Густаву III. Так дело обстояло с военной точки зрения.

С точки зрения торговой Петербург владел системой водных сообщений, представляющих известную ценность. Но Рига владела другой, гораздо более значительной. На расстоянии, одинаковом от Москвы и Петербурга и значительно меньшем от коммерческих центров Германии, обладая климатом более мягким, гавани Лифляндии, Эстляндии и Курляндии. Рига, Либава и Ревель, являлись после покорения этих областей естественными пунктами сношения России с Западом. Они красноречиво подтверждают это в наши дни, из года в год увеличивая свою торговлю в ущерб Петербургу, торговля которого, искусственным образом развитая и поддерживаемая, клонится к упадку. Впрочем, как гавань Петербург при жизни своего основателя оставался еще в виде предположения или приблизительно так. Морские учреждения Петра перешли из Кроншлота в Кронштадт. Нева до самого устья имела в то время не более восьми футов глубины; корабли, выстроенные в Петербурге, приходилось, по свидетельству Манштейна, переводить в Кронштадт посредством канатных приспособлений, раньше чем приступать к их вооружению. Снаряженные, они не в состоянии были подняться по реке.

Кронштадтский порт был заперт льдами в течение полугода и обладал той особенностью, что суда могли выходить из него только при восточном ветре. Вода настолько пресная, что дерево гниет там весьма быстро. Кроме того, в соседних лесах не растет дуб; его приходится привозить из-за Казани! Петр быстро сообразил все эти неудобства. Он начал искать и нашел для верфей место, более подходящее, в Рогервике, в Эстляндии, в четырех верстах от Ревеля. Но здесь он наткнулся на трудность защиты рейда от штормов и нападения врагов. Ему казалось, что это неудобство удастся устранить, выдвинув в море два мола, устроенных на кессонах из елового дерева, выложенных внутри камнями. На эту затею ушли леса Лифляндии и Эстонии, и дважды снесенную бурями работу пришлось прекратить. С другой стороны, в Петербурге столица с самого начала стесняла торговый город. Присутствие двора делало жизнь дорогой, удорожая, следовательно, и рабочие руки, что отражалось на ценах предметов вывоза, вообще очень объемистых и требующих больших издержек для своего сохранения. По свидетельству современника, голландского резидента, деревянный домик, много худший, чем убогая лачуга нидерландского крестьянина, стоил в Петербурге от восьмисот до тысячи флоринов в год; в Архангельске купец имел возможность прилично жить на четверть этой суммы. Цены за провоз от Москвы до Архангельска стоили от девяти до десяти копеек за пуд; от Ярославля до Архангельска – от пяти до шести копеек, от Вологды до Архангельска – от трех до четырех копеек; между этими местностями и Петербургом они возрастают до восемнадцати, двадцати, тридцати копеек с пуда. Отсюда сопротивление иностранных купцов, поселившихся в Архангельске, когда им предлагали перебраться в Петербург. Петр принимал к тому, по своему обыкновению, решительные меры, запретив торговлю пенькой, лыком, кожами и хлебом через посредство Архангельска. Запрещение, слегка ослабленное в 1714 году благодаря настояниям Голландских Штатов, оставалось в силе в продолжение всего царствования. В 1718 году был разрешен вывоз пеньки и некоторых других продуктов через Архангельск, но с тем ограничением, что две трети всех экспортируемых товаров должны были идти через Петербург. Так дело обстояло с точки зрения мореходства и торговли.

Сама столица была стеснена на берегах Невы причинами вышеуказанными и всеми остальными условиями, географическими, этнографическими и климатическими, по сие время создающими из нее противоречие здравому смыслу. «Странная идея для русского, – говорит Кюстин, – создать столицу славян у финнов, против Швеции, сосредоточить администрацию обширнейшей империи на самой отдаленной оконечности этой империи: выражать намерение приблизиться к Европе, удаляясь от Польши и Германии; и заставлять всех окружающих, чиновников, двор, дипломатический корпус жить под небом, самым немилосердным, одного из самых негостеприимных уголков земли, какой себе можно представить. Место болотистое. Нева значит по-фински „грязь“. В окрестных лесах водятся одни волки. В 1714 году они съели двух солдат, стоявших на часах у пушечно-литейной мастерской. И теперь взорам по выходе из города представляется пустыня. Перед вами расстилается бесконечная равнина, не видно ни колоколен, ни деревьев, ни скота, никаких признаков жизни человеческой или даже животной. Нет пастбищ, невозможна никакая культура». Овощи, плоды, даже хлеб доставлялись издалека. Край этот служил только посредником между морем и сушей, и вплоть до царствования Екатерины наводнения составляли в столице хроническое явление. 11 сентября 1706 года Петр, вынув из кармана всегда находившийся при нем прибор для измерений, убедился, что вода стоит на двадцать один дюйм выше пола в его домике. Вокруг него плавали мужчины, женщины, дети, уцепившись за обломки строений, снесенных рекой. Он делился впечатлениями с Меншиковым: «Зело было утешно смотреть, что люди по кровлям и деревьям будто во время потопа сидели, не точию мужики, но и бабы». Письмо помечено: «Из парадиза [из рая]». Можно усомниться, чтобы у Петра нашлось много единомышленников, разделявших такое восхищение. Облегченные теперь устройством железных дорог, пути сообщения были во времена великого царствования не только затруднительными, но и опасными. Отправляясь из Москвы в Петербург в апреле 1723 года, Кампредон истратил тысячу двести рублей, потопил восемь лошадей и часть багажа, употребил месяц на переезд и доехал больным. Сам Петр, опередивший дипломата, принужден был сделать верхом часть дороги, переправляясь через реки вплавь.

И все-таки, несмотря на все эти соображения, вескость которых отрицать невозможно, нам кажется, что Петр был прав. Как не понять, что ему не хотелось оставлять столицу в Москве? В этой среде, открыто враждебной, упорно реакционной даже до сих пор, его дело влачило бы существование ненадежное, вечно подвергаясь опасности, завися от случая, если не при жизни Петра, то после смерти, – от одного из тех народных мятежей, против которых государственная власть, сосредоточившаяся в Кремле, так часто оказывалась бессильной. Нарушив строй прежней жизни Московии, перешагнув через ее границы, Петр логически должен был стремиться перенести в иное место резиденцию своего правительства. Вид и характер его нового создания, кроме того, вполне соответствуют требованиям похода и сражения; это был клин, острием направленный на Запад; место вождя и его штаб-квартира намечены были во главе колонны. Установив это положение и признав принцип необходимости перемещения столицы на западную оконечность вновь приобретенных владений империи, мы увидим, что Ингрия действительно представляла для этой цели преимущества, по нашему мнению, сглаживающие все вышеуказанные неудобства. В те времена здесь была девственная земля, с редким населением финского племени, без связи, без исторической сплоченности, вследствие этого покорным и легко поддающимся ассимиляции. Везде в иных местах, по побережью Балтийского моря, в Эстляндии, Карелии, Курляндии, после изгнания шведов оставались немцы, пустившие прочные корни, черпавшие в соседстве германской культуры непреодолимую силу сопротивления. После двух веков русского владычества Рига до сих пор остается городом немецким. В Петербурге Россия сделалась европейской и космополитической, но город чисто русским, а финский элемент окрестностей в счет не идет.

В этом отношении Петр руководился, без сомнения, если не ясным и обдуманным сознанием, то могучим и верным инстинктом, подтверждающим его гений. Конечно, можно допустить, что, по обыкновению, он дал здесь отчасти волю своей фантазии, с ребяческим легкомыслием вздумав, например, подражать Амстердаму. Также приходится сознаться, что он нарушил чувство меры в выполнении своего намерения. Двести тысяч рабочих, говорят, нашли смерть, трудясь над созданием нового города, а вельможи разорялись, строя там дворцы, вскоре делавшиеся необитаемыми. Но пропасть была вырыта между осужденным на погибель прошлым и будущим, к которому стремился Преобразователь, и насильно сосредоточенная в этом новом центре народная жизнь получила сначала поверхностный, а затем усваиваемый ею все глубже и глубже отпечаток западный, европейский, какой стремился ей придать Петр. Москва до сих пор сохраняет внешность благочестивую, почти монашескую. На всех перекрестках взорам прохожих представляются церкви. Торопящийся по делам народ постоянно крестится и преклоняется перед святынями, всюду побуждающими его к проявлению набожности. Петербург принял и сохранил вид мирской, совершенно иной. В Москве была запрещена светская музыка на гуляньях. В Петербурге Петр мог ежедневно заставлять немецких музыкантов играть перед балконом своей «остерии». В середине столетия в Петербург уже появились французский театр и итальянская опера, Шлёцер замечает, что богослужение там происходит на четырнадцати языках. Россия, современная, просвещенная сравнительно эмансипированная умственно и сравнительно либеральная, могла возникнуть и развиться только здесь.

И Петр мог, в общем, совершить это перемещение без особого насилия над историческими заветами своей родины. Столица в России была кочевой издревле. Она переходила из Новгорода в Киев, из Киева во Владимир, из Владимира в Москву. Подобное странное явление обусловливалось обширностью страны и отсутствием сплоченности народной жизни. В продолжение вековой эволюции старой Руси силы, разрозненные, рассеянные, неустойчивые, перемещали свой центр тяжести. Создание Петербурга является, таким образом, только решением задачи динамики. Борьба со Швецией, завоевание Балтийского побережья и еще более важное завоевание места среди европейского мира естественным образом направили поток народной жизни со всей его мощью к месту основания нового города. Петр захотел навеки упрочить такое стремление. И нам кажется, что он был прав.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.