Глава XIV Мировая война До германского мирного предложения 12 декабря 1916 г

Глава XIV

Мировая война До германского мирного предложения 12 декабря 1916 г

Мировая война началась при весьма неблагоприятных дипломатических условиях для Германии, и уже через полгода эта печальная истина получила распространение и в рабочих кругах, и в буржуазных партиях (среди правительственных лиц об этом догадались очень многие уже в первый день вступления Англии в войну). И все-таки d течение первых 1,5 месяцев, вплоть до конца битвы на Марне, патриотическая горячка преобладала над всеми другими впечатлениями, соображениями, опасениями. «Чем больше врагов, тем больше чести!» (в победе над ними): «mehr Feind, mehr Ehr!» — повторяли не только бульварные газеты. Вера в план Шлиффена нисколько не была поколеблена в широких массах, тем более что ведь главный штаб с первой же минуты войны быстро и энергично взялся за осуществление этого плана, как если бы ничего непредвиденного вовсе и не случилось, как если бы никакой Англии и на свете не существовало. И это продолжалось целых 1,5 месяца, В течение этих 1,5 месяцев не только увлекавшиеся патриоты, но и старые боевые генералы, вроде фон Безелера, держали пари, назначая точно тот сентябрьский день, когда они войдут в Париж. Эта уверенность была очень заразительна, и она-то больше всего способствовала полному успеху шейдемановской политики в первые месяцы войны в рабочих кругах. Сам Шейдеман с тем наивным и не очень сознательным цинизмом и полнейшим самодовольством, которые вообще характерны для его мемуаров, говорит: «Само собой понятно, что в первые недели и месяцы войны мs налагали на себя известную сдержанность; ведь никто не знал, не кончится ли война в короткий срок и не станет ли вместе с тем излишней военная политика» (партии). Другими словами: веря в план Шлиффена, Шейдеман решил подождать несколько месяцев, не очень высказываясь, предоставляя свободу действий генералу Мольтке, Вильгельму II и Бетман-Гольвегу. Когда же все враги будут быстро разгромлены и вынуждены к миру, тогда левые социал-демократы будут уж окончательно бессильны поднять рабочий класс против шейдемановцев за их поведение 4 августа 1914 г. Но так как, с другой стороны, полной, математической уверенности в успехе плана Шлиффена все-таки у Шейде-мана не было, то и с правительством очень уж связываться и солидаризироваться пока не стоило, чтобы в случае военных неудач можно было незаметно перейти на позицию защитника народных масс и неподкупного борца против милитаризма. Итак, решено было пока помолчать. Однако помолчать вполне как-то не удалось. Нарушение нейтралитета Бельгии и слухи о жестокостях в ней немецких властей, очень сильно преувеличенные антантовской пропагандой, создали среди социалистических партий нейтральных держав крайне враждебное настроение против Германии вообще и германской социал-демократии в частности. Пришлось отправить Вильгельма Янсона в Стокгольм, Зюдекума — в Италию, самому же Шейдеману отправиться в Голландию. Успеха они в своей агитации не имели, ибо на них в тот момент смотрели как на казенных защитников германского императора и его слуг. Да и сами эти агитаторы остерегались тогда (осенью 1914 г.) вымолвить хоть слово против ожидавшихся аннексий и приобретений победоносной Германии.

А германская армия пока шла от побед к победам. Правда, Бельгия оказала неожиданно упорное сопротивление, и это несколько повредило Германии с самого начала, так как французы выиграли несколько лишних дней для концентрации своих сил, но общему впечатлению от блистательных германских успехов это нисколько не повредило. С утра 4 августа шесть германских бригад, перешедших бельгийскую границу, направились к Льежу (Люттиху); через три дня генералу Людендорфу, тогда начальнику штаба II армии, удалось войти в город и в крепость. С другой стороны, начавшееся (с очень слабыми силами) наступление французов на Эльзас заставило Мольтке бросить туда дивизию, чтобы остановить наступление. Но все это не изменило первых результатов войны: в десять дней Бельгия была занята немцами, и германская армия двинулась во Францию. С 20 августа начались непрерывные бои с французской армией, и, продвигаясь с боем все дальше и дальше к югу, тесня перед собой французов, немцы в первом громадном сражении этой войны, в битве при Шарлеруа, одержали полную победу над французами, а также над сравнительно еще небольшой английской армией, которую пока успели прислать из Англии. 24 августа французский генералиссимус Жоффр отдал приказ об отступлении. Наседая на отступающего неприятеля, немцы, сломив все без исключения попытки остановить их, безостановочно двигались на Париж. План Шлиффена развертывался во всю свою грандиозную ширь. Как и полагалось по этому плану, главная сила была сосредоточена на правом фланге, в том «правом кулаке», которым командовал генерал фон Клук. Фон Клук заворачивал правым плечом по линии несколько западнее Парижа, устремляясь к обходу левого французского фланга.

Грозная опасность висела над столицей. Президент республики и совет министров 3 сентября покинули Париж и переехали в Бордо. Решено было даже в случае вполне возможного взятия Парижа немцами продолжать борьбу.

Часть французских войск отступила к Марне и заняла (вместе с английской армией) оба берега реки. В ночь на 3 сентября фон Клук перешел через Марну у Шато-Тьерри и двинулся дальше. Страшное волнение охватило Францию, а еще более Германию; во Франции военная цензура лишь очень скупо пропускала известия в печать, а в Германии в эти дни, напротив, сообщения о неслыханных успехах (в самом деле громадных) еще даже преувеличивались. Толпы народа в неописуемом возбуждении до поздней ночи стояли перед редакциями газет и правительственными зданиями.

Желанная весть о падении Парижа ожидалась с часу на час. Но 4 сентября решено было контрнаступление всех французских сил, а 5-го Жоффр издал приказ, в котором говорилось, что отступления не будет, хотя бы пришлось быть перебитыми на месте. Возгоревшаяся с новой яростью битва продолжалась безостановочно с 5 по 9 сентября, и 9-го германская армия впервые дрогнула. Тогда еще никто, кроме германского главного штаба, не знал, что вследствие неожиданного русского наступления на Восточную Пруссию сочли нужным — в прямое нарушение плана Шлиффена — внезапно, в разгаре похода на Париж, снять с фронта несколько дивизий и перебросить их на восток. Париж был в значительной степени спасен этим действием. В 3 часа дня 9 сентября фон Клук получил одновременно приказ отступать и известие, что вся II германская армия уже начала отступление. 9, 10 и 11 сентября все германские силы с боем, а потом форсированно отходили от Марны к северу; французы следовали за ними. 10, 11, 12, 13 сентября III, IV и V германские армии очистили все позиции и отступили к северу. Последней ушла V армия (кронпринца) — 13 сентября, и кронпринц из совершенно бесполезной бойни, которой он лишний день подверг своих солдат, впоследствии пытался создать себе репутацию храброго и искусного вождя (нечего и говорить, что во все дни этой страшной битвы он лично находился в полнейшей безопасности). Отход немецких армий продолжался до 17-го. Немцы окопались между Уазой и Мезой, шедшие за ними французские части окопались перед немецкой линией, и началась долгая окопная война. План Шлиффена потерпел полную неудачу.

Последствия битвы на Марне были необъятны. Когда уже все кончилось, многие германские военные авторитеты стали утверждать, что они считали войну проигранной в тот момент, когда германская армия отхлынула от Марны к северу. С этого момента Париж был спасен, а следовательно, была потеряна всякая надежда заставить Францию заключить мир, надежда на быстрый разгром русских сил, на то, что Англия не успеет развернуть свои средства во всю ширь. С военными авторитетами в оценке значения этой битвы вполне соглашаются по существу, но тем раздраженнее укоряют их в сознательной лжи люди, находящиеся на другом полюсе, вроде Пауля Фрелиха: «Военное командование понимало ужасное значение марнской битвы. Но оно не решилось признаться в этом даже самому себе. Теперь оно просто играло в азартную игру, и, после того как ему не удалось опутать ложью французскую армию, оно начало опутывать ею собственный народ. В германских военных отчетах, ежедневно сообщавших о победах, о страшном поражении на Марне не говорилось ничего… Была решена судьба не какого-либо одного боя и не только марнской битвы, а всей завоевательной войны. Была пора прекратить игру… Почему этого не сделали? Почему народ так вероломно и преступно обманывали? Потому, что боялись народного суда. Потому, что не желали признаться сами себе в собственном безумии. Потому, что теперь верили только в чудо. Итак, все они продолжали лгать: генералы, правительство, воинствующие патриоты, германская социал-демократия; и они лгали целые годы, пока ложь не погибла, а вместе с ней все великолепие вильгельмовской империи. Все снова и снова народ, эти миллионные массы рабочих, гнали плетками в убийственный огонь — во имя потерянной войны». Собственно, с середины сентября началась та война на истощение, в которой Германия неминуемо должна была оказаться слабее Антанты. И все усилия германского командования направляются отныне к той цели, чтобы вызвать противника на решительные действия или чтобы решительными действиями склонить его к скорейшему заключению мира. Но если у французов после Марны замечалось истощение снарядов, тол немцы должны были оправиться и пополнить запасы после неслыханно щедрой траты снарядов. Неделя шла за неделей, месяц за месяцем, а, кроме стычек и сражений второстепенного характера, на западном фронте ничего не происходило. Драгоценнейшее время уходило, а во французских портах высаживались новые и новые формирования из Англии. Еще в октябре и в начале ноября шли битвы более или менее крупные, и все без решительных результатов; но с середины ноября, после окончания боев на Ипре, произошла прочная стабилизация западного фронта. Весь интерес войны сосредоточился на востоке.

2

Вопреки планам германского штаба, приходилось углубляться в русскую территорию, не добившись развязки на западе. Теперь уже ни для кого не тайна, что страшные потери, понесенные русской армией в первые 2,5 года мировой войны и далеко превосходившие потери союзников, объясняются тремя главными обстоятельствами: 1) скудостью и дефективностью снабжения как в момент начала войны, так и в течение всех 2,5 первых лет войны; только весной 1917 г., ко времени Февральской революции, снабжение было на более сносном уровне; 2) почти полным отсутствием способных и достойных своего положения военных тактиков и стратегов в верхах армии, особенно в течение первого периода войны, когда генерал Янушкевич, начальник штаба при верховном главнокомандующем Николае Николаевиче, фактически руководил военными действиями. Когда затем фактическое руководство перешло к генералу Алексееву, в большей степени обладавшему чувством ответственности и не бросавшему людей зря на гибель, многое было уже безнадежно испорчено; вообще, за немногими яркими исключениями, командный состав был не силен[78]; 3) подчинением всей русской стратегии планам и требованиям французского главного штаба: русской армии отводилась страшно тяжелая, невыгодная, неблагодарная во всех отношениях роль оттяжки возможно большего количества германских сил с западного фронта, причем никого не интересовал вопрос, как эти оттянутые германские силы могут быть (и вообще могут ли быть) отброшены русской армией и чего это ей будет стоить.

Так истребление двух русских корпусов в Восточной Пруссии и вытеснение русских из Пруссии в самом конце августа и в начале сентября (н. с.) 1914 г. было платой за спасение Парижа, так как — мы уже упоминали об этом — нужные для разгрома русских корпусов немецкие войска были спешно сняты с французского фронта как раз перед битвой на Марне. Или, например, выступление Румынии ранней осенью 1916 г., очень невыгодное в тот момент для русских войск, очень оспариваемое сначала русскими генералами, было уступкой требованиям союзников, которым важно было, чтобы немцы поскорее и поглубже снова увязли на востоке (чего бы это ни стоило «востоку»). Таковы три непосредственные причины огромных русских потерь. Были и другие, и их было очень много, но мы тут не пишем истории России, да и самой войны касаемся лишь постольку, поскольку без этого дальнейшее — послевоенное — развитие событий было бы непонятно. Храбрость и упорство русских войск, удивлявшие врага, выносливость и самоотвержение, равнодушие их к смерти могли при этих условиях дать временные и частичные успехи, но не больше. Это с точки зрения интересов России. Но с точки зрения интересов союзников русская армия, принявшая на себя главную тяжесть войны в первые годы, предоставила Франции, Англии, Италии время, необходимое для развертывания всех их сил, могущественно способствовала ослаблению и истощению Германии, Австрии и Турции и сильно этим облегчила конечный разгром центральных империй. Безобразная дезорганизация в тылу, бесхозяйственность, гибельное пребывание во главе военного министерства в течение первого года войны Сухомлинова, широчайше развитый и превосходно поставленный немецкий шпионаж и легкомыслие русских властей, благодаря которому, между прочим, по позднейшему признанию немецкого генерала Гофмана, немецкое верховное командование сплошь и рядом узнавало русские военные распоряжения, — все это дополняло картину той обстановки, в которой упорно боролась и погибала русская армия[79]. Достаточно почитать внимательно переписку Сухомлинова с Янушкевичем в 1914–1915 гг., напечатанную в первых трех томах «Красного архива» (за 1922–1923 гг.), чтобы ясно понять, в каких руках находились миллионы человеческих жизней и участь России в тот момент. Они оба вовсе не сознают всей безмерной, чудовищной по своим последствиям личной своей виновности. Это два благодушных обывателя, делящихся впечатлениями. В первые же недели войны не было достаточно снарядов и патронов, поэтому уже в начале сентября 1914 г. генерал Кузьмин-Караваев твердит только одно: «Надо заключать мир», полубезоружные люди, без артиллерийской поддержки и защиты, гонятся под германские орудия и пулеметы и гибнут десятками тысяч зря, а Янушкевич иронизирует насчет «истерических телеграмм» генералов Брусилова и Иванова, требующих снарядов, и великий князь Николай Николаевич посылает Иванову «грозную телеграмму», что надо «по одежке протягивать ножки»[80]. Глава правительства Горемыкин в то же время усвоил окончательно (и при каждом удобном случае высказывал) стройную теорию о том, что война вовсе и не касается ни его, ни совета министров в целом, а касается лишь государя императора, военного министерства и верховного командования. После этих необходимейших вводных замечаний можно ограничиться лишь самым общим, в хронологической последовательности, изложением событий на русском фронте, чтобы обратиться затем к западным державам, истории которых посвящена эта книга.

Война была объявлена 1 августа (н. с.) 1914 г., а уже через 5 дней русские разъезды показались около Сольдау, и немцы, обнажившие восточную границу, отступили к Кенигсбергу и Алленштейну. Продолжать наступление русские отряды не могли и остановились. 26–30 августа произошла битва при Танненберге, в которой командующий восточным германским фронтом Гинденбург и его начальник штаба Людендорф нанесли тяжелое поражение русским войскам, и русские, преследуемые в течение 1—15 сентября, ушли из Восточной Пруссии. Немцы преследовали русских до Оссовца. Одновременно бои с австрийцами привели к русской победе и занятию Львова, а после боев в октябре и ноябре австрийцы отошли к Кракову. В течение всего октября, ноября, отчасти декабря 1914 г. в районе левого берега Вислы велись тяжкие бои с германцами, без решительной развязки; новые и новые немецкие части перевозились с застывшего западного фронта на русский. Зима нисколько не прерывала военных действий на русском фронте. В последней четверти января 1915 г. усилился подвоз новых больших формирований к немецким силам на северо-восточном немецком фронте, и немцы начали большое наступление в направлении к Праснышу. Русские войска потерпели поражение (в феврале) в битве при Мазурских озерах. Непрерывные тяжкие бои кончились отходом русских к северу от Нарева и Вислы и временной их остановкой на этой линии. Одновременно в январе и феврале русские войска, наступая в Карпатах, натолкнулись на серьезнейший отпор со стороны подвезенных сюда свежих германских сил. Бои в Карпатах продолжались в январе, феврале, марте и стоили обеим сторонам огромных потерь. Русское наступление было остановлено (когда австро-венгерская армия получила немецкие подкрепления), И вскоре русские войска откатились назад. 12 марта (н. с.) русские взяли Перемышль в Галиции. Но это был последний крупный русский успех в 1915 г. С конца октября 1914 г., а особенно с начала 1915 г. ко всем неблагоприятным условиям, в которых приходилось действовать русской армии, прибавилось еще одно: выступила Турция, и часть русских сил необходимо было отправить в Закавказье. Выдерживая полностью натиск Австрии и в значительной степени натиск Германии, русские войска отныне должны были принять на себя полностью также удары со стороны Турции.

3

Выступление Турции и роль, которую суждено было сыграть вопросу о дележе турецкой добычи в дипломатии союзников, освещены теперь весьма ярко не столько мемуарной литературой, сколько тремя сборниками секретных документов, выпущенными в последнее время в России. Отсылая к этим сборникам документов всех желающих ознакомиться с деталями вопроса о Турции во время войны, я тут и в дальнейших главах отмечу лишь основные пункты, которые читатель не должен забывать ни на минуту при изучении этой важной стороны мировой войны.

Младотурецкое правительство в момент начала мирового конфликта было под живым впечатлением второй балканской войны, когда ему посчастливилось вернуть только что потерянный Адрианополь. Теперь туркам казалось совершенно необходимым воспользоваться новой, несравненно более грандиозной войной, чтобы, выгодно продав свое участие в военных действиях или свой нейтралитет, в еще большей степени поправить свои дела и вернуть возможно больше из своих утраченных владений. Но кому продать? Германии или Антанте? Вопрос этот, как оказывается теперь из упомянутых документов, вовсе не был настолько уж предрешен в пользу Германии, как до сих нор можно было думать. Энвер-паша, военный министр и фактический глава правительства, официально заявил 9 августа 1914 г. (т. е. спустя 6 дней после подписания тайного договора с Германией) русскому военному агенту, генералу Леонтьеву, что он, Энвер, стоит за союз с Россией, и «поставил вопрос ясно и коротко»: турки немедленно убирают свои войска с кавказской границы, собирают сильную армию во Фракии и «ставят ее в наше (России) распоряжение, с готовностью двинуть ее против любого из балканских государств, в том числе против Болгарин или совместно с ними против Австрии. В день, когда будет установлено соглашение, он обязуется удалить с турецкой службы всех немецких офицеров. В заключение Энвер-иаша ставит условие: возвращение Турции западной Фракии и Эгейских островов и заключение с Россией оборонительного союза на срок от 5 до 10 лет, дабы Турция могла быть обеспечена от мести своих соседей на Балканском полуострове».

Энвер развивал эти мысли подробно, и генерал Леонтьев «вынес убеждение, что дело может быть сделано, если только решение будет принято немедленно»[81]. Но напрасно посол (Гире) изо всех сил торопил Сазонова с ответом на это предложение, понимая огромную его важность для России. Сазонов ничего в этом не хотел понимать, утверждая, что «с военной точки зрения Турция не составляет в настоящее время особой угрозы» (телеграмма 9 августа). Новые и новые телеграммы Гирса подтверждали, что уже и великий визирь повторяет предложение Энвера (11 августа). Сазонов на все это либо ничего не отвечал, либо отказывался согласиться на требуемые территориальные приобретения Турции за счет Болгарии. Повторялась история 1902 г. с маркизом Ито, приехавшим в Петербург предлагать японский союз России. В Петербурге тогда мечтали о Корее, союз с Японией мог бы воспрепятствовать осуществлению этой мечты, поэтому решено было медлить, не говоря Ито ни да, ни нет; при этом упустили из виду, что он ждать не будет, и если ему откажут в Петербурге, то он поедет за союзом в Лондон (что и случилось). В августе 1914 г. Сазонов и те, кто стоял за ним, тоже вообразили, будто теперь можно, ничем не обязываясь перед Турцией (ее предполагалось со временем разделить и водрузить крест на св. Софии), неопределенное время кормить Энвера и великого визиря неопределенными заявлениями. «Имейте в виду необходимость в переговорах с Энвером выигрыша времени», — советует Сазонов Гирсу 10 августа в ответ на все тревожные, взволнованные, торопящие призывы русского посла. Не получая ответа на повторные свои предложения, великий визирь и Энвер-паша, конечно, круто повернули в другую сторону: соглашение с Германией, уже давно намеченное и даже подписанное, стало фактом[82]. Оставаться нейтральными турки никак не могли и не хотели: ведь нежелание России взять их протянутую руку могло знаменовать только одно — расчленение Турции после войны, все равно, будет ли Турция нейтральна или нет (в этом отношении всем уверениям Антанты насчет будущей неприкосновенности Турции Энвер нисколько не верил). И прежде всего отныне только от союза с Германией они можно ждать желаемого приращения их владений. Таким-то образом завоевательное фантазерство и полнейшее непонимание положения со стороны руководителей русской дипломатии ускорили создание нового против России далекого фронта на кавказской границе и окончательно закрепили за Германией драгоценного союзника. Франция и Англия изо всех сил старались удержать Турцию от выступления. Франция боялась за свои капиталы, вложенные в Турцию, да и традиционно она была против раздела Турции, потому что значительно меньше Англии и России могла получить от этого раздела. (А что Турции после победы Антанты непременно грозил раздел, в этом — в случае выступления Турции — не было никаких сомнений ни у кого уже в 1914 г.) Что касается Англии, то для нее тоже все выгоды будущего раздела Турции не уравновешивали многообразных опасностей и затруднений, вытекавших из немедленного выступления Турции на стороне Германии. Эдуард Грей инструктировал и в августе, и в сентябре, и даже в октябре, уже накануне выступления турок, британского представителя в Константинополе, чтобы он шел на все уступки, делал все зависящее, лишь бы избежать разрыва с Турцией. Но после отказа России вступить в союз с Турцией Энвер-паше и остальным членам турецкого правительства уже казалось бесполезным дальше вести переговоры с Антантой. В течение всей второй половины августа, всего сентября, начала октября непрерывно подвозились в Турцию из Германии и Австрии предметы военного снаряжения. Еще 10 августа германские военные суда «Гебен» и «Бреслау» прибыли в Дарданеллы. Это круто меняло соотношение морских сил на Черном море в пользу Турции и Германии и еще более ускоряло выступление Турции. «Гебен» и «Бреслау» были выпущены из Средиземного моря благодаря непростительной (признанной французами) небрежности французского адмирала Буэ де Лапейрера; присутствие этих судов (на которых осталась немецкая команда) сильно стесняло действия русского флота на Черном море в течение всей войны. 29 октября 1914 г. Турция сочла свои приготовления законченными: два турецких миноносца проникли в одесскую бухту и потопили русскую канонерку. На другой день державы Антанты прервали дипломатические сношения с Турцией, и 31 октября Гире покинул Константинополь; 1 ноября то же самое сделали французский посол Бомпар и английский Маллет. Жребий Турции был брошен.

С этого времени тайные и оживленные переговоры о Турции не прекращаются между союзниками. Выступление турок, правда, создавало новые и громадные трудности для России во время воины, открывало новый фронт, раздробляло русские силы, но и будущая добыча обещала быть очень значительной. Особенно широкие перспективы открывались отныне перед Англией и Россией. Раздел азиатской Турции и изгнание турок с Балканского полуострова — таковы должны были быть, по мысли дипломатов Антанты, новые задачи и цели, которые отныне ставила война. Когда в начале третьего месяца войны с Турцией русские войска нанесли туркам (в первых числах января 1915 г.) серьезное поражение при Сарыкамыше, эти проекты о дележе стали приобретать особенно оживленный характер. В эти первые месяцы 1915 г. при почти полной неподвижности западного фронта русская армия одна воевала со страшными потерями в боях при самых тяжелых условиях и с Германией, и с Австрией, и с Турцией. Попытка союзников (в феврале и марте) овладеть с моря Константинополем потерпела неудачу. Союзники и не могли еще и не хотели перейти сами в сколько-нибудь энергичное наступление, и немецкое командование поэтому могло подготовить большую операцию, которая должна была, как надеялось германское правительство, вывести Россию из войны и освободить германский восточный фронт. Это уже было нечто обратное плану Шлиффена, провалившемуся в 1914 г. Теперь нужно было все свободные силы направить против России, вынудить ее к миру и тогда обрушиться на Францию. Те, кто не мечтал о сепаратном мире с Россией, надеялись все же на решительное ее ослабление на весь оставшийся период войны. К середине апреля 1915 г. громадный кулак армий, с избытком снабженный артиллерией, был собран у Горлицы под начальством генерала Макензена. В первую очередь решено было изгнать русские войска из завоеванной ими Восточной Галиции и Буковины.

4

Битва, начавшаяся 2 мая (н. с.) 1915 г. при Горлице и с перерывами продолжавшаяся пять месяцев, открылась ураганным артиллерийским огнем, направленным против обширнейших участков русского фронта в Западной Галиции. В первые же дни русский фронт был прорван в нескольких местах., и началось общее отступление русских армий из Галиции, Буковины, от Карпатских отрогов. Именно в это время недостаток снарядов стал приобретать в русской армии истинно катастрофический характер. Уже в марте Иванов и Рузский приезжали к Янушкевичу для переговоров об отходе, так как не было ни снарядов, ни ружейных патронов, ни винтовок в сколько-нибудь достаточном количестве. Даже Янушкевич счел необходимым заявить: «…на сердце прямо тяжко. Мне так и чудится по ночам чей-то голос: продал, прозевал, проспал». Эта рисовка покаянным настроением и деликатной щепетильностью нисколько не мешала ему оставаться у власти, да и делился он своим настроением с еще более виновным Сухомлиновым, которому, по собственному признанию, он сам был всем обязан. Русская армия отступала наполовину безоружная, часто совсем беспомощная, под убийственным огнем неприятеля. «Вчера на участке одного из полков немцы выпустили 3 тысячи тяжелых снарядов! Снесли все. А у нас было выпущено едва 100», — пишет Янушкевич 27 мая 1915 г. В мае и июне была очищена Галиция, в июне и июле Привнслинскнй край был занят немцами, которые вошли в Варшаву и двинулись дальше следом за отступающими. В августе пали крепости Ковно, Новогеоргневск, Оссовец, Брест-Литовск, затем были заняты Вильно и Гродно. 23 августа (ст. ст.) 1915 г. Николай Николаевич вместе с Янушкевичем были смещены, и место первого занял Николай II, место второго — генерал Алексеев. Еще раньше был уволен (12 июня) Сухомлинов. Страшные размеры русских поражений были этим признаны официально.

Все эти события привели к первому негласному обращению Вильгельма II через посредство одного из его придворных чинов к графу Фредериксу, министру двора в России, с предложением начать переговоры о сепаратном мире России с Германией. Письмо осталось без ответа. Само обращение было первым, но не последним. С середины 1915 г. германское правительство не перестает всеми мерами искать ходов к сепаратному миру с какой-либо из воюющих против нее стран. Это парадоксальное положение (победитель упорно домогается мира, а побеждаемые отказываются) продолжалось в течение всей воины, вплоть до осени 1918 г., когда Германия снова запросила мира, но уже в качестве страны, безнадежно разбитой, сдающейся на капитуляцию.

Дело в том, что и в 1915, и в 1916, и в 1917 гг. одновременно с часто блестящими военными успехами Германия и Австрия испытывали тяжкие дипломатические поражения. Новые и новые враги поднимались против них и все суживали окружавшее их кольцо осады. Как раз почти одновременно с началом разгрома и изгнания русских войск из Галиции Италия объявила войну Австрии.

Без малейших колебаний отказавшись в июле — августе 1914 г. воевать на стороне своих союзниц — Австрии и Германии. Италия, конечно, ставила себя в случае победы Австрии и Германии в крайне затруднительное, даже опасное положение. Уже это делало невозможным длительное сохранение итальянского нейтралитета. Правда, с Австрией велись переговоры насчет уступок и компенсаций (уже за не объявление войны), но дело это было для центральных империй совершенно безнадежное: уступить Италии Треитино и Триестскую область, власть над Адриатикой, разделить с Италией (даже в случае победы) влияние на западе Балкан Австрия не хотела, а Италия на меньшее не шла (хотя и избегала полностью формулировать свои требования). Тот стихийный, широко распространенный в сельскохозяйственной мелкой буржуазии Италии «империализм безземельных» и малоземельных, который гнался за непосредственным расширением территории страны и составлял социальную основу «ирредеитнзма», соединился на севере Италии, в промышленной Ломбардии, с характерным для прочих капиталистических держав стремлением к новым рынкам сырья и сбыта, к новым колониям, которые можно было бы выкроить из Турецкой империи. Война на стороне Антанты сулила громадные выгоды, нейтралитет был чреват опасностями, какая бы сторона ни победила. Вот почему переговоры с Австрией (в которых деятельную роль играл прибывший в Рим бывший германский канцлер Бюлов) велись Италией больше для выигрыша времени, а настоящие переговоры происходили (с первых же дней воины) между Италией и Антантой.

Уже на третий день после объявления Германией войны России итальянский посол дважды заговаривал с Сазоновым об условиях, на которых Италия могла бы примкнуть к союзникам. Одновременно итальянское правительство обратилось и в Париж, к Пуанкаре. Антанта тогда сразу же пошла на все итальянские требования: Трентино, Триестино и Валлона с преобладающим положением в Адриатическом море. Но Антанта зато так настойчиво требовала немедленного выступления Италии, что маркиз Карлотти, итальянский посол в Петербурге, вынужден был 6 августа 1914 г. секретно телеграфировать в Рим, министру иностранных дел Сан-Джулиаио: «В тоне г. Палеолога (французского посла в Петербурге) я уловил легкий оттенок угрозы, которую, впрочем, я также замечал и во время разговоров моих по этому поводу с г. Сазоновым». Тем не менее колебания и переговоры длились до весны. Правда, «партия нейтралитета», на которую в эти месяцы любили ссылаться итальянские дипломаты при переговорах с Антантой (чтобы побольше выторговать), никогда не была очень сильна, хотя популярнейший политик Джолитти стоял во главе ее. Италия ждала развития событий и все повышала требования; да и вступление Турции в войну внезапно поставило на очередь вопрос о дележе турецких владений, и к первоначальным требованиям Италии прибавились новые, весьма неумеренные притязания на часть Малой Азии. В Европе же Италия уже требовала не только всю Албанию, но и почти все Адриатическое побережье, что затрагивало интересы Сербии.

Наконец, 26 апреля 1915 г. в Лондоне итальянский посол маркиз Империали подписал соглашение с державами Антанты. Италия получала, по будущему мирному договору, Трентино, Цизальпинский Тироль до Бреннера, Триест, Горпцу и Градиску, всю Истрию до Кварнеро, истринские острова (ст. 4 соглашения), Далмацию с прилегающими островами (ст. 5), Валлону с прилегающей территорией (ст. 6), острова Додеканеза (ст. 8); что же касается участия в разделе Турции, то пока было решено отдать Италии Адалию и прилегающие к Средиземному морю местности, смежные с Адалией (ст. 9). Англия обязывалась немедленно дать Италии заем в 50 миллионов фунтов стерлингов (ст. 14). Италия же обязывалась выступать не позже как через месяц после этого соглашения и примкнуть к сентябрьской декларации держав Антанты о не заключении сепаратного мира (ст. 16).

24 мая 1915 г. Италия объявила Австрии войну. Это было большим ударом для центральных империй. Правда, военная опасность в точном смысле слова была для Австрии не так уже велика, и в течение 3,5 лет войны итальянская армия могла похвалиться относительно весьма скромными успехами, как, впрочем, и австрийская. Бывали моменты, когда только решительное и срочное вмешательство англичан и французов выравнивало положение. Только осенью 1918 г., когда Австрия уже совсем погибала, итальянские успехи сделались более решительными. Но зато велики были другие опасности, и в Германии они только потому не сразу были замечены и учтены, что как раз весна, лето и ранняя осень 1915 г. были полны блестящих германских побед над русской армией. Обратное завоевание Галиции и занятие русской Польши (в мае, июне, июле, августе и сентябре 1915 г.) как раз после вступления Италии в войну, казалось, служили доказательством, что это событие нисколько не может поправить дел союзников. Но с течением времени все больше и тягостнее обнаруживалось, до какой степени вступление Италии в войну замкнуло то железное кольцо, в котором уже начинала хиреть вся экономическая жизнь Германии и Австрии. Германия была теперь совершенно отрезана и от средиземного бассейна. Правда, и здесь блестящие военные успехи весны, лета и осени 1915 г. как будто сулили некоторое облегчение. Если не удалось, как мы упомянули, заключить сепаратный мир с Россией, зато удалось осенью 1915 г. одержать крупную дипломатическую победу на Балканах: 5 октября (н. с.) 1915 г. Болгария вступила в войну на стороне Германии, Австрии и Турции.

В Болгарии дело стало выясняться с самого начала, хотя колебаний но существу все же было больше, чем, например, при переговорах с Италией. Итальянское правительство никогда не колебалось, на чьей стороне выступать: речь шла только о выборе между нейтралитетом и выступлением на стороне Антанты. А в болгарских правящих кругах колебания безусловно были, хотя с самого начала германофильская тенденция брала верх. Болгария в лице партий чуть ли не всех направлений считала себя жестоко ограбленной Бухарестским миром 1913 г., особенно со стороны Сербии, которая захватила почти всю Македонию6. Нападение Австрии на Сербию в июле 1914 г. преисполнило болгар самыми пылкими надеждами на расчленение ненавистной соседней страны и на завоевание болгарами Македонии. Но когда началась всеевропейская война, то болгарский царь Фердинанд I и Радославов (глава министерства) усомнились в близкой и верной победе Австрии и Германии и завели длительные переговоры с Антантой. Они требовали обещания компенсаций со стороны Сербии и Греции, а Антанта тщетно пыталась сломить упорное нежелание Сербии и Греции дать подобное обещание. Сербские правители еще в середине ноября 1914 г. заявляли, что они «предпочитают оставить всю Сербию австрийцам, чем уступить клочок Македонии болгарам»[83]. При таких условиях державы Антанты мало могли обещать Болгарии за счет Сербии, и болгары плохо верили в реальность этих обещаний. И все-таки при каждом успехе русских войск в Галиции обозначались новые и новые колебания Фердинанда и его правительства. После взятия Перемышля русскими войсками Фердинанд даже «упрекнул» Малинова (русофила), что он и его политические друзья могли сомневаться в нем и думать, что он поведет корабль не по тому пути, по которому нужно, т. е. против Тройственного согласия. В Софии определенно заговорили о присоединении к Антанте. Но это продолжалось очень недолго. Сербы «решительно отказывались» даже от данных уже скромных обещаний в пользу Болгарии (заявление Спалайковича Сазонову 14/27 апреля 1915 г.). Немудрено, что подоспевшие тяжкие неудачи России в Галиции и Польше окончательно решили дело. В сентябре колебания окончились. Германия и Австрия гарантировали Болгарии не только все, что она хотела отнять у Сербии, но также согласие Турции добровольно вернуть болгарам часть отнятой у них турками в 1913 г. территории.

4 октября (н. с.) болгарскому правительству, уже открыто ставшему на сторону Германии, Австрии и Турции, был вручен русский ультиматум, а на другой день, 5 октября 1915 г., Болгария формально стала в ряд держав, борющихся против Антанты.

5

Так окончательно конструировался блок четырех держав, на которых легла тяжесть борьбы с Антантой. Это число уже больше не увеличивалось до конца войны.

Когда кончался 1915 год, все эти четыре державы не только держались еще твердо, но повсюду они шли, казалось, от успеха к успеху. Германия держала в своих руках всю Бельгию и наиболее промышленные северные департаменты Франции. Колоссальные угольные богатства Бельгии, большая часть промышленности Франции были в ее руках[84]. На востоке в их руках были вся русская Польша и часть Литвы и Белоруссии. На юге Австрия успешно отбивалась от итальянских очень нерешительных наступлений и сама переходила в наступление. Сербия поздней осенью 1915 г. и в начале зимы 1915–1916 гг. была вся занята австрийскими, германскими и болгарскими войсками, и ее армия (т. е. то, что уцелело от полного разгрома) была перевезена либо на о. Корфу, либо — позднее — на салоникский фронт, где удержались англо-французские войска (после неудачных попыток весной 1915 г. взять Константинополь с моря). Словом, казалось, германские успехи превзошли ожидания. И, однако, к началу 1916 г. даже и поверхностные наблюдатели германской жизни замечали недвусмысленную тревогу, постоянно отгоняемую и постоянно возвращающуюся тяжелую заботу в разнообразнейших слоях германского народа. Во-первых (это нужно отметить с самого начала), уже на второй год войны в Германии ясно сообразили, что все союзники Германии держатся только немецкими силами, а самостоятельно не продержались бы и нескольких недель. Их необходимо было поддерживать финансовыми средствами, займами, бессрочными и беспроцентными кредитами при отпуске военного снабжения и т. д. Их приходилось подкреплять в решительные минуты собственными германскими войсками, чтобы предохранить от полного разгрома. При этом было известно (н союзникам Германии), что Антанта готова в каждый данный момент заключить мир, если не с Турцией, которую твердо решила разделить, то с Австрией и Болгарией, если только они пожелают отступиться от Германии. Это был опасный соблазн, и Германия должна была идти на все жертвы, чтобы ее союзники не поддались этому соблазну и не покинули ее. Во-вторых, не только провалился план Шдиффена, но и безнадежно провалились все попытки оторвать Россию, Сербию или Бельгию от Антанты. Значит, предстояла неопределенно долгая война — война на истощение, т. е. такая, при которой к услугам Антанты был весь земной шар со всеми ресурсами, а в распоряжении Германии были только ее истощавшиеся запасы, а также еще более скудные запасы Австрийской империи (точнее, Венгрии и Чехии). Что касается Турции и Болгарии, то еще их приходилось поддерживать; речи не могло быть о материальной помощи с их стороны. В-третьих, с конца 1915 г. стали очень болезненно давать себя чувствовать последствия морской блокады центральных империй. Британский флот почти всей своей массой занял южную часть Немецкого моря, преградил дорогу немецкому флоту, укрывшемуся в своих портах, и прекратил подвоз в Германию не только военной контрабанды, но и вообще чего бы то ни было. Это и было началом так называемой «голодной блокады», против которой Германия не переставала протестовать в течение всей войны. Правда, как сказано было выше, некоторые английские же фирмы благополучно сбывали товары в Германию через скандинавские страны, но очень существенно помочь всему германскому населению это, конечно, не могло. Германское правительство указывало, что эта блокада направлена против мирного населения, против женщин и детей и т. д. Протесты успеха не имели. Германия в первые месяцы еще продолжала за огромные суммы скупать все, что только было возможно, из съестных припасов в Швеции, Норвегии, Дании, но англичане установили, рационы (больше которых не пропускалось даже и в эти нейтральные страны) с таким расчетом, чтобы для перепродажи в Германию ничего не оставалось. И все-таки, судя по вышеотмеченным разоблачениям генерала Консетта, ввоз в Германию из скандинавских стран продолжался. В 1914 г. и в первой половине 1915 г. «голодная блокада» не давала себя так жестоко чувствовать, как впоследствии. Только с конца 1915 г., а особенно в 1916, 1917, 1918 гг. германское население начало страдать от недоедания. Правда, с обычной своей способностью к организации, с обычной дисциплинированностью и выдержкой, немцы тотчас же взяли на учет все своп средства, ввели карточную систему для продажи хлеба и съестных припасов, ввели ряд строгих ограничительных мер, но все это только отсрочило катастрофу, а не уничтожило ее причину. «Организованный голод», — так впоследствии определяли германские экономисты это время. В 1916–1917 гг. недоедание было в тылу; в 1917–1918 гг. оно начало кое-где ощущаться также на фронте. Конечно, была кучка спекулянтов, нажившихся во время общего бедствия и ни в чем не нуждавшихся; была рядом с нищетой вызывающая и раздражающая роскошь дельцов, финансистов, предпринимателей, успешно ловивших рыбу в мутной воде. Но громадное большинство страдало и терпело. Бедствие достигло грандиозных размеров лишь в 1917–1918 гг. Но уже с конца 1915 г. можно было предчувствовать, куда клонится дело.

6

Таковы были главные условия, которые смущали радость, не позволяли предаваться розовым надеждам, несмотря на все видимые военные успехи, внушали глухую тревогу широчайшим мелкобуржуазным слоям, да и средней буржуазии также. Что же касается рабочего класса, то в его среде изменение первоначального настроения было еще заметнее. Уже в 1915 г. левая часть социал-демократии начала поднимать голову; уже в 1915 г. позиция Шейдемана и его товарищей, все еще до поры до времени крепкая, стала тем не менее подвергаться упорному, хотя пока отчасти и скрытому, систематическому подкопу и обходу. Кроме провала плана Шлнффена, кроме перспективы длительной и страшной бойни, начинающегося недоедания, тут действовало еще и то, что, несмотря на военную цензуру, в течение первого года войны в Германию просачивались постепенно сведения неофициального характера об обстоятельствах, непосредственно приведших к войне. Не только Карл Либкнехт, но и Гаазе и даже Бернштейн склонны были теперь совершенно отбросить официальную версию о нападении на Германию в августе 1914 г., о «состоянии законной самообороны» и т. д. Нужно сказать, что во Франции, в Англии, даже в Италии социалисты гораздо позже стали проявлять в свою очередь сомнения в абсолютной «невинности» их правительств.

Раздражение против шовинистской позиции громадного большинства социал-демократической партии сближало в эти годы людей, стоявших во всех других отношениях чуть не на диаметрально противоположных флангах. В конце мая 1915 г., например, Карл Либкнехт явился к Эдуарду Бернштейну с просьбой написать разъясняющую брошюру по вопросам внешней политики, чтобы бороться с дурманом, распространяемым цензурой, с одной стороны, и прессой (всей без исключения, в том числе социал-демократической), с другой стороны. Брошюра должна была быть напечатана нелегально. И осторожный, умеренный, законопослушный Бернштейн, отец ревизионизма, согласился. Но, конечно, борьба была неравная; это было время, когда партийное издательство («Vorwarts») печатало брошюры вроде книжки Ленша, социал-демократа, обвинявшего только Англию в алчности, в завоевательных целях и т. д., но ни единым звуком не поминавшего при этом о каких бы то ни было грехах германского императорского правительства.

Уже 2 декабря 1914 г. Либкнехт с 19 товарищами по убеждению открыто разошелся с парламентской фракцией социал-демократии при голосовании новых военных кредитов[85]. 10 марта 1915 г. за ним последовал уже 31 человек из 111 социал-демократов, которые числились в парламентской фракции. Правда, из них только 2 открыто голосовали против кредитов, остальные воздержались от голосования. В том же 1915 г., особенно к концу его, Либкнехт занялся вместе с Розой Люксембург агитацией против войны в нелегальных листовках, в которых он разоблачал руководителей большинства («социал-шовинистов») и всю игру руководителей финансового капитала, приведших Европу к войне. Но все-таки в 1915 г. еще сравнительно очень медленно нарастало движение против войны в Германии. В странах Антанты оно росло еще гораздо медленнее.