Слово однополчанам

Слово однополчанам

Теперь приведем свидетельство еще одного артиллериста – капитана Николая Осокина. Вот что поведал человек, бывший перед войной командиром базировавшегося в Литве 4-го дивизиона 270-го корпусного артполка 16-го стрелкового корпуса 11-й армии Прибалтийского Особого военного округа: «Приближалась война. Это чувствовали многие из нас. И нам казалось, что это хорошо понимали и наши начальники. Немало тому было подтверждений. Прежде всего много говорилось и делалось по вопросам боевой готовности. Помню такое большое мероприятие, как выезд на рекогносцировку боевых порядков в непосредственной близости от границы (дивизион Осокина в это время находился в летнем лагере Казла-Руда (Козлово Руда. – Прим. авт.) в 40 километрах от Каунаса). Это было в конце мая 1941 года. Мы провели ее серьезно, ответственно. Руководили рекогносцировкой командир полка и штаб полка. Все командиры дивизионов и батарей были вывезены из лагеря в Казла-Руда к границе, ознакомлены с расположением огневых позиций своих подразделений, командиры батарей даже забили колышки, указывавшие место для установки 1-го орудия каждой батареи. Оставалось провести топопривязку и инженерное оборудование боевых позиций. На мой взгляд, именно тогда полку следовало занять огневые позиции (ОП) и наблюдательные пункты (НП) возле границы. Вот тогда бы мы крепче встретили фашистских агрессоров 22 июня! Но этому помешала установка не давать немцам повода обвинить нас в невыполнении условий пакта о ненападении» (А. Драбкин, сборник «Огневой вал», с. 36).

Отметим, что за каких-то полтора предвоенных года не принимавший участия в Зимней войне Осокин был дважды повышен в должности – сначала до заместителя командира артдивизиона, затем – до командира дивизиона. Готовилось и очередное повышение – на заместителя командира полка. И происходило это не из-за того, что его начальников пересажали. Пик репрессий давно прошел: обвиненных в связях со всевозможными разведками командиров (включая и упоминавшихся выше Горбатова с Рокоссовским) освобождали и, наскоро подлечив, подкормив и вернув прежние звания, отправляли обратно в армию. Их – этих «вдруг» выпущенных кадровых офицеров – обычно можно узнать по старым званиям – «комбриг», «комдив» и т. д. Дело заключалось в том, что в 1940—1941 годах в Красной Армии были сформированы десятки новых артполков и сотни артдивизионов. Так, по словам российского историка А.Б. Широкограда, «к началу войны план мобилизационного развертывания корпусной артиллерии был в основном реализован, т. е. число корпусных артиллерийских полков было доведено до 94» («Гений советской артиллерии», с. 176). Если учесть, что еще в 1940 году их число составляло «всего лишь» 72, то это значит, что в первой половине 1941 года были созданы 22 новых корпусных артполка – или 66 дивизионов. А ведь к июню 1941 года по второму артполку добавилось и в большинстве стрелковых дивизий – а их в Красной Армии на эту дату насчитывалось аж 198. По максимуму – это 594 новых артдивизионов. Плюс артполки вновь формируемых мехкорпусов… Не забудем и 19 новых полков АРГК (тяжелые и сверхтяжелые пушки и гаубицы): их число в начале 1941 года выросло с 55 до 74… В общем, начальники Осокина и Петрова не сгинули на Колыме, а пошли на повышение – командовать новыми полками и артиллерией вновь созданных стрелковых и механизированных корпусов. Скажем, командир 270-го артполка майор Плеганский, прощаясь в конце мая с подчиненными, объявил личному составу, что его назначили в штаб недавно сформированного литовского стрелкового корпуса (надо понимать, 22-го или 24-го: они входили в состав тоже только что созданной в обстановке полной секретности 27-й армии Берзарина).

Прошу также обратить внимание на то, сколь похожи действия советских артиллеристов, находившихся в разных приграничных округах. И в Прибалтике, и на Западной Украине они занимались одним и тем же: «серьезно», «ответственно» и очень скрытно рассматривали германские боевые порядки по ту сторону границы, готовились к скорой переброске своих частей практически к пограничным столбам и боялись «вспугнуть» немцев слишком уж вызывающими действиями. Говоря о последнем, нельзя забывать, что тяжелый артполк – грозная сила, дальнобойные орудия которого предназначены для «работы» по целям в глубине боевых порядков противника. Из 122-мм пушек обычно не стреляют прямой наводкой: их цели находятся в 10—15 километрах за передовой. Артиллерия корпусного подчинения действует не абы где, а там, где корпус – будь он стрелковый или механизированный – собирается выполнять главную боевую задачу (или где создается критическая ситуация). Несколько таких полков, собранных вместе – сила огромная. Из рассказа Осокина понятно: вот-вот придет час, когда десятки тяжелых орудий в сжатые сроки окажутся на сравнительно небольшой площадке в непосредственной близости от границы (вновь подчеркнем – чтобы стрелять по целям в глубине германской территории). Тут-то и пригодились бы заранее забитые колышки, заботливо показывающие, куда сравнительно быстро – пока не взошло солнце и немцы не забили тревогу – ставить каждую из многочисленных корпусных батарей. Попутно постараемся не забыть и еще один важный штрих: «около ста тяжелых орудий и больше сотни тракторов и прицепов (боевая техника двух артполков) было вытянуто в ровные линии на огромной площадке парка матчасти» (там же). Иными словами, как и в случае дивизиона лейтенанта Петрова на Западной Украине, перед нами две полностью укомплектованных артиллерийских части – боеготовых, оснащенных орудиями и транспортными средствами.

«18 июня, – продолжает Осокин, – поступил приказ: «Убрать в леса (вновь тот же приказ – «из леса в лес» – отданный в одно и то же время во всех округах! – Прим. авт.) и тщательно замаскировать всю матчасть артиллерии и средства тяги. Мы с радостью (!) выполнили этот приказ. В ночь с 18 на 19 июня орудия были сцеплены с тракторами, колонна полка отъехала на полкилометра в лес от прежнего места стоянки, там остались лишь один прицеп и одна неисправная машина ГАЗ-ФФ (в первые же часы войны они были разбомблены). За неделю до войны выдали нам боевые секретные противогазы, медальоны (черные пластмассовые свинчивающиеся трубочки), в которые следовало вложить бумажку со своим званием, фамилией, именем и отчеством. Были ограничены отпуска офицеров, увольнения личного состава» (там же, с. 35). В этот день похожий приказ получили и в других корпусных артиллерийских частях Прибалтийского Особого военного округа. Р. Иринархов в своей книге «Красная Армия в 1941 году», ссылаясь на журнал «Военно-исторический архив» (2003, №1, с. 145), приводит свидетельство М.И. Новочихина, бывшего в 1941 году красноармейцем другого – 47-го – корпусного артиллерийского полка: «18 июня 1941 года, в 12 часов, на полигон прибыл оперативный дежурный по лагерям и объявил боевую тревогу. Всем частям было приказано срочно явиться в места летней дислокации. По прибытии в летний лагерь… объявили, что в ближайшие дни, а то и часы начнется война… На железнодорожную станцию Лиласте подали составы-порожняки для погрузки техники и людей… Все было погружено в четырнадцать эшелонов. В 16.00 эшелоны двинулись, в 17.00 прошли Ригу. Эшелоны шли без маскировки по направлению к границе с Восточной Пруссией. Утром 21 июня полк выгрузился и двинулся к границе» (с. 407). Уж и не знаю, с «радостью» ли выполняли этот приказ артиллеристы 47-го артполка, но описанные М. Новочихиным события, происходившие в самый канун войны, дают все основания полагать, что нападение немцев не должно было оказаться для них внезапным.

Капитан Осокин резюмирует: «Все-таки немало было сделано для повышения боевой готовности в последние дни перед войной. Наверное, и еще были приняты какие-то меры, о которых мы не знали. В те дни наши жены часто рассказывали о разговорах с ними каунасских женщин в очередях в магазинах (появившиеся в «освобожденной» Прибалтике очереди – верный признак победы социализма. – Прим. авт.):

– Пани, уезжайте, скоро начнется война…

Некоторые при этом называли сроки, которые оказались весьма близкими к действительности (15 июня, 20 июня). Обо всем этом мы докладывали по команде» (сборник «Огневой вал», с. 36). Таким образом, не только на Украине, но и здесь – в Литве – недавно приобщенные к большевистскому раю новоиспеченные советские граждане знали о сроках неминуемого начала войны. А в Москве не знали? А как же тогда упомянутые доклады «наверх»?.. «Признаков надвигающейся войны в те дни было больше чем достаточно, – подчеркивает командир дивизиона, – однако на совещаниях комсостава полка, лекциях, политзанятиях говорилось о нашей силе, необходимости выдержки. О том, что воевать мы будем «малой кровью» на чужой территории, если враг посмеет вдруг (!) на нас напасть, часто упоминался Пакт о ненападении с Германией. Советские люди не хотели войны, делали все, чтобы ее избежать» (там же).

А вот еще одна подробность, в точности повторяющая предвоенные будни артиллеристов в Киевском Особом военном округе: «21 июня 1941 года, получив разрешение своего непосредственного начальника, нового (!) командира полка майора Попова, и оставив за себя начальника штаба дивизиона, я выехал из полкового лагеря в Казлу-Руда поездом в Каунас на выходной день. Почти месяц не виделся я со своей семьей…» (там же, с. 37). Несмотря на то, что в скором начале войны никто уже особенно и не сомневался, когда ночью с 21 на 22 июня Осокин проснулся в супружеской постели от мощных взрывов, то подумал: «Строители где-то взрывают». И… «мы снова спокойно заснули». Вот те на! Его солдаты прячут орудия в лесах, сам он изъездил всю границу, рассматривая будущие огневые позиции, получил и подготовил личный «могильный» медальон, а когда пришла беда, то «спокойно уснул» вместе с супругой. Даже когда его уже вызвали в штаб полка посыльным, он все думал: «учебная тревога»… Узнав о войне, Осокин ничуть не испугался и даже нашел время зайти домой к лапушке-жене: «Не беспокойся, все будет хорошо. Мы, конечно, отбросим немцев за границу». Вновь они встретились лишь в январе 1944 года… Чем вы, читатель, объяснили бы это непонятное спокойствие? Это странное нежелание верить в нападение Германии, хотя скорой войны – по его же словам – все напряженно ждали? Или в его голове просто не укладывалось, что война начнется именно таким образом? Что не немцы должны были ее начать…

Составитель сборника Артем Драбкин предоставил нам редкую возможность – поместил в одной книге воспоминания нескольких однополчан, отражающих одно и то же время, но с несколько разных позиций – у них были различные звания, должности, жизненный опыт и степень информированности. Иван Зеков накануне войны был молодым лейтенантом (как и вышеупомянутый Петров на Украине), которого только что досрочно (!) выпустили из Смоленского артучилища и назначили на должность командира разведвзвода в дивизионе уже знакомого нам Н. Осокина. Его воспоминания интересны прежде всего своей непосредственностью и живостью. Тут и притворявшийся («с хвастливой ноткой в голосе») евреем советский немец старший лейтенант Брандт: это, пожалуй, единственный случай подобного притворства, о котором я слышал. В нем юный, но бдительный Зеков тут же раскусил фашистского лазутчика: видно, начитался в юности завлекательных книжек Аркадия Гайдара. Впрочем, несмотря на «улики», никто и не подумал обезвредить «шпиона» до начала войны. Уже после нападения немцев бедного рыжего Брандта поставил к стенке заградотряд НКВД, пытавшийся, видимо, придать всеобщему драпу хоть сколь-нибудь организованный характер.

Рассказывает сибиряк Зеков и о романе с пятнадцатилетней литовской девушкой по имени Маритя. Честно говоря, сразу и не поймешь, за что ее отец – суровый работяга Пятрас – турнул советского офицера с квартиры: то ли за «шуры-муры» с несовершеннолетней дочкой, то ли действительно из-за обиды на большевиков. Отметим попутно, что с приходом «народной власти» в новоявленной советской республике поднялись цены, появились очереди, а вместо твердого лата Пятрасу и прочим «освобожденным» всучили совковые «рупли». Честно говоря, плохо верится в то, что литовцы относились к Красной Армии с плохо скрываемой неприязнью лишь из-за нашептываний постоянно упоминаемых Зековым зловредных ксендзов… С другой стороны, выясняется, что и Советская власть относилась к своим новым гражданам с очевидным недоверием: «К тому же, – поясняет Зеков свое смущение, когда ему посреди белого дня бросается на шею юная Маритя, – общение с местными женщинами строго осуждалось командованием, и особенно политработниками, из-за боязни разглашения военной тайны». Оставляя за скобками действенность подобных запретов (подозреваю, что и красноармейцы, и сами местные женщины плевать хотели на политруков с их осуждением), нельзя не задать вполне логичный вопрос: какую такую военную тайну пытались блюсти недремлющие комиссары?..

Воспоминания лейтенанта Зекова позволяют составить несколько более полную картину предвоенных будней 270-го артполка. Так, выясняется, что «в лагерях», возникших в лесу «словно по волшебству» (угадайте, как звали сидевших в Кремле волшебников!) в соседях числился не только еще один корпусной артполк: «К этому времени (прим. автора: в конце мая 1941 года) здесь уже стояло около десятка частей различных родов войск. Лагерь растянулся цепочкой на несколько километров. Должной маскировки почему-то не было. Танки, пушки, автомобили стояли открыто на ровных, посыпанных песком линейках. С воздуха можно было определить, сколько и какие части находятся тут» (там же, с. 209). Для информации: по моим данным, соседями артиллеристов вполне могли быть 188-я стрелковая дивизия 16-го стрелкового корпуса и 28-я танковая дивизия 12-го мехкорпуса. Именно в последней, напомню, служил до перевода на Украину цитированный выше В.М. Шатилов. По словам Зекова, уже тогда – в конце мая – всю эту армаду зафиксировал немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик – «рама». Интересно, какие выводы немцы делали после подобных полетов?.. Ведь похожая картина наблюдалась на всем протяжении советско-германской границы (вспомните описания многочисленных соседей дивизиона Петрова в западно-украинских лесах). И весьма напоминала ту, что имела место по обратную сторону пограничного кордона: у готовившихся к нападению немцев происходило то же самое! И летавшие над ними советские самолеты-разведчики они тоже почему-то не сбивали. Чтобы не быть голословным, тут же приведу свидетельство убежденного противника Резуна-Суворова – историка Д. Хазанова. Тот решил посетовать на то, что советские авиаторы в Прибалтике слишком мало летали над чужой территорией: «…Очень скупую информацию имели наши авиаторы и о немецких авиабазах. Можно отметить лишь несколько успешных полетов экипажей Як-4 из 314-го разведывательного авиаполка над Восточной Пруссией (выполненных до вторжения нацистов и в первые дни войны), когда стартовавшие по тревоге дежурные патрули «мессершмиттов» не смогли перехватить скоростных разведчиков…» («Сталинские соколы против Люфтваффе», с. 151). Но об этой удивительной симметрии практически во всех действиях Вермахта и РККА накануне войны мы еще поговорим отдельно в другой работе цикла «Большая война Сталина».

Делится лейтенант Зеков и некоторыми интересными подробностями упомянутой Осокиным рекогносцировки: «Вскоре командиры дивизионов, батарей и взводов разведки в сопровождении помощника начальника погранзаставы выехали на рекогносцировку местности вблизи границы с Восточной Пруссией. Наметили места под огневые позиции на случай войны. Отсюда, – простодушно делится Зеков, – наши пушки могли простреливать вражескую территорию на глубину до 12—15 километров» (там же, с. 209).

Еще раз подчеркну: выходит, что тяжелая корпусная артиллерия планировала в ближайшее время вести огонь по целям в глубине германской территории. А это, заметим, не очень сочетается с выполнением задач оборонительного характера. Предлагаю также вспомнить Западную Украину: там тяжелые 152-мм гаубицы тоже планировали ставить чуть ли не в зоне «прямого выстрела» – для поражения немецких дотов на немецкой же территории… «Затем, – продолжает Зеков, – поехали дальше. У самой границы начали выбирать подходящие точки под наблюдательные пункты и штабы (!). Заметных высот тут не было, и через сплошные кустарники и перелески невозможно было просматривать прусскую (!) местность. Пришлось искать точки для наблюдения на вершинах деревьев» (там же). Становятся понятными слова его непосредственного начальника – Осокина, подчеркивавшего то, насколько «серьезно» была проведена описываемая рекогносцировка: «Легко лазал по деревьям и Осокин. Ему было тогда 32—33 года. Он хорошо был подготовлен физически. К концу дня мы все-таки нашли места под наблюдательные пункты» (там же). Я понял сказанное таким образом: весь день десятки советских офицеров-артиллеристов под пристальным взором командира полка, уподобляясь обезьянам, лазали по деревьям, чтобы получше подсмотреть, что происходит в глубине чужой страны. По счастью, некоторые деревья все же оказались достаточно высокими, и с них можно было просматривать «прусскую территорию». Напомню рассказ Петрова: на Украине происходило то же самое. С той лишь разницей, что там советским офицерам-артиллеристам пришлось не лазать по деревьям, а ползать в траве. Но действительно поразило меня другое признание Зекова: о том, что здесь – прямо на границе – уже подыскивали место для штабов полка и дивизионов. Что это значит? А то, что сам артполк с началом войны не собирался оставаться возле Каунаса, хотя это было бы вполне логично: дальнобойные орудия могли издалека разносить в пух и прах немецкие механизированные колонны на заранее пристрелянных узких лесных дорогах. Нет, по планам советского командования (которые, замечу, совпали с планами дивизиона Петрова на Украине) с тяжелыми пушками должны были поступить прямо противоположным образом – к началу военных действий корпусная часть усиления намеревалась находиться на границе и вести огонь по немецкой территории. Сразу заметим, что именно так 270-й полк (а заодно и многие другие – и не только в Прибалтике) и поступил. Когда началась война и командиры распечатали «красные пакеты», тягачи вылезли из лесов и потянули орудия к границе. Чтобы спустя некоторое время – когда стало понятно, что война началась не так, как планировали – тянуть их уже в обратном направлении и добраться до собственных, покинутых ровно сутки назад лагерей в полуобморочном состоянии от усталости и немецких бомбежек, не достигнув особых боевых успехов.

А вот еще одна показательная сцена – прощание бывшего командира полка майора Плеганского – очередного советского офицера, отправляющегося в конце мая 1941 года на повышение:

«Нет ли у кого вопросов ко мне? – подавив волнение, спросил он (прощавшийся бывший командир полка. – Прим. авт.).

Кто-то выкрикнул из строя:

– Когда начнется война?

Майор комично (!) развел длинными руками:

– Солдат должен быть готовым к бою в любую минуту.

– А пушки-то наши, – прозвучал тот же голос, – на песчаной линеечке, как на пляже загорают, а им бы сейчас поближе к границе на боевых позициях дежурить на всякий случай.

Плеганский явно стушевался (!) перед справедливым замечанием солдата. Поддержать его гласно он не имел права, отвергнуть же не позволяла совесть.

– Мы подчиняемся высшему командованию, – немного витиевато начал он, – в верхах такую проблему изучают (!). Может, совсем скоро наши пушки займут позиции, отвечающие обстановке.

– А когда наконец подвезут снаряды из Каунаса? – спросили сразу несколько голосов.

– Ребята, – как-то по-домашнему сказал майор, – мы же с вами не на военном совете. Мы только прощаемся…» (там же, с. 213).

Предлагаю проанализировать эту во многом примечательную сцену. Прежде всего будем исходить из того, что бывший лейтенант Зеков рассказал правду и что описанное им грубое нарушение воинской дисциплины действительно имело место. Всякий, служивший в армии – безразлично какой! – прекрасно знает: командиру полка (в том числе и уходящему на повышение) перед строем части подобные вопросы в нормальной ситуации солдаты задавать не могут. Или, по крайней мере, не могут без серьезных для себя последствий – вроде многодневной чистки выгребных ям, отмывания походных кухонь или кое-чего похуже – скажем, общения с особым отделом. Сам факт прилюдного задавания подобных вопросов и «комичные» или «витиеватые» ответы на них обычно «строгого» и «собранного» майора Плеганского свидетельствуют о том, что все участники описанного «прощального» построения (а их, надо понимать, были многие сотни) знали, о чем идет речь. О том, что всех уже достало сидеть в лесу. О том, что логичным завершением и неминуемым итогом этого лесного сидения должна стать война. О том, что все присутствовавшие, будь на то их воля, давно бы уже получили снаряды и двинули к границе – громить «германа» с позиций, заранее помеченных колышками. Как и в случае на Украине, описанном лейтенантом Петровым, у молодых здоровых мужчин, с апреля ждущих Большой войны, постепенно росло желание эту самую войну поскорее начать. А параллельно росту этого желания падала и дисциплина. И точно так же любой служивший в армии на командной должности знает: в такой ситуации с подчиненными, сознательно доведенными до подобного состояния каждодневным науськиванием политруков и самих же командиров, обращаться надо очень осторожно. Потому что в действующей армии – в отличие от армии мирного времени – свои законы. В мирное время, если бы полк действительно находился в «летних лагерях», после первого же вопроса старший офицер не стал бы «комично» разводить руками и «витиевато» искать уклончивые ответы. Нет, он вызвал бы задавшего вопрос из строя и назначил бы ему соответствующее наказание – чтобы тому, очумевшему от жары, впредь неповадно было указывать начальству, где должен находиться его полк и когда должны подвезти боеприпасы. Если же в кадровой части Красной Армии (дисциплина в которой, замечу, была повыше, чем в Советской Армии образца 80-х, в которой пришлось служить вашему покорному слуге) безнаказанно происходили подобные «митинги», то следует признать: товарищи Сталин, Жуков и Тимошенко вполне справедливо опасались, что у кого-то из миллионов людей в защитных гимнастерках, сидящих в приграничных лесах, могут не выдержать нервы. И что это может привести к преждевременному началу столь долго и тщательно готовившейся ими «крупной операции». Когда новоиспеченный лейтенант Зеков пристает к командиру дивизиона Осокину с предложениями вроде того, что «надо написать товарищу Сталину» – чтобы тот разрешил установить тяжелые орудия прямо на границе и подвезти к ним снаряды, а тот, вместо того чтобы поставить забывшегося подчиненного на место, с «мягкой иронией», по-отечески, отвечает: «У тебя, кажется, не хватает одной рекомендации в партию?» и хвалит за «самоконтроль» (!), то становится ясно, что стараниями командиров и политработников к лету 1941 года Красная Армия в морально-психологическом плане была подобна сжатой пружине. И что долго ее – как и любую другую, изготовившуюся к войне армию – в таком состоянии держать было просто невозможно. О том же, кстати, задолго до описываемых событий предупреждал в своих трудах и любимый военный теоретик И.В. Сталина – Б.М. Шапошников.

Зеков пишет о первом дне войны, когда согласно довоенным планам дивизион добрался до границы, а он вновь залез на сосну – разглядывать «прусскую территорию» (там же, с. 224): «Мне хорошо была видна стреляющая батарея немцев. Ее обнаружили мои разведчики еще несколько дней назад, когда фашисты начинали ставить пушки. Я тогда взял под сомнение достоверность этой цели. Думал, гитлеровцы ставят макеты орудий для отвода глаз. Ведь, по логике вещей, какой дурак будет ставить батарею в дневное время под носом у противника?» Зекову, кажется, даже в голову не приходит, что, когда он приставал к непосредственному начальнику и настаивал на том, чтобы двинуть на границу не батарею, а целый тяжелый артполк, то он предлагал такую же (вернее, несколько большую по масштабам) дурость, в которой сам же недоуменно обвиняет немцев. Попутно в очередной раз заметим, что последние давно – задолго до начала войны – превратились в «противника» без обычного добавления прилагательного «потенциальный». В общем, снаряды должны были подвезти тогда, когда до их применения оставались бы считаные дни. Поэтому-то машины за боеприпасами на окружные склады в Каунасе послали не в мае, а 21 июня (одновременно с объявлением выходного!). Причем нет никаких упоминаний о том, что это было сделано в ответ на немецкие приготовления: просто пришла пора действовать по заранее утвержденному плану…

Последняя деталь: за несколько дней до начала войны к Зекову в «лагеря» в сопровождении бдительного папы Пятраса приехала влюбленная в него Маритя. Вот что сказала ему юная литовка: «Слушай, Петер. Двадцать два июнь – война будет. Гитлер рано утра граница перейдет. Бить ваша армия будет… Кто тебе сказал про войну? – задает резонный вопрос Зеков. – Все наши литовец говорят. Разговор тихо идет». Помните лейтенанта Петрова на Западной Украине? И как его предупреждала польская девушка?..

А вот еще один советский лейтенант, тоже узнавший о дате начала войны от только что «освобожденных» местных жителей – будущий советский летчик-ас А.И. Покрышкин. Накануне войны легендарный пилот-истребитель находился в Бессарабии. Туда он попал за год до этого, в ходе бескровной аннексии солидного куска румынской территории: «Мы, – пишет знаменитый летчик, – тогда готовились к воздушным боям, а все кончилось очень мирно: наш полк в парадном строю перелетел через границу и приземлился на аэродроме в Бельцах» («Небо войны», с. 3). В мае 1941 года полк получил новейшие истребители МиГ-3, и Покрышкин, одним из первых пересевший с «ишака» И-16 на быстро полюбившуюся ему скоростную машину, с начала июня занимается перегонкой новеньких «мигов» на полевой аэродром в Маяках – поближе к границе. Живет он у старого еврея-лавочника, с которым ведутся, между прочим, разговоры следующего содержания: «О, Букурешт! – хвалит румынскую столицу старик. – Увидели бы вы, какой это город!». «Когда-нибудь увижу», – «убежденно» отвечает ему Покрышкин. После чего «хозяин широко раскрыл глаза, ожидая, что я скажу дальше. Надо было менять тему разговора» (там же, с. 10). Незадолго до начала войны хозяин сообщает офицеру-квартиранту следующее: «Послушайте, на этой неделе Германия нападет на Советский Союз». Покрышкину пришлось «изобразить на лице безразличие к его сообщению» и «назвать эти слухи провокационными». Но старик не унимался: «Это не слухи! Какие слухи, если из Румынии люди бегут от фашиста Антонеску. Они все видят. Армия Гитлера стоит по ту сторону Прута, и пушки нацелены на вас!» (там же, с. 19).

Из этих трех очень похожих историй видно, что на всем протяжении советско-германской границы практически всем было прекрасно известно как о немецких приготовлениях, так и о вполне реальных датах (и даже времени!) их нападения. Понятно, что Петров, Зеков и Покрышкин – не единственные лейтенанты Красной Армии, которые знали о сроках начала «внезапной» войны. И знали не хуже, чем ответственные товарищи в Кремле и наркоматах. В общем – сплошной Кафка…

Теперь перейдем к воспоминаниям старшего лейтенанта Петра Сахненко, бывшего накануне войны командиром батареи все в том же 270-м артполку: «Чувствовали ли мы, офицеры полка, угрозу нападения со стороны фашистской Германии? Да, чувствовали» («Огневой вал», с. 330). Интересно, что командир дивизиона Осокин, который тоже вроде бы должен был чувствовать приближение военной грозы в той же степени, что и Сахненко, когда война началась, о нападении немцев даже не подумал, а «спокойно уснул» и даже после вызова в штаб – под грохот разрывов! – считал происходящее «учебной тревогой». Ну да ладно: чего не напутаешь спустя десятки лет после тех или иных событий… Скажем, Осокин писал, что «большая» рекогносцировка (та, что с лазаньем по деревьям) происходила в конце мая, Сахненко же говорит о «между 10-м и 15-м числами июня» – то есть примерно о тех же датах, что и в случае «большой» рекогносцировки с участием лейтенанта Петрова на Украине. В те же дни, напомню, происходили и рекогносцировки с участием командиров механизированных частей и соединений. Впрочем, вполне возможно, что подобных «прогулок» с участием «всех командиров батарей, дивизионов и штабников» было несколько. Так или иначе, все они проходили «в строжайшей тайне». Есть и другие несостыковки по датам: «по Осокину», матчасть полка отправилась «в леса» 18 июня, а «по Сахненко», это произошло 19 июня – якобы после разгона за плохую маскировку, устроенного заместителем командующего армией, прибывшего с инспекцией (как будто раньше было непонятно, что ставить технику рядами на виду у всех – плохая идея!). Да и за снарядами командиры батарей послали машины в Каунас не 21 июня – «по Зекову», а еще 20-го – «по Сахненко». Впрочем, путаница в датах может объясняться весьма просто: описанные мероприятия происходили ночью – когда один день плавно переходил в следующий.

«Но понимали ли мы, – пишет далее Сахненко, – что находимся накануне рокового дня – начала самой грандиозной войны в истории всех времен? Нет, пожалуй, не понимали. Предчувствуя приближение войны, мы не думали о таком (!) ее неожиданном начале. Мы верили в высшую бдительность нашего государства, партии, ее Центрального Комитета, И.В. Сталина… Никто не сомневался в том, что до начала боевых действий нас своевременно выведут в район боевых порядков, что до начала боевых действий мы будем обеспечены боеприпасами, горючим, средствами связи, пополнимся людьми и отработаем взаимодействие с войсками… К сожалению, события развивались в ином плане…» (там же, с. 331). Прежде всего отметим, что он практически слово в слово повторил ожидания по поводу «организованного» начала войны, господствовавшие в дивизионе лейтенанта Петрова на Украине. Интересно также и то, что, с одной стороны, комбат Сахненко «чувствовал» угрозу немецкого нападения и даже, повинуясь долгожданному приказу начальства, 20 июня послал машину за снарядами. С другой же – он почему-то считал, что фашистская Германия нападет исключительно после того, как его артполк – ведомый Центральным Комитетом партии большевиков – займет отмеченные колышками позиции и обо всем договорится с пехотой, танкистами и летчиками… Откуда вновь эта наивная уверенность в «джентельменском» поведении немцев, которые должны были терпеливо дожидаться, пока Красная Армия развернется для их встречи?..

Судите сами: «Солдаты, сержанты, офицеры действуют успешно, без излишней суетливости, но на лице у каждого застыло выражение недоумения…» И это при том, что, как пишет сослуживец Сахненко Зеков на с. 222 сборника А. Драбкина, солдаты «вот уже месяц жили в ожидании роковой минуты». Чего недоумевать-то?! Все «чувствовали» угрозу, уже месяц спали вполуха вместе с переведенными на казарменное положение командирами, а местные жители называли конкретные даты начала германского нашествия… Надо воевать! Делать то, к чему готовились многие годы – защищать Родину! Но нет: на лицах застыло «недоумение»… А помните «боль» и «непонимание» в глазах подчиненных командира противотанковой артбригады Москаленко на Западной Украине? Они – из той же серии, что и «ошеломленные» генерал Ротмистров и адмирал Кузнецов. Уверен: ударь Красная Армия первой, и точно такие же «недоумение» и «боль» появились бы в глазах солдат Вермахта («Warum?..»)…

Старший лейтенант Сахненко рассказывает, что после известного Заявления ТАСС, опубликованного в СССР 14 июня 1941 года, к ним в часть из самой Москвы приехал лектор-международник. «Своей лекцией для офицеров, – вспоминает командир батареи, – он убедил заместителя командира полка по политической части подполковника Островского в том, что непосредственой угрозы войны нет, и убедил, видимо, в такой степени, что тот, вернувшись в расположение части (видимо, лекцию читали офицерам сразу нескольких частей – с целью большего «охвата». – Прим. авт.), приказал снять наиболее острые антифашистские лозунги и карикатуры.

– Снять, снять, снять. Рано пока (!)… Снять, снять.

Я в это время дежурил по полку и, сопровождая подполковника по лагерю, отлично запомнил его указания… Его указания снять лишнее (!)… пока (!) лишнее, нас успокаивало и как бы снимало психологическую напряженность. А указания командира дивизиона о повышении готовности мы воспринимали как должное…» (там же, с. 332). Поразительные факты! Несмотря на то, что уголовную ответственность за антигерманскую пропаганду в СССР пока никто официально не отменял, накануне войны расположение советского артполка стараниями очередного политрука было буквально увешано антифашистскими плакатами и карикатурами на Гитлера – Геринга – Геббельса! То-то офицеры помоложе требуют выдвигаться к границе, а солдаты просят быстрее подвезти снаряды! Все дело в том, что, получив (как и замполит Юрия Никулина в начале апреля 1941 года) соответствующие указания от политического руководства РККА, подполковник Островский отработал новую задачу «по полной» – да так, что 20 июня «угрюмый» генерал из штаба округа был вынужден опровергать слухи о том, что Гитлер начнет войну в воскресенье (!), разрешил командирам посетить семьи (прямо как в описанных Петровым событиях на Украине!) и… приказал сдать прицелы орудий «для проверки» в Ригу… Впрочем, командир полка это распоряжение проигнорировал – и, разумеется, правильно сделал.

Похожую историю, случившуюся в последние предвоенные дни, рассказывает и флотоводец адмирал Н.Г. Кузнецов: «Выехала на Черное море и группа работников Главного управления политпропаганды во главе с бригадным комиссаром И.И. Азаровым. Он получил инструкцию говорить политработникам прямо: на случай нападения Германии приводится в готовность оружие. Впоследствии И.И. Азаров рассказывал мне, в каком сложном положении он оказался. Выступая перед личным составом крейсера «Красный Кавказ», он говорил о возможности конфликта с гитлеровской Германией и призывал людей быть бдительными» («Накануне», с. 294). Напомню, что со своими призывами к бдительности бригадный комиссар взывал к морякам во время совместных учений Черноморского флота с войсками Одесского округа, в ходе которых отрабатывалась высадка указанных войск (9-го стрелкового корпуса Батова) в Румынии.

«А через два дня, – продолжает Кузнецов свой рассказ о злоключениях комиссара, – на корабле приняли сообщение ТАСС от 14 июня, категорически отвергавшее слухи о возможности войны, объявлявшее их провокационными. К Азарову обратился командир «Красного Кавказа» А.М. Гущин с просьбой выступить перед людьми и разъяснить, чему же верить (!)» (там же, с. 294). Как говорится – «попал»! Ответственный посланец флотского политупра, как и приказано, «нагнетает», готовит людей к скорой войне, а тут – «как серпом по ноге»: ТАСС (то есть И.В. Сталин) возьми да объяви, что его призывы – «провокация»! И деться-то некуда: с корабля в воду не спрыгнешь, в каюте не запрешься – труды Маркса – Ленина – Сталина штудировать. Да еще и капитан слишком умным оказался: не захотел брать на себя ответственность и «разъяснять» лихие развороты советской внешней политики! В общем, пришлось комиссару в кои-то веки подставлять любимое место организма и играть в «русскую рулетку», пытаясь угадать истинные намерения Хозяина…

Вот что по поводу этой непростой ситуации написал сам И.И. Азаров: «Выполняя указания Рогова, я добивался, чтобы политработники разъясняли бойцам и командирам напряженность обстановки, добивались повышения бдительности и боевой готовности» («Осажденная Одесса», с. 8). Иначе говоря, получив соответствующий инструктаж, бригадный комиссар добросовестно науськивал советских моряков на Германию и прочих румынов. Но тут… «Учения были в полном разгаре, – делится замполит, – когда мы услышали сообщение ТАСС от 14 июня, которое обескуражило нас… Официально было заявлено, что слухи о возможной агрессии Германии являются делом враждебных Советскому Союзу и Германии сил… Это ставило нас (агитаторов-пропагандистов. – Прим. авт.) в нелегкое положение… В самом деле, всего несколько дней назад в Москве, перед нашим отъездом в Севастополь, Рогов, являвшийся членом Центрального Комитета партии, требовал от нас, от политорганов флота, усилить в устной пропаганде разоблачение агрессивных действий германского фашизма, ориентировать личный состав флота на повышение бдительности и боевой готовности. И вдруг – совершенно противоположная ориентировка» (там же, с. 9). «У моряков, – вспоминает тот страшный момент будущий вице-адмирал, – возникло много вопросов. Уклониться от выступления было невозможно» (там же). Поняв, что соратнику по комиссарскому делу предстоит сделать по-настоящему «расстрельный» выбор, ему сочувствует главный замполит эскадры В.И. Семин: «Нелегко вам, Илья Иваныч…» Интересен пафос (нам его, по счастью, трудно понять), с которым «Иваныч» описывает свой «подвиг»: «Призывно заиграл горн, разнося через репродукторы сигнал большого сбора. У меня тревожно сжалось сердце (и другие органы)… Моряки собрались на просторной палубе. Лица сосредоточены, напряжены. В глазах моряков был немой вопрос: что теперь скажет (будет врать) бригадный комиссар?» (там же). Я могу понять этих самых моряков: ведь, по признанию Азарова, «всего два дня назад» он докладывал им об «агрессивных действиях германского фашизма» и о том, как этому страшному хищнику они будут в ближайшем будущем ломать рога. А тут – засада! Тем же людям надо что-то говорить, а что говорить – Бог его знает… «Угадаю или не угадаю?..» – все больше сжимался чуткий орган замполита с неуклонным приближением рокового момента…

И что бы вы думали: угадал! «Азаров, – свидетельствует адмирал Кузнецов, – решил от своей позиции не отступать. Он ответил командирам и матросам, что сообщение ТАСС носит дипломатический характер и направлено к тому, чтобы оттянуть столкновение, выиграть время для подготовки (!). «А наше дело – военных людей – быть всегда начеку» («Накануне», с. 294). По собственному признанию Азарова, его спасла вера в неизменность агрессивных планов начальства: «Внутренне был убежден, что за короткое время, которое прошло с момента отъезда из Москвы, не могла в корне измениться обстановка. Ведь если бы что-то изменилось, Рогов обязательно дал бы знать. Он не дал – значит, в силе прежние указания… Не носит ли это (заявление ТАСС) дипломатический характер, чтобы оттянуть столкновение, выиграть время?» («Осажденная Одесса», с. 10). Куда там Геббельсу! Вот они – асы политического словоблудия! Читатель, познакомьтесь с еще одним термином советского «новояза»: получается, что слово «дипломатический» в те незабвенные времена означало «брехню по уважительной причине». Но все получилось как нельзя лучше: «Команда корабля, – одобряет Н.Г. Кузнецов сообразительность краснофлотцев, – отнеслась к его заявлению понимающе и сочувственно» (там же). Моряки, у которых, по словам Азарова, при его словах «лихорадочно заблестели глаза», тут же поняли, о каком «оттягивании» и о какой «подготовке» идет речь: вон их сколько кругом, транспортов с пехотой! Все море заблевала, «царица полей»!

Но оставим в покое столь вдохновенно и мужественно вравшего флотского политработника и вернемся в советскую Прибалтику – к артиллеристу Сахненко. Вот что тот пишет о планах: почти сразу после начала войны «стало ясно: заранее намеченные боевые порядки у границы уже остались у немцев в тылу» («Огневой вал», с. 334). После нападения немцев планы в Прибалтике пошли наперекосяк точно так же, как и на Украине…

Я специально столь подробно остановился на воспоминаниях Петрова, Осокина, Зекова, Покрышкина и Сахненко. Дело в том, что мемуары тех, кто были в июне 1941 года полковниками и генералами, довольно скупо говорят о деталях их предвоенной жизни. Создается впечатление, что сколь-нибудь длинные пассажи (и даже главы) на этот счет позволялось писать только специально уполномоченным, одобренным и контролируемым редакторами и «соавторами» мемуаристам – вроде адмирала Кузнецова и маршала Жукова. Именно поэтому живые и искренние слова тех, кто накануне Великой Отечественной были младшими офицерами, сержантами и солдатами, являются поистине драгоценными историческими источниками.

В заключение приведу слова Александра Осокина, написавшего предисловие к сборнику, составленному Артемом Драбкиным: «…только правда о войне (а не мифы, очень нужные (!) во время войны, но препятствующие ее пониманию после Победы) позволит сделать правильные выводы, надежно вооружить ее страну и армию, исключить повторение ошибок и просчетов, подобных допущенным перед войной и в ее начальный период» (с. 6). Хорошо сказано! «В последние годы… – продолжает А. Осокин, – у нас в этом отношении есть большие сдвиги, позволяющие приблизиться к пониманию истинной картины событий Великой Отечественной войны. Однако многое еще сокрыто, и именно это является причиной появления многочисленных гипотез и версий об этой войне в целом и о ее отдельных этапах, в первую очередь о ее начале – если бы были опубликованы реальные документы, все эти версии растаяли бы как дым». Тоже правильная мысль: зачем опять архивы-то закрыли, товарищи Путин, Медведев и «примкнувшие» к ним? Чего нам бояться своей собственной истории? Да еще и спустя семьдесят лет, минувших с июня 1941 года! Правда, в последнее время появилась информация об «оцифровке» и опубликовании этих архивов, но что-то подсказывает мне – неисправимому цинику, что в ходе этого «оцифрования»-инвентаризации кое-какие бумаги могут просто исчезнуть…

А вот тут А. Осокин меня удивил: «Достаточно сказать, что самая сенсационная и широко обсуждаемая из них – версия Резуна-Суворова о том, что СССР готовился к удару по Германии, является вовсе не открытием, а дословным повторением объяснений причин нападения Германии на СССР, содержавшихся в ноте-меморандуме Риббентропа и речи Геббельса 22 июня 1941 года. Будь они опубликованы в нашей стране с соответствующими пояснениями и комментариями, Резуну и ловить было бы нечего. Сокрытием правды мы только вооружаем наших недругов – пора это понять всем, радеющим за честь нашего отечественного «мундира» таким образом» (там же). Да кто же спорит! Возьмите, Александр Осокин, да почитайте столь очевидно нелюбимого вами Резуна-Суворова! Именно этого – открыть архивы и сказать ПРАВДУ – он и призывает вот уже десятки лет! Но ведь не открывают! И не говорят! Почему? А попробуйте угадать! А я готов еще и поспорить с вами, что и не будут открывать и публиковать – пока у власти в России находятся сторонники по-прежнему популярной теории благотворности оболванивания нации ради ее же пользы. К ним, судя по вашим словам, относитесь и вы сами, уважаемый А. Осокин.

Огромное число людей – включая и меня, автора этой книги – хотели бы узнать о реальной подоплеке тех далеких событий. И не Резун-Суворов виноват в том, что советские историки десятки лет утверждали, что Германия напала «внезапно, без объявления войны». Из многочисленных книг фронтовиков, цитируемых мною (включая и, как я понимаю, воспоминания вашего отца – Н. Осокина) становится совершенно ясно, что война эта была какой угодно, но только не «внезапной». Да и фашистская Нота о том, что войну, оказывается, очень даже объявляли и при этом подробно объясняли причины этой вполне официально объявленной войны, попалась мне на глаза лишь в возрасте сорока четырех лет. Почему это не произошло раньше? Предлагаю читателю почитать приведенный в качестве Приложения №1 текст этой самой Ноты, а также краткий анализ ее содержания: занимательное, скажу вам, чтиво! И не надо, Александр Осокин, объявлять «недругами» тех, кто пытается всего лишь узнать ПРАВДУ! Враги нации – это как раз те, кто препятствуют святому во все времена подвижничеству – делу нахождения истины. Настоящие недруги российского народа – это те, кто ЗНАЕТ, но тем не менее бесстыдно лжет, поливает грязью догадавшихся и заметает следы преступлений своих идеологических предшественников. Кто наглухо закрывает архивы семидесятилетней давности и грозится посадить тех, кто отказывается «верить, ибо нелепо».

Но, не будем отвлекаться: предлагаю продолжить наше путешествие во времени.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.