9. Рабство без послушания, освобождение без свободы

9. Рабство без послушания, освобождение без свободы

Поддержка системы рабовладения американским правительством основывалась исключительно на всепоглощающем практицизме. В 1790 г. на Юге производилось 1 тыс. тонн хлопка в год. К 1860 г. — уже 1 млн тонн. За тот же период количество рабов возросло с 500 тыс. до 4 млн. Рабовладельческая система, измотанная восстаниями невольников и заговорами, такими, как заговоры Габриэла Проссера (1800), Денмарка Вези (1822), восстание под руководством Ната Тернера (1831), разработала в южных штатах методы контроля, опирающиеся на законы, суды, вооруженные силы и расовые предрассудки политических лидеров нации.

Чтобы разрушить столь глубоко укоренившуюся систему, потребовались бы либо всеобщее восстание рабов, либо полномасштабная война. Первое могло выйти из-под контроля, а гнев — обратиться не только против института рабства, но и против самой успешной в мире системы капиталистического обогащения. Если бы разразилась война, то те, кто ее развязал, должны были бы устранять ее последствия. Поэтому именно рабов освободил Авраам Линкольн, а не Джон Браун. В 1859 г. последний был повешен (при участии федеральных властей) за то, что путем небольшого насилия попытался добиться того, что всего через несколько лет совершил Линкольн при более крупномасштабном насилии, — положить конец рабству.

При его отмене по приказу правительства, которое действительно подталкивали к этому свободные чернокожие жители и рабы, а также белые аболиционисты, ликвидация данного института могла быть организована таким образом, чтобы ограничить освобождение определенными рамками. Свобода, даруемая сверху, может простираться лишь настолько, насколько это позволяют интересы господствующих групп.

И если на волнах войны и риторики крестового похода свобода расширяет свои границы, то потом ее можно вернуть в безопасные рамки. В результате, хотя отмена рабства и привела к реконструкции национальной политики и экономики, она была не радикальной, а осторожной и, на деле, выгодной.

Плантационная система, основанная на выращивании табака в Виргинии, Северной Каролине, а также в Кентукки и риса в Южной Каролине, распространилась на новые плодородные земли, пригодные для возделывания хлопка, в Джорджии, Алабаме и Миссисипи и потребовала новых рабов. Однако ввоз в страну невольников был запрещен в 1808 г. Но, как пишет Дж. Х. Франклин в своей книге «От рабства к свободе», «с самого первого дня этот закон не исполнялся». «Огромное неохраняемое побережье, существование рынка сбыта и перспективы баснословных прибылей не давали американским торговцам покоя, и они поддавались искушению…» По оценкам Франклина, примерно 250 тыс. рабов были нелегально ввезены в страну до начала Гражданской войны.

Можно ли описать, что такое рабство? Наверное, трудно это представить тому, кто не испытал его сам. В изданном в 1932 г. учебнике-бестселлере два либеральных историка с Севера рассматривают данный институт как «необходимость [для негров] при переходе к цивилизованному образу жизни». Экономисты или клиометристы (историки, изучающие статистику) пытались дать оценку рабству, рассчитав, сколько денег было потрачено на питание и оказание медицинской помощи невольникам. Но говорит ли это о том, чем являлось на самом деле рабство для человека, который жил в нем? Являлись ли условия пребывания в рабстве таким же важным фактором, как само существование этого института?

Бывший раб Джон Литтл писал:

Говорят, что рабы были счастливы, поскольку они смеялись и веселились. Я и еще трое или четверо невольников однажды получили по 200 плетей, а наши ноги заковали в кандалы; тем не менее ночью мы пели песни и танцевали и заставляли других смеяться над тем, как звенят наши оковы. Вот уж какие мы были счастливцы! Мы делали это, чтобы заглушить наше несчастье и чтобы не дать нашим сердцам разорваться от горя: и это такая же правда, как и слова проповеди! Посудите сами — могли ли мы были быть тогда очень счастливы? И тем не менее я сам делал это — дурачился и выкидывал коленца, находясь в цепях.

В списке умерших, который вели в журнале на плантации (сейчас он находится в архивах Университета Северной Каролины), обозначены возраст и причина смерти тех, кто скончался с 1850 по 1855 г. Из 32 человек, которые умерли в этот период, только четверо дожили до 60 лет, еще четверо — до 50, семь человек умерли после 40, семь скончались в 20 -30-летнем возрасте, и девять — до того, как им исполнилось 5 лет.

А может ли статистика зафиксировать, что значило для семей разделение, когда хозяин ради получения прибыли продавал мужа или жену, сына или дочь? В 1858 г. раб по имени Абрим Скривен был продан своим господином. Он писал жене: «Передай отцу и матери, что я люблю их и что я прощаюсь с ними, и если в этой жизни нам больше не суждено увидеть друг друга, то я надеюсь, что мы встретимся на небесах».

В одной из недавно вышедших книг, посвященных рабству (Р. Фогел и С. Энгерман «Время на кресте»), говорится о порках в 1840–1842 гг. на луизианской плантации Бэрроу, где находилось около 200 рабов: «Записи свидетельствуют о том, что за два года к наказанию плетью прибегали 160 раз, в среднем на одного работника в год приходилось по 0,7 порки. Около половины работников за весь период ни разу не подвергались этому наказанию». Но кто-то может сказать: «Половину рабов пороли». И это уже совсем другой разговор. Цифра (0,7 порки на невольника в год) показывает, что это наказание редко применялось к любому индивидууму. Но если взглянуть иначе, то получится, что некоторых рабов пороли каждые четыре-пять дней.

По описаниям его биографа, Бэрроу как плантатор был не хуже и не лучше остальных. Он тратил деньги на одежду для рабов, позволял не работать в праздники, построил зал для танцев. И он же воздвиг тюрьму и «постоянно придумывал хитроумные наказания, ибо понимал, что неуверенность в будущем — важное подспорье, для того чтобы держать невольников в узде».

Порки, другие наказания служили средствами укрепления трудовой дисциплины. И тем не менее Г. Гатман в своем труде «Рабство и игра в цифры», критически разбирая статистические данные Р. Фогела и С. Энгермана, обнаружил, что «в 1840–1841 гг. четверо из пяти сборщиков хлопка оказывались вовлечены в один или более актов нарушения порядка.

«В составе группы несколько больший процент женщин, чем мужчин, совершали нарушения 7 или более раз». Таким образом Гатман опровергает утверждения Фогела и Энгермана о том, что невольники на плантации Бэрроу стали «преданными, трудолюбивыми и ответственными рабами, для которых собственное благополучие и благополучие хозяев были неразделимы».

Восстания рабов в Соединенных Штатах были не так часты и не так масштабны, как на островах Карибского моря или в Южной Америке. Крупнейшее выступление, очевидно, произошло в стране в 1811 г. в окрестностях Нового Орлеана. От 400 до 500 рабов объединились после бунта на плантации майора Эндри. Вооруженные мачете, топорами и дубинками восставшие ранили хозяина, убили его сына и двинулись от плантации к плантации. Число мятежников все возрастало. Армия США и отряды местной милиции атаковали их; в итоге 66 человек были убиты на месте, 16 — осуждены, а затем расстреляны.

Заговор под руководством свободного негра Денмарка Вези был раскрыт в 1822 г. до того, как его удалось реализовать. Согласно плану, шестой по величине город в стране — Чарлстон (Южная Каролина), должен был дать толчок к восстанию рабов в этом регионе. По словам некоторых свидетелей, тысячи чернокожих были в той или иной степени вовлечены в заговор. По оценкам Г. Аптекера, они заготовили около 250 наконечников копий и штыков и более 300 кинжалов. Но план был раскрыт, и 35 негров, включая Д. Вези, повешены. Опубликованную в Чарлстоне стенограмму заседания суда было приказано уничтожить вскоре после ее выхода в свет как слишком опасную для того, чтобы ее могли увидеть рабы.

Восстание под предводительством Ната Тернера в графстве Саутгемптон (Виргиния), разгоревшееся летом 1831 г., повергло рабовладельческий Юг в панику и заставило предпринять решительные действия, чтобы укрепить безопасность системы рабства. Тернер, утверждавший, что ему являются религиозные видения, собрал вокруг себя около 70 невольников, с которыми совершал яростные набеги на многочисленные плантации и убил по крайней мере 55 мужчин, женщин и детей. Число восставших росло, но все они были взяты в плен, когда кончились боеприпасы. Тернер и примерно 18 его сторонников были повешены.

Задержали ли эти выступления освобождение, которого в тот момент требовали некоторые умеренные аболиционисты? Ответ дан сторонником рабства Джеймсом Хэммондом в 1845 г.:

Если ваша точка зрения полностью отличается от нашей — даже если нектар сочится с ваших губ и ваши слова звучат как прекрасная музыка, — то каким образом, по-вашему, вы можете убедить нас отказаться от миллиардов долларов, которые составляют стоимость наших рабов, и еще от миллиардов долларов за обесценение наших земель…?

Рабовладелец понимал это и готовился. Г. Трейгл, автор книги «Саутгемптонское восстание рабов 1831 г.», пишет:

В 1831 г. Виргиния представляла собой вооруженный до зубов гарнизон… При том что население штата составляло 1 211 405 человек, она была способна выставить отряды милиции численностью 101 488 человек, включая кавалерию, артиллерию, гренадеров, стрелков и легкую пехоту! Несомненно, в некотором отношении это была «бумажная армия», и полки графств не имели полного вооружения и экипировки, но все равно сам этот факт является удивительным свидетельством состояния общественного сознания того времени в этом штате. В тот период, когда ни один штат, ни нация в целом не испытывали никакой внешней угрозы, мы видим, что Виргиния ощущала необходимость в содержании силы безопасности численностью около 10 % всего населения штата: черных и белых, мужчин и женщин, рабов и свободных!

Восстания, хотя и редкие, были источником постоянного страха для рабовладельцев. Автор классического труда «Рабство американских негров» южанин У. Филлипс писал:

Огромное число южан во все времена придерживались твердого убеждения в том, что негритянское население настолько покорно, столь мало сплочено между собой и в основном настолько дружественно расположено по отношению к белым и столь удовлетворено своей жизнью, что сколько-нибудь серьезные восстания черных исключены.

Но в целом было гораздо больше беспокойства, чем о том сообщают историки…

Ю. Дженовезе в своем масштабном исследовании рабства «Беги, Джордан, беги» обнаруживает упоминания об «одновременном приспособлении и сопротивлении рабству». Последнее выражалось в кражах имущества, саботаже и затягивании работ, убийствах надсмотрщиков и хозяев, поджогах зданий на плантациях и в бегстве. Даже от приспособления «веяло угрозой и замаскированной подрывной деятельностью». Большая часть акций сопротивления, как подчеркивает Дженовезе, не дотягивали до организованного восстания, но их значение для хозяев и рабов было огромно. Побеги по сравнению с вооруженными выступлениями были делом более реальным. В 50-х годах XIX в. 1 тыс. рабов ежегодно бежали на Север страны, а также в Канаду и Мексику. Тысячи сбегали на некоторое время. И все это происходило, несмотря на ужасы, ожидавшие беглецов. По их следу пускали собак, которые «кусали, рвали, калечили и, если животных не оттаскивали вовремя, убивали свою жертву», — пишет Дженовезе.

Гарриет Табмен[90], рожденная в рабстве, получившая травму головы от надсмотрщика в возрасте 15 лет и в одиночку вырвавшаяся в молодости на свободу, впоследствии стала самым знаменитым проводником «Подземной железной дороги»[91]. Она совершила 19 опасных рейсов туда и обратно, часто меняя внешность, и вывезла на свободу более 300 рабов. Всегда носившая при себе пистолет, Табмен говорила беглецам: «Вы будете свободными — или умрете». Свою философию она выразила так: «Есть две вещи, на которые я имею право, — свобода или смерть, и если я не получу одну из них, то мне достанется вторая; но живой я не сдамся…»

Надсмотрщик сказал посетителю плантации, что «некоторые негры устроены так, что никогда не позволят белому человеку выпороть их и будут сопротивляться, если вы попытаетесь это сделать. Разумеется, в таком случае вам придется их убить».

Одной из форм сопротивления было уклонение от изнурительного труда. Об этом писал У. Дюбуа в своей работе «Душа черного народа»:

Подобно тропическому плоду, чувствительному к восприятию красоты окружающего мира, он [негритянский народ] не столь легко превратился в механическую ломовую лошадь, как это произошло с рабочими на севере Европы. Он… был склонен к такой работе, при которой результаты труда доставляли ему удовольствие, и он отказывался работать либо думал о том, что следует отказаться, когда духовная отдача от труда казалась ему неадекватной. Таким образом, его легко было обвинить в лености и относиться к нему как к рабу, хотя на самом-то деле [этот народ] привносил в современный физический труд обновленные жизненные ценности.

У. Филлипс описывал «прогулы», «побеги», «отпуска на рабочем месте» и «упорные попытки бегства из рабства». Он также сообщал о коллективных действиях:

Время от времени, однако, рабы отказывались от работы целыми группами в знак протеста против жестокости. Такого рода эпизод упоминается в письме надсмотрщика из Джорджии своему отсутствующему нанимателю: «Сэр, я пишу Вам несколько строк, с тем чтобы сообщить, что шестеро Ваших рабов покинули плантацию — все, кроме Джека.

Мне не понравилось, как они работают, и я дал некоторым из них по нескольку плетей, в том числе и Тому. Утром в среду они исчезли». Случаи, когда белые бедняки помогали рабам, встречались нечасто, но их было достаточно, для того чтобы продемонстрировать необходимость стравливания одной группы с другой. Ю. Дженовезе пишет:

Рабовладельцы… подозревали тех, у кого не было невольников, в том что они подстрекают рабов к неповиновению и даже к восстанию не столько из чувства симпатии к чернокожим, сколько из ненависти к богатым плантаторам и из чувства ущербности в связи со своей собственной бедностью. Белые иногда были вовлечены в повстанческие заговоры рабов, и каждый такой случай разжигал новые страхи.

Это помогает объяснить жестокость полицейских мер, направленных против белых, по-братски относившихся к чернокожим.

Г. Аптекер цитирует отчет губернатора Виргинии по поводу заговора рабов в 1802 г.: «Я только что получил информацию о том, что трое белых имеют отношение к заговору: у них под домами были спрятано оружие и боеприпасы, и они собирались предоставить неграм помощь, когда те выступят». Один из рабов-заговорщиков сказал, что для вовлеченных в заговоры «белых бедняков это было обычным делом».

В свою очередь черные помогали белым в случае необходимости. Чернокожий беглец рассказывал о рабыне, которая получила 50 ударов хлыстом за то, что передавала еду белой соседке — бедной и больной женщине.

Когда в Джорджии строился Брансуикский канал, чернокожих невольников и белых ирландских рабочих разделили, оправдывая это тем, что данные группы могут допустить насилие по отношению друг к другу. Возможно, так и было, однако, Фанни Кембл, известная актриса того времени и жена плантатора, писала в своем дневнике:

Но ирландцы не только скандалисты, бунтовщики, драчуны, пьяницы, с презрением относящиеся к ниггерам. Это пылкие, импульсивные, щедрые люди с горячим сердцем, подверженные вспышкам яростного возмущения, которое вырывается наружу внезапно, когда молчанием ничего не добьешься. При том что в их легких уже находится достаточная доза американского воздуха, сдобренная необходимым количеством горячительных напитков, они, хотя об этом и не говорится, на самом деле могут сочувствовать рабам, и я оставляю вас наедине с размышлениями о возможных последствиях. Я уверена, вы поймете, что ни при каких обстоятельствах им не позволялось работать вместе на строительстве Брансуикского канала. Необходимость контроля над невольниками привела к изобретению оригинального механизма: беднякам, которые сами не раз становились источником проблем на протяжении 200-летней истории Юга, платили за то, чтобы те были надсмотрщиками над неграми и таким образом служили буфером, о который разбивается ненависть чернокожих.

Для осуществления контроля использовалась и религия. Главной для многих плантаторов была «Книга записей и расчетов хлопковой плантации», в которой содержались следующие инструкции для надсмотрщиков: «Вы обнаружите, что один час, посвященный каждое воскресное утро моральному и религиозному воспитанию, принесет вам огромную пользу в деле улучшения положения негров».

Что касается чернокожих проповедников, то, как пишет Ю. Дженовезе, «они произносили речи достаточно дерзкие, для того чтобы поддерживать толпу в приподнятом состоянии духа, но отнюдь не столь зажигательные, чтобы воодушевить слушателей на те битвы, которые им не суждено выиграть, и не столь крамольные, чтобы вызывать гнев властей». Практицизм побуждал принимать решение: «Сообществам рабов, находящимся в окружении численно превышающих и обладающих военной мощью белых, следовало проявлять терпение, принять то, что нельзя изменить, упорно сохранять жизнеспособность черной общины и пребывание ее в добром здравии, т. е. рекомендовалась стратегия выживания, в которой, как и в ее африканском прототипе, главной была способность жить в этом мире».

Некогда считалось, что рабство разрушило негритянскую семью, и поэтому на положение черных непрочность этого института повлияла в большей степени пагубно, чем бедность и предрассудки. Чернокожие — лишенные семей, беспомощные, без родственных связей и ощущения собственной индивидуальности — не могли обладать волей, достаточной для сопротивления. Но опросы бывших рабов, проведенные в 30-х годах XX в. в ходе реализации Федерального писательского проекта для Библиотеки Конгресса (в рамках Нового курса), свидетельствуют об ином. Дж. Равик делает в работе «От заката до рассвета» такой вывод:

Сообщество рабов действовало как одна расширенная семья, в которой все взрослые заботились обо всех детях, и при этом разница между «моими детьми, за которых я отвечаю» и «твоими детьми, за которых в ответе ты» весьма невелика… Система внутрисемейных отношений, при которой старшие дети несут большую ответственность за младших, очевидно, в большей степени способствует интеграции и приносит пользу рабам, чем модель соперничества с младшими, а нередко и их неприятия, которая часто проявляется в современных нуклеарных семьях представителей среднего класса, состоящих из людей, в высокой степени являющихся индивидуалистами… На самом деле активность рабов в создании моделей семейной жизни, которые были направлены на интеграцию, делала больше, чем просто предотвращала разрушение личности… Как мы можем убедиться, семья являлась неотъемлемой частью социального процесса, результатом которого стало появление «черной гордости», самоидентификации чернокожих, их культуры, черного сообщества и бунта черных в Америке.

В старых письмах и записях, которые нашел историк Г. Гатман («Негритянская семья в рабстве и на свободе»), обнаруживается упрямое сопротивление семей рабов дезинтеграции. Одна женщина писала своему сыну, с которым была в разлуке 20 лет: «Я так хочу увидеть тебя на старости лет… Теперь, мой дорогой сынок, я молюсь о том, чтобы ты приехал повидать свою дорогую старую Маму… Я люблю тебя, Като, и ты любишь свою Мать. Ты мой единственный сын…»

А муж обращался к своей жене, проданной вместе с детьми и разделенной с ним: «Пришли мне локоны детских волос, завернутые в отдельные бумажки, и напиши на бумажках их имена… Я готов был бы пережить любые невзгоды, лишь бы не оказаться в разлуке с тобой и детьми… Лора, я по-прежнему люблю тебя…»

Просматривая записи о браках рабов, Гатман обнаружил, насколько широко распространенным явлением они были и насколько стабильными оказывались. Историк изучил необычайно подробные списки, хранившиеся на одной из плантаций в Южной Каролине. Он нашел свидетельства о рождении 200 рабов, которые велись с XVIII в. до Гражданской войны. Эти записи говорили о тесных родственных связях, прочных браках, необычайной верности и о сопротивлении насильственным бракам.

Рабы твердо придерживались своего уклада, своей любви к семье, цельности. Сапожник с островов Си-Айлендс в Южной Каролине выразил это по-своему: «Я потерял руку, но для моего мозга она не утрачена». Эта внутрисемейная солидарность дошла и до XX в. Знаменитый чернокожий фермер-южанин Нейт Шоу вспоминал, как после смерти его сестры, оставившей сиротами троих детей, его отец предложил разделить заботу о них, и он ответил:

Я согласен, Папа… Давай поступим с ними так: мы будем растить двух малышей — младших братьев — в твоем доме, а старшего мальчика у меня и не станем держать их отдельно друг от друга, не давая возможности видеться. Я буду приводить старшего мальчика, который остался в моем доме, к тебе к другим двоим. И ты будешь отправлять их ко мне, так чтобы они могли расти вместе и чувствовать, что они братья. Не надо разлучать их, чтобы они забыли друг о друге. Не делай этого, Папа.

Подчеркивая силу духа чернокожих даже в условиях рабства, Л. Левайн в своей книге «Культура и самосознание черных» описывает богатую культуру рабов — сложное сочетание адаптации и сопротивления — через такую форму творчества, как рассказы и песни:

Мы растим пшеницу,

Они дают нам кукурузу;

Мы печем хлеб,

Они дают нам корки;

Мы подаем им еду,

Они дают нам кости;

Мы разделываем мясо,

Они дают нам шкурки;

Таким вот образом Они надувают нас.

Мы снимаем накипь с котла,

Они дают нам жир, на котором что-то жарилось.

И говорят, что этого достаточно для ниггера.

Это пародия. Поэт Уильям Каллен Брайант, присутствовавший в 1843 г. в Южной Каролине на лущении кукурузы, рассказывал о танцах рабов, которые превратились в подобие военного парада, в «некий тип бурлеска, пародирующего маневры нашей милиции». Духовные песни (спиричуэлс) часто содержали скрытый подтекст. При исполнении песни «О Ханаан, милый Ханаан, я связан с землею твоею, Ханаан» нередко подразумевалось, что рабы отправятся в свой Ханаан на Север. Во время Гражданской войны невольники стали сочинять новые духовные песни со смелыми заявлениями: «Прежде чем стать рабом, я буду погребен в могиле и отправлюсь домой к моему Господу, и буду спасен». Или спиричуэл под названием «Идут многие тысячи»:

Хватит с меня, хватит с меня сборов кукурузы,

Хватит с меня, хватит с меня хлыстов погонщика…

Д. Левайн пишет о «дополитическом» сопротивлении рабов, проявлявшемся в бесчисленной череде действий в повседневной жизни и в культуре. Музыка, магия, искусство, религия — все это, по его словам, средства, с помощью которых невольники старались сохранить свою человеческую природу.

Пока рабы на Юге сопротивлялись, свободные негры на Севере (а их было около 130 тыс. в 1830 г. и 200 тыс. в 1850 г.) агитировали за отмену рабства. В 1829 г. Дэвид Уокер[92], сын раба, но рожденный свободным в Северной Каролине, переехал в Бостон, где занялся торговлей подержанными вещами. Написанный им памфлет «Призыв Уокера» был издан и получил широкую известность. Эта публикация вызвала ярость рабовладельцев Юга. Джорджия обещала в награду 10 тыс. долл. тому, кто передаст Уокера властям штата живым, и 1 тыс. долл. любому, кто убьет его. Нетрудно понять причину этого, если прочитать текст «Призыва».

Уокер писал, что никогда в истории человечества, даже во времена пребывания израильтян в Египте, не было рабства худшего, чем невольничество чернокожих в Америке: «… покажите мне страницу религиозной или светской истории, где упоминается о том, что египтяне осыпали невыносимыми оскорблениями детей Израилевых, говоря им, что они не из рода человеческого».

Уокер в уничижительном тоне обращался к тем чернокожим, которые ассимилировались: «Я искренне хотел бы, чтобы меня поняли… я не дал бы и ломаного гроша за брак с любым из представителей белой расы, которых я встречал в жизни».

Он говорил, что черные должны сражаться за свою свободу:

Пусть наши враги продолжают свои кровавые бойни, и однажды их чаша переполнится. Никогда не пытайтесь отвоевать свободу и добиться своих естественных прав у жестоких угнетателей и убийц, до тех пор пока путь не станет вам ясен, — и когда этот час настанет и вы выступите, не бойтесь или не пребывайте в замешательстве… Господь даровал нам пару глаз, пару рук и ног и разум в наших головах, столь же хороший, сколь и у них. У них столько же прав держать нас в рабстве, сколько и у нас, чтобы сделать их невольниками… Нашим страданиям наступит конец, несмотря на всех американцев по эту сторону вечности. Потом мы захотим, чтобы все те из нас, кто обладает познаниями и талантом и, возможно, еще чем-то большим, управляли нами. «Будет и на нашей улице праздник», время [белых] американцев заканчивается.

Летним днем 1830 г. Дэвид Уокер был найден мертвым у дверей своей лавки в Бостоне.

Некоторым рожденным в рабстве людям удавалось реализовать несбывшиеся мечты миллионов. Фредерик Дуглас, отправленный на работу в Балтимор в качестве слуги и рабочего на верфи, каким-то образом обучился чтению и письму и в 1838 г., в возрасте двадцати одного года, бежал на Север, где стал самым знаменитым чернокожим своего времени, являясь лектором, редактором газеты и писателем. В автобиографии «Рассказ о жизни Фредерика Дугласа» он вспоминал о своих первых детских размышлениях по поводу собственного положения:

Почему я раб? Почему одни люди рабы, а другие хозяева? Было ли когда-нибудь иначе? С чего начались такие отношения?

Однако, однажды заинтересовавшись этим вопросом, я не слишком стремился найти правдивый ответ. Дело было не в цвете кожи, а в преступлении, не в Боге, а в человеке, который давал правдивое объяснение существованию рабства; не слишком стремился я и к познанию еще одной важной истины, а именно: то, что может сделать человек, он может и изменить…

Я отчетливо помню, что даже тогда идея о том, что однажды возможно обрести свободу, поразила меня. Эта ободряющая уверенность была несбывшейся мечтой моего человеческого начала — постоянной угрозой рабству, — и никто, даже обладающий всем могуществом рабовладельца, не смог бы ее заглушить или загасить.

Закон о беглых рабах, принятый в 1850 г., был уступкой южным штатам в обмен на вступление в состав США в качестве свободных штатов тех территорий, которые были получены в результате войны с Мексикой (особенно Калифорнии). Закон облегчил для рабовладельцев поимку беглецов или просто захват негров, которые якобы убежали. Чернокожие жители Севера сопротивлялись упомянутому Закону, выступая с обвинениями в адрес президента М. Филлмора, который его подписал, и сенатора Даниэла Уэбстера, поддерживавшего этот документ. Одним из таких людей был Дж. У. Логен, сын чернокожей рабыни и белого хозяина. Он убежал на свободу из дома своего хозяина, поступил в колледж и теперь был священником в городе Сиракьюс (Нью-Йорк). Выступая на городском митинге в 1850 г., он сказал: Пришло время сменить покорный тон на вызывающий и предложить господам Филлмору и Уэбстеру, раз уж они собираются применить такие меры против нас, спустить на нас своих гончих псов… Я получил свою свободу с Небес, и вместе с нею пришло и обязательство защищать мое право на нее… Я не признаю этого закона, не боюсь его и не собираюсь выполнять! Он объявляет вне закона меня, а я объявляю вне закона его… Я не буду жить в рабстве, и если меня силой попытаются снова обратить в раба, то я предприму меры, чтобы встретить этот критический момент, как подобает человеку… Ваше решение сегодня в пользу сопротивления даст выход духу свободы, и оно разобьет партийные шайки, и крик радости разнесется по всему Северу… Сказано на Небесах, что такой благородный и отважный поступок будет свершен однажды где-то, и пусть по милости моего Господа Сиракьюсу будет дана возможность стать этим прославленным местом, откуда раздастся грозный голос, который услышат по всей земле!

На следующий год этому городу представилась такая возможность. Беглый раб по имени Джерри был пойман и привлечен к суду. Толпа, используя ломы и таран, ворвалась в здание суда и, невзирая на вооруженных приставов, освободила этого человека.

Логен превратил свой сиракьюсский дом в крупную «станцию» «Подземной железной дороги». Рассказывают, что он помог 1,5 тыс. рабов перебраться в Канаду. Воспоминания Логена о рабстве попали на глаза его бывшей хозяйке, которая написала беглецу письмо с просьбой либо вернуться, либо прислать ей в качестве компенсации 1 тыс. долл. Ответ Логена был опубликован в аболиционистской газете «Либерейтор»:

Миссис Сара Лог… Вы пишете, что вам сделали предложение по поводу того, чтобы купить меня, и что вы меня продадите, если я не пришлю вам 1 тыс. долл. в качестве компенсации, и на одном дыхании, буквально в том же предложении, вы говорите: «Вы знаете, что мы растили вас так же, как и наших собственных детей». Женщина, разве вы растили своих детей для продажи на рынке? Вы растили их для позорного столба? Вы растили их для того, чтобы их уводили караваном скованных цепями?… Да постыдитесь!

Но вы утверждаете, что я вор, потому что увел старую кобылу.

Не приходило ли вам в голову, что я имею больше прав на эту старую кобылу, как вы ее называете, чем Манассет Лог имеет на меня? И неужели я согрешил больше, когда украл его лошадь, чем согрешил он, когда выкрал меня из колыбели у моей матери?… Не приходило ли вам в голову, что права у людей общие и взаимосвязанные и если вы отнимаете мою жизнь и свободу, то утрачиваете свою собственную свободу и жизнь? Пред Богом и Небесами существует ли закон, который является таковым для одних людей и не является таковым для других?

Если вы сами или кто-либо иной, стремящийся спекулировать моим телом и правами, захочет узнать, как я отношусь к своим правам, то надобно всего лишь приехать сюда и попробовать вновь поработить меня…

Ваш и т. д., Дж. У. Логен

Фредерик Дуглас знал, что стыд за рабство присутствовал не только на Юге, что вся нация выражала свое соучастие. Четвертого июля 1852 г. он выступил с речью, посвященной Дню независимости:

Сограждане! Простите меня и разрешите задать вам вопросы: почему меня пригласили выступить сегодня? что у меня или у тех, кого я представляю, общего с вашей национальной независимостью? распространяются ли на нас великие принципы политической свободы и естественной справедливости, содержащиеся в Декларации независимости? и могу ли я, таким образом, быть приглашен, для того чтобы принести наши скромные дары на национальный алтарь, признать преимущества и выразить искреннюю признательность за блага, дарованные нам вашей независимостью?

Что значит для американского раба ваше Четвертое июля? Я отвечу. Это день, в который более, чем в любой другой день года, перед ним открывается огромная несправедливость и жестокость, жертвой которых он постоянно является. Для него ваши празднования — это притворство; свобода, которой вы похваляетесь, — это нечестивая разнузданность; ваше национальное величие — раздутое тщеславие; звуки вашего ликования пусты и бездуховны; ваше обличение тиранов — бесстыдство, выставленное напоказ; ваши крики о свободе и равенстве — пустое притворство; все ваши молитвы и гимны, проповеди и благодарственные молебны вместе со всей вашей религиозной помпезностью и торжеством являются для него лишь напыщенностью, фальшью, жульничеством, нечестивостью и лицемерием — тоненькой вуалью, прикрывающей преступления, которые лежат позором на нации варваров. Ни один из народов на Земле не виновен в действиях столь шокирующих и кровавых, как народ сегодняшних Соединенных Штатов. Отправляйтесь в любой уголок света, ищите там, где только можете, совершите путешествие по монархиям и деспотиям Старого Света, отправьтесь в Южную Америку, отыщите все случаи проявления жестокости и, когда вы соберете все факты, сопоставьте с тем, что совершает ежедневно эта нация, и вы не сможете не согласиться со мной в том, что по отвратительному варварству и бесстыдному лицемерию Америке нет равных…

Десять лет спустя после восстания Ната Тернера на Юге не было никаких признаков бунтов чернокожих. Но в 1841 г. произошел инцидент, продемонстрировавший живучесть идеи восстания. Рабы, которых перевозили на судне под названием «Креолка», взбунтовались, убили одного из членов экипажа и уплыли в британскую Вест-Индию (где рабство было отменено в 1833 г.). Англия отказалась вернуть невольников (в стране шла активная агитация против рабства в Америке), и это привело к бурному обсуждению в Конгрессе вопроса войны с Великобританией, особенно усердствовал госсекретарь Даниэл Уэбстер. Газета «Колорд пипл пресс», развенчивавшая «хулиганскую позицию» Уэбстера и вспоминавшая о событиях Войны за независимость и англо-американской войны 1812–1814 гг., писала:

Если будет объявлена война… Станем ли мы сражаться, чтобы защитить правительство, которое отказывает нам в осуществлении самого драгоценного права гражданства?… Те штаты, где мы проживаем, уже дважды получили выгоду от нашей добровольной помощи, и они отплатили нам цепями и рабством. Будем ли мы и в третий раз целовать стопу, топчущую нас? Если да, то мы заслуживаем своих цепей.

По мере того как нарастало напряжение, на Севере и Юге чернокожие становились все более воинственными. Фредерик Дуглас говорил в 1857 г.:

Позвольте мне сказать вам несколько слов о философии реформ. Мировая история развития свободы человечества показывает, что все уже сделанные в соответствии с ее величественными требованиями уступки родились в борьбе… Без борьбы нет прогресса. Те, кто призывает к свободе и в то же время осуждает агитацию, — это люди, которые хотят получить урожай, не возделав землю. Они хотят дождя без грома и молний. Им нужен океан без ужасающего рокота его волн. Борьба может быть моральной, или физической, а может быть одновременно и моральной и физической, но это должна быть борьба. Власть ничего не уступает по своей воле. Так было всегда и так будет впредь…

Между Дугласом и белым аболиционистом и редактором «Либерейтора» У. Л. Гаррисоном существовали тактические разногласия, отражавшие типичные различия между черными и белыми аболиционистами. Первые больше склонялись к вооруженному восстанию, но в то же время были в большей степени готовы использовать существовавшие на тот момент политические механизмы — голосование, Конституцию, — все, что могло содействовать их целям. Они не уделяли моральному воздействию столь важного места в своей тактике, как это делали сторонники Гаррисона. Чернокожие знали, что моральное давление само по себе ничего не даст; потребуются разные виды тактики — от выборов до восстания.

Насколько насущным для негров, проживавших на Севере, был вопрос рабства, можно увидеть на примере чернокожих детей в финансировавшейся неграми частной школе в городе Цинциннати. Детям предлагалось ответить на вопрос: «О чем вы думаете чаще всего?» Сохранилось лишь пять ответов, и все они имеют отношение к невольничеству. Семилетний ребенок писал:

Дорогие одноклассники, следующим летом мы собираемся купить ферму и работать там часть дня, и учиться в другую часть дня, если мы до этого доживем, и приходить домой в другую часть дня, чтобы повидаться с нашими мамами, сестрами и кузинами, если они у нас будут, и чтобы увидеть наш добрый народ и быть хорошими детьми, и когда у нас будет человек, который освободит бедных рабов от оков. Мне было так жаль услышать о том, что затонуло судно… с 200 несчастными рабами, которое спускалось с верховьев вниз по реке. О, мне было так жаль услышать об этом, что мое сердце разрывалось от горя, и я мог мгновенно потерять сознание.

Белые аболиционисты мужественно прокладывали путь, используя лекторские трибуны, газеты, «Подземную железную дорогу». Чернокожие аболиционисты, которые в меньшей мере были публичными персонами, составляли основу антирабовладельческого движения. До того как Гаррисон начал издавать в Бостоне свой знаменитый «Либерейтор» в 1831 г., уже был проведен первый национальный конвент[93] негров, Д. Уокер уже написал свой «Призыв» и уже появилась газета черных аболиционистов «фридомс джорнэл»[94]. Среди первых 25 подписчиков «Либерейтора» большинство составляли чернокожие.

Неграм постоянно приходилось бороться с подсознательным расизмом белых аболиционистов. Кроме того, они настаивали на существовании собственного независимого голоса. Ф. Дуглас писал для «Либерейтора», но в 1847 г. основал в городе Рочестере свою газету «Норт стар», что привело к разрыву отношений с У. Л. Гаррисоном. В 1854 г. на негритянской конференции было объявлено: «… нет сомнений в том, что это наша борьба, и никто, кроме нас, не будет за нас сражаться… Наше отношение к антирабовладельческому движению должно измениться, и оно уже изменилось. Вместо того чтобы зависеть от него, мы должны возглавить его».

Некоторым негритянкам приходилось преодолевать тройную преграду: в качестве аболиционисток в рабовладельческом обществе, в качестве чернокожих в окружении белых реформаторов и, наконец, как женщинам в реформистском движении, где доминировали мужчины. Когда Соджорнер Трут взяла слово на 4-м национальном съезде в защиту прав женщин, состоявшемся в городе Нью-Йорке в 1853 г., все эти три барьера возникли перед ней одновременно. В зале находилась враждебно настроенная толпа, кричавшая, освистывавшая и угрожавшая ей. Трут сказала:

Я знаю, не очень-то приятно, когда цветная женщина поднимается на трибуну и начинает вам что-то объяснять и говорить о правах женщин. Нас всех сбросили в глубокую пропасть. Никто и не ожидал, что мы сможем когда-нибудь выбраться наверх… Но… вот мы выпрямляемся. Поэтому я здесь, перед вами… Мы получим свои права, вот увидите. И вы не сможете помешать нам… Вы можете шипеть сколько угодно. Но так будет… Я здесь среди вас и наблюдаю за вами.

И время от времени я буду появляться, чтобы сказать вам, который теперь час ночи.

После жестокого восстания под руководством Ната Тернера и кровавых репрессий в Виргинии система безопасности на Юге стала строже. Вероятно, только у чужака могла возникнуть мысль о возможности организовать здесь бунт. И такой человек появился. Им стал невероятно смелый и целеустремленный белый, Джон Браун, чьим дерзким планом было захватить федеральный арсенал в Харперс-Ферри (Виргиния), а затем устроить восстание рабов на всем Юге. Гарриет Табмен, потерявшая несколько зубов негритянка пяти футов ростом, ветеран бесчисленных секретных миссий по сопровождению в качестве проводника черных рабов, была связана с Брауном и знала о его намерениях. Но она не смогла примкнуть к нему из-за болезни. Ф. Дуглас также встречался с Брауном. Он возражал против задуманного с точки зрения шансов на успех, однако сам болезненный, высокий, сухопарый шестидесятилетний седовласый старик вызвал у Дугласа восторг.

Дуглас оказался прав: план не сработал. Отряды местной милиции, к которым присоединилась сотня морских пехотинцев под командированием Роберта Э. Ли, окружили мятежников. Несмотря на то что его люди погибли или были захвачены в плен, Джон Браун отказался сдаться; он забаррикадировался в небольшом кирпичном здании у ворот арсенала. Дверь выбили, и ворвавшийся в нее лейтенант морской пехоты ударил Брауна шпагой. Раненный и больной, он подвергся допросу. У. Дюбуа в своей книге «Джон Браун» пишет:

… представьте себе картину…: истекающий кровью старик, полумертвый от ран, полученных им всего несколько часов тому назад; он лежит в холоде и грязи; он провел без сна и почти без пищи 55 напряженных часов; недалеко от него лежат тела двух его убитых сыновей и изуродованные трупы его семерых товарищей; дома его напрасно ждут жена и близкие; его сердце стынет от сознания, что мечта всей его жизни погибла безвозвратно…

Лежа там, допрашиваемый губернатором Виргинии, Браун заявил: «Вы бы лучше — все южане — готовились к решению этого вопроса… Со мной вы можете покончить очень просто — я уже почти покойник, но вопрос надо решать; я имею в виду этот негритянский вопрос, он пока не закрыт».

Дюбуа дает такую оценку действиям Брауна:

Если его вылазка была делом рук горстки фанатиков, возглавляемой безумцем и отвергнутой рабами, то тогда правильнее всего было бы игнорировать этот инцидент, без шума наказать наиболее тяжких преступников, а их вождя или простить, или отправить в сумасшедший дом… Однако, утверждая, что рейд был слишком безнадежен и смехотворно малочисленен, для того чтобы достичь каких-либо результатов, штат, тем не менее, потратил 250 тыс. долл., чтобы наказать захватчиков, отправив на место событий от одной до 3 тыс. солдат и ввергнув страну в пучину беспорядков.

В последнем обращении Джона Брауна, написанном в тюрьме незадолго до казни, говорится: «Я, Джон Браун, теперь совершенно уверен, что преступления этой греховной страны не могут быть искуплены иначе, как кровью».

Ралф Уолдо Эмерсон, который не являлся сторонником активных мер, считал, что казнь Брауна «сделает виселицу такой же священной, как и крест».

Из 22 участников повстанческого отряда пятеро были чернокожими. Судьба последних такова: двое — убиты на месте, один бежал, а двое — повешены властями. Перед казнью Джон Коупленд написал своим родителям:

Помните, что если мне суждено умереть, то я погибну, пытаясь освободить часть моего бедного и угнетенного народа из рабства, в котором я был сам и которое проклято Богом и Священным Писанием…

Меня не страшит виселица…

Я представляю, что слышу всех вас: мать, отца, сестер и братьев.

Слышу, как вы говорите: «Нет такой цели, ради которой мы с меньшей горечью восприняли бы твою смерть». Верьте мне, когда я говорю вам, что, хотя я и заперт в тюрьме и приговорен к смерти, я провел здесь больше счастливых часов, чем когда-либо в жизни, и… я почти охотно умру сейчас, как и в любое другое время, ибо чувствую, что готов ко встрече с Создателем…

Джон Браун был казнен властями штата Виргиния при одобрении федерального правительства. Это оно, хотя и являлось слишком слабым для обеспечения соблюдения Закона о прекращении работорговли, настойчиво ужесточало законы, обеспечивающие возврат беглецов в рабство. Это федеральное правительство при администрации Э. Джексона сотрудничало с Югом в том, чтобы предотвратить попадание аболиционистской литературы в почтовую корреспонденцию в южных штатах. Это Верховный суд США объявил в 1857 г., что раб Дред Скотт[95] не может отстаивать в суде свою свободу, поскольку является не личностью, а имуществом.

Такое национальное правительство никогда бы не смирилось с отменой рабства посредством восстания. Оно пошло бы на ликвидацию этого института только на подконтрольных белым условиях и только когда этого потребовали бы политические и экономические интересы предпринимательских верхов Севера. Человеком, который великолепно скомбинировал потребности предпринимательства, политические амбиции новой Республиканской партии и гуманистическую риторику, стал Авраам Линкольн. В списке его приоритетов отмена рабства занимала не первое место, но достаточно высокую позицию, для того чтобы в нужный момент выдвинуться на передний план под давлением аболиционистов или в угоду прагматичным политическим выгодам.

Линкольн смог мастерски объединить интересы самых богатых людей с чаяниями чернокожих в тот момент истории, когда они пересеклись. И он смог связать эти интересы с растущим слоем американского общества — белым, предприимчивым, стремящимся к экономическому процветанию, политически активным средним классом. Вот как пишет об этом Р. Хофстедтер:

Типичный представитель идей среднего класса, он выступил от имени тех миллионов американцев, которые начали свою жизнь как наемные рабочие — помощниками на фермах, клерками, учителями, механиками, лодочниками и лесорубами — и перешли в ряды фермеров-землевладельцев, процветающих бакалейщиков, юристов, торговцев, врачей и политических деятелей.

Линкольн мог здраво и страстно спорить по поводу моральных аспектов рабовладения, но был осторожен в практической политике. Он верил в то, что «институт рабства возник вследствие несправедливой и плохой политики, но распространение аболиционистских идей скорее способствует, чем препятствует этому злу». (Ср. это с заявлениями Ф. Дугласа о необходимости борьбы или высказыванием У. Л. Гаррисона: «Сэр, рабство не может быть низвергнуто без волнений, чрезвычайных волнений».) Линкольн строго следовал Конституции США в том, что Конгресс, согласно действовавшей 10-й Поправке (о сохранении за штатами прав, отчетливо не делегированных федеральному правительству), не может конституционным путем запретить рабство в штатах.

Когда прозвучало предложение об отмене невольничества в федеральном округе Колумбия, который не обладал правами штата, а находился непосредственно под юрисдикцией Конгресса, Линкольн заявил, что это будет конституционно, но только в случае, если этого захочет население округа. Поскольку большинство составляли белые, идея была загублена. Об этом заявлении Линкольна Р. Хофстедтер пишет, что оно «дышит жаром бескомпромиссного требования умеренности».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.