Глава 15 В “МУТНОЙ ВОДЕ”

Глава 15

В “МУТНОЙ ВОДЕ”

Сам способ, которым сформировалось Временное правительство, сам его состав и методы вели его к катастрофе. Утвердившись у власти в результате заговора и альянса с Советами, оно создало “вторую силу”, подталкивающую его слева. А поставив во главу угла “революционные” цености, оно никак не могло конкурировать со своими более левыми противниками. Они, как ни крути, оказывались “революционнее”. Остановить процесс, навести хоть какой-нибудь порядок? Но тогда правительство превращалось в “запрещающий” орган, а Севеты — в “разрешающий”, защищающий “права и свободы”. И в результате периодических кризисов и смен кабинетов шло “полевение” самого Временного правительства. Одни демагоги приходили, “углубляли революцию” по-своему, что приводило лишь к дальнейшему ухудшению обстановки, и при очередном кризисе они уходили, уступая место другим демагогам, еще более некомпетентным и радикальным. Но и к согласию это не приводило, поскольку левела и оппозиция — за теми, кто дорывался до власти, стояли в очереди более “революционные” конкуренты. За меньшевиками — большевики. От эсеров тоже откололось в самостоятельную партию мощное левое крыло во главе с террористкой и истеричкой Марией Спиридоновой…

Получался заколдованный круг. И выход из него был только один. Тот же самый, который применили французы в мае 1917 г. Диктатура. Могла ли она спасти Россию? Трудно сказать. Но могла, по крайней мере, временно стабилизировать обстановку, сделать ее подконтрольной. Такую попытку и предпринял Корнилов. Генерал либеральных взглядов, республиканец. Но по натуре он был человеком честным, искренним, очень смелым. И никудышним политиком. Когда он был назначен Верховным Главнокомандуюшим, то ужаснулся, увидев глубину развала. В Петрограде его даже конфиденциально предупредили, что на заседании правительства нельзя… докладывать секретные вопросы! Все тут же станет известно противнику “в товарищеском порядке”. И намекнули на министра земледелии эсера Чернова. В самом правительстве уже были шпионы, и мало того — правительство знало об этом!

Самые разные круги в России связывали с Корниловым надежды на спасение. К нему отовсюду шли письма и петиции. Ехали люди изливать свои беды и обиды. Казаки, помещики, общественные деятели, изгнанные из частей офицеры и члены семей офицеров, убитых солдатней. И он начал действовать. Но не против правительства, а в его поддержку. Он подготовил докладную записку, в которой изложил план: 1) распространение на тыловые районы военно-революционных судов; 2) ответственность перед законом Советов и комитетов за свои действия; 3) восстановление дисциплинарной власти начальников и реорганизация армии. Предполагалось сделать то, на что не решился царь. Двинуть на столицу надежные части — 3-й конный корпус, 7-ю Дикую дивизию, Корниловский полк и др., сведя их в особую Петроградскую армию. Разогнать большевиков, а если их поддержат Советы, то и их тоже. Разоружить бездельный петроградский гарнизон. И установить диктатуру. Но не персональную, а коллективную, диктатуру правительства. Которая твердой рукой доведет страну до общенародного волеизъявления — Учредительного Собрания.

Этот проект и был представлен Керенскому — министру-председателю и одновременно военному министру. Но… он заюлил. Он ведь был одновременно и товарищем председателя Петроградского Совета. И видел себя не иначе как в роли “вождя революции”. Человек самовлюбленный, подленький. Впрочем, эти качества для политиков не так уж редки. Но он был еще и полной “пустышкой” и мог держаться “на гребне” только в революционной атмосфере. Очень опасался за персональную власть, которой достиг. Боялся, что его потеснит тот же Корнилов. Боялся, что при новом раскладе — “твердой власти”, он со своим единственным талантом, талантом демагога, очутится на втором плане. И, несмотря на устную договоренность, достигнутую с Корниловым, Керенский медлил, мурыжил, и представленный ему проект на заседание правительства не выносил.

Вместо решительных действий было созвано Московское Государственное Совещание. Из представителей “общественности”, различных партий, разных слоев населения, деловых кругов. Шумели, что это Совещание решит все наболевшие вопросы, утрясет все проблемы, позволит прийти к общенародному согласию. Но, разумеется, ни к каким реальным результатам подобное мероприятие привести не могло, вылившись в пустую говорильню. Каждый высказывал свое, и никто не хотел воспринимать противного…

А большевики не болтали, они действовали. “Кадровые” методы Свердлова срабатывали безукоризненно. Партия к концу лета была практически “завоевана”, то есть стала не расплывчатой массой, а управляемой, относительно дисциплинированной структурой. Сказывалось и усиление троцкистами. Сказывалось и стороннее финансирование. И вслед за завоеванием партии пошло завоевание Советов. Нет, не всех. Чтобы взять верх во всех Советах, у большевиков даже и в это время сил еще не хватило бы. Но действовал тот же принцип — захватить “ключевые” точки. В Петрограде, Москве, других важнейщих центрах. И сюда настойчиво внедряли своих людей, перевербовывали активистов, разочаровавшихся в других партиях.

Ленин в августе перебрался из Разлива еще дальше, в Финляндию. Там уже царили вполне сепаратистские настроения, власти вели себя независимо от Петрограда, и российской контрразведке и прокуратуре туда ходу не было. Живую связь стало поддерживать труднее, тем не менее Свердлов дважды ездил к нему в Финляндию, что давало возможность при необходимости ссылаться на мнения Ильича и в спорных вопросах прикрываться его авторитетом.

А в конце августа ситуация резко изменилась. Немцы в результате частной операции взяли Ригу — разложившаяся 12-я армия бежала без боя. И теперь-то даже большинство членов правительства спохватилось, выступали за решительные меры. Керенский был вынужден принять план Корнилова. Были подготовлены несколько законопроектов — о введении в Питере военного положения, о мобилизации в нуждах фронта промышленности и транспорта, введении смертной казни, укреплении армии. Но Керенский пока не подписывал их. Обещал подписать позже, когда к столице подойдут надежные части. Чтобы неизбежное возмущение не застало правительство “безоружным”.

И Корнилов поверил. Отдал приказ на выступление. Полки стали грузиться в эшелоны для отправки в Петроград. Казалось, все шло к развязке. Если и не бескровной, то малой кровью. Тыловые шкурники из запасных частей никакой реальной силы не представляли и уж конечно стоять насмерть не стали бы. Фронтовики раскатали бы их мгновенно. Но… внезапно предал Керенский. Роли “спасителя отечества” (которая могла достаться вовсе не ему, а Корнилову), он предпочел роль “спасителя революции”. Объявив Верховного Главнокомандующего изменником. А заодно под предлогом “спасения” вознамерился получить диктаторские полномочия — лично для себя.

Состоялось бурное заседание правительства. Министры его не поддержали. Он кричал, что раз так, он уходит к Советам, несколько раз хлопал дверью. А в итоге распустил кабинет, 27 августа самочинно присвоил себе диктаторские полномочия и единолично отстранил Корнилова от должности. На что, кстати, не имел никакого юридического права. 28 августа он потребовал отмены движения войск к Петрограду. Корнилов отказался, выступил с резким воззванием к народу, указав, что правительство опять попало под влияние “безответственных сил”.

Столица была в панике. Керенский объявил Верховным Главнокомандующим самого себя и собирался то обороняться, то бежать. Советы тоже серьезно думали о бегстве. Савинков, назначенный генерал-губернатором, пытался сформировать оборону из ни на что не годного гарнизона, не желающего сражаться. Корнилов и его сподвижники были объявлены мятежниками… А большевики очень здорово воспользовались моментом. 28 августа под руководством Свердлова и Дзержинского прошло совещание Военной организации с участием представителей полков. На заводах началось формирование Красной гвардии — этот процесс тоже подмяли под себя большевики. Для защиты от “контрреволюции” (то бишь защиты Временного правительства) получали на складах винтовки, пулеметы, патроны, вооружая своих сторонников.

Хотя против Корнилова Красная гвардия, как и гарнизонные части, не понадобились. Гибельным стал сам демарш Керенского — он оказался слишком неожиданным для Лавра Георгиевича. И получилось так, что Корнилов остался в Ставке, командующий Петроградской армией Крымов торчал в Луге — без войск. А эшелоны с полками растянулись по железным дорогам на огромном пространстве от Пскова до Нарвы и Петрограда. Без командования. Железнодорожники и станционные комитеты, узнав о “мятеже”, загоняли их в тупики, отцепляли паровозы, разбирали пути. Движение прекратилось. Части были оторваны друг от друга, лишены управления. К тому же казаки и горцы были сбиты с толку. Ведь они-то ехали защищать Временное правительство! А сейчас то же самое правительство клеймит их изменниками! И тотчас остановившиеся эшелоны были атакованы агитаторами и делегациями всех мастей… “Мятеж” заглох, так и не начавшись. Корнилов и поддержавшие его генералы и офицеры были арестованы.

Керенский начал очередную чистку в армии, изгоняя “корниловцев”. То есть последних еще остававшихся в строю офицеров-патриотов. И тем самым довершил развал вооруженных сил. Принялся формировать четвертый кабинет Временного правительства, уже чисто социалистический. Но и большевики не зевали. Керенский своими игрищами по сути сам рубил под собой сук. И теперь его обвинили, что он был замешан в “корниловщине”. Было объявлено, что правительство не способно защитить революцию, и на волне общего возбуждения 31 августа в Петроградском Совете большевики вынесли на обсужденине недоверие кабинету под лозунгом “Вся власть Советам!” Их резолюция была принята большинством голосов. Меньшевистско-эсеровское руководство подало в отставку. И верховенство в президиуме Петросовета досталось большевикам. Председателем вместо Чхеидзе стал Троцкий. Таким же образом под контроль был взят Московский Совет.

Отныне штаб большевиков обосновался в Петроградском Совете — в Смольном институте благородных девиц. В состав Совета попал и Свердлов, он тоже перенес свою резиденцию в Смольный, где открыл как бы филиал Секретариата. А аппарат Секретариата был фактически слит с “Прибоем”, они разместились в общем помещении на Фурштадтской, арендованном у женской монашеской общины. Здесь теперь шла бумажная и закулисная работа, а в Смольном Яков Михайлович вел прием посетителей, назначал встречи.

Если своими “кадровыми” методами он способствовал успехам партии, повышению влияния Ленина и Троцкого, то при этом начал формировать и собственный круг доверенных людей. Так сказать, “свердловцев”. В него вошли Стасова, Володарский (Гольдштейн). Близкие отношения установились и с Моисеем Соломоновичем Урицким — выходцем из семьи хасидов и меньшевиком. “Товарищ Андрей” приближает к себе Аванесова (Мартиросова). И все сильнее подчиняет своему влиянию Подвойского (их “дружба” станет настолько тесной, что в будущем перерастет в семейные связи, и уже после смерти Якова Михайловича Подвойский выдаст дочь за его сына).

Захватывать влияние в Советах было тем легче, что даже небольшевистские их лидеры все равно действовали вразнобой со своими партийными коллегами из правительства, враждовали с ними, всячески отстаивали свою самостоятельность. Так, в дни корниловского выступления возникло множество всяких “ревкомов”, “комитетов охраны революции”. 4 сентября, когда угроза миновала, правительство попробовало распустить их, объявив, что “самочинных действий в дальнейшем допускаемо быть не должно”. Но в этот же день ЦИК Советов (еще не большевистский) издал резолюцию, чтобы эти органы “работали с прежней энергией”.

Правда, и у большевиков единства еще не было. 15 сентября Ленин, находившийся в Выборге, прислал письма, где призывалось приступить к практической подготовке вооруженного восстания. Часть ЦК выступила против. Другая часть в целом согласилась с призывом, но сочла, что с ним нужно погодить. Это мнение и победило. Свердлов в данной ситуации проявил себя сторонником самой радикальной линии и “верным” ленинцем. Сослался на то, что письма были адресованы не только ЦК, а еще и Петросовету и Моссовету. И разослал их вопреки принятому решению. Активно занялся вопросами дальнейшего формирования Красной гвардии. Что ж, здесь он был в своей стихии! Опыт создания отрядов боевиков у него имелся, он отлично умел общаться со шпаной, хулиганьем, блатными и приблатненными элементами. А как раз из таких и составлялся костяк красногвардейцев.

Ну а последние месяцы существования “демократической власти” утонули в потоках болтовни. Вслед за бестолковым Московским Государственным Совещанием в сентябре было созвано Демократическое совещание. По замыслу инициаторов из ЦИК, оно должно было создать “единый демократический фронт” и образовать “революционный парламент”. Не тут-то было! Снова высказывали каждый свое, выливали друг на друга взаимные обвинения. Формулу о необходимости коалиции приняли “за основу” 766 голосами против 688. “В целом” резолюцию о необходимости коалиции отвергли 813 голосами против 183. Из состава совещания был избран “предпарламент” как совещательный орган всех российских партий до созыва Учредительного Собрания. Он получил название “Временный Совет Российской республики” и захлебывался речами, истекал словесным поносом, ломал копья из-за мелочных формулировок и раздирался взаимной грызней.

А Россия постепенно погружалась в полный хаос. Погромы, беспорядки, самосуды, преступность. Возникла угроза голода — в транспортах с хлебом, направленных в Петроград, из 200 тыс. пудов было разграблено по пути 100 тыс. Вслед за Северным Кавказом, анархия и междоусобицы охватили Туркестан. Финляндия знать не желала Россию. Украинская Центральная Рада заявила о суверенитете. Начали входить во вкус забастовок даже ранее дисциплинированные железнодорожники. Советы явочным порядком повели кампанию “социализации” предприятий. Инженеры и мастера подвергались таким же гонениям, как офицеры на фронте, уходили. Продукция и инструменты разворовывались. В результате к октябрю закрылось до тысячи заводов и фабрик. Сотни тысяч безработных… Они явились готовым пополнением для Красной гвардии.

Керенский, став Верховным Главнокомандующим, назначил начальником штаба, то есть фактическим руководителем Ставки, генерала Духонина. Старого служаку, который в политику уже не лез, ничего самостоятельно не предпринимал, а довольствовался ролью “технического советника”, получая распоряжения из Петрограда и передавая их в войска. И Ставка начала работать вхолостую, поскольку никакой армии в общем-то и не было. По мере общего развала солдатские комитеты тоже “левели”. Сначала в них еще хватало “оборонцев”: мол, наступать не пойдем, но страну защитим. А к осени в комитеты избирались вожаки самой махровой анархии. Части сплошь и рядом “самодемобилизовывались”, то бишь дезертировали. “Лучшие” солдаты ехали по домам, к земле. Худшие превращались в шайки грабителей. Подобным шайкам ничего не стоило получить легальный статус, окопавшись в подчинении любого местного Совета. И прифронтовая полоса стала адом. Разложившаяся солдатня грабила, мародерствовала, разбивала спиртзаводы, пьянствовала и бесчинствовала.

В конце сентября Германия силами флота и всего одной десантной дивизии нанесла удар по Моонзундским островам. За неделю захватила их, не встретив серьезного сопротивления. Немцы высадились в Эстонии. Военный министр Верховский и морской министр Вердеревский что-то лепетали армии и флоту о “новой демократической дисциплине”. За это их подвергли яростным нападкам в печати. Более серьезных успехов враг не одерживал только потому, что не стремился к ним. Для него сепаратный мир был куда нужнее громких побед. И Рига, Моонзунд являлись лишь частными операциями, которыми немцы подталкивали Россию к такому миру…

В обстановке поражений и обших неурядиц правительство Керенского уже хваталось за соломинки. Шло на любые уступки, мыслимые и немыслимые. Если первые кабинеты Временного правительства тянули с созывом Учредительного Собрания (в надежде завоевать популярность, чтобы Собрание узаконило их власть), то теперь срок был определен — декабрь 1917 г. Керенский приостановил, а потом и вовсе отменил смертную казнь на фронте. Первые кабинеты заявляли, что не намерены предрешать до Учредительного Собрания государственного устройства, аграрного и прочих ключевых вопросов в жизни страны. Теперь и на это плюнули. Уже заведомо провозглашали Россию республикой. В октябре были приняты законы о земле и мире. Первым из них Временное правительство до Учредительного Собрания отдавало всю землю крестьянам. (Хотя они и сами ее давным-давно сами захватили и поделили). Вторым законом предусматривалось начать “энергичную мирную политику”. Правительство взывало к союзникам о неспособности России продолжать войну

К поездке в Париж на союзническую конференцию готовилась делегация ЦИК во главе с М.Скобелевым, для которой был выработан наказ с условиями мира. Где меньшевики и эсеры тоже шли уже на любые уступки. Не только отказывались от всех плодов русских усилий и побед, но даже и смирялись с распадом страны. “Наказ” предлагал “мир без аннексий и контрибуций”, постепенное разоружение на суше и на море, самоопределение Польши, Литвы, Латвии, восстановление прежних границ с плебисцитом в спорных областях и т. д.

Но несмотря ни на какие уступки, с правительством больше никто не считался. Оно уже не имело никакой опоры. Ни справа, после предательства Керенским Корнилова и гонений на офицерство. Ни слева, откуда давили очередные претенденты на власть. Правительство будто зависло в вакууме и держалось только по инерции. Растеряло весь авторитет. Такое положение могло продолжаться только до первого серьезного толчка. Пока кто-то не сломает эту инерцию и не возьмет упущенную власть…

Серьезнее всех готовились брать ее большевики. В начале октября в Петроград вернулся Ленин. Кстати, а почему лидером революции стал все-таки Ленин, а не Троцкий? Вопрос не такой простой, как кажется. Троцкий и во время пребывания Ильича в Финляндии находился в столице. Он уже занимал видный пост председателя Петроградского Совета. Весь сентябрь действовал очень активно и энергично. А в качестве оратора, умеющего воздействовать на массы, он, по свидетельству Дж. Рида превосходил Ленина. И все же на первом месте оказался не он… Думается, сыграла роль расстановка сил внутри партии. Где в результате всех слияний, размежеваний, объединений возникло два основных крыла. Которые условно можно назвать “интернациональным” — представляемое Троцким, и “национальным” — представляемое Сталиным.

И это второе крыло оказалось достаточно весомым, чтобы не допустить первенства Троцкого. Предпочло ему Ленина и поддерживало его лидерство, несмотря на отсутствие в Петрограде. Несомненно, сыграли роль и личные качества Льва Давидовича. Его “барские” манеры, эгоизм, безапелляционность, высокомерие по отношению к окружающим. Это облегчало Сталину и его сторонникам привлекать и удерживать в “ленинской струе” других партийных руководителей и активистов.

Судя по всему, и Свердлов после некоторых колебаний сориентировался на Ленина. То ли поняв, что главным будет он, а не Троцкий. То ли оценив, что это более перспективно. Во-первых, в ближайшем окружении Льва Давидовича места были уже заняты. Во-вторых, он и сам был великолепным практиком, в отличие от Ленина, ему “правые руки” не требовались. А в-третьих, он со своим эгоизмом и стремлением к самоутверждению никогда не давал возвыситься собственным “верным”. Посмотрите — ведь ни один из троцкистов так и не поднялся в первый эшелон государственной и партийной иерархии, они так и остались во втором-третьем. Он не способствовал их выдвижению. Они были обречены вечно оставаться лишь “тенями” своего вожака. Мало того, порой он их унижал и третировал, как было с Иоффе. А Свердлова подобное, разумеется, не устраивало.

Как бы то ни было, Ильич вернулся в Питер, и 10 октября на квартире члена ЦИК меньшевика Суханова (Гиммера) состоялось заседание ЦК. Вел его Свердлов. Единственным докладчиком был Ленин. По вопросу о “текущем моменте”. И 10 голосами против 2 (Каменев и Зиновьев) была принята резолюция о вооруженном восстании. После чего началось формирование Военно-революционного-комитета (ВРК). Вполне легально, в открытую. Просто был поднят шум, якобы мифическая “контрреволюция”, мифические “корниловцы” готовят силы, дабы прижать к ногтю столицу, разгромить Советы и сорвать Учредительное Собрание. Вот и нужно, мол, обеспечить оборону Петрограда. Как признает даже Новгородцева, “оборона была лишь предлогом, позволившим создать при Петроградском Совете легальный орган, открыто проводивший мобилизацию сил к восстанию и располагающий необходимыми полномочиями”.

А на фактический ход событий оказали влияние два съезда. По уставу, принятому на I съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, в июне, такие мероприятия должны были созываться раз в три месяца. То есть II съезд предполагался в сентябре. Однако ЦИК, по своему составу все еще в основном эсеро-меньшевистский, решил не созывать его. Под тем предлогом, что скоро состоится Учредительное Собрание, поэтому съезд получается ненужным. Хотя реальная причина, конечно, состояла в другом — ЦИК видел, что его влияние в Советах падает, а съезд в столь нестабильной обстановке может стать толчком к нагнетанию страстей. Но большевики самочинно, от имени Петроградского Совета, начали рассылать телеграммы на места, чтобы выбирали и присылали делегатов. А открытие съезда наметили на 20 октября. Сначала ЦИК пытался противодействовать, но, поняв, что сорвать “незаконный” съезд не получится, тоже начал слать телеграммы о выборах делегатов. Правда, вскоре стало ясно, что к 20-му делегаты не успеют собраться, и дату перенесли на 25 октября.

Ну а съезд Советов крестьянских депутатов должен был собраться еще не скоро, 30 ноября. И ЦК партии левых эсеров, видя, что атмосфера накаляется, потребовал ускорить его созыв. И его перенесли на 5 ноября.

Подготовка ко II съезду Севетов рабочих и солдатских депутатов по линии ЦК большевиков была поручена Свердлову. Но со своей огромной энергией он одновременно занимается множеством других дел. Участвует в организации конференции Советов Северной области, 4-й Петроградской конференции фабзавкомов, 3-й конференции общегородской парторганизации. В рамках подготовки к восстанию на него возлагается отслеживать действия правительства, а также подготовить запасной штаб для ЦК партии в Петропавловской крепости — на случай, если Керенский нанесет удар по Смольному.

Именно в это время Свердлов создает себе новый имидж — тот, самый, что станет для него “традиционным” и войдет в память последующих поколений. Военный френч и фуражка без знаков различия, бриджи, сапоги. Очень любит он наряжаться и в кожаный костюм. Дело в том, что в начале 1917 г., готовясь к рещающим сражениям, царь и командование подготовили введение в армии новой формы одежды. Для солдат форма шилась в “историческом” русском стиле по эскизам художника Васнецова — шинели с “разговорами”, напоминающие стрелецкие кафтаны, остроконечные шапки-богатырки. А для офицеров вместо шинелей было разработано удобное и практичное кожаное обмундирование — куртка, бриджи, на зиму — бекеша на меху. Было уже заготовлено большое количество такой формы, но грянула революция, и до фронта она так и не дошла, осталась на складах. В ней щеголяли только некоторые тыловые офицеры. И Яков Михайлович, хотя в армии никогда не служил, расстарался тоже приобрести комплект. Красивый, хорошо подогнанный. И на некоторых мероприятиях появлялся теперь затянутый в черную блестящую кожу. Кстати, по свидетельству Троцкого, Свердлов первым из большевиков начал наряжаться в кожаный костюм. И стал, таким образом, “законодателем” революционной моды.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.