Краткие совещания у Гитлера

Краткие совещания у Гитлера

Тот факт, что отныне Гитлер взял на себя непосредственное командование сухопутными войсками, в значительной степени изменил характер ежедневных совещаний; сказалось и давление нарастающего кризиса на фронте. 19 декабря Гальдер записывает в своем дневнике: «Новые методы работы: ежедневное совещание с начальником транспорта, начальником связи и генералом-квартирмейстером»; хотя у Гальдера это не сказано, но там присутствовал и начальник оперативного отдела генерал Хойзингер (23 декабря по рекомендации Гальдера Гитлер присвоил ему звание генерал-майора). Такой порядок являлся более или менее естественным следствием нового положения Гитлера. Более того, лично у меня сложилось впечатление, что в этот момент Гальдер снова пытался преодолеть личные антипатии и иные препятствия и, насколько это было возможно, культивировать и использовать новые прямые официальные отношения с Гитлером в интересах армии в целом. Вскоре, однако, стало ясно, что для преодоления присущих им разногласий требуется нечто большее.

Первым камнем преткновения в попытке Гальдера пойти навстречу Гитлеру оказалась сама манера проведения этих совещаний. Намеренно ли, нет ли, но Гитлер со своим ближайшим окружением продолжали следовать ранее заведенному порядку. Как и прежде, армия должна была направлять доклад об обстановке каждое утро в письменном виде в зону 2 верховной ставки. Как и прежде, эти доклады объединялись затем с докладами с других театров войны и брались Йодлем за основу для краткого сообщения Гитлеру. Когда речь шла о Востоке, Йодль, следуя своей обычной практике, просто обрисовывал ситуацию в целом с помощью карты миллионного масштаба. В ходе доклада неизбежно – и Йодль, несомненно, стремился к этому – получалось так, что развертывались широкие критические дискуссии по вопросам, близко касавшимся армейских инициатив на Восточном театре войны; то же самое происходило во время его бесед наедине с Гитлером по вечерам или ночью. Гальдер со своим штабом появлялся только после того, как завершалась эта первая часть дневного совещания. Он должен был затем доложить подробно обстановку на Востоке, пользуясь картой масштаба 1: 300 000, а в особых случаях и крупнее. Однако точно так же, как и на специальных совещаниях с руководством армии в прошлом, Гальдер неизменно сталкивался с уже готовыми умозаключениями и принятыми решениями. Он гораздо лучше знал и обстановку, и то, как надо в ней действовать, но в итоге его задача, естественно, оказывалась неизмеримо сложнее.

За те девять месяцев, пока Гальдер оставался начальником Генерального штаба сухопутных войск, ему удалось приспособиться к таким порядкам. Он даже смирился с тем, что гитлеровские приказы по поводу летнего наступления 1942 года, хотя они и касались исключительно Восточного фронта, должен был писать и рассылать штаб оперативного руководства ОКВ. Как мы увидим дальше, до тех пор, пока в конце сентября 1942 года на место Гальдера не поставили Цейцлера, никаких изменений в поведении Йодля на инструктивных совещаниях или в связи с приказами по Восточному фронту не произошло. Но Цейцлер попал в другую западню, полностью отстранив, с согласия Гитлера, штаб оперативного руководства ОКВ от всего, что касалось боевых действий на Востоке, включая даже их влияние на другие театры войны. Йодль, видимо, не очень понимал, что происходит, хотя его штаб часто заявлял ему протесты. Видимо, подтверждением этому служит его отчет о событиях перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге, в котором не было точности ни в описании его личных действий, ни в описании общего развития ситуации. Он сказал:

«Положение полностью изменилось, когда в начале 1942 года фюрер сам взял на себя командование сухопутными войсками… Естественно, фюрер в качестве Верховного главнокомандующего вооруженными силами не мог отдавать через Йодля приказы самому себе как главнокомандующему сухопутными войсками, а затем выполнять их через генерал-полковника Цейцлера. Следовательно, произошло разделение».

Из всех неточностей, прозвучавших в его заявлении, выявляется один-единственный факт – полная неразбериха в верхах.

Вернемся к вопросу о Гальдере и инструктивных совещаниях. Его положение ухудшалось тем, что он должен был появляться в качестве визитера в ставке, с которой одно целое не составлял. Выступая там, он олицетворял собой высшие традиции германского Генерального штаба – и в знании и оценке обстановки, и в стиле и подходах; тем не менее Гитлер постепенно стал относиться к нему как следователь в полицейском суде. Сопровождавших Гальдера штабных офицеров всегда было немного, и, в соответствии с принятым у военных порядком, они держались в тени, готовые в случае необходимости предоставить более подробную информацию по тем вопросам, которыми они конкретно занимались. Гитлер же появлялся в окружении все большего и большего числа людей из своего домашнего воинства, в которое теперь входил и представитель войск СС; к тому времени они вместе уже годы провели и, кто больше, кто меньше, забыли, что такое «военное поведение». Кейтель был одним из них; он едва мог дождаться какой-то реплики или паузы в гитлеровской речи, чтобы словом или жестом показать, что со всем согласен и не нужно долгих разговоров. Йодль вел себя по-другому; он всегда держал по крайней мере одну руку в кармане брюк и считал, что при обсуждении щекотливых вопросов лучше помалкивать, хотя иногда поддерживал точку зрения Гальдера. Хуже были другие из «также присутствовавших» личностей; по большей части они ни за что не отвечали; тем не менее они, как на каком-нибудь публичном митинге, помогали Гитлеру своими комментариями и восклицаниями, которые, они были уверены, будут восприняты с энтузиазмом.

Однако гитлеровские излияния, должно быть, стали тяжелейшим, физически почти невыносимым бременем, которое Гальдеру – и не только ему – приходилось нести на себе. Конкретные неотложные вопросы и предложения, требовавшие обсуждения, потонули бы в этом непрекращающемся, изобилующем повторениями словесном потоке, когда старое и новое, важное и несущественное сваливалось в одну кучу. Одновременно зачастую шли нудные и многословные телефонные разговоры со старшими фронтовыми командирами; последние, зная о времени проведения инструктивных совещаний, старались поскорее добиться от Гитлера не терпящих отлагательства решений[180]; он и сам звонил им в смутной надежде получить информацию более приятную, чем та, что докладывал Гальдер. Часто министрам и другим штатским специалистам, обычно из управления по перевозкам, приказывали немедленно явиться на совещание, чтобы задать им вопросы, отчитать их или пригрозить кому-то. Несомненно, идея Гитлера состояла в том, чтобы продемонстрировать единство руководства. Каждый день на это уходили часы и часы – пустая трата времени и энергии для тех участников, у которых имелись другие обязанности.

Но самым тяжелым бременем для Гальдера наверняка было то, что его насильно заставляли содействовать тем методам командования, которые Гитлер, отбросив всякое стеснение, начал теперь применять. С середины декабря он установил для всего Восточного театра войны тот же самый главный и единственный закон, который он навязал группе армий «Юг», когда та оставила Ростов: фронт должен оставаться там, где оказался, – ни шагу назад. Еще нагляднее это выражалось лозунгом: «Каждый солдат защищается там, где стоит»[181].

Ни тогда, ни сейчас нельзя отрицать, что в существовавшей обстановке подобный приказ был бы и правильным, и действительно необходимым, если бы он вышел в виде генеральной директивы; он выступал контрастом заявлению Браухича, что ему не найти выхода из создавшегося положения. Правда и то, что поскольку этот приказ был подписан Гитлером, то его в обязательном порядке довели до каждого солдата, и во многих случаях он заставил их выложиться до последнего, кого из страха, кого в порыве энтузиазма. Но не приходится сомневаться в том, что чрезмерно настойчивое утверждение этого принципа, которого Гитлер придерживался вопреки здравому смыслу, привело к огромным потерям, что не могло принести выгоду ни при каких обстоятельствах. Практически ежедневно начальник Генерального штаба сухопутных войск упорно высказывал возражения против жесткости этого приказа, столь несовместимого с опытом высшего командования; однако, по его собственному признанию, постепенно он опустился до положения всего лишь «представителя гитлеровской военной канцелярии по Восточному театру боевых действий». Так что в конце концов ему пришлось пройти тот же путь, который генерал Йодль и его «рабочий штаб» выбрали по своей собственной воле, – путь, ведущий к презрению со стороны армии. Более того, гитлеровский метод командования лишил опытных фронтовых генералов свободы в применении законов оперативного искусства, что является необходимым условием в любой тактической обстановке. То и дело Гитлер повторял тогда на инструктивных совещаниях: «Генералы обязаны подчиняться приказам точно так же, как любой отдельно взятый солдат. Командую я, и каждый должен повиноваться мне беспрекословно. Я несу ответственность! Я, и больше никто! Я буду с корнем вырывать любое иное представление».

Параллельно с этим Гитлер начал новую политику назначений, явно направленную против ОКХ. 18 декабря «из-за состояния здоровья» фельдмаршала фон Бока его сменил на посту командующего группой армий «Центр» фельдмаршал фон Клюге. Несколько дней спустя, 22 декабря, после разговора Гудериана с Гитлером, в ходе которого Гудериан попытался разъяснить, каковы могут быть последствия приказа о позиционной обороне, от командования освободили даже его и не восстановили в должности до конца войны. Следующие шаги в этом плане были близки к разнузданной тирании и сопровождались всякого рода унижением; например, генерал-полковника Хеппнера, командующего 4-й танковой армией, уволили из вермахта за «неподчинение и трусость»; генерала Форстера в итоге «сместили» с командования VI армейским корпусом; раньше он инспектировал саперные войска и фортификационные сооружения и оказался в немилости у Гитлера со времен споров относительно создания линии Зигфрида в 1938 году. 29 декабря Гальдер комментирует в своем дневнике странности, сопутствовавшие увольнению Форстера: «Драматические переговоры по телефону между ставкой фюрера и Рихтгофеном, который, несмотря на то что является генералом ВВС, должен после увольнения Форстера временно принять на себя командование корпусом». 15 января 1942 года Гальдер бесстрастно отмечает: «Фон Лееб попросил об отставке. Штраус дошел до предела. У фон Рейхенау инфаркт».

Лееб и Гудериан были не единственными генералами, которые, вместо того чтобы принимать у себя в штаб-квартире фон Браухича, теперь сами должны были часто летать в ставку, расположенную в далекой Восточной Пруссии, и целыми днями вести там споры с Гитлером о том, как привести в соответствие приказ о позиционной обороне с реальным положением дел на фронте[182]. Однако их усилия оставались бесплодными, тем более что с конца 1942 года фронт снова начал укрепляться сам собой. Получилось, что замысел Гитлера оказался правильным; к сожалению, он сделал из этого ужасный вывод, заключавшийся в том, что его принцип позиционной обороны будет правильным всегда и при любых обстоятельствах, и он применял его всю оставшуюся войну. Пропагандистским ходом стала теперь фраза Геббельса: «Только фюрер спас Восточный фронт этой зимой». 29 апреля 1942 года Чиано записывает в своем дневнике: «Риббентроп с особым рвением проигрывает свою обычную пластинку… что русский лед побежден гением Гитлера. Вот чем меня кормят».

С конца декабря 1941 года Йодль приказал мне регулярно присутствовать на дневных инструктивных совещаниях. Согласно указаниям Йодля цель моего присутствия состояла в том, чтобы немедленно реагировать на возникающие вопросы или решения, если они касаются штаба оперативного руководства ОКВ, и этим облегчать его работу. Впоследствии Йодль заявил, что «эти инструктивные совещания были фактически построениями. На основе доклада об обстановке Гитлер тотчас решал, каковы будут приказы на следующие несколько дней». На самом деле, как станет ясно, почти невозможно было заставить Гитлера принять «тотчас» даже самые безотлагательные решения и никогда – «на несколько ближайших дней»; слишком часто его решения опережались реальными событиями[183].

Вскоре после этого я уговорил Йодля разрешить мне взять на себя часть доклада об обстановке, упирая главным образом на то, что один из моих подчиненных, старший офицер штаба ОКМ, постоянно докладывает о ситуации на море. Для меня, да и любого другого внимательного участника событий самым поразительным было то, что, когда мой доклад вызывал какие-то вопросы или дискуссии, Гитлер неизменно обращался к Йодлю, и Йодль был единственным человеком, к которому он обращался по имени.

Из-за нового порядка у меня, как заместителя начальника штаба оперативного руководства ОКВ, оказывалось чрезвычайно много дел по утрам. Каждый день начинался с обобщения утренних письменных донесений, и одновременно надо было утрясать другие срочные дела. Потом я проводил совещание со своими подчиненными, которое было перенесено на одиннадцать утра и на котором постоянно возникали всякого рода проблемы. Когда оно заканчивалось, я ехал на машине в зону 1, чтобы спешно вручить Йодлю в сжатом виде самые последние сообщения. Затем я принимал участие в гитлеровских совещаниях, которые часто затягивались тогда на два-три часа, а то и больше; вернувшись в свою зону, я давал указания сотрудникам по самым срочным делам, как правило, в форме коротких записок, которые в течение дня зачастую надо было переделывать в телеграммы в другие штабы или в проекты приказов и пояснительные записки начальнику штаба оперативного руководства ОКВ. Вторая половина дня проходила спокойнее: поздний обед, а потом, когда выпадала возможность, прогулка по соседним лесам в сопровождении одного из моих друзей по штабу. После нервного утреннего напряжения я часто позволял себе высказываться без обиняков, так как каждый день возвращался потрясенным до глубины души тем, что происходило в часы, проведенные в присутствии Гитлера, потрясенный не только самим этим человеком, но и его методом командования. Лишь в качестве второстепенного штриха добавлю, что Гитлер не знал ни одного иностранного языка и потому перевирал все иностранные имена и названия, что заставляло нас просто корчиться от стыда; например, он говорил «Унитед Пресс» (с ударением на «у»), «Чемберляйн» вместо Чемберлен, «Эйзенховер» вместо Эйзенхауэр. Его постоянная свита оставалась ему «верна» и повторяла его ошибки.

Конец дня и вечер были до краев заполнены обычной штабной работой. Таков был распорядок дня, и – стоит отметить, ибо это не осталось без последствий – стало нормой то, что он полностью отличался от распорядка в зоне 1 верховной ставки. Там, кроме фельдмаршала Кейтеля, который всегда был на службе, люди переняли привычки Гитлера – другими словами, они долго спали по утрам, а потом работали до глубокой ночи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.